Текст книги "Наполеон I и его гений"

Все это наводило на общество крайнюю апатию, уныние, недовольство и даже отчаяние. “Дух общества находился в каком-то летаргическом состоянии, близком к совершенному угасанию”.

Директория сознавала полную свою несостоятельность и искала спасения вокруг себя. В конце концов их поиски остановились на Наполеоне. И вот 26 мая директория отправила к нему особого курьера, которому поручено было выразить ему от имени центрального правительства надежду, что генерал Бонапарт вернется и примет начальство над армиями республики. Этот курьер был перехвачен англичанами и не дошел до Наполеона. Но Наполеон и без того хорошо знал положение дела. Вот что он заявил Мармону: “На кой черт все эти бездарности, стоящие у кормила правления? Они только колеблются, вместо того, чтобы энергично действовать, или же делают только глупости. Они умеют только брать взятки. Я, я один выносил на своих плечах все и постоянными моими победами вливал новые силы в то правительство, которое без меня не в состоянии было бы даже поднять голову от земли. Неудивительно, что с моим отъездом все пошло прахом. Нельзя, однако, сидеть сложа руки, пока Францию окончательно разгромят. Беда могла бы оказаться тогда непоправимой. Известие о моем возвращении во Францию распространится одновременно с известием об уничтожении турецкой армии под Абукиром. Мое присутствие ободрит упавших духом, возвратит армии утраченную ею уверенность в победе и воскресит в народных массах надежду на счастливое будущее”. А вот отповедь Наполеона одному из членов директории, уже в Париже: “Позвольте спросить, что сделали вы с Францией, которую я окружил такою славой? Я оставил вам победу, а нахожу взамен поражение; оставил вам итальянские миллионы, а вижу взамен нищету и законы, направленные к ограблению народа! Куда девали вы сто тысяч воинов, исчезнувших с лица родной своей французской земли? Они мертвы, а между тем они были ведь боевыми моими товарищами? Такое положение не могло продлиться уже само по себе. Еще каких-нибудь три года и анархия привела бы нас к деспотизму. Нам нужна республика, зиждущаяся на равенстве, сознании нравственного идеала и неприкосновенности нравственной свободы, добытых нами путем политических страданий”. И это все сказано было громогласно и публично!

Отправляясь из Египта во Францию, Наполеон захватил с собою лучших генералов и более выдающихся политических деятелей из числа бывших с ним в Египте ученых. От высадки на берег Франции и до Парижа шествие Наполеона было сплошным триумфальным шествием. Народ осыпал Наполеона почестями и славою. Он видел в нем героя Франции, он видел в нем своего спасителя.

В отсутствие Наполеона главным его агентом во Франции была Жозефина и братья Наполеона. Дом жены Бонапарта сделался центром блестящего кружка. В нем постоянно обитали лучшие представители тогдашнего парижского общества. Этот кружок на деле доказал свою искреннюю преданность интересам отсутствующего хозяина. Он вербовал ему друзей и приверженцев во Франции, интриговал в его пользу за границей, старался извлечь пользу для Наполеона от всякого случайного политического обстоятельства и организовал могущественную партию, исповедующую ту идею, что спасение Франции единственно только в Наполеоне. Нужно добавить, что жизнь этого кружка шла очень весело и беззаботно, даже разнузданно, и душою всего этого была Жозефина. Деньги лились щедрою рукою и богиня нравственности смотрела на веселье этого кружка сквозь пальцы. Приятели Наполеона не прочь были, между прочим, пустить в общество и ту идею, что Наполеон является жертвою политической зависти, сосланною в политическую ссылку, подальше от людей, которые в это время обделывают свои дела.

И вот этот мученик за славу родины явился в Париж. Париж не был так увлечен почетом герою Египта, как провинция, но и здесь ему было воздано должное. Главное, однако, для Наполеона заключалось не в народных овациях, торжествах и восхвалении, а в деле. И он принялся за дело. Самые разнообразные партии протянули руку к Наполеону. И он не отталкивал этих рук. Напротив, он схватил все эти руки при лозунге: не нужно больше партий, долой все партии! Идея Наполеона воплотилась в его тосте на торжественном банкете, данном ему народными представителями: “За согласие между всеми французами!” Замечательно, однако, то, что при этом тосте Наполеон выпил вино из бутылки, привезенной ему его адъютантом. Предосторожность, имевшая, вероятно, свое основание.

По возвращении Наполеона дом его в Париже продолжал быть центром примирения всего лучшего из общества. Он отличался пышностью еще больше, чем в Монтебелло. Здесь сосредоточивались все политические и военные деятели и все искуснейшие политические интриганы. Один Наполеон держал себя очень просто, казался совершенно спокойным, сдержанным и облеченным какою-то таинственностью, но вместе с тем добродушным, чистосердечным и откровенным.

Директория того времени состояла из следующих пяти лиц: Гойе, Мулена, Сийеса, Барраса и Дюко. Гойе и Мулен вскоре оказались несговорчивыми, тогда как последние три члена директории быстро присоединились к затеям Бонапарта. Сюда вскоре пристали Талейран и Фуше. Генералы все были на стороне Наполеона и только некоторые из них, как Ожеро и Бернадотт, выжидали обстоятельств. Большинство совета старейшин и совета пятисот было на стороне Наполеона. Председателем совета пятисот был брат Наполеона Люсьен.

Заговорщики быстро столковались. Роли были разделены, и все дело велось в величайшем секрете. Даже действующее лицо каждое знало только свою роль и свое дело. Революция была решена и начало дела должно было принадлежать совету старейшин. Он должен был объявить: 1 – о существовании политического заговора, имеющего целью ниспровержение власти и государственного порядка, 2 – об экстренном собрании в Сен-Клу совета старейшин и совета пятисот и 3 – о назначении главнокомандующим войсками Парижа генерала Бонапарта. Сийес, Баррас и Дюко должны были подать Бонапарту прошение об отставке из директории, тогда директория падает сама собою и новая директория имелась быть назначенною из Бонапарта, Сийеса и Дюко. Государственный переворот был назначен на 16 брюмера. Революция могла рассчитывать на полный успех. Директория слишком уронила себя в глазах народа, и народ искал власти твердой и определенной. Наполеон как нельзя более соответствовал этому идеалу. Большинство администрации, народ и армия были на стороне переворота. Противиться могли те, чьи интересы задевались этим переворотом. Но для их усмирения существовала армия.

Однако всему этому делу едва не помешало самое простое обстоятельство.

За несколько дней до революции Наполеон уехал к брату своему Жозефу в Монтфонтень на несколько дней. Желая побеседовать с Реньо наедине, Наполеон предложил ему верховую поездку. Достигнув озера, лошадь Бонапарта споткнулась на всем скаку о скрытый под песком камень и сбросила всадника с седла метров на шестнадцать. Реньо соскочил с своей лошади и подскочил к Наполеону, которого застал в беспамятстве. Не заметно было ни пульса, ни дыхания. Через несколько минут, однако, Бонапарт очнулся, как бы от сна, и вскоре с той же легкостью, с какою был сброшен, вскочил снова в седло (Пеэр, 241).

17 брюмера совет старейшин заслушал вышепоименованные три вопроса и принял их единогласно. Наполеон был приглашен в заседание совета.

В то время все генералы, за исключением Журдана и Ожеро, были в квартире в блестящей форме. Когда получено было приказание совета старейшин, Наполеон, во главе блестящего генералитета, немедленно выехал в Тюильри. Его сопровождали Макдональд, Серюрье, Мюрат, Ланн, Андриосси, Бертье и Лефевр. При проезде через город нетрудно было убедиться, что заранее отданные приказания были в точности исполнены. Войска парижского гарнизона стояли под ружьем на своих местах во всех стратегических пунктах, командующих столицей. Приехав в Тюильри, Бонапарт с блестящей свитой вошел в зал заседаний. “Граждане делегаты, – сказал он, – республика находилась на краю гибели! Вы оказались на высоте положения и спасли ее энергическим вашим решением. Горе тем, кто вздумал бы вызывать беспорядки и волнение! С помощью генерала Лефевра, генерала Бертье и других моих товарищей по оружию я их немедленно же арестую. Не к чему было бы теперь справляться с прецедентами прошлого. Никакая историческая эпоха не может сравниться с концом XVIII столетия, а тем более с настоящей минутой! Ваша мудрость постановила решение, а мы его выполним, если понадобится, силой оружия. Нам нужна республика, зиждущаяся на истинной свободе граждан народного представительства. Такая республика у нас и будет! Клянусь в том за себя и за своих товарищей по оружию!” “Мы все клянемся!” – единодушно воскликнули сопровождавшие его генералы.

Решения совета старейшин были немедленно объявлены в совете пятисот и совершенно молчаливо им приняты.

Не то было во дворе Тюильри, где Наполеон выходил из зала заседания. Пока генерал Бонапарт садился на коня, караул Тюильри приветствовал своего возлюбленного полководца громким и дружным “ура”. Приветствие многознаменательное.

Все происшедшее в совете старейшин и в совете пятисот на другой день было опубликовано в газетах с комментариями, подобающими данному случаю.

На другой день роли были распределены так: военный караул держали Ланн в Тюильри, Серюрье – в Наун де Журе, Мармон – в военном училище, Макдональд – в Версале, а Мюрат – в Сен-Клу. Директора Сийес, Дюко и Баррас подали прошения об отставке и вручили их Наполеону, как представителю высшей исполнительной власти в Париже. Так как Гойе и Мулен оказались несговорчивыми, то их арестовали в Люксембургском дворце и охрана их была поручена Моро, который вместе с тем состоял начальником караула в резиденции правительства. Фуше предложил запереть все входы Парижа и подвергнуть ревизии омнибусы и курьеров; но Наполеон это предложение отверг, заявив, что он действует во имя народа и для народа. Ожеро, увидев свой промах, тоже явился к Наполеону, но ему было сказано, что он хорошо сделает, если будет сидеть смирненько и то же передаст Журдану. Тем не менее ночью в квартире Соличетти собралась партия недовольных, которая решилась устроить контрреволюцию; но заговор был выдан самим Соличетти, причем Фуше принял надлежащие меры против членов заговора.

На другой день, 18 брюмера, всеми действующими лицами роли были прекрасно исполнены и дело было выиграно. Единственное лицо путало свою роль и едва не погубило всего дела – это был сам гениальный Наполеон.

Прежде всего вышла очень важная путаница с местом заседания. Для совета старейшин в Сен-Клу отведен был наверху зал Аполлона, а совет пятисот помещен в оранжерее. Но при этом забыли все приготовить ко времени открытия заседаний. Принялись за приготовления, когда стали собираться члены советов, и закончили приготовления только к двум часам. За это время агитаторы противных партий успели сделать очень многое. При открытии заседаний неожиданности начались с совета старейшин. Было внесено предложение о том, чтобы отложить поручение Наполеону верховной власти, так как требовали прежде выяснить, находится ли исполнительная власть в надлежащем составе. Когда же секретарь заявил, что четыре директора подали в отставку, то в совете произошла полнейшая анархия.

В это время у дверей совета появился со своим штабом Наполеон. “Он страшно побледнел, но сделал над собою энергичное усилие, оправился и начал говорить отрывистыми, хлесткими, красноречивыми фразами: “Мы находимся теперь над вулканом. Я не Цезарь и не Кромвель, а простой бесхитростный солдат, который жил спокойно в Париже и оказался, неожиданно для самого себя, призванным спасать отечество. Если бы я был узурпатором, я обратился бы теперь не к народному представительству, а к солдатам прежней моей итальянской армии. На обязанности всех присутствующих принять меры, необходимые для спасения свободы и равенства… (“А также и конституции”, – крикнул один голос.) Стоит ли говорить о конституции? – возразил Бонапарт. – Вы нарушили ее 18 фрюктидора, а затем 22 флореаля и 30 прериаля. Все фракции ссылаются на конституцию и все ее нарушали. Служа предметом всеобщего неуважения, она стала непригодной для республики, так как, очевидно, не может спасти тех, кто ее и в грош не ставит”. Затем Наполеон обратился к совету старейшин с просьбою облечь его надлежащими полномочиями, обещая их сложить тотчас же по устранении опасности, в которой находится теперь государство. Какая это такая настоятельная опасность, спросили его. “Ну что же, если на то пошло, я не стану молчать, – воскликнул Наполеон. – Знайте же, что Баррас и Мулен предлагали мне стать во главе партии, замышляющей окончательное ниспровержение либерального порядка дел!” На Бонапарта посыпался ряд требований объяснений.

На это Бонапарт разразился обвинениями совета пятисот и конституции и пригрозил, что если бы кому-либо вздумалось объявить его вне закона, то он обратится к гренадерам, штыки которых сверкают здесь по соседству. “Вспомните, что я иду под сенью богини Счастья, сопровождаемой богом Войны!” “Помилуйте, генерал, вы сами не знаете, что говорите теперь”, – шепнул ему на ухо Буррьен… На требования дать более точные сведения о заговоре Наполеон не мог придумать ничего иного, кроме нелепого сочетания имен Барраса и Мулена, и только присовокупил, что истинная опасность заключается как раз в совпадении программы заговорщиков с общими желаниями, вследствие чего сами заговорщики нисколько не хуже несметного множества других людей, которые в глубине души разделяют их мнения. Раздосадованные соучастники Бонапарта буквально вытащили его тогда из залы заседания. По удалении Наполеона бонапартистское большинство благополучно провело заранее условленную программу и вотировало доверие Бонапарту (Слоон).

Вышедши из залы заседаний совета старейшин, Наполеон воскликнул: “Надо положить всему этому конец!” В это время генералы, стоявшие у войск, не теряли напрасно времени. Серюрье, расхаживая перед фронтом войск, воскликнул: “Там, кажется, собираются убить вашего генерала, а вы все-таки извольте стоять смирно!”

В совете пятисот в это время свирепствовала целая буря. Уже в начале заседания предложено было, чтобы каждый депутат возобновил свою присягу конституции. Все, не исключая и Люсьена Бонапарта, выполнили эту формальность. Во время принесения присяги начали, однако, раздаваться беспорядочные крики: “Не хотим самоуправства! Долой диктаторов! Мы все здесь люди свободные!” Затем президентом прочитано было заявление Барраса о выходе в отставку. Оно было прочитано вместе с документом, где Баррас утверждал, что с возвращением во Францию знаменитого полководца, которому он имел честь и счастье открыть дорогу к славе, и ввиду доказательств полнейшего доверия законодательной власти к этому генералу, он убежден, что свободе не угрожает более никакой опасности, а потому с радостью возвращается на стезю частной жизни.

Депутатам, или, по крайней мере, большинству их, не было известно, что Сийес и Дюко подали тоже Бонапарту прошения об отставке. Точно так же они не знали об аресте Гойе и Мулена. В заявлении Барраса можно было прочесть, однако, между строк, что директория уже рушилась или находилась накануне полного распадения. Возникшие уже и перед тем подозрения, что подготовляется государственный переворот, получили таким образом веское подтверждение. Якобинское большинство совета пятисот пришло в величайшее смущение. Одни предлагали безотлагательно выбрать новую директорию, другие настаивали на необходимости соблюсти требуемый конституцией срок и отложить заседание. Наиболее проницательные поняли, что попались в ловушку, и начали объяснять своим товарищам, в чем именно она заключалась. “Думаю, что из числа присутствующих некоторые знают, откуда мы пришли и куда идем!” – многозначительно заметил Гранмезон. В эту критическую минуту двери залы заседаний распахнулись настежь и на пороге показался Бонапарт, окруженный гренадерами. Это вызвало невообразимый хаос. Депутаты повскакали с мест. Некоторые из них устремились к окнам, другие с угрожающими жестами бросились навстречу генералу, осмелившемуся явиться с вооруженною силою в залу заседания. Многие принялись кричать: “Объявим его вне закона!” – и требовать, чтобы это заявление немедленно же было подвергнуто голосованию. Беспорядок все более усиливался… Возбуждение умов дошло до того, что раздраженные представители перешли от слова к делу и бросились на Бонапарта с кулаками. Взволнованный до крайности Бонапарт, которого, без сомнения, истомили опасения, естественные у человека, поставившего решительно все на ставку в таком рискованном деле, внезапно побледнел и лишился чувств. Солдаты подхватили его на руки и вынесли на свежий воздух, где он тотчас же пришел в себя и сел на коня. По выходе Наполеона из совета пятисот Сийес, человек более покойный и выдержанный, заявил: “Они хотят вывести вас из-под охраны закона, а вы должны вывести их из залы”.

Наполеон отправился к войскам. В то же время к войскам прибыл и Люсьен Бонапарт и объявил, что большинство совета пятисот люди порядочные, заслуживающие уважения, но в числе их имеется несколько убийц, английских наемников, которые держат всех остальных в страхе; они вздумали умертвить его брата – генерала, на которого возложено было поручение. В войске поднялся крик: “Ура, да здравствует Бонапарт!” Тогда Мюрат обратился к Наполеону: “Прикажете нам войти в залу заседания?” – “Да, – отвечал ему Бонапарт, – если они будут сопротивляться, колите их насмерть! Да, следуйте за мною, я должен быть для вас сегодня божеством!” К счастью, эти необдуманные слова, вырвавшиеся у Бонапарта словно в припадке, удалось услышать лишь немногим. “Замолчи же наконец, – сказал Люсьен брату, – уж не воображаешь ли ты, что говоришь с мамелюками?” Раздалась команда, и гренадеры, предводимые обоими братьями, ехавшими на конях, двинулись вперед… Вскоре зал совета пятисот опустел. Видели, как несколько довольно тучных тел вылетело из окон оранжереи.

Вечером в этот день Люсьен Бонапарт созвал в Париже верных членов совета старейшин и некоторых членов совета пятисот, которым представлен был проект новой конституции. При этом было постановлено: отменить директорию, исключить 60 членов законодательного корпуса, учредить временное правительство из трех консулов: Бонапарта, Сийеса и Дюко, распустить законодательный корпус, учредить две временных комиссии для пересмотра конституции и законов и выразить благодарность отечества Бонапарту, генералам и солдатам.

Наполеон теперь стал полным владыкою Франции. Однако это стоило ему недешево в буквальном смысле слова. По мнению людей, хорошо знающих дело, этот переворот обошелся ему в полтора миллиона. Было не секретом, что 18 брюмера каждый солдат парижского гарнизона получил от Бонапарта по 12 франков, новый мундир и чарку водки. А сколько роздано было другим, более важным лицам, трудно и сосчитать.

Тем не менее дело было сделано. Наполеон был избран первым консулом и семья его перебралась в Люксембургский дворец.

Главное дело теперь состояло в составлении конституции. Над нею трудилась комиссия из опытных, сведущих людей в течение шести недель; но больше всех работал первый консул. Составленная конституция была представлена на утверждение всего государства путем плебисцита, причем за конституцию было подано около трех миллионов голосов, а против конституции всего только 1567 голосов.

Наполеон, однако, не выжидал утверждения конституции всеобщим голосованием, а привел ее в исполнение еще раньше. Первым консулом был избран Наполеон Бонапарт, его товарищами – Камбасерес и Лебрен. В руках первого консула находилась полная власть. Он предлагает и обнародует законы, управляет сухопутными и морскими силами, устанавливает отношения Франции к иностранным государствам, подписывает трактаты, объявляет войну, назначает и отстраняет общественных чиновников, выбирает членов государственного совета. Другие консулы пользуются лишь правом совещательного голоса.

Консулы избираются на десять лет. Г-жа Пермань сказала при этом матери Наполеона: “Щука непременно скушает двух других рыбок”. Разумеется, madame Mere постаралась при этом обидеться.

Будучи великим военным гением, Наполеон оказался столь же великим и в деле внутреннего благоустройства государства. Разумеется, выбор консулов, министров и лиц первых важнейших должностей принадлежал первому консулу, – остальных избирают лица, соподчиненные Наполеону, но почти всегда под его контролем и с его ведома. А ведал Наполеон всех и все. И Сийес был прав, говоря Талейрану после избрания Наполеона: “У нас теперь есть повелитель; он все знает, он все видит, все может”.

При выборе людей на должности принимались во внимание: характер человека, большая или меньшая степень его честности и пригодности к делу и преданности самому консулу. Политические убеждения принимались мало в расчет. И действительно, у Наполеона на службе находили место и республиканцы, и роялисты, и жирондисты, и радикалы, и умеренные республиканцы, и антифрюктидорцы. Достаточно указать на первых ближайших сотрудников Наполеона, чтобы найти оправдание данному положению. Таковы были: министр военный – знаменитый Карно, министр полиции – Фуше, министр иностранных дел – Талейран и т. д. Несомненно, что у многих из этих деятелей совесть и нравственность находились в латентном состоянии, зато все они отличались прекрасным знанием дела, блестящим умом и образцовой исполнительностью.

Первым делом Наполеона, по вступлении в должность первого консула, было улучшение финансов Франции. Нужно было исправить государственную доходность, финансовые обороты государства, поднять ценность бумаг, улучшить благосостояние и промышленность края, уменьшить задолженность и т. д. Для всего этого нужно было найти подходящих людей. И Наполеон их нашел. В этом отношении ближайшими его помощниками были: Лекуте-де-Кантле, Годен, Молльен и др.

С первых же шагов своей деятельности Наполеон сократил периодические издания. Он оставил только тринадцать газет, причем подверг их строжайшей цензуре. Вместе с этим Наполеон стремится все упорядочить, все умиротворить. Он отменяет нелепый закон о заложниках и лично освобождает заключенных. Отменяет и другой закон, по которому родственники эмигрантов лишались политических прав и удалялись из государственной и общественной службы. Священникам, сосланным 18 фримера, разрешено возвратиться на родину. Эмигрантам, попавшим вследствие кораблекрушения на берег Франции и потом заключенным, дарована была свобода. Многим эмигрантам дозволено было возвратиться на родину.

Вместе с финансовыми предприняты были административные и судебные реформы, настолько совершенные и законченные, что они и ныне признаются едва ли не образцовыми.

Наполеон обратил также особенное внимание на умиротворение Вандеи и Бретани и вскоре в этом достиг полного успеха.

Проекты всех реформ предварительно весьма тщательно изучались самим Наполеоном; причем последний, будучи вначале учеником, скоро становится полным обладателем и руководителем данного дела. Все отрасли администрации действовали легко и плавно, что обусловливалось опять-таки непосредственным внимательным надзором самого Наполеона. Все сношения с иностранными державами велись не иначе, как с ведома Наполеона, причем Талейран сознается, что почин выяснения самой хитросплетенной сети дипломатических интриг, а равно и составления такой сети производился всегда по инициативе Наполеона. Несмотря на то что военным делом ведал гениальный Карно, тем не менее и здесь Наполеон делал все мелочи относительно каждой отдельной части, каждого полка, батальона, даже роты – в пехоте, артиллерии и кавалерии. Он знал везде число старослужащих солдат и конскриптов и в то же время имел самые подробные сведения о составе и численности национальной гвардии… “Все это в совокупности производит такое впечатление, как если бы в Европе в критический момент появилось существо, которое нельзя было бы признать ни человеком, ни демоном, ни ангелом. Это был человек со сверхъестественной выносливостью, сообразительностью и способностью к труду. Он напоминал ангела без совершенств или же демона без зложелательства. Все, совершенное Наполеоном, оказалось в конце концов благодетельным, созидающим и прочным по отношению не только к Франции, но тоже ко всей Европе и к остальному миру”.

Одним из важнейших шагов первого консула был, однако, конкордат, заключенный с папой. Со времени революции религия во Франции была очень не в фаворе. Правда, мало-помалу острые отношения между правительством и представителями церкви с верующими сглаживались. Уже во времена директории фактически установилась свобода совести и вероисповедания, но законные отношения государства к церкви остались в прежнем виде. Мы видели уже, что Наполеон, главнокомандующий итальянской армией, отнесся к Риму очень снисходительно и даже покровительственно. “Милый сын” мог стереть Рим с лица земли и сохранил не только духовную и физическую целость его, но и политическую. Шаг весьма важный для человека дальновидного. Теперь первый консул видел ясно, что без религии он обойтись не может. Армия – великая сила. С нею можно повелевать народами; но управлять народами можно только при свободе совести и душевной привязанности. Нужно было эту свободу совести для верующих легализировать. И Наполеон с первых же дней пошел по этому пути. Прежде всего, по смерти папы Пия VI во Франции назначена была панихида. Этот акт со стороны Наполеона послужил наилучшим доказательством его сочувствия и отзывчивости к чувствам народных масс. Далее. По избрании нового папы, Пия VII, Наполеон поспешил уведомить его, что светские владения его предшественников, за исключением легатств, могут поступить в его ведение, но, разумеется, на известных условиях.

Ответом на этот шаг Наполеона к папе был приезд папского секретаря, кардинала Гонзальви, в Париж, где обе стороны скоро сговорились и заключили договор, по которому первый консул отменил законы 1790 года и признал папу главою церкви; папа же обязался утвердить епископов, назначенных правительством, и согласился на положение духовенства в денежной зависимости от правительства. Этот конкордат имел весьма важные последствия: 1) французский народ в делах совести становился под контроль папы, зато 2) в государстве признавалась духовною властью ныне существующая гражданская законом и Богом дарованною, через что все притязания Бурбонов падали сами собою. Таким образом, гений Наполеона уже давно прозрел силу и значение папской власти и для него папа – мелкий владетельный князь был гораздо удобнее папы – главы церкви. Папа – державец весь во власти Наполеона, папа – глава церкви является властителем и Наполеона. Этот шаг Наполеона дал ему мир и спокойствие с Римом и Италией, а главное, упрочил его положение не только в настоящем, но и в будущем. Пользуясь случаем, папа просил об увеличении своих владений, на это Наполеон ответил посылкою в Рим останков папы Пия VI. Вообще в дипломатическом отношении Наполеон показал себя вполне достойным дипломатических представителей римской курии.

Но особенное внимание первого консула было обращено на устройство армии. А армия нужна была, так как политический горизонт представлялся слишком мрачным и темным.

Немедленно по вступлении в должность первый консул обратился письменно к германскому императору и английскому королю с предложением заключения мирных договоров; однако и от того и от другого получил отрицательный ответ. Приходилось воевать.

По-прежнему военные действия происходили в Австрии и в Италии. Главнокомандующим австрийской армии был назначен Моро, главнокомандующим итальянской армией – Массена. По статутам конституции первый консул не мог быть главнокомандующим армией. Это не значило, однако, чтобы первый консул не мог управлять ходом кампании. Назначив главнокомандующим Моро, Наполеон вместе с этим составил и план военных действий. Для более успешного выполнения его Наполеон вызвал начальника штаба армии Дессоля и старался уяснить ему план действий с целью более успешного воздействия на Моро. Выслушав Наполеона, Дессоль отвечал: “У вас способ вести войну, превосходящий все иные способы, но у Моро тоже свои приемы, которые, несомненно, ниже ваших, но в своем роде тоже прекрасны. Предоставьте его самому себе; он будет действовать медленно, но верно, и даст вам те результаты, какие вам необходимы для общих комбинаций. Если же вы навяжете ему свои идеи, вы смутите его, вы даже, может быть, его оскорбите и, желая получить многое, не получите ничего”.

Первый консул сдался на доводы Дессоля. Основная черта тупоумных людей – обижаться честно высказанным мнением подчиненного.

Предоставив право Моро действовать на свой страх в Австрии, Наполеон двинулся на помощь Массене, предварительно необыкновенно быстро изготовив восьмидесятитысячную армию. Полководцем австрийской армии в Италии был почтенный генерал Мелас. Узнав о походе Наполеона в Италию на помощь Массене, он не придал ему никакого значения, так как, во-первых, скептически относился к способностям Наполеона, во-вторых, не верил в существование резервной армии у французов и, в-третьих, был защищен от Франции горными высотами с Сен-Бернаром во главе. Во всех трех отношениях Мелас ошибался. Наполеон был гений, имел готовую резервную армию и перешел Сен-Бернар. Находясь у Сен-Бернара, Наполеон пригласил инженерного генерала Мареско и спросил его о возможности перехода через этот хребет, на что получил ответ, что переход будет очень трудный. “Трудно – это ничего, но возможно ли?” – спросил первый консул. “Я считаю это возможным, но для этого понадобятся необычайные усилия”. – “В таком случае в путь”, – сказал Наполеон.

В этом переходе через Сен-Бернар сказался весь гений Наполеона. Он видел и знал все, он не упустил из виду ничего. Провиант был заготовлен. Носильщики были готовы. У ущелий были запасены артели кузнецов. Здесь же устроена была шорная мастерская для упряжи. Словом, не было той мелочи, которой бы не предусмотрел прозорливый глаз Наполеона. В силу этого армия Наполеона не только вполне удачно вошла в Италию, но даже очень скоро достигла Милана. Результатом этого посещения Милана Наполеоном была постановка прекрасной статуи Наполеона на Миланском соборе, в числе остальных шести тысяч находящихся там статуй.