Текст книги "Оля. Тайны и желания танцующей с Луной. Книга 2"

Павел Лазаревич
Оля: тайные желания танцующей с Луной. Книга 2

© Павел Лазаревич 2017

© Skleneny mustek s.r.o. 2017

© Обложка – Павел Лазаревич 2017

Глава 1

Оля стояла в коридоре у открытого окна, а мимо нее стремительным нескончаемым потоком проносились деревья и кусты. Они мелькали так близко, что казалось, еще немного – и ветки начнут хлестать и по стеклам, и по ее лицу.

– Пашка, иди скорее ко мне! Сейчас последний раз море увидим!

Поезд, словно услышав Олю, пронзительно загудел, радостно вздрогнул всем своим длинным составом, ускорился и вылетел на высокий обрыв. Ряд деревьев оборвался, и перед нами во всем своем великолепии выметнулось море. Догоняя нас, из плена деревьев вырвалось солнце и стремительно понеслось над водой. Яркие лучи стайкой растревоженных блестящих чаек заплескались в стеклах окон вагона и на белоснежной Олиной блузке. Вид на море завораживал. Казалось, что к глазам приложили огромный охватывающий весь мир калейдоскоп, переливающийся внизу всеми оттенками зеленого, а наверху – всеми оттенками голубого. Ослепительной белизны облако поймало солнце, и теперь они, чуть касаясь друг друга, неподвижно висели в небе. И стоило лишь краешком глаза взглянуть на солнце, как тут же гигантский калейдоскоп переворачивался и вспыхивал всеми оттенками желтого и красного. В прозрачной дымке у самого горизонта, словно вырезанные из детской картинки, стояли на рейде белые крохотные кораблики. Зеленый перламутр воды окаймляла золотая цепочка пляжей. Еще ближе в оазисах зелени тонули маленькие белые домики.

– Город, в котором исполняются мечты и рождаются желания, – вздохнула Оля. – Я тебя люблю, и мы обязательно вернемся к тебе снова. Правда ведь, Паш?

Я обнял Олю за талию и зарылся лицом в пахнущее свежестью и шампунем пушистое облако.

– Правда, Оленька. Не зря же мы вчера в море монетки кидали.

Оля согласно кивнула, и мягкая шелковистая волна погладила мое лицо.

– Какое же последнее желание возникло у тебя в этом городе? – шепнул я в розовое полупрозрачное на просвет ушко.

Ямочка на щеке Оли показала, что вопрос она услышала.

– Пашка, ты будешь смеяться, – грива Олиных волос отрицательно качнулась.

– Не буду смеяться, – я легонько толкнул Олю в мягкую упругость. – Оль, ну расскажи, какое желание у тебя возникло уже в этом городе, и которое мы не успели осуществить.

– Правда не будешь смеяться?

Я преданно закивал головой.

– Мне хочется обнаженной в волейбол на пляже поиграть.

Я не удержался и рассмеялся.

Оля больно шлепнула меня по руке.

– Ведь обещал не смеяться. Не буду я с тобой больше моими мечтами и желаниями делиться, раз ты такой вредный. А я ведь еще хотела рассказать тебе, о чем мне сегодня утром мечталось. Теперь не буду!

– Прости, Оленька, но я же столько раз предлагал тебе и позагорать голышом, и в волейбол поиграть, а ты все стеснялась.

– Тогда – стеснялась, – рука Оли снова легла на мою руку, прощая меня – а сейчас, когда это уже невозможно – знаешь, как хочется? Сейчас я бы уже смогла.

– А мне знаешь как хотелось посмотреть, как ты загораешь и в волейбол голенькая играешь? – начал я подлизываться к Оле.

Оля мне ничего не ответила, но по ее расслабленности, по тому, как она уютно прислонилась ко мне, я понял, что она уже не сердится.

– Ну, Оля, – заканючил я, поглаживая языком мочку ее ушка, – ну, пожалуйста. Я больше не буду.

– Паш, ну это даже не мечта. Это такая фантазия или может быть даже греза… и даже так нельзя назвать. Просто картинка.

– Ну, Оля, – опять умоляюще затянул я, – поманила, а теперь отказываешься. Так нечестно. Я же уже попросил прощения.

– Представляешь, Паш, – мечтательно начала Оля, – пляж – и все обнажены. В обеих командах все игроки – ребята и только одна девочка, и эта девочка – я. Мячик улетает за пределы площадки, и я бегу за ним. Вся такая вспотевшая, бурно дышащая. Бегу легко и изящно, весело подпрыгивая, а солнышко отражается в капельках пота на моем теле.

– Солнце лучиками пляшет на твоей красивой попке, – дополнил я нарисованную картину.

Оля оглянулась и признательно улыбнулась мне.

– Да, солнце лучиками пляшет на моей упругой попке, а я чувствую на ней взгляды игроков и зрителей. Я останавливаюсь возле мячика и медленно наклоняюсь за ним. Заметь, Пашка, наклоняюсь не сгибая ноги в коленях. Нагибаюсь так, чтобы они все увидели, какая я красивая и стройная. Очень красиво наклоняюсь, не сгибаясь, а наоборот, прогибаясь в талии. А когда поднимаю мячик, прижимаю его к животу и разворачиваюсь, то купаюсь в волнах восхищения и восторга множества глаз, просто ласкающих мое тело. Раскрасневшаяся и смущенная вниманием, я бегу назад, высоко подняв мячик над головой. Над головой я его держу, чтобы все видели, как пляшут яблочки моих грудей. А они просто плавятся, прыгая из стороны в сторону в попытке увернуться от взглядов, смущенные, как и я. Я подбегаю, вся порозовевшая и взволнованная, высоко подпрыгиваю, красиво прогибаюсь в воздухе и сильно ударяю мяч. Мяч как из катапульты летит и вонзается в площадку противника. И никто не может его достать! Не может достать еще и потому, что вся команда противника не может отвести от меня глаз. А это ведь завершающий игру мяч! Мы выиграли! И мы вскидываем вверх руки, начинаем прыгать, орать и праздновать победу! Мальчишки подбегают ко мне, начинают прыгать рядом со мной, целовать и обнимать меня. Я тоже прыгаю и ору, счастливо поеживаясь от касания пытающихся благодарно прикоснуться ко мне тел и губ. Губ, с восторгом целующих мои губы, щечки, грудь, спину. Я отвечаю на поцелуи, смеюсь, вырываюсь и снова радостно прыгаю. «Мы победили!»-ору я. Меня подхватывают на руки и начинают качать. Я летаю в воздухе и радостно визжу, а меня подкидывают все выше и выше! Мои партнеры восхищенно кричат, что я чемпионка, а противники и зрители аплодируют мне, отдавая дань моему мастерству и моей красоте! И тут…

Оля развернулась ко мне и предостерегающе посмотрела на меня:

– Вот только посмей засмеяться!

Убедившись, что я весь во внимании и совсем не собираюсь смеяться, мечтательно зажмурилась.

– Следующая картинка. Радость наша столь велика, что мы не можем удержаться на ногах. Мы валимся на песок, орем, обнимаемся, катаемся и целуемся. У нас уже куча мала, меня обнимают и дружески тискают, все тянутся ко мне, все хотят коснуться меня, погладить, поцеловать и поздравить с победой!

Вместо того чтобы рассмеяться, я коснулся губами ее ресничек.

– Или вот еще. Ребята меня на руках несут в море. А я вся в песке, ведь я была вспотевшая, и песок прилип ко мне, когда мы катались по пляжу – продолжает Оля, не открывая глаз. – Зрители переговариваются между собой: «Это праздник Нептуна? Королеву выбрали? Да, она королева побережья! Какая красивая в этом году королева!» И вот мы уже в море. Мы снова радуемся, прыгаем и брызгаемся друг на дружку! Ребята из моей команды, перебивая друг дружку, наперебой вспоминают эпизоды игры, причем особенно восхищаются теми, которые выиграла я. Они восхищенно подпрыгивают, благодарят меня, смывают с меня песок и тут же целуют меня. Просто толкаются, чтобы добраться до меня и поцеловаться со мной. А самые смелые и восторженные целуют мою попку, спину, и грудь. А я настолько счастлива, что разрешаю им даже это. Я стою, вскинув руки над головой, улыбаюсь и поеживаюсь от поцелуев.

– Грудь под поцелуи, как под рукомойник! – не удержался я.

Оля открыла глаза и, вынырнув из воспоминаний, взглянула на меня.

– Да, Пашенька, именно так. Неужели ты умеешь не только мои эмоции чувствовать, но и за моими мечтами подглядывать? – смешливые ямочки снова возникли на ее щеках.

– Замечательная мечта, – согласился я. – Подглядывать за твоими мечтами еще не научился, поэтому мечтаю увидеть такую же игру, когда она состоится в реальности, в следующем году.

Оля благодарно чмокнула меня в щеку.

– А затем, Пашенька, я выхожу из моря, чистая, радостная, вся в сияющих на солнце капельках воды. Прощаюсь со всеми, машу им рукой, и они все машут мне и посылают воздушные поцелуи. И после прощания бегу к тебе и, увидев свое отражение в твоих влюбленных и восхищенных глазах, с разбега бросаюсь в твои объятия, обхватывая тебя и руками и ногами, а ты вращаешь меня как на карусели и тоже целуешь меня, а вокруг море любующихся нами глаз.

Оля мягко качалась в моих объятиях, и на миг мне показалось, что мы снова в море. Занавеска вырвалась из плена коридора и затрепетала за окном, возмущенная тем, что рассказ Оли так быстро закончился.

– Все, Пашка, – выдохнула Оля, когда море спряталось за холмами, – пошли в купе, пока я и в самом деле не выпрыгнула в окошко и чайкой не полетела назад.

* * *

Вагон мягко качало под мерный перестук колес. Двухместное купе фирменного поезда приятно удивило. На широком и мягком диване не тесно было и двоим. Оля, не спавшая всю ночь, сразу же стала переодеваться и стелить постели. Несмотря на жару, Оля не отпустила меня от себя. Когда она заснула, я лег в другую сторону, головой к окну, стараясь ей не мешать. Оля, не просыпаясь, закинула ногу на меня. Летний легкий халат ее от мягких покачиваний и подрагиваний вагона распахнулся, и сквозь прозрачный нейлон трусиков стало проглядывать то тайное, что всегда влечет к себе взгляды мальчиков и мужчин. Влекло и меня. Я вспомнил, как мальчиком меня тянуло заглянуть Оле под юбку. Мне было ужасно стыдно от этого моего желания, но желание от моего стыда никуда не исчезало, а становилось только острее. Я не знал, что я там увижу, но когда я представлял, что туда смотрю, мне становилось трудно дышать, и начинали гореть щеки и уши. Много бы я дал тогда, чтобы увидеть то, что видел сейчас сквозь нейлон трусиков. Я вспомнил берег озера и танцующую в свете луны Олю. И то, как мучило меня много месяцев сожаление, что я так и не решился опустить взгляд и рассмотреть ее всю…

Ближе к полудню в купе стало совсем жарко. Опасаясь разбудить Олю, я не стал открывать окно, лишь тихонько расстегнул пуговки на ее халатике. Оля тихонечко посапывала, рассыпав волосы по подушке. В ритме стука колес подрагивала ее влажная от пота грудь, и матово блестел живот. Крохотные капельки дрожали в небольшой складочке на животе. Я, наклонившись, стал осторожно дуть, высушивая их. Капельки и не думали таять. Я наклонился, совсем легонько слизнул их и тут же был пойман за уши. Олины пальчики зарылись мне в волосы. Я, замерев от их ласки, не двигаясь и стараясь не спугнуть их, снизу посмотрел ей в глаза. Оля смотрела на меня, и в глазах ее уже не было сна. В ее глазах мелькала зелень воды проносящегося мимо поезда озера и прыгало отражающееся в его водах солнце.

– Глаза зари в глаза воды глядят, зимуя в изумруде… – вынырнуло из памяти.

– Это ты все в моих глазах высмотрел? – фыркнула насмешливо Оля.

Я согласно закивал.

– Врешь ты все, Пашка – засмеялась Оля. – Ты такой врун и фантазер, мне даже страшно становится, когда я понимаю за какого врунишку замуж вышла. За врунишку, подхалима и подлизу!

– Глаза зари – это солнце, отражающееся в блеске твои глаз, – начал я загибать пальцы.

– Глаза воды – это отражения озера в глубине твоих глаз, – загнул я второй палец.

– А изумруды – это твои глаза! – победно загнул я третий палец. – Ну, и где же я соврал?!

– И что, они все у меня в глазах зимуют? – Оля насмешливо взглянула на меня и захихикала. – У меня там так холодно?

Я впал в ступор, не зная, что ответить.

– Ладно, – высокомерно вздернула носик Оля, – если считаешь, что я всего лишь снежная королева и могу только замораживать, то пусть они у меня в глазах зимуют и даже замерзнут там все! – и показала мне язык.

Потом пересела, уютно подобрав под себя ноги. Вдруг включилось радио, и в купе заиграла медленная укачивающая музыка. Оля закрыла глаза, отрешилась от нашей перепалки, и по телу ее еле заметно, как рябь по поверхности воды, потекла музыка. Мягко изгибалась талия, медленно, еле заметно колыхалась грудь. Ожил и стан, следуя за изгибами талии. Оля приоткрыла глаза. В них отчетливо плескалась чувственная нега. И тут она заметила, что я смотрю на нее. Тут же рисунок танца поменялся. Теперь она танцевала не только для себя, но еще и для меня. Ожили ее руки. В такт музыке они зарывались в волосы, гладили грудь, живот, затем коленки, бедра, а потом медленно, словно случайно, стали задирать вверх полы халата, открывая загоревшую наготу ног. Она проследила, куда переместился мой взгляд, увидела, что уже обнажился крохотный белый треугольник трусиков, и тут же змейкой ее рука метнулась между ног, стыдливо закрываясь ладошкой. Ладошка стыдливо прикрыла и тут же бесстыдно стала поглаживать себя, проникая под ткань. У меня все сладко замерло внутри, от вида танцующих бедер Оли и гладящей лоно ладошки.

Радио смолкло также внезапно, как и заиграло. Замерла и Оля.

– Это что было? – отмер я.

– Пашка, говорят, гейши умеют танцем гипнотизировать. Я тоже так хочу научиться! Вот изобретаю такой танец. Выучусь и в гейши пойду! – зафыркала Оля, весело поблескивая глазками.

Оля одернула полы халата и потянулась.

– Как же хорошо никуда не бежать, а просто лежать. Ужасно люблю, когда меня качает поезд. Расслабишься, и иногда возникает ощущение, что я на качелях, а то и вовсе с мужчиной.

Оля смотрела на меня, я смотрел на нее, а солнечные зайчики, отражаясь от стекол окна, наперегонки бежали по ее груди, тут же прячась за полами ее халата. Заметив мой взгляд, Оля снова прогнулась, но теперь уже явно провоцируя меня.

– Мне и сейчас снилось, что я обнаженная, стоя на качелях качаюсь. Прямо в небо улетаю! Только небо, только ветер, только радость впереди! Нет, не только. Еще за мной стоит обнаженный мужчина. Это он обнял меня и мягко всем телом толкает так, что я улетаю прямо в небо. И тут кто-то подобрался ко мне, лизнул мой живот и разбудил меня. Такой сон не досмотрела! И кто это мне всю малину обломал? Кого это я за уши поймала на горячем?

И грудь Оли, и ее тело слегка раскачивались, а в ямочках губ затаилась улыбка. Она взъерошила мне волосы, обдула мое лицо и поцеловала в щеку.

– Ладно, прощаю. Не умею обижаться, когда на меня так влюбленно смотрят.

Оля раздвинула полы халата, выпуская грудь наружу. Она обдувала их с блаженной улыбкой на лице. Затем, словно лишь теперь до нее дошло, что я на нее смотрю, притворно ахнула, запихнула их назад, запахнула халат и даже прижала к груди руки, якобы защищая свою невинно пострадавшую от моих взглядов грудь, и погрозила мне пальчиком.

– Какой же ты, Пашка, бессовестный!

Тут ее взгляд остановился на расстегнутой пуговке халата, под которой белела складочка живота. Та складочка, из которой я так неловко пытался слизнуть капельки и настроение ее мгновенно изменилось.

– Пашка, как же я обожаю, когда ты так заботишься обо мне. Вроде бы мелочь, но я прямо таю от нежности. Хотя на всю дорогу даже тебя не хватит. Давай лучше приоткроем окно.

Я приподнял створку. Ветер стал задувать в купе, унося жару. Он затрепал полы халата и зашевелил кудряшки на ее лбу. Оля блаженно вздохнула и закинула ногу на мои ноги. Забыв и о своей стеснительности, и о моей нахальности, расстегнула пуговки у себя на халате, начала обмахиваться полами халата и обдувать свою грудь. Солнечные зайчики резвой стайкой побежали по холмикам ее грудей, высвечивая сосочки и крохотные полупрозрачные золотистые волосики на ее животе.

– Ах, какое блаженство, ах, какое блаженство знать, что я – совершенство, знать, что я – идеал! – замурлыкала она.

Тут она заметила, как оттопыривает простыню ее почитатель, бурно отреагировавший на устроенное ею представление, и улыбка, прячущаяся в ямочках ее щек, вынырнула и насмешливо засияла на ее лице.

– Ишь, какой охальник. И его впечатлило мое совершенство?

– Впечатлило, – улыбнулся я ей в ответ, – но потерпит, пока ты сама не захочешь встречи с ним.

– Мой ты умничка, – снова заворковала Оля. Ее пальчики нырнули под простыню и Оли нежно, еле касаясь, коснулась его пальчиками, чуть-чуть обнажая головку. Потом вытащила весь наружу.

Я в ответ нырнул под полы халата, коснувшись нейлона трусиков кончиками пальцев.

– Нет! – Оля сжала ножки, вытащила мою руку и запахнула халат. – Я полежать хочу, и поболтать, а так полежать не получится. Опять же – а вдруг проводница стучаться начнет? Я же от страха умру. А то, что я тебя трогаю – мне можно. Королева у нас я, или как? Не ты ли мне об этом постоянно говоришь?! А раз так, то мне все можно! Да, да! Ты об этом на море говорил, а я запомнила! Да и любит он меня, не обманет и не залезет без спросу туда, куда так и норовят залезть твои нахальные и похотливые глазенки. Правда, мой любимый?

Оля вдруг наклонилась, быстро обнажила мою головку, вызвав у меня озноб, и то ли поцеловала, то ли лизнула ее. Я вздрогнул всем телом.

– Нет, нет! – Оля уже опять полулежала на подушке и весело похрюкивала. – Это был дружеский поцелуй. – Ее пальчики уже заправили мою головку в кожу, успокаивающе погладили ее и накрыли простыней.

– Пашенька, – Оля погладила меня по ноге, – на море было так чудесно. Я понимаю, это все было для меня, и если бы ты знал, как я благодарна тебе за это! Меня только одно мучает. Скребется на душе и скребется. Скажи, тебя сильно задевало то, что у меня было с другими? То, что с ними у меня было по-настоящему?

Я покачал головой, не отводя от нее глаз.

– Не ври только.

– Ну, где-то в глубине души что-то возмущенно шевелилось, но удовольствие ощущать твои удовольствия все перекрывало, – пришлось признаться мне.

– Паш, ты не преувеличиваешь? Ты действительно мои чувства так чувствуешь?

– Оль, прости, если спрошу то, о чем спрашивать нельзя… Скажи, у вас с Женькой в первый раз было между майскими праздниками в десятом классе, в тот день, когда был субботник?

Оля замерла. На щеках ее вспыхнул румянец, а в глазах мелькнуло возмущение.

– Как ты узнал? Ты за нами следил?

Я отрицательно покачал головой.

– Оля, я не узнал – я почувствовал. В тебе тогда такие эмоции бурлили. И в первый раз в жизни от твоих эмоций стало больно. Тогда я даже не понял, почему мне больно. Тогда я даже подумать о таком не мог. Но не только больно. Удовольствие ощущать твое удовольствие, твой восторг, твое счастье, чтобы их ни вызывало, никуда не пропало. Это была такая мучающая меня смесь боли и удовольствия.

Оля отвела глаза и уставилась на пол. После долгого молчания подняла на меня глаза и вздохнула.

– Да знаю я, Паш, что ты хочешь, чтобы я тебе рассказала про нас с Женькой. И давно ведь пора рассказать. Да и хочу я тебе об этом рассказать. Раньше не хотела, а сейчас хочу.

Она задумчиво смотрела на меня, закусив губу.

– Однажды, гуляя в лесу за парком, мы нашли в самых зарослях заброшенную скамейку без спинки. Эта скамейка стала местом наших свиданий, местом наших тайных встреч. После этого мы стали туда ходить с Женькой целоваться. В тот день после субботника мы снова там целовались. Я уже позволяла гладить мне грудь, живот и ноги, но ему этого уже было мало. В тот день он попытался погладить меня между ног. Я как могла коленки сжимала, но они почему-то тогда ослабели, разжались, его рука протиснулась между ними и кончики пальцев касались меня уже прямо там. Я собирала всю свою силу воли в кулак, вытаскивала его руку и била по ней, но чуть позже она снова возвращалась и снова гладила меня там, где это делать было никак нельзя. Теперь я понимаю, что это матушкины запреты разожгли во мне такие чувства и желания, что сопротивляться я уже почти не могла. Успокаивала себя лишь тем, что он гладит меня снаружи, а не прямо по телу. Ткань трусиков казалась мне непреодолимой преградой для него. Если от поцелуев жгло в груди и на губах, то от его поглаживаний сладко звенело там, где он касался, ныл живот и дрожали колени. Это было так необычно, так восхитительно, что я уже не вытаскивала его руку, а крепко прижимала ее к себе, чувствуя, как дрожу от этого еще сильнее, и не давала только его пальцам забраться под резинку. Его ладошка совсем осмелела и уже жадно гладила и сжимала меня между ног. И тут под моей рукой, которой я неосознанно гладила его ногу, я ощутила что-то горячее и твердое. Я отдернула руку и испуганно посмотрела ему прямо в глаза. Он смутился так, что покраснел. Потом посмотрел на меня, сжал губы, решился, расстегнул брюки и, пряча глаза, вытащил то, что попало мне под руку. Я ахнула. Я знала, что у мальчиков что-то особенное там есть, но даже не подозревала, что эта штука такая большая. А то, что эта штука еще и подрагивает, и вовсе напугало меня. Меня начала колотить нервная дрожь. И тут он сказал: «Я уже давно мечтаю погладить тебя прямо там, но ни разу еще не решился попросить тебя об этом». Я смотрела ему в глаза и всем сердцем чувствовала, что он говорит правду. И, Пашенька, не знаю, что на меня нашло. Если бы мне еще вчера сказали, что я это сделаю, я бы ударила того, кто это сказал. Тогда же, Пашенька, я увидела, как он дрожит, с каким обожанием смотрит на меня и… я разжала пальцы и пропустила его ладонь под резинку…

Оля смотрела на меня, но меня не видела. Вся она была в воспоминаниях.

– Он гладил меня и весь дрожал. Одной рукой он гладил меня там, где даже я боялась себя касаться, а вторая его рука тоже залезла под трусики, но уже сзади, и поглаживала меня там. Руки у него дрожали, когда оттянул резинку и заглянул внутрь. А потом он посмотрел мне в глаза… Как он, Пашенька, смотрел на меня! Паш, еще на море я бы не призналась. Ты же помнишь, как я отнекивалась от предложений обнажиться. Но после этого его взгляда в глубине души мне всегда хотелось сидеть на берегу обнаженной и раскинувшейся, и ловить взгляды мужчин в надежде, что я испытаю те же эмоции. Увидеть в их глазах момент, когда они посмотрят мне между ног. Увидеть в их глазах шок и удар желания. Ощутить, как меня сладко торкает внутри от вспышки желания в их глазах. Ощущать, как наши желания, передаваясь взглядами, зажигают друг дружку…

В его глазах горело желание. Да что там горело. Оно пылало. Мне будто кипятком плеснули между ног. Мои коленки сами разъехались в стороны. Это я потом поняла. Сразу я этого не заметила. Не заметила я, но заметил Женька. Он перебросил мою ногу через лавочку, и мы сидели теперь лицом к лицу, а его ладошки снова были там, где им нельзя было находиться, ведь препятствия между их жаром и моим телом уже не было. Колени теперь я свести не могла, так как между ними была лавочка. А еще мешали его колени. Мы, не сговариваясь, потянулись друг к другу и начали целоваться. Это было ужасно странно, стыдно, неудобно, но безумно восхитительно – целоваться с широко раздвинутыми коленками, ощущая себя беззащитно раскрытой, не способной ни сдвинуть коленки, ни прогнать его жадно гладящую мое самое неприкасаемое место ладонь. И чем ближе мы прижимались друг к дружке, тем сильнее раздвигались коленки. Я уже начинала чувствовать себя садящейся на шпагат. Чуть легче, но еще стыднее стало, когда его коленки скользнули под мои ноги, а его тело оказалось между моих ног, и уже оно не давало мне сжать коленки. Он наклонился ко мне. Мы целовались, я чувствовала, как гулко стучит мое сердце, а внизу, под его ладонью у меня сладко сжималось и разжималось. Сладкая оса, звеневшая у меня на губах, когда мы целовались, сладкая оса, звеневшая у меня в груди, когда его руки гладили мне грудь – она превратилась в шмеля. И это шмель ворочался и царапался под его ладонью. Я дрожала всем телом. Шмель сладко царапался, а крупная дрожь колотила мои коленки. И тут шмель больно укусил меня. Я ойкнула и посмотрела на Женьку. Глаза у него были закрыты, а губа закушена. Его бедра уже были между моими коленками, а сам он все теснее и теснее прижимался ко мне, пытаясь втиснуться между моими коленками еще глубже. «Женька, что ты делаешь!» – пискнула я, попыталась его оттолкнуть, но он вцепился в меня и не отпускал. «Я женюсь на тебе, любимая!» – хрипло пробормотал Женька, прижимаясь все сильнее и сильнее, а меня начало распирать и наполнять снизу. Его слова были так приятны, я подсознательно так давно ждала их и мечтала их услышать, что я замерла, не в силах пошевелиться, ощущая, как ощущение наполненности все усиливается и усиливается. Когда я очнулась, отодвинула его немного и взглянула вниз, было уже поздно. Мои трусики были сдвинуты в сторону, его штука была уже вся внутри меня. Он стал судорожно дергаться, а потом и вздрагивать внутри меня. Чисто по-женски я поняла, что происходит. «Женька, что ты делаешь, мне же нельзя!» – в отчаянии вскрикнула я. «Я хочу от тебя ребенка!»-опять выдохнул он, и я, не знаю даже почему, не смогла больше сопротивляться. Я не отталкивала его, позволяя вздрагивать внутри меня, и не отодвигалась, пока он не размяк и сам не выскользнул наружу. Было ужасно стыдно смотреть ему в глаза, поэтому я опустила взгляд вниз, а там увидела и пятно крови на трусиках, и вытекающую из меня прямо на лавку белую густую жидкость, и его становящийся прямо на моих глазах мягким и маленьким, уже совсем не страшный член.

Оля уже не смотрела на меня невидящим взглядом, она смотрела мне в глаза и гладила меня по щеке.

– Девчонки говорили: если что-то случается в первый раз, то запоминается и нравится потом больше всего.

– Они оказались правы? – спросил я, поглаживая губами ее ладошку.

Оля покраснела и отвернулась. Потом взглянула на меня, и я понял, что она стесняется.

– Ну же, – подбодрил я ее. – Я так люблю, когда ты со мной откровенничаешь. Меня просто нежностью окатывает, когда я узнаю о тебе всякие такие тайные интимные мелочи. И, мне кажется, я начинаю любить тебя еще сильнее, хотя, как мне кажется, любить еще сильнее уже невозможно.

Оля снова мельком взглянула на меня, словно проверяя искренность моих слов.

– Я тебе уже говорила, что мне нравится, когда на меня смотрят, когда я раздетая сижу. Знаешь, это так странно. Я же стесняюсь своего обнаженного тела. И одновременно мне хочется, чтобы на меня обнаженную смотрели, причем не просто на обнаженную, а смотрели прямо на то, что нельзя никому показывать. При этом мне хочется не сдвигать коленки, а наоборот – раскрыться. Совсем раскрыться…

Оля замолчала.

– А что еще тебе нравится? – спросил я умоляюще, поглаживая, а затем наклоняясь и благодарно целуя ее ногу за столь редкую откровенность.

Олины пальцы зарылись мне в волосы.

– Мне нравится, когда мужской член втыкается в меня. Вот это ощущение сопротивления и противостояния нравится. Когда встретились его таран и мой щит. Он напирает, а я не уступаю. А потом ощущать, как он продавливается внутрь меня, распирает и заполняет всю внутри. Вот это самое первое движение, когда ему еще тесно и трудно, но я уже покорена – у меня от этого перехватывает дыхание. Ощутить его первое конвульсивное вздрагивание, такое неизбежное и такое всегда неожиданное, самое наполненное удовольствием и самое обильное. Ощущать его судороги нравится. Волны удовольствия, прокатывающиеся по его телу, и то, как они передаются мне, и я начинаю вздрагивать вместе с ним. А потом мне нравится ощущать, как он, отбрызгавшись, слабеет и становится маленьким и мягким. Нравится моя власть над ним и то, что это я сделала его таким мягким и послушным, хотя еще совсем недавно он был большой, твердый и непокорный. Нравится смотреть, как он, ослабевший и расслабленный, из меня довольно выползает. Очень нравится, когда он наполняет меня так, что потом все не удерживается внутри, а появляется снаружи. Для меня это признак любви ко мне. Нравится брать его в руку, когда он, набрызгавшись в меня, становится мягким и послушным, но от моих поглаживаний снова начинает набухать и твердеть, и я снова начинаю ощущать в нем желание и любовь ко мне.

Из глаз Оли ушло мечтательно выражение, она очнулась, бросила на меня испуганный взгляд, снова засмущалась и уставилась в пол.

– Вот такие, Паш, у твоей жены бесстыдные вкусы и желания, которых я всегда стеснялась.

Я тут же обнял Олю и стал целовать ее уворачивающееся лицо.

– У тебя самые обычные женские желания. И мне очень понравилось все, что ты о себе рассказала.

Потом, похоже, устыдившись своего смущения, Оля отстранилась и посмотрела прямо на меня.

– Паш, вот еще в чем хочу оправдаться. Знаешь, тогда на пляже, когда Рустам мне массаж делал, ты все неправильно понял. Нет, Рустам меня завел. Я уже начала чувствовать, что стало подкатывать желание, а все тело сладко покалывать, но отдаваться я ему не собиралась. И в мыслях не было. Это мое тело само сладко вздрагивало от его поглаживаний. Я же не собиралась еще и потому, что и представить себя не могла с таким стариком. Ладно, Андрюшка – молодой, стройный и влюбленный. А этот – старый, толстый, плешивый и похотливый. Ему же уже за сорок. Да, массаж он делает отлично, но отдаваться ему я и не думала. А раздеть себя позволила, потому что мне ужасно захотелось увидеть его глаза, когда он посмотрит мне туда, где он гладил и ласкал. Хотелось ощутить, как сладкая волна накатывает от такого взгляда. А еще твои глаза, когда ты трусики с меня снимал и на меня смотрел. От смеси возбуждения и желания в твоем взгляде меня всю колотила сладкая дрожь. Ты так меня всю рассматривал! И у меня так сладко все внутри задрожало от твоего взгляда. А ты вдруг встал и ушел. Я не поняла, почему ты ушел, и была просто в шоке. Пашенька, я честно не поняла тогда, что ты ушел, чтобы не мешать нам. Уже хотела одеваться и бежать за тобой, но все никак не могла найти свои трусики. Так и искала, когда подошел Рустам. Он так на меня посмотрел, что я забыла, что хотела за тобой бежать. Как он на меня посмотрел! Я поняла, что никуда мне уже не деться. Поняла, что сейчас все случится. Ноги мои задрожали, а коленки от испуга безвольно распались в стороны. И даже трусиков на мне не было, чтобы защитить меня. Наверное, я чувствовала себя, как чувствует молодая телочка перед быком, когда она уже зажата им в углу, деваться ей некуда, и все предопределено.

– Он на бегу сбросил плавки, споткнулся, и я испугалась, что он раздавит меня. Но он как-то совсем мягко и ловко обволок меня всем своим телом, и тут же очень умело, остро, плотно и глубоко протиснулся в меня. И лишь оказавшись у меня внутри, его страсть прорвалась наружу. Нет, Паш, это был не половой акт, это было безумие. Я чувствовала себя пришпиленной бабочкой, в которую раз за разом все сильнее и неистовее втыкают… только не иголку, а что-то невыносимо толстое и твердое. От меня уже ничего не зависело. Если бы я начала сопротивляться – он бы этого не заметил, настолько его охватила страсть. Он сопел и стонал. Его тело просто втаптывало меня в песок, а его член так яростно двигался внутри меня, что мне стало больно. Больно, но одновременно я ощутила ответный животный позыв…