Текст книги "Оля. Тайны и желания танцующей с Луной. Книга 2"

Глаза у Оли вздрогнули, а взгляд попытался спрятаться, но я его не отпустил, продолжая смотреть Оле прямо в глаза.

– Знаешь, наверное, со мной так и надо. Он заполнял меня так, что я стонала от боли, но уже через несколько минут боль я уже не замечала. Возникло дикое желание все неистовее подаваться и подаваться ему навстречу. Чтобы он продолжал бешено метаться внутри меня, пусть даже больно наполняя и растягивая меня. То ли у него давно не было, то ли я на него такое впечатление произвела, но длилось это совсем недолго. Когда все кончилось, он хотел поднять цветы, увидел, что они растоптаны, засмущался, отвернулся, встал и… ушел. Мне кажется, он боялся встретиться с тобой. А я осталась лежать. Мне хотелось одновременно засмеяться и заплакать. Мне было стыдно и неловко, а одновременно мне хотелось продолжения. С трудом я села и натянула на себя полотенце в глупой попытке скрыть от тебя то, что произошло. Умом понимала, что это глупость, что такое не спрячешь, а все равно хотелось спрятаться. Хотелось спрятаться и одновременно хотелось снова подаваться навстречу мужскому члену, до боли наполняясь им. Я поискала трусики, но снова не нашла их. Время шло, тебя все не было, и мне становилось все страшнее и страшнее. Потом ты подошел, все понял и словно сошел с ума. Я думала, ты меня ударишь, накричишь или развернешься и уйдешь, а ты вместо этого сделал то, что мне так хотелось! Такой водопад эмоций от тебя! Они и меня захлестнули! С тобой было еще лучше!

Вдруг глаза Оли удивленно округлились.

– Пашка, а ведь тебе и вправду нравится, когда я тебе такое стыдное о себе рассказываю.

Оля схватила меня за уши и уже сама стала заглядывать мне в глаза.

– Не отворачивайся! Правда, правда! – она начала бурно целовать меня прямо в губы. – И не отводи глазки!

Оля гладила меня по щеке и шептала:

– Не стесняйся, мой хороший. Ты же любишь меня. Конечно, тебе хочется знать все, что со мной происходит, что мне нравится, и что я чувствую. Тут нет ничего плохого.

Оля приластилась ко мне, положив мои ладони себе на грудь.

– Знаешь, как меня отпустило! – в ее глазах, в ее улыбке чувствовалось облегчение. – Знаешь, как я переживала, что ты только на словах так ко мне добр, а внутри обижаешься на меня?

Оле от охватившего ее возбуждения не лежалось. Она перескочила через меня, села на свой диван, обхватила свои колени и закачалась, с улыбкой глядя на меня.

– Пашка, если бы ты знал, как мне хорошо! А то я еду и прямо чувствую, как внутри нарастает чувство вины перед тобой. Чем дальше от моря – тем сильнее маета. Прямо мутить начало.

– Совсем отпустило?

– Отпустило! – победно заулыбалась Оля.

– Так хорошо тут! – Она забарабанила себя ладошками по животу.

– Все, я за чаем!

Оля стремительно исчезла, а из коридора донеслась затухающая дробь ее шагов…

Глава 2

Полупустая коньячная бутылка сиротливо покачивалась на столе, легонько позвякивая о пустые стаканы. Все темы были исчерпаны, южные сладости и фрукты, накупленные на привокзальном базаре, перепробованы. Оле надоело валяться, и она, спасаясь от вечернего солнца, вышла в коридор. Коньяк и ритмичное постукивание колес разморили меня, и я не заметил, как заснул. Когда я проснулся, Оли все еще не было в купе. Я приоткрыл дверь и услышал смех Оли и мужские голоса, что-то наперебой весело рассказывающие ей. Смеялась Оля искренне и весело. То ли почувствовав, что я проснулся, то ли заметив открывшуюся дверь, Оля почти сразу пришла и со стоном облегчения растянулась на своей постели.

– Пашка, скажи, – спросила Оля, повернувшись на бок и глядя на меня наполненными весельем глазами, – это во мне что-то изменилось или это вы, мужики, все такие бабники?

– Это и ты изменилась, и мы такие бабники, – смотреть на ее расслабленную и ритмично покачивающуюся под стук колес грудь было приятно. – И еще эффект поезда. В поездах все легко знакомятся и изливают друг дружке душу. Говорят такое, что не скажешь и друзьям. Это потому, что завтра уже расстанутся и не станет стыдно от признаний и откровений. А что это тебя на такие философские вопросы потянуло? И с чего это такие вопросы возникли?

– Да вот, – Оля задумчиво облизала губы, – я, когда за чаем ходила, так там, возле купе проводницы, очередь была. Там на меня двое военных внимание и обратили. Комплиментами засыпали, шутками. Стали говорить мне, какая я красивая и к себе в купе все звали на чашечку чая с коньяком.

– Ты и правда красивая, – согласился я.

– Нет, Паш, ты не увиливай, скажи – я изменилась?

Я внимательно осмотрел Олю, демонстрируя, как я серьезно отнесся к ее заданию. Оля терпеливо ждала.

– Изменилась, – закончив осмотр, вынес я свой вердикт.

– И в чем же я изменилась?

– Ты раскрепостилась. Раньше в тебе чувствовалась какая-то робость или зажатость, а теперь этого нет. Ты всегда была красивая, но просто красивая женщина и красивая женщина, осознающая, что она красивая – это две большие разницы. Ты теперь поняла, насколько ты красивая. И сама себе нравишься. А это всегда чувствуют окружающие. Это непонятно как, но всегда ощущают другие люди. Потом, знаешь, если женщина любит секс – это тоже чувствуется. Вот это сейчас ощущается в тебе, в твоих глазах, в твоих движениях. Даже не знаю, в чем конкретно это выражается, но это так. Такой налет сексуальности появился. Опять же, в женщине после интима появляется такое внутреннее удовлетворение. А в тебе сейчас это постоянно есть. А еще твой взгляд. Ты по-другому стала смотреть на мужчин. Такой взгляд стал оценивающим, намекающим и обещающим. На такие взгляды мужчины липнут как мухи.

Оля откинулась на спинку и засмеялась, стараясь скрыть и смущение, и удовольствие от моих слов.

– Пашка, ну какой же ты подлиза. Столько про меня приятного наговорил. Не выдумывай. Я такая только в твоих глазах… хотя… – Оля потянулась, закинула руки за голову и повела грудью из стороны в сторону, – может, ты в чем-то ты и прав. Понимаешь, я после института три года уже отработала, и за это время за мной начал ухаживать лишь один папа одного моего ученика. Сейчас же эти двое в коридоре прямо глазами меня раздевали.

– Меня это не удивляет, – улыбнулся я, – ты всегда была красивее всех девочек, а сейчас стала еще более раскрепощенной, сексуальной, а потому и более привлекательной. Да что там за примерами ходить. Вон Маринка. Я не знал, что она погуливает, но ее аура сексуальности влекла даже меня. То же происходит и с тобой. А что это за папа? Он еще не оставил свои попытки.

– Не оставил, – заулыбалась Оля. – Приеду – пойду его отпрыска снова учить, а он опять начнет меня уговаривать задержаться. Его сын сразу после занятий на секцию уходит на весь вечер, а папа, дождавшись этого, будет опять меня упрашивать чай пить с пирожными. Хвастается, что у него пирожные по оригинальному старинному китайскому рецепту. Клянется, что вкуснее его пирожных нет ничего на свете.

– А где их мама?

Оля скосила на меня взгляд и неопределенно пожала плечами.

– Где-то в командировках постоянно. Я ее всего два раза видела, да и то мельком.

– Ну, и как у него успехи на любовном фронте?

– Пашка, – укоризненно наклонила голову Оля, – я же раньше была примерной женой. Даже мыслей таких не было. Отказывалась деликатно, отговариваясь отсутствием времени. Ты же знаешь, какие у меня проблемы были. Неужели уже не помнишь, сколько тебе слов любви надо было сказать, чтобы я смогла даже тебе отдаться. А тут чужой человек. Да и не влюбилась я в него. Поэтому даже если бы я согласилась и позволила бы ему все, думаю, ничего бы не получилось.

– Но теперь тебе с ним хочется?

– Не знаю, Пашенька, – Оля с лукавой смешинкой в глазах посмотрела на меня. – Это же надо на его чай с пирожными согласиться, посмотреть, как он ухаживать будет, посмотреть на него женским взглядом, как на мужчину, прочувствовать-откликается на него мое тело или нет, и лишь потом я пойму – хочется мне с ним или нет.

– Но на чай теперь останешься?

Оля закрыла глаза, сжала губы, но уголки губ ее выдавали. В них таилась улыбка.

– А тебе хочется, чтобы я осталась на чай?

– Я хочу того, что ты хочешь, – после паузы сказал я.

– Все это глупости, – наставительно сказала Оля. – Не надо мне оставаться на чай. Погуляли в отпуске – и хватит. Получилось, что хотели – ну и хорошо. Я и так через край хватила, самой стыдно.

– А военные понравились?

– Те, из коридора? – на лице Оли, старающейся говорить безразлично, сама собой засветилась улыбка.

Оля слегка прогнулась, закинув руки за голову, потянулась и посмотрела на меня так, что у меня сладко екнуло внутри.

– Ничего так мальчики.

Потом лукаво взглянула на меня и снова, уже не сдерживаясь, засмеялась.

– Пашка, когда ты вот так пытаешься выведать о мужчинах, которые интересуются мной, ты напоминаешь мне Штирлица, выведывающего тайны у Мюллера.

– Так они тебе понравились?

– Не скажу, – проказливо заулыбалась Оля и эротично провела языком по верхней губе. Потом снова потянулась всем телом, погладила себе грудь и демонстративно пощипала сосочки.

– Пашка, как же мне нравится, когда ты так меня ревнуешь!

– Неужели ревную?

– Ревнуешь! Еще как ревнуешь! – уже откровенно смеялась Оля.

– Несмей, Пашка, меня ревновать! – она легонечко шлепнула подушечками пальцев меня по губам. Я попытался их поцеловать, но она отдернула пальчики.

– Пойду, пройдусь, засиделась что-то.

У самой двери она обернулась. Улыбка хитрой лисички бродила по ее лицу.

– Смотри, Пашка, такими разговорами можешь и разбудить во мне желания всякие разные…

Погрозила мне пальчиком и медленно… даже не вышла, а изящно изогнувшись, выскользнула из двери в коридор.

* * *

Когда поезд резко дернулся, я перекатился и проснулся. В окне ярко светила луна. Тени деревьев и домов все медленнее и медленнее пробегали по лунной белизне пустой Олиной постели. Томительно тянулись минуты. Медленно тормозил поезд. Когда он замер, на пустой Олиной подушке остановилось, подрагивая, отражение фонаря. Что-то малопонятное, но жутко информативное, хорошо поставленным булькающим неразборчивым женским голосом говорил громкоговоритель на привокзальной площади. Еще медленнее тянулись минуты стоянки. Стоянка была долгая и, казалось, поезд будет стоять вечно. Когда поезд тронулся и опять резко дернулся, словно от толчка, открылась дверь, и в купе проскользнула Оля. Оказавшись внутри, она совсем тихонько закрыла дверь, сняла халат и завозилась, устраиваясь на своем диване.

– Ты где была?

Оля замерла, а потом тихонечко мурлыкнула:

– Не скажу. Мучайся теперь всю ночь.

Она вдруг наклонилась ко мне через проход, и я ощутил на своей щеке поглаживание ее руки.

– Спи, любимый.

Голос ее, такой домашний и теплый, успокоил меня. К моему удивлению, мучиться неизвестностью я не стал, а засыпая, решил, что не хочу знать, где она была, а завтра утром даже спрашивать ее об этом не буду. Я уже почти заснул, успокоенный тем, что рядом спит Оля, когда она тихонечко сказала, наклоняясь к моему уху через проход:

– Пашка, не сходи с ума. Належалась я тут, поэтому в коридоре у окна стояла. Мы как раз озеро большое проезжали. Тишь такая, благодать. Луна по воде бежит. Я смотрела и оторваться не могла. Загипнотизировало меня и не отпускало. В туалет потом пошла. А на остановке вышла прогуляться на перрон. Спи, давай, Ромео.

Спалось мне действительно хорошо. Так хорошо, что я даже не понял, почему утром оказалось, что Оля спит, прижавшись ко мне спиной, уютно обняв мои руки.

Я вдохнул ее запах, запах ее волос, и желание стальной пружиной скрутило меня. Оно было такое же резкое и требующее немедленного действия, как желание облегчиться после множества кружек пива. Дрожащей рукой я сдвинул трусики в сторону и стал раздвигать ягодицы Оли и ее губки, добираясь до влаги влагалища. И лишь только моя ладонь скользнула внутрь, я воткнулся вслед за ней, со всей силы вжимаясь в Олю. И блаженство, такое же блаженство которое возникает после тех же кружек пива, когда их держать внутри уже невозможно, и наконец-то начинаешь их выпускать, наполнило меня. Дальше я двигался в ритме мерного качания поезда, стараясь проникнуть как можно более глубоко, при этом зажимаясь изо всех сил, стараясь удержаться как можно дольше… Долго сдерживаться, несмотря на все старания, мне не удалось. Когда сладкие толчки затихли, завершающим аккордом ужалил меня в самое сердце поцелуй. Оля сняла мою руку, продолжающую судорожно сжимать ее грудь, и поцеловала мою ладонь…

* * *

Солнце, поднявшееся над горизонтом, перестало слепить глаза, но яркие полосы продолжали мелькать на белоснежной блузке Оли. Она аккуратно положила руки на колени, прикрытые белой юбочкой, и смотрела в окно. Вся она была ослепительно-белая и напоминала школьницу, терпеливо ждущую окончания урока.

– Паш, – Оля сидела очень прямо, не поворачиваясь ко мне, – а можно тебе задать нескромный вопрос?

– Конечно, солнышко.

– Скажи, – Оля замолчала, задумчиво теребя юбочку. – Только честно. Если у меня близость с другим мужчиной… была… или будет. Врач там порекомендует или влюбленность замучит – может, лучше тебе не знать об этом? Ведь тебе же больно будет об этом узнать?

Я отрицательно покачал головой.

– Знаешь, Оль, когда люди влюбляются или живут вместе – это их сближает. А если между ними интим, то это сближает еще больше. Интимная близость ведь не зря называется близостью. А если женщина замужем, то ей становится близким еще кто-то кроме мужа. Мне очень хочется остаться ближе тебе, чем любой другой мужчина. Ведь если это будет не так, значит, тебе лучше жить с ним. А я знаю только одну лакмусовую бумажку, чтобы определить ближе я тебе, чем кто-нибудь другой или нет. Я, например, просто не могу рассказать что-то интимное о тебе кому-то еще. Тебе же могу рассказать всё обо всех. Именно потому, что ближе тебя у меня никого нет. Мне кажется, так и у других. Ты можешь рассказать все тому, кто тебе более близок, о том, кто не так близок, но не можешь рассказать о том, кто тебе более дорог, другому. Когда ты мне рассказываешь о том, что было, я понимаю, что я для тебя ближе, и я перестаю переживать. Меня начинает радовать то, что ты наслаждалась. Если же ты молчишь, я начинаю тревожиться, переживать и накручивать себя, подозревая, что кто-то стал для тебя ближе, чем я.

– Я тебя поняла, Пашенька, – прошептала Оля. Лицо ее стало виноватым и грустным.

– Пашенька, иногда не говоришь не потому, что кто-то ближе. Иногда не говоришь, потому что стыдно признаться. Бывает, случается такое, что ты даже не понимаешь, как такое могло случиться. А потом боишься, что о тебе плохо подумают, оттолкнут и отвернутся от тебя. Поэтому чаще врешь именно по этой причине. Не хочешь врать, а рассказать боишься. Ложь сама срывается с языка, и ее уже не вернешь. А признаваться, что еще и соврала – совсем тяжко. Поэтому, чтобы скрыть первую ложь, приходится врать еще и еще. Гора вранья растет, и становится совсем плохо.

– У тебя так было?

Оля молчала, нервно покусывая губы. Потом отвернулась и спрятала лицо в ладони.

Я сел рядом с ней, осторожно обнял ее, повернул к себе и начал целовать ее пальчики, по одному отрывая их от ее лица. Оля сидела зажмурившись, ее лицо пылало. Она испуганно открыла глаза, виновато взглянула на меня и снова зажмурилась.

– Ну же, – я поцеловал ее в щеку и прижал ее к себе. – Поверь, тебе сразу станет легче, когда ты расскажешь. И поверь, это совсем не страшно – рассказать мне все, что тебя тревожит. Я тебе заранее все прощаю.

В купе повисла тишина. Оля вырвала ладошку и судорожно скомкала ткань юбки. Скомкав, тут же попыталась ее разгладить ладонью. Разгладив, снова скомкала.

– Паш, моя мама была права. Я на самом деле плохая. Я на самом деле именно такая отвратительная, как она говорила. Она права – я порченая. Я сегодня в этом окончательно убедилась, – глаза Оли были сухие. Опасно сухие. По интонациям в ее голосе я понял: истерика или тяжелые рыдания уже совсем близко.

Я снова взял в руки ладошки Оли и прижал их себе к щекам, поочередно их целуя.

– Олечка, не надо тогда ничего рассказывать, если для тебя это так тяжело. Поверь, для меня это все неважно. Чтобы с тобой ни случилось – я всегда буду рядом. И всегда защищу тебя, если это будет нужно. А ты – хорошая, по-настоящему хорошая, и не надо на себя наговаривать.

Оля резко отстранилась. Кривая усмешка исказила ее губы, пропала, и они задрожали.

– От кого ты меня защитишь? От меня самой? Думаешь, тебе это по силам? И не говори, что ты будешь всегда рядом. Когда ты узнаешь, какая я плохая – ты не будешь так в этом уверен.

– Олечка, – я почувствовал, что сам начинаю волноваться, – не хочу я ничего слушать о тебе плохого. Я знаю, что ты хорошая, и эту мою уверенность не смогут изменить никакие слова. Так что лучше ничего не говори, и давай лучше забудем этот разговор.

Оля упрямо покачала головой.

– Паш, я с утра себе места не нахожу. Сяду на пять минут, а меня мутит, и хочется сразу пересесть. Столько времени еще ехать, а я непонятно зачем уже оделась. Словно защититься хочу. Я чувствую, если я тебе не расскажу – я с ума сойду. А потом… пусть будет, что будет. Лишь бы меня перестало мутить и мучить.

– Ну ладно, – я с сомнением посмотрел на Олю и попытался в последний раз остановить ее. – Может, лучше не надо?

Оля отрицательно покачала головой, замолчала и наконец-то решилась.

– Я тебя ночью обманула… Я с этими мальчиками, которые офицеры, еще днем познакомилась. Заманили все-таки меня к себе на бокал шампанского. Ничего такого тогда не было, посмеялись, поболтали. Выпускники военного училища. Артем и Вася. Это поначалу у меня вызвало настороженность – офицеры и все такое. А они смешные такие, компанейские оказались. А присмотрелась – какие там офицеры. Обычные мальчишки, наперегонки хвастающиеся, чтобы произвести на меня впечатление. Артем, такой спортивный качок, все гимнастические упражнения делал. То от полки отожмется, то взлетит на верхнюю полку даже без повода. Впечатления на меня производил. Мне смешно так стало. А Васька, большой такой, чем-то на мишку похожий. Ресницы пушистые, как у девочки, румянец во все щеки. И такое впечатление, что он еще не бреется. Пушок такой на щеках. А еще смотрел он на меня так, как на меня раньше Андрюшка смотрел. Я ему в глаза заглянула, а он засмущался и покраснел. Все меня развлекали своими рассказами об училище, и какие они крутые.

Оля отодвинулась от меня и отвернулась.

– А ночью, когда ты уснул, мне не спалось. Я вышла подышать в коридор. Стою и вспоминаю то, что было в отпуске. И так стыдно стало. И за то, что было, и за то, что тебя попросила следующим летом опять все повторить. Вроде в шутку сказала, но ты же знаешь – в каждой шутке есть доля правды. Вот из-за этой доли правды мне стыдно и стало. Ведь то, для чего мы это делали, получилось, а значит, больше не надо. Жена должна быть верна мужу. Приняла решение, что никаких больше приключений. Решила и сразу же представила себе, что у меня больше ничего такого не будет, и так мне себя жалко стало. Прямо до слез. Дура такая! Сама же себе запретила и сама же себя стою, жалею. И тут глубоко внутри меня что-то возмутилось и воспротивилось этому моему решению. Желания, наверное, поняли, что я на них покушаюсь – сладкого лишаю, заворочались внутри и проснулись. И вот стою я, заполненная желаниями и томлением, и пытаюсь отвлечься глядя в окно. А там такая красота! Мы как раз проезжали мимо озера. Бескрайняя темная матовая гладь, и луна, бегущая за нами в темном небе, а ее отражение – по воде. Я смотрю на озеро и на луну, и у меня ощущение, что я уже лечу высоко в небе вместе с луной над этой бескрайней гладью, а за мной, как и у луны, летит моя тень. И луна поет для меня. И я уже не просто лечу, но и кружусь вместе с луной в танце, а ее лучи ласкают мое обнаженное тело. У меня такой восторг на душе. Тут поезд тряхнуло, я перевела взгляд и… встретила влюбленный взгляд мальчишки из моей мечты. У меня задрожали ноги, и громко застучало сердце. Нет, почти сразу же я поняла, что на меня смотрит Артем, а не тот придуманный мной мальчишка. Это было так неожиданно, так внезапно его появление, такая странная моя реакция на его взгляд, что когда он подошел ко мне и мягко поцеловал меня в губы, я, Пашенька, растерялась. А когда очнулась, поняла, что отвечаю на поцелуи. Целуюсь с ним. И от этого мне самой стало стыдно. Стыдно от того, то я даже не пытаюсь от него отстраниться. Он же меня даже не обнял, просто гладил мои волосы. Я же могла отстраниться, но не сделала этого. Знаешь, наверное, не отстранилась потому, что у меня от его поцелуев сладко зазвенело внутри. От стыда я закрыла глаза и дальше уже целовалась с закрытыми глазами. Сначала мы целовались, касаясь друг друга только губами, потом он, целуя, обнял меня, а я, прячась от своего стыда, попыталась спрятаться в его объятиях. Спрятаться мне не удалось. Наши губы расстались. Он обнял меня под попку, поднял, прижал к себе и снова стал смотреть на меня влюбленными глазами. «Что ты делаешь?» – прошептала я. «Только тихонько, любовь моя. Не разбуди никого», – еще тише ответил он. Переложил меня на одну руку, пальчик другой приложил себе к губам, призывая меня к молчанию, и занес, прижав к себе, в купе…

Оля виновато подняла на меня глаза.

– Паш, ты прости, что я так подробно рассказываю. Это я рассказываю, чтобы ты понял, как на самом деле было, чтобы ты все узнал, а лишь потом судил.

Я лишь молча взял Олину руку и поцеловал ее запястье. Она испугано вырвала ладошку и положила себе на коленку. Пальчики ее дрожали.

– В купе было совсем темно. Это меня почему-то успокоило. Темнота спрятала меня от моего стыда. Я стояла и дрожала. Дрожали мои ноги, что-то сладко дрожало у меня внутри и млело в груди. Чтобы не было так страшно, я зажмурилась. Кроме темноты были только его руки, гладящие и сжимающие мои груди и губы, целующие мою шею. А потом остались только руки, снимающие мой халат. Ладони, медленно стягивающие с меня трусики. А я стояла, как в ступоре. Да что я вру! Я замерла, но сама поднимала ноги, когда он снимал с меня трусики. Я же помню, как щекотно было, когда они скользнули у меня сначала по левой, а потом и по правой пятке. Или это он поднимал мне ноги? Не помню. Я стала дрожать еще сильнее, когда поняла, что стою посреди купе совершенно нагая, а к моей спине прижимается горячее мужское тело. Стыд просто захлестнул меня, когда я почувствовала, как между ягодиц ко мне прижимается твердый мужской член. «Артем…» – прошептала я и замолчала, чувствуя, что говорить уже поздно и отменить то, что будет, уже нельзя. Это подтвердили и его губы, которые опять стали целовать мою спину, и руки, мягко, но решительно, укладывающие меня в постель. И я, Пашенька, покорилась его настойчивым рукам, жадно сжимающим мои груди и гладящим меня везде. Его губам, целующим меня там, где у меня стало сладко пульсировать. Телу, которое легло сверху на меня и прижало меня к постели. А потом и горячему члену, продавившемуся в меня и начавшему ритмично двигаться внутри меня, не обращая внимания ни на мой стыд, ни на мой страх…

Оля смотрела на меня потемневшими глазами.

– Он двигался, так как я люблю – не быстрее и не медленнее. Он двигался во мне так, как я люблю – чуть подцепляя и скользя по верхней части свода. Он двигался по мне так, как я люблю – придавливая грудь, прижимаясь телом, скользя животом по моему животу, подцепляя сосочки волосами на груди. Он входил в меня так, как я люблю – до упора, сталкиваясь лобками и еще скользя немножко лобком по моему лобку, а в конце шлепая меня яичками. А еще мы целовались. Я целовалась, закрыв глаза от смущения и стыда. А потом целовалась, потому что я улетела. Я опять летела рядом с луной. Это луна целовала меня и ласкала лучами. Она убегала от меня, оглядываясь и проказливо улыбаясь мне, показывая, что знает, что со мной сейчас происходит. И я раздвоилась. Я бежала с луной наперегонки, а одновременно с этим мое тело колебалось вместе с мужским телом, проникающим глубоко внутрь меня толчками, сотрясающими мой лобок и становящимися особенно сильными и глубокими, когда они совпадали с вздрагиваниями вагона. И от каждого такого толчка сладкая пульсирующая точка внутри меня росла, наливалась сладостью и жаром и начала все сильнее колебаться и вибрировать, обещая разорваться и залить меня изнутри чем-то невыразимо сладким и горячим. Точка росла, превращаясь в теннисный мячик, а потом и в воздушный шарик, сладко вибрируя у меня внутри и сладко толкаясь. Момент, когда шар лопнет, приближался. Я сама резкими встречными движениями бедер приближала этот момент. Шар в последних конвульсиях сладко ворочался внутри, заполняя всю меня, когда я ощутила, как он со всей силы вжался в меня и стал вздрагивать всем телом. По тому, что глубокие проникновения сменили короткие вздрагивания глубоко у меня внутри, и по тому, как стало горячо там, в самой глубине, я поняла, что он кончает, опередив меня. Я сжимала мышцы живота и влагалища, пытаясь раздавить сладкий шар внутри меня, делала отчаянные движения навстречу этим последним толчкам, но все было тщетно! Он был уже мягкий… «Прости, сладенькая», – прошептал он, – «Не удержался. Слишком уж ты хороша. Я чувствую, ты немного не дошла. Я схожу, перекурю: мне нужно время, чтобы в боевую форму вернуться. Минут через пятнадцать будет остановка – я смотаюсь за пивом и вернусь. Дождись меня – и ты не пожалеешь!»

Оля, не поднимая глаз, катала между ладонями стакан.

– Я лежала не в силах свести колени, прислушиваясь к затухающим сладким пульсациям внутри себя и к своему быстрому и прерывистому дыханию. Тут только я заметила, что так не открыла глаза с того момента, как я зашла в купе. Я открыла глаза и тут же снова в испуге закрыла их. На мгновение мне показалось, что я сошла с ума. Я лежала в потоке яркого лунного света заливающего всю постель. Но я ведь точно знала, что луна была с другой стороны поезда! В купе было темно, когда я вошла в него. Мне даже на мгновение почудилось, что луна раздвоилась – одна половинка луны так и висит за окнами коридора, а другая ее половника оторвалась, перелетела на эту сторону и заглядывает, подсматривая за мной. Наваждение прошло, и я сообразила, что те резкие толчки, которые я восприняла как признак особой страсти со стороны Артема, были на самом деле толчками поезда, меняющего направление. Облегчение было столь сильным, что я почувствовала себя почти счастливой оттого, что я не сошла с ума.

Я открыла глаза, посмотрела на луну, и магия луны перенесла меня на много лет назад. Я снова была той юной девочкой, лежащей в лунном потоке света. Лежащей и ласкающей себя. Руки мои сами собой начали гладить мое тело, точно так, как тогда, а оно словно никогда и не забывало этих ласк, отозвалось сладким звенящим дрожанием, рождающимся под моими ладошками. Луна снова беззвучно запела надо мной. Мое тело само вспомнило забытые движения и начало танцевать под луной, как много лет назад.

Тот звенящий шар, свернувшийся почти в точку, снова сладко задрожал у меня внутри, быстро набухая. Но я была не только той юной девушкой, решающейся гладить себе только живот и грудь, я уже знала, как вернуть сладкие пульсации, заставить шар сладко взорваться. Я посмотрела на луну и потом перевела взгляд на себя. Это точно была магия луны, потому что я сама себе показалась прекрасной. Словно я смотрела не на себя, а смотрела со стороны на какую-то другую прекрасную девушку. Невыносимо-манящую и влекущую. Серебристые верхушки грудей, быстро вздымающийся животик, колеблющиеся в танце бедра и раскинутые, полусогнутые в коленях ноги. А между ножками – небольшое сияющее в лунном свете блюдечко с двумя гладенькими призывно разомкнутыми листиками, между которыми напряженно дрожащая ягодка ждала встречи с пальчиком. И она дождалась этой встречи. Я ласкала не просто себя, я ласкала еще и ту прекрасную незнакомку. Касалась и ее, и от этого внутри становилось еще слаще. Пальчик мой жил своей жизнью, а я, прикрыв глаза, прислушивалась к тому, как сладкие пульсации, практически замершие внутри, ожили, и снова все сильнее колеблется, касаясь меня, сладко вибрирующий шар. Когда очередное касание оказалось слишком острым, я не сдержалась и застонала. Застонала и тут же в испуге прикрыла рот ладошкой. Не знаю, как это случилось, но я совсем забыла про Васю, спящего на соседней постели. Я скосила взгляд, и испуг сжал мое сердце. Вася не спал. Луна освещала его так же хорошо, как и меня. В полной прострации, чувствуя, как жар стыда заливает меня с головы до ног, почти в шоке от испуга, я спросила его совершенную глупость: «Что ты тут делаешь?»

И только тут я увидела, что под белизной простыни его рука быстро-быстро движется, не оставляя сомнения в том, что он сейчас тут делает. Тут я только поняла, какую глупость спросила. И как мой вопрос заполнился совсем другим, очень смешным смыслом. Застыдилась своей глупости и одновременно чувство облегчения окатило меня, смывая испуг и стыд. Ведь стыдиться, получается, нам нужно было обоим. А его ответ и вовсе вызвал у меня непроизвольную улыбку и чувство облегчения в душе: «Я любуюсь тобой». «Правда, что ли?» – произнесла я и почувствовала, что уже даже улыбаюсь. «Ты такая красивая! Я глаз отвести не могу!»

– Он произнес это так проникновенно, что я, Пашенька, засмущалась. Засмущалась, хотя и чувствовала, что он не врет. Такие глаза не могут врать. Я лишь теперь осознала, что я лежу обнаженная, а он смотрит на меня и всю меня разглядывает. Мне стало стыдно. Он ведь видел, как я бесстыдно двигалась под другим мужчиной. Видел, что его друг делал со мной. Видел, как я ласкала себя. Смотрел и смотрит на мое обнаженное тело во все глаза. И смотрит даже туда, где пальчик потерявший связь с моим разумом, продолжает свои колебательные движения. Понимание того, что он видел и видит сейчас, волной стыда обожгло меня. Волной сладкого стыда. Поняв, что я сейчас уберу руку и закроюсь простыней, он отчаянно попросил: «Только не останавливайся, прошу тебя! Это самое лучшее, что я видел в своей жизни! Подари мне еще несколько минут этого чуда!»

– Я смотрела ему в глаза и вдруг поняла, что стыд пропал, а вместо него тело мое наполняет сладкая истома. Поняла, что мне нравится ласкать себя, глядя ему в глаза. Хочется, чтобы он видел, как я это делаю. Нравится, что он смотрит на меня. Нравится жар желания в его глазах, и меня очень даже возбуждает движение его руки под простыней. И хочется большего. Хочется увидеть, что там происходит… «Покажи тогда, как ты любуешься мной».