Текст книги "Оля. Тайны и желания танцующей с Луной. Книга 2"

Оля лежала с закрытыми глазами.

– А потом, Пашенька, мы пили вино. Тоже какое-то там изысканное. Очень вкусное вино. С такой незнакомой мне кислинкой. Потом он сел у моих ног и начал читать мне стихи.

Оля замолкла, а потом стала тихонько декламировать.

– Любимая, спи, мы на шаре земном, свирепо летящем, грозящем взорваться. И надо обняться, чтоб вниз не сорваться, а если сорваться – то только вдвоем.

Потом замерла, вспоминая.

– Ты придешь, коль верна мечтам, только та ли ты? Знаю: сад там, сирень там солнцем залиты.

Оля заворочалась удобнее устраиваясь.

– Я только отдельные строчки запомнила. Но стихи классные, и читал он их так хорошо, что я почти поверила, что эти стихи не только для меня, но и обо мне.

Оля легла на бок и взглянула на меня.

– А потом, после очередного стихотворения он поцеловал мне ногу. Вот тут, возле пальчиков.

Оля положила свою ногу мне на ногу, подтянула ее так, что она легла мне на бедро и показала мне пальцем, куда ее поцеловали.

– Пашка, я даже рассмеялась. Говорю: «Я же ими по улицам хожу, а вы их в рот тащите».

Оля закинула на меня ногу уже на талию и продолжила, задумчиво глядя в потолок.

– Так он тут же убежал, через минут притащил ванночку с теплой водой, снял с меня туфли и, как я ни отнекивалась, стал мне мыть ноги с каким-то особенным бальзамом. При этом так интересно про него рассказывал, про то, какой он чудодейственный, что я даже сопротивляться забыла. А потом вытер мои ноги пушистым полотенчиком, назвал каждый пальчик на китайском языке, а потом и поцеловал каждый пальчик. Знаешь, как щекотно было. Щекотно и приятно. И когда целовал сами пальчики в кончики, и когда подушечки лизнул, и когда язычок между пальчиками засовывал.

Оля открыла глаза и искоса посмотрела на меня:

– Мне продолжать?

– Продолжай, – я погладил Олину ногу. Оля шлепнула по моей руке.

– Не сбивай, Пашка, а то я пропущу чего. На чем я остановилась? Как он целовал мне пальчики? А затем он стал мне разминать ступни. Стал уверять, что мои ножки устали, им нужен расслабляющий массаж. Массировал мне ступни, показывал на точки, говорил их названия и объяснял, какие болезни можно лечить, если туда воткнуть иголочки. Не только показывал их, но еще и целовал. Подошвы посередине, оказывается, такие чувствительные. Знаешь, Пашка, это было так приятно. Не сексуально приятно, а щекотно. Просто приятно было ощущать там его поцелуи и касания языком.

– А дальше что было?

– Дальше, Пашенька, он мне стал показывать точки на ногах выше. Язычком коснется, расскажет, что за точка, а потом легонько так поцелует. Так все выше и выше двигался. А я чувствую, мне так приятно становится. А потом попросил показать точки и выше, под платьем.

Оля мазнула по мне взглядом.

– Знаешь, Паш, а в этих точках что-то есть. Во всяком случае, поцелуи по точкам ощущаются острее. И у каждой точки свой вкус.

– А ты что?

– Я, Пашенька? – Оля заулыбалась. – Я изображала наивную дурочку. Мне интересно стало, как при таком сочетании желания и робости он будет такое препятствие как мое платье преодолевать. Решила поизображать из себя невинную молоденькую жену, в первый раз столкнувшуюся с соблазнением. Решила не противиться действиями, но противиться словами. Интересно было, как далеко он сможет зайти. Что в нем возьмет верх – робость или страсть. Хотела поиграть. При этом чувствую, у меня самой желания острыми коготками изнутри уже даже в промежности царапаются.

Оля посмотрела на меня, протянула бокал, поблагодарила кивком головы, отхлебнула и откинулась на подушку, невольно прогнувшись всем телом.

– Я лепечу: «Что вы делаете? Я же замужем! Перестаньте, пожалуйста! Мне же нельзя! Валерочка, разве так можно?!» – но руками и телом не сопротивляюсь. Не сопротивляюсь я еще и потому, тебе честно скажу, что уже не могу. Коленки дрожат, и внутренняя поверхность бедер сладко так ноет.

Оля лишь сейчас заметила, что рукой, которую она прогнала у себя с ноги, я глажу ее животик, взяла мою руку и осторожно переложила ее на мое бедро.

– Похоже, он это тоже почувствовал. И стал мне целовать ноги по-настоящему. Пашка, как он мне ноги целовал! Я же не девочка, мне уже ноги целовали, но это было нечто. Я же чувствую, когда мне ноги целуют просто как этап, чтобы потом забраться сам знаешь чем, куда и зачем. Он же целовал мои ноги, потому что это ему нравилось. А ты же знаешь, мне нравится, когда ко мне с любовью. Поэтому когда он начал целовать мне под коленками, потом еще внутри бедер, да еще поглаживая язычком – я сдалась. Сама коленки раздвинула пошире и раскинула их, чтобы ему удобнее целовать было, и даже приподнялась, когда он мое платье начал потихонечку, украдкой вверх подтаскивать. Вот тут я поняла, что все серьезно, все случится – и не поверишь: от этого понимания мне стало не стыдно, а бросило в жар.

Оля, прогнав мою руку, теперь сама уже гладила себя по животу.

– А потом он меня приятно удивил. Он не стал сразу стремиться туда, куда, сняв платье с женщины, правильно понимая это как капитуляцию, сразу же устремились бы многие. Он меня просто зацеловал. Он целовал меня везде. Он поворачивал меня как любимого ребенка. Он зарывался мне подмышки. Он зарывался лицом и губами во все мои складочки. Он гладил меня везде, и там, где только что гладил – сразу же целовал. Он исцеловал мне живот, спину, попку, ноги, руки, шею, да всю меня. Везде я ощущала его поцелуи. В складочках между ногами и телом, на ягодицах, где они касаются друг дружку. У меня ступни на ногах до сих пор его поцелуи ощущают. На мне не осталось места, которое не коснулись бы его губы. Это меня разобрало настолько, что я даже не заметила, как он снял с меня бюстгальтер, и куда делись трусики. Они словно растаяли в воздухе.

Оля смотрела на меня, а я, глядя ей в глаза, боковым зрением увидел, что она гладит себя ладошкой не только животик, но и значительно ниже. Чтобы не смущать ее, я не перевел туда взгляд.

– А потом он перевернул меня на спину и лег на меня. Нет, про это нельзя сказать, что он лег на меня. Не знаю, как он это делал. Держался на локтях, на коленях, на пальчиках, но он еле-еле касался моего тела. И всем своим телом стал гладить меня.

Ладонь Оли переместилась на грудь и принялась сжимать ее.

– Опять же, не знаю, может это какой бальзам или крем, или он просто такой бархатный, атласный и пушистый сам по себе, но это было очень приятно. При этом он шептал мне: «У вас, Оленька, чудо, а не грудь-такая упругая, бархатная, нежная, а животик – упругий, атласный, а сосочки такие остренькие, что с ума можно сойти. У вас ножки такие гладенькие и желанные, что я от нежности плавлюсь», – ну и так далее. А я чувствую: вот он сосочком задел мой сосочек, и сладкая струна внутри зазвенела. Вот он другой сосочек задел, и еще одна струна зазвенела. Вот клитор, то ли членом, то ли яичками задел, и просто сладко загудел внутри контрабас. Вот между ножек меня коленкой погладил и внутри, словно разноголосье других струн звенит. Тут чувствую, он уже гладит меня не только снаружи, но и изнутри. Причем как он туда попал – я не пойму. Ну, не ощутила, как он в меня проник, и все. Да и движения его внутри себя не чувствую. Я вся занемела ниже пояса. Так сладко занемела, уже и движения его тела не чувствую, а чувствую лишь, как онемение усиливается. И тут очередным движением он словно кожу с меня снял. Не содрал, а нежно слизал. И каждым новым движением сладко плавит меня от груди и до коленок. А я горю, всем телом горю. Я беснуюсь под ним, стараюсь насадиться на него глубже, у меня по телу уже судороги пробегают, а он также медленно, мучительно-медленно двигается и слова любви говорит. Я ему сквозь стоны: «Пожалуйста, не мучай!» Вот тогда он меня резко, одним движением перевернул попой вверх и одним движением вошел в меня. Вот тогда я почувствовала, как он по-настоящему вошел. Сильно, глубоко и заполняя. Так, как я люблю. Уперся в самую глубину. У меня там уголок есть. Если член большой и достает туда, то у меня там щемить начинает. Вот, знаешь, когда под ноготь другой ноготь вставить – такое чувство возникает. И больно, и приятно. Вот и я так люблю, чтобы во мне в самую глубину член упирался. Так, чтобы там я головку, не знаю уж чем, защемила. Вот у него так получилось. И при каждом ударе все сильнее и сильнее внутрь протискивается, прямо до зудящей боли. Шлепал меня так, что я чувствую, что от каждого удара у меня попа вверх задирается, а меня грудью о кровать протаскивает. И представляешь, Паш, у меня оргазм, у меня по телу прокатываются судороги, а там, глубоко внутри другой оргазм зарождается. Там, где его головка втыкается, и я ее там защемляю. А потом он в самый зуд стал выплескиваться горячим…

– Дай, – Оля протянула руку, забрала себе бутылку и отпила из горлышка.

– Одним словом, когда он кончил, я отходила на диване от двух оргазмов. После них я чувствовала себя пропущенной сквозь стиральную машину. Лежала и не могла пошевелиться. Так он взял меня на руки, отнес в ванную. А она у них огромная оказалась, вся сияет и блестит. Занес меня, дал отлежаться, а потом помыл меня сам. Всю меня руками загладил. Омывает меня между ножек, и каждую мою губку, поцелует, пососет, разгладит и язычком еще поласкает. И так это ему нравится, что я чувствую: все, влюбилась! А когда отлежалась и немножко в себя пришла, он вынул меня из ванны, вытер пушистым полотенцем, положил в постель и стал маслами всякими натирать. Везде меня натер: и грудь, и спину, и ноги, и складочки все очень аккуратно и нежно промазал. Он и губки долго-долго гладил, а потом и попку осторожно пальчиком промазал. Знаешь, как щекотно было. Сначала я чувствовала себя неловко, а потом неловкость куда-то пропала, и было очень приятно.

Оля сделала пару глотков, потрясла пустой бутылкой и вопросительно посмотрела на меня. Я пошел на кухню за очередной бутылкой.

– Потом лег за спиной, обнял меня и прижал к себе. А я чувствую: устала так, что ни руку, ни ногу поднять не могу. Но усталость такая приятная, просто хочется лежать в его объятиях не двигаясь. И желание есть, но нет уже физической возможности это желание удовлетворить. Говорю: «давай чуть-чуть поспим». «Давай», – говорит, а сам мне грудь гладит. Я поймала его руку, укусила, себе на живот положила и крепко держу, чтобы не рыпался. Так и уснула.

Оля благодарно кивнула мне, приняла полный бокал, отпила половину и вернула назад.

– Сплю я, Паш, но как-то странно сплю. То ли чай этот его особенной, то ли общее возбуждение, но я сплю и одновременно понимаю, что я сплю. И снится мне что-то очень интересное, особенное и очень эротичное, а вот что – понять не могу. И ощущаю я, что мне очень приятно. Иду я по полю цветов, а цветы не просто у меня между ножек проскальзывают – цветы с губами, и они целуют меня. Я понимаю, что так в действительности не может быть. Понимаю, что цветы – это сон. И стало мне интересно, там, прямо во сне: а почему мне так приятно? Я взяла и проснулась. Проснулась, лежу с закрытыми глазами и к себе прислушиваюсь.

Оля вдруг посмотрела на меня, облизнула губы и снова сомкнула их.

– Представляешь Паш, я сплю, а он меня потихонечку целует. Только губами меня касается. Не только сосочки и между ног, а вовсе всю. Посасывает, лижет, целует. Под коленками, бедра изнутри, складочки между ногами – я же раскинувшись лежала. И шею, и грудь, и живот. Даже попку, куда дотянуться может. Так губками хватает за попку, пососет, а потом еще и лизнет. А поцелуи его такие приятные. Щекочущие и возбуждающие. Понимаешь, Паш, он же видит, что я сплю. Он не для того меня целует, чтобы впечатление на меня произвести. Он меня целует потому, что ему это нравится. Вся я нравлюсь. Вплоть до цыпочек на ногах и необрезанных ноготков на пальцах. Я как поняла это, чувствую – улетаю! Прямо таю в неге. Лежу и стараюсь глаза не открывать, чтобы это блаженство продлить. Глаза не открываю, а за улыбкой не слежу. Лежу и, как потом поняла, улыбаюсь. По улыбке он понял, что я проснулась, легонько дунул мне в глаза, я их от испуга открыла, а он мне и говорит: «С добрым утром, любимая». И все – я поплыла. Стала его целовать, ласкаться к нему. Когда же он прижался к моей спине, стала гладить себе грудь его ладонями, а потом сама захотела…

Оля взглянула на меня, волна смущения ярким румянцем выплеснулась у нее на щеках. Встретившись с моим взглядом, на мой немой вопрос она кивнула – виновато и утвердительно.

– Да, Пашенька. Вся я заласканная, а там нетронуто. Сама захотела. Сама рукой взяла и сама направила…

Уже совсем раскрасневшаяся, она снова закрыла глаза.

– Захотелось, чтобы он меня и там изласкал. Почему я разрешила ему такое, я и сама не знаю. Это ведь не я решаю, это та, что у меня внутри, решает. Накатило такое нестерпимое желание, и все. И представляешь, совсем не больно было. Даже в самом начале. А потом я чувствую: там, глубоко внутри, совсем глубоко что-то во мне проснулось и словно лапками меня изнутри за нервы дергает. И волна возникает. Совсем другая волна, и в таком месте, где ее во мне никогда раньше не было. Заполняет меня всю и захлестывает, а попка моя дрожит, сплющивается и сладко плавиться под его шлепками…

Я отвернулся и лег на живот, прижавшись лицом к подушке.

– Пашка, ты что? – тихо и обеспокоено спросила Оля. – Мы же договаривались, все рассказывать, без утайки. Ты же сам признавался мне, что тебе нравится, когда я тебе все подробно рассказываю. Да и не только признавался, а просил, чтобы я тебе все рассказывала и ничего не утаивала…

– Все нормально, Оля, – я постарался, чтобы голос мой звучал безмятежно, – все хорошо, я рад за тебя.

Оля, успокоенная моим тоном, опять легла на спину, уставившись в потолок.

– Пашенька, как же ты был прав. Я ведь только сейчас это поняла. Нет, когда встречаешь незнакомца, который нравится, то все тоже очень хорошо. И желание накатывает, и как толкает нравится, и оргазмы острые. Но когда влюбляешься – это намного лучше. Разница – как между, пусть и вкусным, но бутербродом и изысканным ужином.

Оля погладила меня между лопаток и прислонилась ко мне спиной.

– Я вот сейчас все заново вспоминаю, и у меня мурашки по животу бегают. Все-все мне понравилось.

Ладонь Оли гладила меня, но в мыслях она была далеко.

– Как же у меня внутри ёкнуло, когда мы взглядами встретились. А когда он в первый раз решился меня за руку взять – меня словно током ударило.

– У меня так с пятого класса, – глухо произнес я.

Тут я почувствовал, как Оля провернулась, прижалась ко мне всем телом сбоку и закинула мне ногу на мои ноги. Ее поцелуи будоражащей очередью пробежали по моей спине, а ладошка ее погладила мне щеку. Я не удержался, поймал губами за пальчик ее ладошку и поцеловал. Оля отдернула руку и проказливо засмеялась. Я почувствовал, как тепло ее тела пропало. Оля отвалилась от меня и упала рядом со мной на спину.

– И первый поцелуй, Пашенька… ощущение его губ, их робость и страсть. И ощущение его губ на моих губах. А потом, Пашенька, он гладил мой живот. И ты представляешь: он гладит, а под его ладошкой живот вздрагивает и приятно ноет. Прямо под ладошкой такое ноющее пятнышко, которое перемещается вслед за ладошкой.

Я почувствовал на своей ягодице ладошку Оли, сжимающую ее.

– А потом его ладошка медленно поползла вниз, а у меня снова, как при первом взгляде, замлело внутри от предвкушения. Он был нежен. Он осторожно разгладил мне губки и стал их нежно гладить, стараясь гладить только их, не касаясь ничего выше. Его ладошка просто скользила по ним, потому что я была внизу вся мокрая-мокрая. Вот тогда у меня, я сейчас это только поняла, и начало внизу сладко неметь.

Ладошка Оли уже не сжимала мою ягодицу, а поглаживала ее.

– А знаешь, как приятно было выгибаться в талии, приподнимая попку и подставляясь под его поцелуи! Губками в губы. А потом, когда он, нацеловавшись в губки, поцеловал мне клитор, у меня было впечатление, будто мне в самое чувствительное место крючок засадили, и он за него зубами дернул.

Оля огорченно вздохнула.

– А удовольствие от первого вхождения я, Пашенька, пропустила. Жалко так.

Тут же ее лицо снова стало мечтательным.

– А вот когда его язычок сначала мягко поглаживал мне попочку по окружности, а потом напрягся и попытался протиснуться внутрь – я хорошо прочувствовала. Вся попа в мурашках стала. А я вся внутри горячим и сладким желанием наполнилась. Тогда ему и разрешила не только язычком и пальчиком, а и по-настоящему… захотелось его глубоко внутри ощутить… даже там… именно там… и именно тем…

В спальне стало тихо, лишь мирно тикали ходики.

– А дальше что было? – совсем тихо спросил я, когда тишина уже стала совсем невыносимой.

– Да ничего больше не было. Когда мы пришли в себя, и я взглянула на часы, то поняла, что ты тут с ума сходишь. Сразу же вскочила как заполошная, начала искать свои вещи и натягивать на себя, и тут же побежала домой. Только и успела на прощание его в щеку чмокнуть. Только, знаешь, бегу, о тебе переживаю, а одновременно вспоминаю что было, и чувствую – у меня коленки дрожат и подгибаются.

Тишина опять заполнила комнату, и лишь легкий ветер слегка шевелил занавески.

– Ну, что же, – вздохнул я, стараясь, чтобы голос мой звучал спокойно, – то, чего опасался врач – случилось. У тебя образовалась, как он выразился, устойчивая психоэмоциональная связь.

– Что, Пашенька? – растерянно переспросила Оля.

– Любовник у тебя появился, – пояснил я.

– Любовник… – это слово перекатилось во рту Оли как конфетка, и казалось, она ее пробует на вкус. – И что теперь?

– А что бывает, когда у женщины заводится любовник? Будешь с ним встречаться.

– А ты, Пашенька? Ты как к этому отнесешься?

– Я? – я постарался, чтобы кривая усмешка снова не выскользнула наружу. – Буду относиться так же, как к твоим южным приключениям. Буду радоваться, когда ты будешь довольная приходить.

– Пашенька, я тебя люблю, – зашептала Оля. – Я тебя по-настоящему люблю. Эти увлечения, эти приключения – это для тела. Душой я только тебя люблю. И я просто счастлива, что ты у меня такой замечательный. Спасибо тебе за такой подарок, за такое отношение ко мне. Спасибо тебе за такой замечательный вечер. Если бы не ты – его бы у меня не было. Спасибо, что даришь мне то, что почти никогда не дарят женам…

Оля еще что-то лепетала, но у меня звенело в ушах, и я ни слова больше не мог разобрать.

Лишь когда я почувствовал, что могу расцепить челюсти, и на губах моих безмятежная улыбка, я повернулся к Оле. Вопрос застыл у меня на губах. Оля уже спала. Тихонечко, переваливая ее со стороны на сторону, я стянул с нее платье. Дыхание мое сбилось, когда я увидел, что на Оле нет трусиков. Я тихонько расстегнул ей бюстгальтер, легонько провел ладонью ей между ножек и понюхал свои пальцы. Затем укрыл ее, разгладил на простыне складочки, подоткнул простыню, коснулся губами ее щеки, поднял ее платье, прижал комок ее белья к лицу, постоял минуту вдыхая запах, затем бросил все в шкаф, выключил свет и вышел на балкон.

С неба на меня насмешливо пялилась, издевательски подмигивала и презрительно щерилась холодная белая луна.

Глава 4

Проснулся я от утренней свежести. Небо было безоблачное и такое пронзительно-прозрачное, каким оно бывает только самым ранним утром. В самой его глубине, на границе с фиолетом космоса, почти прозрачная, плыла по небу призрачная луна. Оля еще спала. Во сне она отбросила простыню, которой я ее укрыл, и разметалась по кровати. Сейчас ее нагота меня интересовала меньше, чем эмоции на ее лице. На лице у Оли была улыбка, и видно было, что ей снится что-то приятное. Словно почувствовав мой взгляд, Оля зевнула и открыла глаза. Увидев, что я смотрю на нее, она потянулась и улыбнулась мне. Потом увидев, что лежит обнаженной, она снова посмотрела на меня, но уже лукаво.

– Подглядываешь? Какой же ты, Пашка, бессовестный! Спящую меня раздел. Лапал, поди, меня спящую? А может даже целовал меня, негодяй? Признавайся! Мало того, что раздел, так еще и теперь подглядываешь? Знаешь, что я стесняюсь, а все равно подглядываешь? Ну, вот как тебе не стыдно?

Хотя Оля корила меня, но глаза ее смеялись, ноги она не свела, а соблазнительно покачивала коленкой из стороны в сторону.

Вдруг в глазах ее заплясали веселые искорки.

– А давай проверим, насколько ты бесстыжий мальчишка!

Оля, глядя мне в глаза, пососала указательный пальчик. Потом опустила ладошку вниз и раздвинула этим пальчиком губки так, что обнажилась горошинка.

У меня сбилось дыхание и заколотилось сердце. Пальчик Оли стал круговыми движениями гладить горошинку. Делая это, Оля смотрела мне прямо в глаза.

– Неужели не отведешь взгляд? Нет? Какой же ты, Пашка, бессовестный, – шептала Оля. Пальчик ее стал двигаться все быстрее и быстрее, вместо круговых движений начав качаться из стороны в сторону. – А если бы в школе увидел, как я так делаю – тоже так же бессовестно смотрел? Или устыдился и отвел бы взгляд? Нет, ты был хороший, ты бы не стал подглядывать, а если бы случайно увидел – отвел бы глаза.

– Стал бы, – прошептал я, – еще как стал бы.

– А сейчас ты, Пашка, стал ужасно бессовестный, – повторила Оля каким-то севшим голосом. За ее пальчиком уже нельзя было уследить, так быстро он двигался. Вдруг тело Оли выгнулось дугой. Оля громко ахнула. Аханья, а потом и стоны следовали друг за другом. В унисон с ними вздрагивало и выгибалось тело, пытаясь встать на мостик. Наконец Оля обессилено упала на кровать, широко раскинув подрагивающие ноги. Через минуту она открыла глаза, увидела, что я не свожу с нее глаз и улыбнулась мне.

Я пододвинулся, обнял и прижал еще вздрагивающую Олю к себе.

– Оля, помнишь, как мы ходили ночью на озеро купаться?

Оля молча повернулась ко мне и закинула на меня ногу. По ее глазам нельзя было понять, вспомнила ли она ту ночь или нет.

– Я подглядывал тогда за тобой. Тогда, когда ты пела и танцевала под луной.

Оля смотрела на меня и молчала.

– Мне еще показалось, что и луна танцевала вместе с тобой… – потеряно пробормотал я, надеясь, что хоть эти слова разбудят Олину память.

В глубине малахитовых переливов блеснула влага.

– Паш, – совсем тихо спросила меня Оля. – Почему ты тогда был такой робкий?

– Я пробовал тебя обнять, когда мы возвращались назад, – беспомощно возразил я. – И пробовал поцеловать тебя, когда ты поцеловала меня в щеку.

– Тогда я уже обиделась на тебя, – огорченно отвернулась от меня Оля.

– За что ты на меня обиделась?

– За то, что моя первая взрослая мечта так и осталась мечтой.

– Оля, что за мечта? – волнуясь, спросил я. – Ответь мне, не мучай.

Оля пододвинулась ко мне, обняла и прижалась ко мне.

– Сейчас расскажу, Паш, только не перебивай.

Я согласно кивнул и весь обратился в слух.

– Знаешь, Пашенька, с детства мама приучила меня спать положив руки сверху на одеяло. И часто ночью заходила и проверяла, не спрятала ли я их под одеялом. Обнаружив их там, она била меня по рукам. Я не понимала, за что, и очень обижалась на нее, ведь там было так тепло. Тем же летом, так совпало, что мама уехала в командировку, а во мне уже стала просыпаться девочка. Мне стали сниться странные волнующие сны. Я не помнила, что было в этих снах, но просыпаясь ощущала, как приятно ноет внутри. А еще на меня стали накатывать желания гладить себя. При маме я бы даже подумать об этом не могла. Когда же она уезжала в командировки, а было это очень редко – я откидывала простыню, подтягивала ночнушку вверх почти до горла или даже снимала ее совсем и гладила ноги, живот и даже груди. И это сладостное и ноющее ощущение снова возникало. Ты спросишь меня – ласкала ли я себя по-настоящему? Нет, Пашенька. Запрет трогать себя внизу я не могла нарушить даже тогда, когда мамы не было дома. Да и не понимала я, Пашенька, тогда ничего. Для меня тогда слова «заниматься любовью» означали «обниматься обнаженными и целоваться».

И тут я сделала открытие. Оказалось, что если мечтать, то тоже становится так же ноюще-сладко, как после странных снов или поглаживаний. Но мечтать получалось лишь когда мама была в командировке. Когда она была дома, мечты боялись ее и не приходили. Слишком я боялась, что она поймет и догадается, какими стыдными делами я занимаюсь. И я старалась намечтаться всласть, пока она была в разъездах. И вот однажды, когда я лежала обнаженная, гладила себя и смотрела на луну – она вдруг беззвучно запела. Запела так красиво, что мое тело под ее мелодию стало танцевать. Танцевать ведь можно и лежа. Это оказалось так замечательно: мечтать, танцевать и гладить себя. После этого я очень любила представлять, как я обнаженная танцую под луной, а она поет мне. И жаркие сладкие волны окатывали меня. Луна в моих мечтах светила не так ярко, чтобы стало очень стыдно, но достаточно ярко, чтобы обязательно появляющийся в моих мечтах мальчик мог меня хорошо рассмотреть. От его взгляда мне становилось не только сладко-ноюще внутри, но и жарко снаружи. В своих мечтах я была такая красивая и так волшебно танцевала, что этот мальчик сразу влюблялся в меня. Он подходил ко мне и смотрел на меня влюбленными глазами. Я представляла, как он влюбленно смотрит на меня, и от его взгляда у меня начинали дрожать коленки и млеть бедра.

– И тут происходило главное. Он начинал признаваться мне в любви. Это была моя самая главная, самая любимая моя мечта. От его слов любви начинала кружиться голова, и сладостно млело все тело. Я смотрела в его влюбленные глаза, и понимание, что я его тоже люблю, горячей волной окатывало меня. И тогда происходило главное. Он почему-то оказывался, как и я, совсем без одежды. Он обнимал меня, прижимал к себе, и мы начинали кружиться в танце. Поглаживания его тела было еще приятнее, чем когда я себя гладила сама. Наши взгляды встречались, и мы, обнявшись, начинали целоваться…

Оля взглянула на меня, и вдруг смешливо фыркнула.

– После таких мечтаний мне частенько приходилось заменять ночнушку и трусики, так как они непонятно почему становились мокрыми, если я их не снимала. И очень долго после таких мечтаний я не могла заснуть.

Оля пододвинулась ко мне, поерзала, запихивая свою ногу между моими ногами, обвилась ею вокруг меня и прижалась ко мне. Я почувствовал, что она еле заметно дрожит.

– Да, Пашенька, надеюсь, ты уже догадался. Я тогда решилась сбежать вместе с тобой, не только потому, что мне хотелось купаться. Мне очень хотелось по-настоящему, как в мечтах, танцевать обнаженной под луной.

– А на меня ты почему обиделась?

– Все было почти как в моих мечтах. Это было так чудесно – обнаженной танцевать под луной. И, как в моих мечтах, рядом со мной был влюбленный в меня мальчик. Но он не смотрел на меня влюбленными глазами, он не подошел ко мне, чтобы сказать мне какая я красивая, не сказал мне, как я волшебно танцую, и не признался мне, как он любит меня.

– Если бы я знал… – что-то сжало мое горло и не отпускало. – Если бы я знал… Я был уверен, что ты дашь мне пощечину, если даже узнаешь, что я за тобой подглядывал и навсегда обидишься на меня.

– Может, так и случилось бы, – неожиданно согласилась Оля. – Одно дело – как это представляется мне теперь, и совсем другое – что я могла сделать тогда. Но, знаешь, что я за свою жизнь поняла? Тем, кто не боится получить от женщины пощечину, в любви везет больше. Те же, кто робеет и стесняется – проигрывают почти всегда. Смелость, Паш, города берет, а не то, что женщин, это ведь не зря сказано.

– Да и я, – она посмотрела на меня с грустью, – совсем недавно начала понимать, что ключик к моему сердцу лежит в признаниях в любви. Когда мне признаются в любви – моя душа отзывается ответным чувством. Если бы ты тогда признался мне в любви, да еще и под луной, да и еще когда я танцевала и увидела бы в твоих глазах любовь… Когда мою душу еще не тронули настоящие чувства. Когда моя душа только жаждала любить, твои слова любви обязательно зажгли бы меня…

Я сидел, опустив голову, чувствуя, как слезы закипают на моих глазах. Оля запустила пальцы в мои волосы и дружески помотала мою голову.

– Пашенька, хватит заморачиваться. Я давно поняла, что нет более бессмысленного занятия, чем ковыряться в прошлом и думать, что было бы, если бы что-то было по-другому. Это ничего не меняет, кроме того, что душу заполняют воспоминания, которые ранят. История не терпит сослагательного наклонения. В прошлое нельзя засунуть даже ноготок. Надо принять все, что было в прошлом, таком далеком и безвозвратном, а не тужить о несбывшемся. Лучше обрадуйся вот чему! Пашенька, ты видел, как быстро у меня получилось?! Получается, я теперь это умею!

– Тебе теперь надо попробовать одной, – ответил я, стряхивая набежавшие слезы и невольно отвечая улыбкой на ее улыбку.

– Попробую, Пашенька, обязательно попробую, – Оля заулыбалась и потерлась своим носиком и мой нос.

– Лучше всего это делать в ванной. Девочки обычно там это делают, – улыбнулся я ей снова.

Непонятно почему на лице Оли вспыхнул румянец. Почувствовав нелепость такой реакции, Оля встряхнула головой, смущенно взглянула на меня и утвердительно кивнула.

– Там и попробую. Прямо сегодня вечером. Для чистоты эксперимента тебя в ванную не пущу. А потом доложу о результатах.

Не сговариваясь, мы оба засмеялись. Оля вдруг посмотрела на меня так, словно ее осенило:

– Паш, а давай ты встретишься с Маринкой! Я с ней поговорю и уверена – она согласится. Знаешь, от подружек я неоднократно слышала, что она очень хороша в постели. Да ты же сам знаешь, какая она красивая и сексуальная. К тому же говорила мне раньше, что ты ей нравишься, и она мне завидует. Если ты с ней одной не хочешь – ну, давай втроем встретимся. Мы вместе будем тебя ласкать. Смотри, не осрамись только перед Маринкой. Даже не думай ко мне прикасаться, пока она не кончит. Докажи ей, что она не зря мне завидует. Ты же это умеешь. Не кончай быстро и поработай с ней так, чтобы она обкончалась. И не останавливайся, если почувствуешь, что на меня тебя не хватит. Я на тебя не обижусь.

Оля состроила уморительную просительную гримаску и обняла меня.

– А ты с ней будешь любовью заниматься, если мы встретимся втроем? – заинтересовался я.

Оля фыркнула, не удержалась, и расхохоталась.

– Нет, Пашенька, мы с Маринкой любовью, как ты выражаешься, заниматься не будем. Две исключительно гетеросексуальные дамы будут ублажать полюбившегося им идальго.

– А почему? Ты же с Людой любовью занималась.

– Пашенька, – ответила Оля, став серьезной, – Люда меня любила, а я просто зеркалила ее любовь. Я уже давно поняла, что мне интересно заниматься любовью лишь если я люблю или меня любят. А лучше всего – когда это совпадает. Потом вспомни: это она меня ласкала, а не я ее. Маринка же любит только мужчин. Я тоже к ней чувств не испытываю. Так что это будет не любовь, а цирк с конями. Меня уже сейчас на смех пробивает, как я представлю, как пробую поцеловать ее между ног. Мы все умрем со смеху, если мы с ней попробуем лизать друг дружку, и никакого секса – даже с тобой – не получится.