Текст книги "Оля. Тайны и желания танцующей с Луной. Книга 2"

– Взглядом я показала ему, чего я хочу. Даже в лунном свете я увидела, как он покраснел. Очень робко он стянул простыню, и я увидела выползающую у него из кулака головку. Она была большая, мокрая и блестела в лунном свете, словно покрытая оловом. Ее две половинки, несмело выползшие, похожие на фасеточные глаза огромной пчелы, уставились на меня. Уставились и, словно испугавшись, опять спрятались в кулаке. Чтобы лучше видеть, я повернулась на бок, а чтобы было удобнее ласкать себя, раздвинула ноги и приподняла коленку. Он охнул и его член любопытной огромной пчелой снова вылез из его ладони. Живот его судорожно вздымался. Я переводила взгляд с его глаз на появляющуюся и прячущуюся головку, и почувствовала, как сладкая истома, наполнившая мое тело, начинает дрожать. «Вы сейчас еще будете? Ты поэтому осталась?» – спросил он охрипшим голосом. Я поймала его взгляд, прислушалась к себе и согласно кивнула: «Будем, Вася». «Почему ты дала ему?» – его взгляд, испугавшись наглости вопроса, вильнул в сторону, но почти сразу же снова вернулся. А мне почему-то захотелось ответить честно и откровенно: «Он назвал меня своей любимой… и поцеловал меня».

– Лишь назвав истинную причину и услышав ее от себя самой, я пристыженно фыркнула. То ли от стеснения, то ли от своей глупости. «Какая же я дура, – подумала я, – наивная дура. Как легко меня развести влюбленным взглядом и поцелуем». «Тебе так понравилось с ним? Ты еще хочешь?» Я снова прислушалась к себе и снова кивнула: «Понравилось, Васенька. Просто немножко не хватило, поэтому мы еще будем… когда он вернется… Будь другом, отвернись тогда, не смущай меня… Притворись, что спишь. И не подглядывай, а то я засмущаюсь и не смогу кончить, зная, что ты смотришь на меня». «Он обманул тебя!» – отчаянно замотал головой Вася. – «Он украл эти слова у меня. Это я сказал, что влюбился в тебя! Это мои слова, что ты прекрасна, а я не могу налюбоваться тобой. Это я ему говорил, что ты прелесть. А он смеялся и говорил мне, что я теленок, что надо с женщинами быть смелее, а не сопли влюбленно жевать. Сказал, что таким как я не дают, потому что мы мямли. А такому как он – дают, потому что он смел, настойчив и уверен в собственной неотразимости. С телками надо быть дерзкими и смелыми. Надо не бояться показывать им свое желание и требовать от них отдаться. Надо смело требовать от них своего, даже когда они сопротивляются. Телки должны восхищаться нами, а не мы ими. Они только тогда дают. Это все его слова! А совсем недавно заскочил из коридора и говорит: «Эта твоя неземная любовь в коридоре стоит. Уставилась на луну и мечтает. Я буду не я, если не затащу ее к нам. Лежи мышкой и не отсвечивай, а я тебе покажу мастер-класс, как надо клеить телок. И не спугни ее, когда я буду раздевать ее и укладывать в постель. Нос в стенку и тихонько сопи в две дырочки». Выключил свет и убежал к тебе».

– Мы смотрели друг на друга. Его глаза влажно блестели: «И он оказался прав… как всегда прав. Я о тебе мечтал, а он на моих глазах делал с тобой то, что я хотел больше всего на свете, но о чем не смел даже мечтать!» – дрожала не только влага в его глазах, дрожал и голос, дрожали и его губы. Он дрожал, а взгляд соскальзывал вниз и испуганно возвращался назад. Я проследила за его взглядом. Его взгляд погладил мои груди, мой живот и залип у меня между ног, заворожено следя за моим пальчиком.

– Его взгляд зажег меня. Сумасшествие, но мне захотелось, чтобы он увидел, как я веду себя во время близости с мужчиной. Увидел даже то, что я никогда не делала. Я перестала ласкать себя пальчиком, а стала вводить палец, а потом и несколько пальцев себе внутрь. Не просто вводить, но поддавать бедрами им навстречу, точно так же, как я это делала совсем недавно, чтобы член Артема оказался во мне как можно глубже. Он охнул. Его кулак, скрывавший его член, вдруг разжался и из него выскочил член, большой, перевитый венами, дрожащий и блестящий от смазки. Его бедра двигались в унисон с моими бедрами. Он поддавал вперед, а я с небольшой задержкой отвечала. Это было удивительно и странно. У меня возникло ощущение, что мы с ним связаны невидимой, но неразрывной нитью. Связаны резиновой лентой, когда движения одного с небольшой задержкой вызывают движения другого. Стали тем целым, каким становятся мужчина и женщина лишь во время близости. И мне до сладкой боли захотелось притянуть его к себе, прижаться к нему, ощутить его в себе. И от этого чувства всю меня пронзила судорога, сжав мои пальцы. «Как же я завидую твоим пальчикам! Как же я хочу к тебе туда! Все бы отдал!» – страстно, со стоном выдохнул он. Подтверждая его слова, член его, вынырнувший очередной раз, вздрогнул и выплюнул мне прямо на живот горячую обильную струю. Эта струя обожгла меня. Желание снова сладко сжало мои пальцы. «Чего же ты ждешь?» – выдохнула я, чувствуя, что судорожно сжимаются мышцы влагалища, настойчиво требуя обхватить то, что видели мои глаза.

Оля отпила из бутылки, поперхнулась, закашлялась и вытерла ладошкой губы.

– Как он, Пашка, кинулся ко мне! Как любящая соскучившаяся собака к приехавшему и позвавшему ее хозяину. Весь дрожит, тыкается в меня и все не может попасть. Тыкается и постанывает. Такое ощущение, что даже не знает, куда надо. А у меня самой руки дрожат. Я обхватила и направила в себя. И застонала, когда он стал растягивать меня и протискиваться внутрь. У него оказался крупнее, гораздо крупнее. Даже не знаю, пустила бы я его в себя, или нет, если бы обратила на это внимание раньше. А как он задвигался во мне! Как огромный сом, попавшийся в сети! И все, что у меня жарко плескалось внутри и никак не могло лопнуть – почти сразу сквозь боль взорвалось и сладко залило меня всю внутри. Он тоже сразу стал выплескиваться, но это уже было неважно. Мне казалось, что не только он выплескивается в меня горячим, но и я выплескиваюсь навстречу избытками удовольствия, фонтанирующего во мне.

Оля облизала сухие губы, снова потянулась к бутылке с минералкой и жадно выпила несколько глотков. Стучали колеса. По виску Оли текла одинокая капелька пота. Я быстро наклонился к ней и языком слизнул ее. Она непонимающе повернулась ко мне, почему-то вспыхнула и опять уставилась в окно.

– Он уже мягкий стал, но все не мог оторваться от меня, жадно прижимался к моему лобку, животу и груди и дрожал. А мне от этой тяжести и этой дрожи так приятно стало. Я в его эмоциях, как в горячей ванной искупалась. Я обняла его и начала его целовать. Захотелось в засос целоваться. Мы лежим и целуемся. Как сумасшедшие целуемся. Ну, и доцеловались. У него снова налился и затвердел, и он снова в меня пробрался. Двигался он уже медленнее, но как он в меня вжимался! До боли! Вожмется, замрет на мгновение, а лобок его дрожит. Так дрожит, что я чувствую: мой лобок тоже в ответ сладко дрожать начинает. А вслед за лобком и вся я сладко дрожу, от коленок до кончиков груди. Напрягаюсь вся, чтобы еще острее ощущать его тело, а он – как большая мохнатая терка по моему телу приятно так трется. Он был такой страстный, жаркий и целующий меня изнутри, что меня, Паш, просто блаженство охватило. Нет, Паш, это был не повторный оргазм. Хотя может и он, я ведь уже ничего не соображала, совсем голову потеряла. Но там точно было блаженство оттого, что я этого большого мальчика таким счастливым делаю. И мне было наплевать, что сейчас может появиться Артем и увидит нас. Он уже перестал быть для меня влюбленным в меня мальчиком. Магия луны рассеялась. Когда Вася перестал вжиматься и вздрагивать во мне, я его, конечно, с себя спихнула. «Раздавил, – говорю капризно, – медведь, всю», – и взъерошила ему волосы, чтобы не обиделся. Так он стал на колени возле меня, держит меня за руку, гладит и целует меня всю: руку, грудь, живот, ноги, лицо. Своими большими губами обхватывает мои сосочки и нежно посасывает, и даже там, где у меня совсем мокро, жадно целует, язычком елозит, поглаживает и даже внутрь пытается забраться. Я лежу под его поцелуями и блаженствую. Думаю: «А что мне еще для полного счастья надо?» И тут поняла: мне хочется тебя обнять. Обнять и уснуть вместе с тобой, в твоих объятиях. Как только это поняла – это желание просто захлестнуло меня. Вскочила, судорожно оделась, чмокнула его в губы, шепнула: «Спасибо за все и прощай!» – и тут же у двери столкнулась с Артемом. Он попытался меня снова обнять, но он держал в руках бутылки с пивом, поэтому мне удалось проскользнуть мимо него и убежать…

Мягко качался вагон. Лицо у Оли потухло.

– А утром все виделось совсем по-другому. Чары прошли. Я с ужасом вспоминала, что случилось, а внутри меня что-то терзающее появилось. Не могу найти себе места и на тебя глаза поднять боюсь. Поняла, что я за дрянь, и мучаюсь этим. Я тебе так подробно рассказала, чтобы ты тоже это понял. Никто меня не принуждал. Поэтому оправдываться перед тобой я не смогу и не буду. Я бы на твоем месте меня за такое ни за что не простила.

Я обнял Олю, баюкая в своих объятиях.

– Ну, все, все, хватит себя корить. Рассказала, отпустило, и хорошо. Незачем так переживать?

– Паш, – вскинула Оля на меня широко распахнутые глаза, – я бы на твоем месте ревновала, обиделась и переживала!

– Олечка, мы же еще на море договорились, что я не буду ни ревновать, ни обижаться, если что-то такое случится. Я же тебе еще в поезде поклялся, что не буду тебя за такое обижать. Разве я хоть раз нарушал свои обещания? Поэтому и утром не обиделся на тебя за это.

Оля замерла, вопросительно и требовательно взирая на меня.

– Ты же утром со мной проснулась. А как ты пахнешь после секса, кому как не мне знать? А запах мужского одеколона, а запах пота, а запах табака… А главное – запах мужского желания. Ты просто пропахла им.

Жар, казалось ушедший со щек Оли, снова полыхнул огнем.

– Я теперь поняла, – прошептала она, – почему ты с утра так накинулся на меня. Ты ведь всегда утром нежный и ласковый. И не надо меня обманывать, что тебе не больно. Я же твои эмоции как свои чувствую. Просто не догадалась, почему они выплеснулись. Там была животная страсть. Животная страсть зверя, к которому вернулась его блудливая, но от этого еще более желанная самка.

Я гладил ее по волосам и смотрел в ее глаза, в которых плескалась акварель вины.

– Я вернулась в наше купе, соврала тебе, и тут такое чувство вины накатило на меня. Живот разнылся так, что мне казалось, что меня вырвет. Не могла дождаться, когда ты уснешь, чтобы перебраться к тебе. Лишь когда перебралась к тебе и попыталась спрятаться от чувства вины в твоих объятиях, меня немножко отпустило. Я лежала и молилась, чтобы ты не узнал, о том, что случилось. Так обрадовалась, когда ты на меня накинулся утром. Лежу, и разрываюсь от нежности и облегчения, что все обошлось. Хотелось тебя всего зацеловать, но я смогла дотянуться только до твоей ладошки. А оказалось, ты уже все понял, оказалось, что я сама себя уже выдала.

Я осторожно поцеловал Олю в уголок губ.

– Оленька, хватит расстраиваться. А то ты расстраиваешься – и я расстраиваюсь. Хватит сырость разводить на пустом месте.

– Прости меня, Пашенька, – совсем тихо вымолвила Оля. – И за то, что случилось, и за то, что не попросила у тебя разрешения, и за то, что соврала потом тебе. Если не простишь – я тебя пойму.

– Мне не за что тебя прощать, – прошептал я ей на ухо, баюкая ее. – Как бы ты у меня разрешения спросила? Да и разве ты могла удержаться в той ситуации?

Пробегающая мимо роща зеленым калейдоскопом пронеслась в глазах Оли.

– Нет, – покачала она головой. – И даже мои теперешние заверения, что смогла бы, ничего не изменили. Я там была уже другая. Совсем другая. Я меняюсь, когда на меня так смотрят, и когда у меня внутри такие желания. Ведь когда у меня сладостно запульсировало от его взгляда, уже тогда в глубине души я поняла, что все обязательно будет. От такой смеси запретного и желанного у меня так заныло внизу живота, что я даже бедра сжала и коленки. Я стеснялась это чувства, мое сознание пряталось от этого понимания, но от этого желание становилось еще острее. Удержаться я бы не смогла. И это мучает меня. Сейчас мучает. Тогда же я об этом не думала. Я забыла, что я жена, или, может быть, это стало для меня тогда неважно.

– Раз тебе этого хотелось, значит, тебе это было нужно. Наверное, это твои прошлые мечты так расстаются с тобой.

– Паш, это была словно не я! Это мое тело захватило власть надо мной. Это оно схитрило. Ему все разрешили в отпуске, а оно убедило меня, что поездка домой – это еще отпуск, поэтому еще можно!

– Оль, ну что ты так расстраиваешься. Я же тебе все разрешил.

– Пашенька, но ведь это неправильно. Я ведь даже влюблена не была. А ты не прогоняешь и не наказываешь меня, хотя меня нужно и наказать, а может даже и прогнать.

Я гладил шелк Олиных волос и молчал.

– Признавайся, давай! – Оля дернула меня за ладошки, потом обняла меня и легонько толкнула меня животом и грудью, – я же тебе призналась в таком, в чем никогда не собиралась признаваться. Признавайся, почему ты даже за такой ужасный проступок, так реагируя на него, как сегодня утром, не обижаешься на меня и почему считаешь, что меня не за что прощать. Ведь я стала уже получать удовольствие. Цель, почему мы решились на такое, достигнута. Почему тогда?

– Оленька – выдохнул я, – ты столько лет была в тюрьме своего тела. В замкнутом коконе, который не давал тебе наслаждаться жизнью. В коконе, который ранил тебя. А ты мечтала о любви. У тебя же там столько нереализованных мечтаний и желаний. А мечта, если она остается бесплодной мечтой, она же ранит душу. Если у бабочки оказывается слишком твердый кокон, то она либо задохнется внутри, либо вырвется, но изомнет свои крылышки. Так и у тебя, только у тебя помяты не крылышки, а изранена душа. Хорошо, что она не задохнулась и все же вырвалась. Но душа твоя изранена бесплодными мечтаниями и нереализованными желаниями. Они, как занозы, продолжают ранить твою душу. Самый лучший способ вылечить такую душу и избавиться от этих заноз – это очень бережно позволить мечтаниям сбыться, а желаниям осуществиться. Тогда они уйдут и перестанут ранить и мучить.

Оля обнимала меня, смотрела мне в глаза своими широко раскрытыми глазами и гладила меня по щеке.

– Я поняла, Паш. Спасибо тебе. Но я ведь тебя обманула. Это же совсем другое, – совсем тихо спросила Оля. – Почему ты не обиделся за обман?

– Я сам был не прав. Не надо было тебя спрашивать, где ты была. Если бы ты захотела – то сама мне рассказала бы, как ты и сделала. Я сам вынудил тебя соврать.

Я погладил Олю по щеке в ответ, и она тут же прижала к своей щеке мою ладонь.

– И знаешь, что мне хотелось бы? Если у тебя такое еще случится…

– Не случится, – отчаянно замотала головой Оля.

– Ну, если все же вдруг случится, – мягко повторил я, – и ты не захочешь это скрывать от меня, но при этом не захочешь рассказывать, что произошло – просто надень кольцо на левую руку. Я все пойму и буду знать, что тебя расспрашивать нельзя. А захочешь, чтобы я ушел – просто сними кольцо.

Оля покачала головой и инстинктивно поправила кольцо, надев его максимально глубоко на палец, поднесла к губам и поцеловала его. Потом снова посмотрела на меня.

– Пашенька, но ведь тебе было больно, я же ощущала твою боль. А мне самой знаешь, как больно стало, когда я поняла, что это я – причина твоей боли?

– Оль, все так не просто. Да, мне было больно. Но потом близость с тобой была невероятной. Не знаю почему, но это все обостряет мои чувства и желания к тебе. Если бы мне предложили поменять эту смесь боли и страсти на твою верность и холодность, я бы на это не согласился. Не согласился бы даже, если бы мне было только больно, но я знал, как тебе это нравится.

Оля благодарно прижалась ко мне.

– Пашка, мне все равно очень стыдно. Но еще так хорошо от твоих слов, и такая легкость на душе – ты не представляешь!

Глава 3

Наблюдать утром за спящей Олей было одним из самых любимых моих занятий.

Оля спала, а тело ее жило своей бессознательной лунатической жизнью. Иногда она, не просыпаясь, заползала в мои объятия, просовывала ногу между моих ног, причем ворочалась до тех пор, пока я нежно не зажимал ее ногу своими. Иногда, не просыпаясь, пододвигалась ко мне и закидывала ногу мне на талию. Иногда забирала мою руку себе под голову и спала, прижавшись щекой к моей ладони. Иногда прижималась ко мне спиной, крепко прижимая мою другую руку к своему животу. Сейчас она отодвинулась от меня, откинула простыню и спала, раскрывшись и бесстыдно раскинувшись. Лицо Оли во сне тоже было всегда разное. Сейчас Оле снилось что-то очень приятное, и она нежно улыбалась. С такой улыбкой Оля просыпалась в последнее время все чаще и чаще…

Оля вышла из душа и расчесывалась перед зеркалом. Она знала, что мне нравится смотреть на нее, когда она обнаженная расчесывает волосы перед зеркалом. Когда Оля расчесывалась, она напевала и чуть-чуть поворачивалась и стороны, а тело ее перетекало из одной соблазнительной позы в другую, еще более соблазнительную. Таких поз было очень много, и они очень редко повторялись. Я так и не понял: эти позы – для меня, или Оля и без меня так танцует телом и любуется собой в зеркале? Сейчас же Оля непривычно замерла, задумалась о чем-то своем и мечтательно улыбалась. Волосы у нее уже были высушены. Вытерлась же полотенцем она небрежно, поэтому на ее спине тут и там сияли крохотные капельки воды. Полюбовавшись в зеркале на белизну, упругость и безупречную форму ее груди, я взял полотенце, подошел к ней и стал осторожно промокать ее спину, за что заслужил благодарную улыбку в зеркале.

– Паш, что мне надеть? – спросила она, прикладывая выбранный бюстгальтер к своей груди.

– А под какое платье?

– И правда, – вздохнула Оля. – Я ведь еще и с платьем не определилась. Ну, дура и есть дура. Блондинка – это, наверное, диагноз.

– А у тебя какой-то день особенный?

– Да, – вздохнула Оля, – день действительно особенный. Это праздник со слезами на глазах. Мальчишка наконец-то сделал свой выбор, и этот выбор – не в пользу музыки. На следующей неделе уезжает в спортивный интернат. Сегодня у нас последнее занятие. Папа сказал, что не отпустит меня без прощального фуршета. Вот и выбираю, что надеть.

– А кто будет на фуршете?

Оля посмотрела на мое отражение в зеркале, фыркнула, не сдержалась и рассмеялась.

– Как я догадываюсь – только папа и я.

Я отнял у нее бюстгальтер, положил его на трюмо, обнял ее со спины и осторожно подсунул руки ей под грудь так, что ощутил в своих ладонях их тяжесть.

– Пашка, какой же ты бесстыжий, – засмеялась Оля. – Тебя разве в детстве не учили, что девушек лапать нельзя?

– Не учили, – я поцеловал Олю в шею, поглаживая ее грудь и чувствуя, как напрягаются сосочки под моими пальцами.

– Оленька, – мягко, на ушко прошептал я ей, – скажи, солнышко, что с тобой происходит?

– А что со мной происходит? – после паузы настороженно и даже немного испугано переспросила Оля.

– Ты в последнее время часто замираешь, думая о чем-то своем, и у тебя в этот момент появляется такая улыбка, что мне хочется подойти и поцеловать тебя, но я боюсь спугнуть эту улыбку.

– Мечтательная? Может просто задумчивая? – Оля смотрела в зеркале на мои ладони, гладящие ее груди, и я все никак не мог поймать ее взгляд.

Я покачал головой.

– Ну, такая, значит, тебе жена попалась. Раз выбрал такую жену – теперь терпи.

Насмешливый взгляд Оли скользнул по моему лицу, и она прыснула.

– Ты чего?

– Подходящую украинскую пословицу вспомнила.

– И какую же?

– Бачылы очи шо купувалы, – и уже смеясь расшифровала. – Видели глаза, что покупали, так что терпи теперь!

– А я даже догадываюсь, какие у тебя мечты, – шепнул я ей на ушко.

– Откуда? – Оля перестала улыбаться, и я, наконец-то, встретился с ней взглядом.

– Уже почти вся осень прошла, а я помню, что ты говорила о возникающих у тебя желаниях. Я прав?

Взгляд Оли дернулся, голова отрицательно качнулась и замерла. Взгляд испуганно уткнулся в мои ладони в зеркале. После небольшой паузы она еле заметно кивнула.

– Ты увлекалась? – еще более мягко спросил я, продолжая поглаживать ее грудь. Оля лишь нерешительно взглянула на меня.

– Так может тебе стоит остаться после занятия, тем более что это последнее занятие?

Оля энергично отрицательно покачала головой.

– Нет, Пашенька. Да, ты прав, все замужние женщины регулярно увлекаются. Ну, кроме тех, кого быт окончательно заел, или дур закомплексованных. Но так, как Маринка – мало кто себя позволяет. Увлечемся, помечтаем – и снова за домашние дела.

Потом уже прямо посмотрела мне в глаза.

– Паш, я не могу сейчас понять, как я так могла вести себя летом? Как будто меня подменили. И я решила, что такого больше не будет.

Продолжая гладить ее груди одной рукой, другой я стал гладить ее, опускаясь все ниже и ниже. Оля непроизвольно вздрогнула, когда я погладил ее животик.

– Но ведь желания никуда не ушли, даже когда ты так решила?

Оля неловко улыбнулась.

– Не волнуйся, я перетерплю.

– Ты хочешь опять начать бить себя по щекам?

Оля заалела, ничего не отвечая.

– Не надо терпеть, – прошептал я, продолжая поглаживать ее животик.

– Пашенька, я так не могу, – прошептала она, лаская мое лицо волной своих волос.

– Как так?

– Я там, с ним… кувыркаться буду, а ты тут переживать и страдать будешь. Это неправильно.

– Оль, не надо по этому поводу переживать. Не буду я страдать и переживать. Я же буду знать, где ты, и что ты любишь меня. Ты такая довольная после этого бываешь, а я так люблю на тебя смотреть, когда ты такая. У тебя потом такой голос становится, что я просто наслаждаюсь им.

Оля молчала, отрицательно покачивая головой, но ладошка ее стала поглаживать мою руку.

– Оль, оставайся.

После долгой паузы Оля прошептала:

– Я даже не знаю, Пашенька… ты так просишь…

Я выпустил Олю из объятий, она взяла в руки трусики и застыла, задумавшись о чем-то.

– Пашенька, – отмерла после паузы Оля, – мне так приятно было услышать, что ты сказал. Ну, я про то, что тебе я нравлюсь, когда… ну, какая я после того, как он меня… Но это же не главное. Скажи честно, почему ты хочешь, чтобы я осталась?

Я зарылся лицом в ее волосы.

– Не хочу, чтобы влюбленность у тебя перешла в любовь.

Оля кивнула.

– А это от тебя уже слышала, но хочу еще раз услышать, чтобы понять. Почему ты считаешь, что близость помешает влюбленности перейти в любовь? Мне казалось, что все наоборот бывает.

Волосы Оли пахли мятой и свежестью.

– Любовь рождается из влюбленности тогда, когда есть барьеры. Сейчас этот барьер – это твой внутренний запрет. Ты хочешь остаться верной женой, и это запрещает тебе то, что хочет твое тело. А это как речка. Если перекрыть ее плотиной, то вода будет прибывать, пока плотину не прорвет. Причем прорвет в самом неожиданном месте, в самом ненужном месте, в самом опасном месте. Если же плотина непробиваема, то затопит все вокруг и зацветет. Так и влюбленность. Если есть барьер – она будет расти, пока не превратиться в любовь. Любовь же заставит тебя думать только о ней. В отличие от влюбленности, которая дарит удовольствие и радость, любовь, вначале такая сладкая, очень скоро начинает мучить. Она становится как наркотик. Вначале сладко, а потом – сплошные мучения. Поэтому я не хочу, чтобы это с тобой случилось. Если уж влюбляешься – лучше пусть будет полноценный интим, радующий тело и лечащий душу, а не мучающая тебя платоническая любовь.

– Ты поэтому хочешь, чтобы я осталась после урока? Почувствовал, что у меня в душе возникла влюбленность?

Я молча кивнул.

– И хочешь, что бы я с ним… по-настоящему… как летом?

Я молча смотрел прямо в ее глаза, отраженные в зеркале.

– Ты правда этого хочешь?

Оля тоже смотрела мне прямо в глаза, ожидая ответа.

– Ты какое платье выбрала? – вместо ответа спросил я.

Она задумчиво смотрела на меня и после минутного молчания, словно очнувшись, показала глазами на сине-зеленое платье.

– У меня с ним связаны приятные воспоминания. Я чувствую себя в нем красивой и сексуальной.

– А какие мне трусики надеть? – Оля отвела взгляд и сделала вид, что этот вопрос волнует ее сейчас больше всего.

– Надень те, новые, которые я тебе недавно подарил. В сеточку и с отверстием в виде сердечка внизу.

Оля запылала и отчаянно замотала головой.

– Можно подумать, что ты не знаешь, что я их даже при тебе надевать еще стесняюсь. Если ты мне разрешаешь только их надеть или прозрачные, то я лучше прозрачные надену.

Я мягко вынул у нее из руки и отложил в сторону обычные трусики, достал мои любимые, помог надеть их, не удержался, расправил запавшую складочку и полюбовался, как аккуратно улеглись губки за прозрачным шелком. Потом надел на Олю платье, порылся у себя в кармане и, ощутив внезапно нахлынувшее смущение, положил в ее ладошку упаковку презервативов.

Глаза у Оли потемнели. Она быстро поцеловала меня, отстранилась и отрицательно покачала головой, покраснев при этом.

– Пашенька, мне не надо. Я пружинку еще так и не вынула.

– Ну и хорошо, – чувствуя себя глупо, но стараясь не показать своей растерянности, пробормотал я, пряча их в карман. – Было бы предложено.

Оля поцеловала меня в щеку.

– Спасибо за заботу.

Потом посмотрела на меня и, помявшись, сказала:

– Я на чай останусь. Пирожные интересно попробовать. Да и просто ради любопытства. Я еще не решила, что после чая будет, – Оля снова замерла, о чем то задумавшись. Потом испытующе посмотрела на меня.

– А ты действительно считаешь, что мне нужно?

Я молчал, обнимая Олю, ощущая, как она начинает дышать все быстрее и быстрее…

– Мой хороший! – Оля благодарно заглянула мне в глаза, – я же после отпуска хотела все, что случилось, забыть как страшный сон. Вернее, как прекрасный сон, но который обязательно нужно забыть, как будто ничего и не было. А сейчас… после твоих слов… мне внутрь… в самую глубину… словно теплое варенье налили, а я себя ощущаю языком, лижущим это варенье…

– Я хочу, чтобы ты пришла довольная-довольная… – пробормотал я, ощущая, непривычное смущение и томление.

– Помнишь, я колебалась, а ты с меня платье снял… тогда, когда у меня в первый раз было, с Андрюшкой?

Я молча кивнул.

– Знаешь, какая волна нежности меня тогда окатила! Душу нежность, а тело – желание. Нежность к тебе, а желание просто переполнило меня. Сейчас у меня такое же чувство.

Оля прильнула ко мне, целуя.

– Я пойду? – осторожно спросила она после того, как натянула платье, покрутилась перед зеркалом и провела помадой по губам.

У самой двери она надела пальто, подхватила скрипку и остановилась, как останавливалась, когда что-то забывала. Потом подбежала ко мне, прикоснулась губами к моей щеке и шепнула на ухо:

– Не скучай тут без меня.

И убежала.

В комнате стало тихо и пусто, лишь тихонько поскрипывала, затихая и замирая, покачивающаяся дверь.

* * *

Деревья на улице пылали золотом и багрянцем поздней осени. Легкая синева приближающегося вечера уже пахла холодом. Я подошел к дому, где жил ученик Оли. Еле слышно доносились звуки скрипки. Они были разные. Одни – неловкие и корявые. Тут же их заменяли другие – легкие и воздушные. Потом музыка стихла, и лишь легонько ветер шевелил опавшие листья. Дверь хлопнула, и мимо меня пробежал Олин ученик, нетерпеливо на бегу постукивая мячом об асфальт. Оля не вышла. Бесцельно прождав почти час, я медленно побрел домой…

Вечер темными тенями тихонько и незаметно вползал в комнату. Свет я не включал и лишь смотрел, как белые облака проплывают по небу, наливаются отблесками закатного солнца, темнеют, тают, и за ними начинают проглядываться звезды. Когда стало уже совсем темно, я разжег камин.

Наверное, я уже начал засыпать, потому что очнулся лишь когда почувствовал, как Оля прижалась ко мне всем телом. В руке, лежащей у меня на груди, был букет из очень странных, красивых и незнакомых мне цветов.

– Прости, задержалась.

По ее раскрасневшемуся лицу, неге тела, какой-то внутренней успокоенности и воркующим интонациям в голосе я все понял.

– Я прямо весь издергался.

– Прости, – Оля прижалась ко мне еще теснее и поцеловала в щеку.

– Ну, ты как?

Оля закинула на меня ногу, зарывшись лицом подмышку.

– Пашенька, так хорошо было, что даже не верится.

Я наклонился над Олей, стараясь встретиться с ней взглядом, но она прятала от меня глаза.

– Пашенька, мне кажется, ты ошибаешься. Близость не мешает влюбленности перейти в любовь, а совсем наоборот.

Я мягко освободился, встал, принес с кухни бутылку шампанского, налил в бокал, сел рядом с ней и заставил Олю выпить.

– Рассказывай, давай.

Оля молча смотрела на меня… Потом медленно сняла кольцо с пальца правой руки и надела его на палец левой руки. У меня затряслись от обиды губы. Я закрыл глаза, стараясь удержать и скрыть набежавшие на глаза слезы. Мне это удалось лишь потому, что губы Оли уже целовали меня…

– Пошутила я, Паш, – шептала она мне. – Ну, посмотри же – я его уже снова надела! Просто глупая шутка! Прости меня! Мне самой не терпится тебе все рассказать!

– Подожди, – я украдкой взглянул на ее руки. Кольцо было на правой руке. – Дай я тебя уложу.

Достал из шкафа простыню, укрыл ее, налил еще один бокал и лег рядом, обняв ее.

Она благодарно взъерошила мне волосы.

– Когда ты уговаривал меня, про себя я решила просто попить чай и попробовать его пирожные. Хоть мужчина вроде и интеллигентный, и интересный, и чувствую – нравится мне, и даже, может быть, волнует меня, но раньше я с ним почти не разговаривала, поэтому еще ничего для себя не решила.

Оля замолчала, закрыла глаза, откинулась и провалилась в воспоминания.

– Пашка, я чувствовала себя принцессой. Было все. Сначала были цветы. Он принес специальную вазу и сказал, что привез ее из Китая, и она очень дорогая. По его словам в линиях этой вазы и в линиях моего тела есть что-то общее, поэтому он очень любит эту вазу. Намекая этим, что любит меня. В эту вазу он поставил цветы. Причем цветы, которых я раньше не видела. Оказывается, это какие-то редкие орхидеи. Очень красивые цветы. Да ты сам видишь. Потом был чай. Какой-то необыкновенный китайский чай. Он сам мне его заваривал и рассказывал мне про чайные церемонии в Китае. Странный чай. От этого чая меня бросило в жар и стало легко и весело. К чаю торжественно принес пирожные. Удивительные пирожные. Еще теплые. Они прямо таяли во рту. Я целую тарелку умяла. Лопаю и не могу остановиться. Он с гордостью сказал, что выпекает их сам. С самого первого моего урока с его сыном, в день занятий, в надежде, что я все же соглашусь задержаться на чай и попробую их. Потом была музыка. Пашка, я же музыкант, но я такой музыки ни разу не слышала. Что-то восточное и такое укачивающее. И были взгляды. Я обожаю такие взгляды. Когда у него дрожат ресницы, я чувствую, что он хочет посмотреть мне в глаза, но не решается. Потом решается, смотрит, и встретившись с моим взглядом, словно обжегшись, отводит глаза. Его робкие взгляды на мои колени, на мою грудь. Смущение, вспыхивающее на лице румянцем, когда наши взгляды встречались.