Текст книги "Музыка джунглей"

– О, конечно! Мы можем пока остаться в вашей деревне?

– Можете. Это не займёт много времени.

Когда последний гость покинул Папину хижину, Свистоль нагнулся и некоторое время смотрел в щель между прутьями.

– Ушли, – сообщил он. – Хоть они и говорят, что не понимают по-нашему, – кто их знает на самом деле?

– Что скажете, доцент? – спросил Папа.

– Ну… В их словах есть определённый резон, не так ли?

– Так-то оно так…

– Секрет Железного Занавеса был бы нелишним для нас, как вы полагаете?

– Нелишним, – признал Папа. – Возможно, это действительно решило бы проблему защиты на новом месте.

– То есть в Вавилоне? Но кто позволит нам сажать там железную колючку?

– Вы неверно ставите вопрос, – усмехнулся Папа. – Кто может помешать нам это сделать, особенно если она уже будет посажена?

– Гм… Я не рассматривал вопрос с этой стороны. То есть вы хотите поставить городские власти перед фактом?

– Для начала я хочу просто добраться до города, – веско сказал Папа. – Это представляется мне наиболее сложным. А что там будет дальше… Да справимся, в конце концов. Честно говоря, меня больше беспокоит другая проблема.

– Какая же?

– Сами стибки.

– О-о…

– Сможем ли мы выносить друг друга долгое время?

– Да, это проблема. А давайте-ка спросим молодого Пыху.

– Почему вдруг его?

– Паренёк время от времени высказывает здравые мысли; и куда чаще, чем наши старейшины, не в укор им будь сказано… В конце концов, мы уже говорили об этом: племени смоукеров нужен предводитель, и желательно из молодых, а не старый пень вроде нас с вами…

– Хотите переложить ответственность на его плечи? – Папа неодобрительно хмыкнул.

– Рано или поздно настанет момент, когда мы уже не сможем их опекать… – тихо сказал Свистоль.

– Что ж, вы правы. – Папа покряхтел. – Зовите его сюда…

Пыха выслушал рассказ, шмыгнул носом и поправил кепку.

– Ну, это… Защита вещь хорошая, конечно… Думаю, ради такого и стибков не грех потерпеть… А не обманут?

– Я им обману! – грозно посулил Свистоль. – Эй вы, стибки!

Усевшиеся неподалёку на корточки послы вскочили. И тогда Папа громко, так, чтобы слышали все, кто был поблизости, рявкнул:

– Мы согласны!

И добавил, перейдя на пиджин, уже потише:

– Ви ар эгри!

* * *

Несмотря на все предпринимаемые меры, вода подкралась к деревеньке смоукеров незаметно. Как-то рано поутру Свистоль откинул кожаный полог, закрывавший корзину от ночной влаги, потянулся, широко раскинув руки, зевнул, снисходительно посмотрел по сторонам… И остолбенел. Там, где ещё вчера солнечные зайчики весело играли в пятнашки среди мхов и опавшей хвои, теперь плескалась вода. Лёгкий утренний ветерок морщил её зеркальную поверхность, туманная дымка заволакивала дали. Высоко подскакивая и поднимая фонтаны брызг, шаман побежал будить Большого Папу.

– Ага. Ну, вот и началось… – с некоторым даже удовлетворением отметил тот, озирая пейзаж.

Встающее солнце весело искрилось в пока ещё мелкой воде, со всех сторон обступившей деревню. Вскоре все смоукеры были на ногах. Над корзинами поднялся первый, утренний дымок. Взрослые закуривали трубки, дети, рассевшиеся, словно птицы, на ветках, – папиросы и самокрутки, и все задумчиво взирали на залитые водой пространства.

– Это… Не предупредили нас, ничего… Что ж это за дела? – расстроенно охал Грибок.

Первая половина дня прошла в хлопотах по хозяйству. Смоукеры перетаскивали на огромные плоты нехитрый скарб с общинного склада, самые осторожные перевешивали свои корзины на те ветки, что повыше. Ближе к вечеру стали возвращаться по одному, по двое охотники – мокрые и крайне смущённые.

Жизнь постепенно входила в новую колею. Всё чаще смоукеров можно было застать с удочкой: рыба на мелководье ловилась на удивление неплохо. Кроме того, долгие часы, посвященные вдумчивому наблюдению за поплавком, как нельзя лучше подходили для неторопливого раскуривания трубки. Мужчины племени, и прежде не очень-то жаловавшие хлопоты по хозяйству, теперь всегда могли отговориться рыбалкой. Всё, пожалуй, обернулось бы к лучшему, но вода прибывала и прибывала…

– Завтра придётся собрать весь табак, – мрачно заметил Свистоль, ежедневно отмечавший границу суши маленькими колышками.

– Да уже большая часть урожая собрана, – ответил ему Каламбур, отец Пыхи. – Остался только тот, что пойдёт на семена.

– Хорошо бы все саженцы в горшочки – да на плот…

– Хорошо-то хорошо, но, сам понимаешь, много саженцев на плоту не уместится.

– Ты у нас лучший табаковод племени. Отбери самые хорошие…

– Это всё уже сделано, – Каламбур почесал кончик носа. – У меня даже ленточками помечено, какие первыми выкапывать. Слушай, шаман… А что Великий Табачный Дух? Благоволит ли нашему походу, и вообще?

– Конечно, – как можно более убедительно ответил Свистоль. – Вчера я совершил глубокий смоук и говорил с Никоциантом. Он одобрил принятые решения и обещал способствовать их дальнейшему претворению в жизнь. Великий Дух отметил высокие моральные качества и сплочённость нашего коллектива на пути к неуклонному…

Каламбур слушал с полуоткрытым ртом; по бороде протянулась тоненькая ниточка слюны.

– В общем, всё будет хорошо, – закруглился Свистоль.

– О-о! Ты и вправду великий шаман! – пробормотал Каламбур, с огромным уважением взирая на собеседника.

Свистоль почувствовал неловкость:

– Ну полно, полно! И знаешь что? Давай займёмся саженцами прямо сейчас.

Решение это, как оказалось, было принято как нельзя более кстати: облака всё сгущались и сгущались, а к вечеру разразилась страшная гроза. Вода стала подниматься с неслыханной быстротой: через несколько минут корзины, висевшие на нижних ветках деревьев, оказались подтопленными. Люди прыгали в воду, неся на головах свои скудные пожитки, и вплавь пускались к плотам. Кто-то уже во весь голос звал потерявшегося ребёнка, кто-то с маниакальным усердием пытался раскурить трубку, чиркая одну за другой подмокшие спички.

– Все сюда! – перекрыв на миг шум ливня, раздался крик.

Пыха, стоя под навесом одного из плотов, размахивал над головой фонариком, сделанным из высушенной тыквы.

Маленький огонёк метался из стороны в сторону, вот-вот готовый угаснуть, но всё же не гас. Смоукеры плыли на свет и, кряхтя, карабкались на мокрые брёвна. Женщины тут же успели из-за чего-то устроить громкий скандал. Наконец всё кое-как утряслось. Всего плотов было четыре. Последний, самый маленький, предназначался для остатков племени стиб. На каждом был установлен крытый широкими листьями навес, защищающий от солнца и дождя. Всё самое ценное: кувшины с табаком, запасы чая и провизии, ткани – помещалось в плетёные короба и подвешивалось на стропилах. Рассортировав свои пожитки, смоукеры стали укладываться спать. Недовольное бормотание потихоньку смолкло, красные огоньки трубок и самокруток гасли один за другим.

К утру гроза умчалась прочь. Едва первые солнечные лучи озарили сверкающий миллионами капелек влаги, – умытый дождём лес, как смоукеры начали просыпаться. Устроившийся у самого края навеса Пыха, открыв глаза, с интересом наблюдал за проплывающим мимо плота незнакомым, мохнатым и, по-видимому, очень недовольным жизнью зверем. Рядом кто-то завозился, забормотал сердито, чиркнул спичкой. Скосив глаза, Пыха узнал Грибка. Старейшина хмуро посмотрел на Пыху, что-то невразумительно буркнул и, глубоко затянувшись, выпустил густой клуб дыма. Пыха полез было за своей трубкой, но, вспомнив, что табак надо экономить, вздохнул и спрятал её обратно. Грибок, глядя на это, только крякнул: «Эх, дожили!»

Вода поднялась почти на три метра. Старый Гоппля, худой, жилистый, в одной набедренной повязке, вышел из-под навеса и принялся делать зарядку. Глядя на него, Грибок поёжился и плотнее закутался в одеяло.

– Вставай, Грибыч! Погреемся! – приветствовал его Гоппля, насмешливо улыбаясь. – Давай, вылезай, чего надулся!

Грибок лишь фыркнул презрительно. Гоппля подошел к краю плота, присел на корточки и, с силой оттолкнувшись, нырнул, подняв фонтан брызг. Его седая голова появилась из-под воды в десятке метров.

– Водичка – блеск! – громко отфыркиваясь, во всеуслышание объявил он. – Эй, молодёжь, вылезай купаться! Быстренько, быстренько в воду!

– Давайте, пока есть возможность, – одобрил Свистоль. – На реке такие крокозябры водятся, не больно-то поплаваешь!

Смоукеры один за другим просыпались. Когда над плотами возникли и потянулись вверх первые клубы табачного дыма, Большой Папа, охая и покряхтывая, взобрался на крышу навеса.

– Курильщики табаку! – неожиданно звучным голосом провозгласил он. – Заканчиваются последние минуты нашего пребывания на родной земле! Старейшие из вас ещё помнят, как мы пришли сюда и основали эту деревню. Это была хорошая деревня; и место это тоже хорошее, правильное! Теперь же мы уходим навстречу неведомым опасностям, но нам ли их бояться! Мы всё преодолеем и ещё курнём славного табачку, одолжив огоньку друг у дружки!

Молодёжь захлопала в ладоши и заулюлюкала радостно; старики улыбались. Даже Грибок после Папиных слов стал выглядеть не столь хмуро, с робкой надеждой взирая на него: никогда ещё Папа не разговаривал так торжественно. «Курильщики табаку», надо же!

– Смоукеры! – продолжал Папа. – Вы все уже знаете, что мы плывём в Вавилон. Там, в этом великом городе, мы заживём новой жизнью, и будет она, я надеюсь, ещё лучше прежней! Но на время пути нам надо избрать того, кто станет командовать нашей флотилией. Ибо дорога предстоит нелёгкая, и нам не обойтись без надёжного… э-э… адмирала!

– Тебя! Тебя изберём, Папа! – кричали ему.

– Нет-нет, друзья мои! – покачал головой Папа. – Я уже стар; глаза мои не те, что прежде. Нам нужен молодой флотоводец! И я предлагаю… – тут он сделал паузу.

Смоукеры зашушукались.

– Предлагаю выбрать Пыху! Он молод, но умён не по годам, и никто, я думаю, не сможет возразить против того, что уж он-то – правильный смоукер!

Физиономию умного не по годам Пыхи медленно заливал густой румянец.

– То-то, что молод… – проворчал Грибок; но молодёжь встретила заявление Папы радостными воплями.

– Согласны ли вы? – с улыбкой, прячущейся в бороде, спросил Папа.

Старейшины хмыкали и кряхтели, пряча глаза: никто не решался возразить Папе в открытую.

– Вот и славно, – как ни в чём не бывало подвёл итог самый правильный смоукер. – Давай, Пыха, приступай к своим новым обязанностям…

– Это я называю – давить авторитетом! – прошептал на ухо Папе Свистоль, когда тот спустился с навеса.

– Ну… Мы же с вами решили, что будем потихоньку продвигать парня, – чуть смущённо ответил Папа.

Смоукеры взялись за вёсла. Пыха, стоя на носу, пытался освоиться в новой роли. Сперва плыть было легко: плоты шли над вырубками, затем над затопленной деревней, лишь изредка задевая днищами скрытые водой ветки. Одна из корзин вдруг всплыла, рассеивая вокруг клочки сена, и закачалась на воде. Племя радостными воплями приветствовало это зрелище.

– Гляди, гляди, поплыла!

– Здорово!

– Чья же это? Гоппля, не твоя, часом? Уж больно неугомонная!

Последнее заявление было встречено взрывом хохота. «Что за странный народ! – думал Папа. – Сколько уже живу среди них – и всё не могу привыкнуть. За эти годы я должен знать каждого как облупленного; ан нет! Казалось бы, сейчас им только горевать да оплакивать свою злосчастную судьбу. А они покуривают да веселятся! Неужели и вправду – чем меньшим ты владеешь, тем легче и радостнее тебе живётся? Я никогда не был безоговорочным сторонником данной концепции, но сейчас готов признать, что в ней что-то есть».

Сразу за деревней начинались высокие заросли кустарника, сейчас еле виднеющегося над водой, и там плоты в первый раз забуксовали. Смоукеры попрыгали в воду и, подбадривая друг друга криками, стали проталкивать их сквозь тугое сплетение ветвей. Те сердито скребли по днищу, не пускали с насиженных мест… Гребцы налегали на вёсла. Пару раз пришлось взяться за топорики. Внезапно между деревьями замаячил просвет.

– Река! Река! – радостно загомонили все; и тут откуда-то из густой хвои над плотом послышался вопль:

– Стойте!!!

Охотники, присев от неожиданности, схватились за духовые трубки.

– Подождите! Доунт шут! Нихт шиссен!! Возьмите меня с собой!!! – по стволу склонившейся над водой бородавчатой сосны торопливо слезала какая-то всклокоченная личность.

– Нихт шиссен, майне либен зольдатен! – приветливо откликнулся полиглот Свистоль, с любопытством разглядывая странную фигуру.

Та спрыгнула прямо на плот, изо всех сил прижимая к груди завернутый в лохмотья свёрток.

– Защиты и справедливости! – прошептал незнакомец, испуганно таращась на смоукеров.

– Гм… Так кто ты такой и что случилось? – спросил Свистоль, сворачивая «козью ногу».

Всклокоченный радостно её принял, судорожно затянулся и принялся рассказывать. По словам странного человека, выходило, что он уже больше месяца скитается по лесу, не рискуя возвращаться к своему жилью. На вопрос, что же его так пугает, он ужасно занервничал, поперхнулся дымом и закашлялся, таращась в пространство налитыми кровью глазами и шепча: «Она, она, это всё она!»

– Ну что вы пристали? Видите же, человек не в себе, – тихонько сказал Папа на ухо шаману.

Чужак, однако, кое-как справился с волнением и, поминутно сбиваясь, поведал об упавшем прямо с неба жутком чудище. Он, Отшельник, человек безобидный и мирный, никак не ожидал такого! Поспешным бегством ему удалось спастись самому и спасти книгу, труд всей своей жизни, – тут он нежно погладил тряпичный свёрток.

– И с этих самых пор ты не решаешься вернуться домой? – жалостливо качая головой, спросил Грибок. – Так-таки целый месяц?

– Может, и больше, не знаю! – содрогнулся Отшельник. – Я заблудился, бродил по лесам, искал хоть какие-то ориентиры… Недавно забрёл в ваши места. А тут ещё потоп, потом эта страшная буря… Я всю ночь не сомкнул глаз, защищая мою книгу от влаги. Хорошо, попалась эта сосна, – он кивнул на дерево. – Там удобные ветки, будто специально так устроены – можно сидеть, не опасаясь свалиться. Как в кресле!

– И куда же ты теперь? – поинтересовался Папа.

– Я это… Я с вами… Если можно, конечно, – опасливо косясь на обступивших его любопытных смоукеров, отвечал незнакомец.

– Отшельник, да ещё философ, да к тому же и грамотный – большая редкость в наши дни, герр адмирал, – пробормотал Свистоль, подталкивая Пыху в бок. – Негоже бросать его в лесу, э?

Отшельник умоляюще сложил лапки на груди и преданным взором уставился на молодого смоукера, часто помаргивая.

– Ты это… – сообразил Пыха. – Ты можешь остаться, да? Ну… э… ступай на последний плот; будешь помогать нашим.

Отшельник, бормоча благодарности, испарился.

Затянули старинную смоукеровскую походную песню: «Ос-тавь по-ку-рить! Ос-тавь по-ку-рить!» [7]7
  Полный текст.


[Закрыть] Вёсла в руках гребцов поднимались и опускались ей в такт. Маленькая флотилия вышла наконец на простор разлившейся по лесу безымянной речки.

* * *

Иннот проснулся и некоторое время не мог сообразить, где он находится. Наконец в памяти всплыло: поединок на крыше, полёт – и его собственное оригинальное появление на обезьянской вечеринке. Он в доме у бойца реслинга. Как его… Дуит Лопа. Точно.

Я не привык относиться к своим снам серьёзно, размышлял каюкер, усаживаясь на диванчике. Однако то, что произошло этой ночью, – больше, чем просто сон. Любопытно, у меня начинается раздвоение личности или… Вот это «или» больше всего смущало Иннота. Если предположить, что он здоров, значит, – всё, что говорили странные двойники в его сне, соответствует действительности. И это тогда объясняло многое…

– Однако же… – вслух сказал он, потягиваясь, – на данный момент у меня есть куда более насущные проблемы.

Итак, ухайдакер. Первый раунд, можно считать, закончился вничью. Правда, если бы не его маленькая тайна, о которой Иннот и сам не подозревал, он стал бы для каюкера последним. Что же… Враг умён. Не найдя мёртвого тела на камнях университетского дворика, он наверняка поймёт, что противнику удалось каким-то образом ускользнуть. Значит, он будет наготове. Одно хорошо: о теперешнем местонахождении Иннота Подметала не имел представления. Не попросить ли мне здесь убежища на несколько дней, подумал Иннот. Впрочем, он тут же отверг эту мысль. Его вчера видела уйма народу. Скорее всего, уже к вечеру тайна перестанет быть тайной. Значит, надо подыскать себе новое жильё. И ещё – встретить Хлю. «Махагония», по идее, должна прибыть в аэропорт. Правда, эта буря… Ну, будем надеяться на лучшее. В конце концов, парень в надёжных руках. Вспомнив Адиррозу, Иннот ухмыльнулся – хотя и не очень весело. В его собственной личной жизни была парочка любовных романов – бурных, но весьма кратковременных. Наверное, для меня моё ремесло действительно самое важное в жизни, подумал он. По крайней мере, самое интересное.

Найдя хозяина и щедро расплатившись с ним за разбитое окно, Иннот поинтересовался по поводу своего приятеля – гориллоида.

– Гро ушёл примерно час назад, – зевнул Лопа. – Правда, что странно, не со своей новой пассией, а с майором.

– Думаю, девочка сейчас просто не в состоянии передвигаться, – подмигнул Иннот.

– Ну да, скажешь тоже! – хохотнул хозяин. – Да она сама любого заездит до полусмерти! Проверено на собственном опыте!

Размышляя об особенностях обезьянского промискуитета, Иннот покинул гостеприимный дом и направился по одному ему известному адресу. Самым первым делом следовало позаботиться об оружии.

За ночь ураган умчался прочь. Гроза отбушевала, и теперь утреннее солнце вовсю трудилось над мокрыми крышами и тротуарами. Золотистый туман поднимался вверх, обнажая умытый город. Кое-где на улицах валялись куски битой черепицы и сломанные ветки. Один раз путь каюкеру преградило вывороченное с корнями дерево, упавшее поперёк улицы. Около него уже толпилась кучка народу с пилами и топорами. На одном из балконов, зацепившись рукояткой, висел сломанный васильково-синий зонтик.

Переходя по изящному каменному мостику один из многочисленных каналов, Иннот покачал головой. Похоже, вся дрянь, вымытая с городских улиц, нашла себе там приют. Листья, обрывки бумажек, пустые бутылки и прочий сор покачивались в воде почти вровень с тротуарами. Вернётся Хлю, и надо будет вместе посмотреть газеты, подумал каюкер. Такой паводок просто обязан был выгнать из-под земли очередного мерзкого монстра. Если только найдётся желающий заплатить, можно поохотиться на него вдвоём.

– Мы маньяки, парень,

А это значит,

Что не страшны нам ни горе, ни беда.

Ведь ты маньяк, парень,

Маньяк не плачет

И не теряет бодрость духа никогда, —

напевал Иннот.

Этот квартал Вавилона был заселён приверженцами растафарианской церкви. Нескончаемые ритмы джанги, ползущие в открытые окна с магнитофонных бобин, яркие граффити, густым слоем покрывающие стены домов от тротуара до крыши, и неистребимый запашок умат-кумара на лестницах и в подворотнях – казалось бы, такое место просто обязано быть рассадником преступности. Но, как ни странно, растафарианский квартал слыл одним из самых мирных и безопасных. Местная стража добродушно закрывала глаза на некоторые вольности, связанные с курением, за что любой патрульный наряд удостаивался многочисленных приветствий и улыбок. Увидав в одной из витрин разнообразной формы и величины кальяны, Иннот усмехнулся и достал из кармашка пончо свою трубочку. Во время вчерашних событий она каким-то необъяснимым образом не вывалилась оттуда. Закурив, каюкер свернул в одну из подворотен и постучался в низенькую дверь. Некоторое время ничего не происходило. Иннот снова поднял руку, но тут за дверью послышались шаркающие шаги, и чей-то недовольный голос произнёс:

– Кока моня!

– Тока-кока нюня! – ответил Иннот условной фразой.

Зазвякала цепочка, и дверь немного приоткрылась.

– А, это снова ты, – пробурчал хозяин. – Пива, случайно, не принёс?

Иннот молча развёл руками.

– Ну ладно. Надеюсь, у тебя есть что-нибудь, способное меня порадовать.

– Как насчёт денег? – спросил каюкер, входя. – Раньше, помнится, они тебя радовали.

– Ничего-то ты не понимаешь, – снисходительно отозвался впустивший его.

Это был высокий, одетый в пёструю хламиду растафари. Многочисленные талисманы и амулеты звякали при каждом движении, шапка густых курчавых волос венчала добродушное тёмно-коричневое лицо. Бородка хозяина была заплетена в две короткие косички.

– Чего это я не понимаю? – поинтересовался Иннот.

– Деньги – это не источник радости, это всего лишь то, что способно примирить меня с окружающим миром. А радость – это совсем другое…

– Холодное пиво?

– Да, например… Холодное пиво и горячие женщины. Тут очень важно не перепутать! – он поднял к потолку палец.

– Но деньги имеют такую особенность… – гнул своё каюкер, – у того, у кого они есть, и пиво, как правило, холоднее, и женщины горячее…

– Да-да, так называемый эффект монетарной энтропии, – кивнул хозяин.

Иннот некоторое время размышлял над сказанным.

– Нет, ты что-то путаешь, – наконец сказал он. – Эффект монетарной энтропии состоит в том, что, какая бы сумма ни была у тебя на руках, она с течением времени постепенно уменьшается.

– Э, погоди, давай-ка разберёмся, – растафари пощипал бородку. – То, что ты сейчас сказал, это не монетарная энтропия, а первый постулат зарплаты, из которого выводится основной парадокс получаемых денег, а именно – сколько бы тебе ни платили, этого всё равно мало, потому что скорость рассеивания всегда на порядок больше скорости накопления, причём так называемый отрицательный прирост, или коэффициент возрастания долгов в этом случае…

Тут Иннот наконец заметил, что хозяин изрядно под кумаром. В этом состоянии он мог часами рассуждать на подобные темы, причём с многочисленными и невероятно нудными подробностями.

– Ладно, – прервал он растафари. – Я, собственно, зашел глянуть, нет ли у тебя чего-нибудь новенького в интересующей меня области.

– В интересующей тебя области… – задумчиво протянул хозяин.

– Оружие, – напомнил Иннот.

– Ну, недавно я получил партию стоеросовых дубинок с довольно оригинальными набалдашниками, но тебя ведь такие простые штуки не интересуют?

– Стоеросины – нет. А впрочем… Есть у тебя что-нибудь мощное и короткое? Что-нибудь такое, что легко можно спрятать под пончо?

– Есть «Магнум полис спешиал». Длина – один локоть, в головку залито полстакана свинца, полностью обтянута замшей. На рукоятке широкая петля, кстати, самозатягивающаяся.

– Полстакана свинца, говоришь? Малость тяжеловато. К тому же я предпочитаю не стражнические с гладкой головкой, а остроконечные армейские.

– Это самая короткая из всех. Может, тебя устроит трость? Хотя да, трость ты у меня, помнится, уже покупал.

– Кстати, она сломалась.

– Сломалась? Стоеросовая трость?! Великий Джамбалла, что же ты ею делал?

– У тебя найдётся что-нибудь в этом роде, только потолще? Из официально разрешённого, я имею в виду.

– Потолще – вряд ли. Закон об оружии, сам понимаешь… Либо прячь от чужих глаз, либо ходи с тонкой тростью.

– А из экзотики есть что-нибудь?

– Что конкретно тебя интересует? Ударное, метательное, бормотологическое?

– Даже не знаю, – промолвил каюкер. – Вообще, чем экзотичнее, тем лучше.

– Тебе для коллекции? Или…

– «Или».

– Гм… Пожалуй, вот что тебе надо! – хозяин быстрым шагом подошел к стоявшей посреди комнаты тахте и, нажав незаметную щеколду, раскрыл её.

С обратной стороны матраса был приделан обтянутый бархатом щит. На нём в строгом порядке располагались разнообразные убивалки. Аккуратно сняв одну, растафари протянул её Инноту.

– Бумеранг?! – Каюкер с неподдельным интересом рассматривал гладкую поверхность.

– Угу. Настоящий чёрный роммель, не какая-то там тонированная подделка! Видишь эти медового цвета прожилки? Ну, как тебе?

Иннот взвесил оружие в руке:

– Надо бы испытать сначала… А, ладно, беру. А что тут у тебя ещё?

– Да всякий хлам, – улыбнулся растафари. – Сбагрить нереально, а выкинуть жалко. Кстати, есть у меня одна волшебная штуковина, про которую я не знаю, что это такое. Могу уступить по дешёвке. Только, чур, без гарантий!

– Ну, покажи.

Растафари порылся в письменном столе и извлёк на свет маленький, тёмного стекла, флакон с запаянным горлышком.

– А с чего ты взял, что это вообще оружие? – поинтересовался Иннот, осторожно проводя над вещицей ладонью.

Некая магия в бутылочке определённо присутствовала, но сказать что-либо конкретное он не мог.

– Да не знаю я! – растафари прижал руки к груди. – Честно говорю, что ничего по поводу этой штуки не знаю. Может, это вообще такое лекарство от геморроя. Мне её подарил по укурке один клёвый чувак, но он сейчас тянет срок на кофейных плантациях, так что спросить некого.

– Ладно. Сколько ты за неё хочешь?

– Если возьмёшь дубинку, отдам бесплатно, в довесок.

Каюкер поразмыслил.

– Нет, старина. Всё-таки она слишком тяжелая. Давай лучше я куплю у тебя ещё одну трость.

– Ну как хочешь. Тебе с каким набалдашником?

– Лучше с самым простым, деревянным.

Растафари усмехнулся:

– Либо костяной шар, либо серебряный крючок, старина. Выбирай.

– Тогда костяной шар, – решил Иннот. – И этот волшебный прибамбас в подарок.

– Ладно, идёт. – Хозяин небрежно пересчитал монетки и, кивнув в сторону небольшого наргиле, сделанного из тыквы-горлянки, предложил: – Раскумаримся?

Каюкер покачал головой:

– Нет, мне нужна ясная голова.

– А чего ты такое куришь? – полюбопытствовал растафари.

– Махорку.

– Махорку?! – удивился растафари. – Но ею же пересыпают стропила, чтобы там не завелись всякие жучки-древоточцы!

– А ты попробуй как-нибудь курни!

– Что, здорово вставляет? – хозяин не на шутку заинтересовался.

– Да нет, – пожал плечами Иннот. – Никаких глюков. Просто помогает скоротать время.

Ну что же, сказал себе каюкер, оказавшись на улице. Хорошая трость, стеклянная граната и бумеранг – не так уж и плохо. Уже можно потягаться с Подметалой на равных. Плюс ещё новообретённая способность летать… Кстати, неплохо было бы обзавестись велосипедными шортами. Конечно, набедренная повязка привычнее, но, с другой стороны, велосипедки замечательно растягиваются, и не нужно будет изображать из себя эксгибициониста каждый раз, раскрывая перепонку. Он остановился, припоминая, где находится ближайшая лавка спорттоваров; и в этот самый момент из стоявшей неподалёку телефонной кабинки раздался звонок.

* * *

По лесу разносилась тревожная дробь тамтамов. Поскольку всякий уважающий себя охотник джунглей должен понимать телеграфный код (так считал Свистоль), азбуку Морзе изучали в смоукеровской школе. И сейчас, вслушиваясь в разносящееся над рекой стаккато, он шевелил губами, припоминая расшифровку. «В-с-е-м, запятая, к-т-о н-а-с с-л-ы…»

– Чего хоть передают-то? – Пыха плюхнулся рядом с шаманом.

Юный смоукер потихоньку начал осваиваться в новой роли; по крайней мере, такого пиетета по отношению к Свистолю и Большому Папе, как раньше, он уже не испытывал. Пыха пока не слишком хорошо понимал, что от него ожидают. Направление на ближайшие несколько дней было известно – они поднимались вверх по течению, туда, где рос знаменитый Железный Занавес и обитало племя стиб.

– А сам-то что, код забыл? – мягко пожурил адмирала Свистоль.

Пыха громко зевнул и почесался.

– Да не то чтобы забыл, просто вслушиваться лень, – признался он.

– А вот я сейчас возьму да и назначу тебя, до кучи, главным телеграфистом на всё время путешествия, – задумчиво промолвил Свистоль после долгой-долгой паузы. – И каждый час будешь нам всем докладывать, что нового слышно.

Пыха заёрзал.

– Нельзя так с людьми поступать, – буркнул он. – Не по-смоукеровски это.

– С некоторыми отдельными лентяями только так и можно. Давай-ка, вспоминай, чему вас учили!

– Гм… – Пыха вслушался в далёкое глуховатое таканье. – Значит… «М-ы-с-о-в-с-е-х-с-т-о-р-о-н-о-к-р-у-ж-е-н-ы-в-о-д-о-и краткое» Мы… Со всех сторон… Окружены водой, так, что ли?

– Угу. Они это всё время гонят в эфир. Остров, мол, у них маленький, и всё такое. Просят помощи.

– Так, может, возьмём их к себе?

– Нет, – жестко ответил шаман. – У нас договорённость со стиб. А места и так мало.

– Ну потеснимся…

– Слушай, ты ведь в охотниках совсем недавно, так?

– Верно, – Пыха героически шмыгнул носом. – А что?

– А то, что ты и понятия не имеешь, кто там, на острове. Может, они с радостью покидают нас всех в воду, а сами поплывут по своим делам.

– Ну да! – не поверил Пыха.

– Всякое может быть. Стибки, конечно, тоже не подарок, но всё же никогда не поступят подобным образом.

– Гм… А за что их все так не любят? Я только и слышу: стиб такие, стиб сякие… А попросишь кого-нибудь про них рассказать – сморщатся, как будто вместо табаку мох в трубку забили.

– Да пакостники потому что, – с досадой сказал Свистоль. – Другие племена, они как? Если чужака увидят – тот для них либо враг, либо добыча. То есть или бежать от него надо и прятаться, или, наоборот, в плен там брать или ещё что… А для стиб ты просто ходячий прикол. Как начнут издеваться… Мимо них даже плавать по реке перестали, через опасные места теперь пробираются, в обход.

– Зачем они так делают?!

– А зачем мы курим? – пожал плечами Свистоль. – Они иначе просто не могут. Им это в удовольствие.

– Странно как-то, – вздохнул Пыха. – Ну, если два племени поссорились да на тропу войны вышли – оно понятно: копья там, дубинки у всех. Они быстро разберутся, – кто был не прав. А стибки что же? Раз их все так не любят, объединились бы и того…

– А Железный Занавес на что? Если б не он, давно бы уже их всех повывели.

– Да что это за Занавес такой? Сколько уже слышу: Железный Занавес, Железный Занавес…

– Ты сам скоро всё увидишь. – И шаман замолк. Поняв, что от Свистоля больше ничего не добьёшься, Пыха пристал с расспросами к Большому Папе. Однако тот лишь усмехнулся в густые усы:

– Спустя пару дней узришь сию диковину собственными глазами, молодой человек.

Плоты двигались на север. Широко разлившаяся река затопила все окрестные леса – словно безбрежное, на диво мелкое море. Не раз и не два навстречу смоукерам попадались островки, буквально кишевшие разнообразной лесной живностью. Многих зверей не знали даже самые опытные охотники. Большой Папа в таких случаях снисходительно разъяснял, что это за животное, каковы его повадки и опасно ли оно. Несмотря на обилие дичи, смоукеры почти не охотились; зато все поголовно стали рыбачить. Это занятие как нельзя лучше соответствовало их спокойной и созерцательной натуре. Те, кто не грёб в данный момент вёслами, обязательно забрасывали с кормы удочку. Рыбы попадалось не так чтобы много, но вполне достаточно для хорошей ухи. В основном это была мелочь, однако Грибок неожиданно произвёл настоящий фурор, выловив здоровенного, в половину собственного роста леща. Посмотреть на диковину собралось, почитай, всё племя. Гоппля, весьма гордившийся своим рыбацким счастьем (ему везло значительно чаще других), только покрякивал в бороду. Грибок же довольно посмеивался.