Текст книги "Адмирал Ее Величества России"

Адрианопольский трактат, по которому Порта была принуждена согласиться на все требования России, не вознаградил ни наших военных издержек, ни ужасного урона, понесенного нашими войсками в кампании 1828 и 1829 годов. По прибытии в Адрианополь, русская армия, победоносная на всех полях сражений, но истощенная повальными болезнями, состояла из одних лишь кадров. Хотя и трудно исчислить вполне потери наших войск, однако же можно почти безошибочно определить число умерших (не считая павших в боях) в первую европейскую кампанию – 28 000 и во вторую – до 57 000 человек.

Ежели император Николай в первые годы своего царствования и увлекался надеждою осуществить заветную мечту своей великой прародительницы Екатерины – изгнания турок из Европы, то результаты войны 1828 и 1829 годов, без сомнения, убедили русского монарха в трудности такого предприятия. Полагая, что уже наставал конец оттоманскому владычеству в Константинополе, он ожидал этой катастрофы не с надеждою воспользоваться наследием Порты, а с опасением последствий внезапной смерти больного человека, как называл государь в короткой беседе Турцию.

И действительно, со времени Адрианопольского мира, в продолжение многих лет император Николай не только не содействовал постепенному разложению Оттоманской Порты, но даже, напротив того, поддерживал ее существование. Имея в виду слова Веллингтона, что «легко было бы устроиться с Турцией, если б было два, а не один Константинополь», русский монарх не хотел иметь вместо турок каких-либо других, более опасных соседей, и потому два раза явился защитником Порты от нападений ее мятежного вассала – паши египетского.

Признательность турецкого правительства выразилась заключением в 1833 году оборонительного трактата, на восемь лет, в Ункяр-Искелесси (близ Скутари), на основании которого Россия обязалась содействовать Порте, в случае надобности, таким количеством вооруженных сил, какое обе стороны признают нужным, а Оттоманская Порта, взамен помощи войсками, обещала не дозволять никаким иностранным военным кораблям входить в Дарданелльский пролив, под каким бы то ни было предлогом. Когда же, после поражения турецкой армии от Ибрагима-паши при Низибе и по смерти султана Махмуда сами турки отчаивались в спасении Оттоманской империи, Россия, оставив без внимания исключительные выгоды, ей предоставленные Ункяр-Искелесским трактатом, вошла в соглашение с великобританским, австрийским и прусским дворами на счет ручательства в целости владений Турции.

По конвенции, заключенной в Лондоне 3 (15) июля 1840 года, было условлено, чтобы союзные державы ввели в Босфор и Дарданеллы такое количество военных судов, какое потребуется султаном для защиты его столицы. В следующем году заключена в Лондоне теми же державами, к которым присоединилась и Франция, другая конвенция, по условиям которой подтверждено древнее правило Оттоманской империи закрыть для всех военных судов, какой бы то ни было иностранной державы, проход чрез проливы Босфор и Дарданеллы.

По достижении общей цели – неприкосновенности владений Порты, возобновилось соперничество Англии с Россией. Хотя с обузданием властолюбивых замыслов египетского паши наступило на Востоке спокойствие, прерываемое лишь изредка внутренними волнениями разноплеменных подданных Турции, однако же нетрудно было предвидеть, что достаточно было самой маловажной причины для возбуждения общей войны…

Письмо П. С. Нахимова М. Ф. Рейнеке о морском сражении в Наваринской бухте

4 ноября 1827 г.,

Мальта, на корабле «Азов»

Ты, верно, на меня очень сердишься, любезный друг Михайло Францевич, что я, имея случай писать из Англии, не написал тебе. Но со мной так много случилось на этом переходе[46]46
  Т. е. на переходе из Кронштадта в Портсмут.


[Закрыть] неприятного, что письмо мое ничем иначе не могло быть наполнено, как одними огорчениями, и потому я решился не писать. Увидевшись с Аполлоном Ивановым, расспроси его, он тебе расскажет все. Из Англии же составлю тебе полный журнал нашего плавания и всех происшествий, которые с нами случились.

1 августа отдан был приказ от адмирала Сенявина, что 4 корабля, 4 фрегата, корвет и 2 брига должны поступить под команду гр. Гейдена и идти в Средиземное море. Ему было предписано стараться возможно скорее соединиться с английскими и французскими флотами для воспрепятствования египетскому и турецкому флоту высадки войск в Морею[47]47
  Морея – устаревшее название греческого острова Пелопоннес.


[Закрыть]. Ты можешь вообразить, каким нетерпением горели мы выйти скорее в море. Наконец, 8 августа снялись. Свежий попутный ветер нас подхватил; сколько возможно пользуясь им, в пять дней долетели до мыса Св. Винцента.

Оставалось на одни сутки переходу до Гибралтара, уже начинали мечтать, что скоро достигнем цели своих желаний. Но, как нарочно, штили и противные ветры продержали нас очень долго, не впуская в Средиземное море. 24 августа прошли Гибралтар. С сего числа ветер во все время нам не благоприятствовал, и все переходы наши были весьма несчастливы. 10 сентября пришли в Палермо, простояли девять дней. Что оказать тебе о Палермо? Что я довольно весело провел время, осматривал все достойное замечания, но не нашел и половину того, что описывает и чем восхищается Броневский[48]48
  В. Б. Броневский, автор «Записок морского офицера, веденных в продолжение кампании на Средиземном море под начальством Д. Н. Сенявина от 1805–1810 г.», в 4 частях, СПб., 1818–1819.


[Закрыть].

Я забыл тебе сказать, что за несколько дней перед приходом нашим в Палермо погиб несчастный Домашенко жертвою своего великодушия (он перепросился в Англии к нам на корабль). Был очень свежий ветер с дождем и жестокими порывами, волнение развело огромное. В один из таких порывов крепили крюйсель. Матрос, бывший на штык-болте, поскользнулся и упал за борт. Домашенко в это время сидел в кают-компании у окна и читал книгу, вдруг слышит голос за кормой, в ту же секунду кидается сам из окна за борт, хватает стул, прежде брошенный, плывет с ним к матросу и отдает ему оный, сам возле него держится без всего на воде (как жаль, что он не схватился вместо стула за бочонок, который тут же был брошен, тогда, может быть, они оба были спасены).

Все возможное было употреблено к спасению их; шлюпка хотя с большою опасностью, но весьма скоро была опущена и уже совсем подгребала к ним, как в пяти саженях от шлюпки пошли оба на дно. О, любезный друг, какой великодушный поступок! Какая готовность жертвовать собой для пользы ближнего! Жаль, очень жаль, ежели этот поступок не будет помещен в историю нашего флота, а бедная мать и родные не будут награждены, которые им только и держались.

В Палермо получили известие, что в Мессине ожидает нас курьер с депешами от нашего двора, и для того зашли туда на несколько часов, но противный ветер продержал нас три дня. В Мессине надо восхищаться природой, больше ничего интересного я не нашел. Депеши наши заставляли нас как можно скорее соединиться с английским и французским флотами, но так как мы ничего не знали, где они находятся, то, снявшись из Мессины 25 сентября, адмирал с эскадрою пошел в Зант – один из Ионических островов, принадлежащий англичанам, а фрегат «Константин» отправил в Мальту, чтобы узнать, не там ли стоит английский адмирал, и известить его о нашем прибытии.

1 октября на меридиане Занта встретили мы английский флот, состоящий из 3 линейных кораблей, 4 фрегатов, 4 шлюпов и одного катера, которым командовал вице-адмирал Кодрингтон. Наш адмирал сейчас поехал к нему для переговоров, и он объявил ему, что он нас давно ожидал, что прежде еще нашего прибытия турецкий и египетский флоты прорвались из Кандии в Морею и стоят в порте Наварин, что флот их составляют 3 линейных корабля, 5 двухдечных фрегатов, 13 больших фрегатов от 60 до 36 орудий, 30 корветов, 19 бригов, 31 транспорт с десантом и провизиею, которые почти все вооружены (десанта, кроме настоящих корабельных команд, до пяти тысяч), и 7 брандеров; что он имел переговоры с Ибрагим-пашою, сыном египетского паши, главнокомандующим сухопутными и морскими силами; требовал от него от имени трех дворов в силу Лондонского трактата, чтобы он непременно оставил Наварин и возвратился обратно в Александрию и что в противном случае дойдет дело до неприятельских действий (Лондонский трактат состоит в том, что три двора – русский, английский и французский – согласились восстановить Грецию, избегая, сколь возможно, неприятельских действий с турками, и для того послали свои флоты к берегам Морей и в Архипелаг[49]49
  Устаревшее название островов Эгейского моря.


[Закрыть], чтоб только препятствовать и не дозволить туркам делать нападений на греков).

На что тот отвечал, что он сам собою не может решиться, но пошлет бриг в Константинополь испросить разрешение и до тех пор, пока оный не возвратится, не будет ни высаживать войск на берег, не вышлет ни одного судна в море. Что ему было и дозволено. Но не прошло еще трех дней после того, как коварный Ибрагим изменил своему слову, английский адмирал, имея недостаток в воде, нарочно ночью, чтоб не дать заметить своего отсутствия, спустился к острову Зант. Но Ибрагим, узнавши, сейчас вышел со своим флотом из Наварина и полетел в Патрас – порт Мореи, лежащий от Наварина к северу и занятый турками.

Кодрингтон, будучи извещен чрез своих крейсеров, немедленно вышел из Занта, догнал его и заставил воротиться обратно в Наварин без всяких неприятельских действий. Он [Кодрингтон] получил также разные письма от греческого правительства, в которых они жалуются, что Ибрагим, высадя войска, делает разные неистовства и истребляет все виноградные и фиговые деревья, находящиеся в окрестностях Наварина.

И потому Кодрингтон предложил, когда придет французский флот, крейсирующий отсюда недалеко к О, собраться трем адмиралам, написать к Ибрагиму и требовать от него решительного ответа. Тем кончилось первое свидание нашего адмирала с английским. С сего числа мы поступили под команду английского адмирала.

На другой день пришел французский флот, состоящий из 3 линейных кораблей, 2 фрегатов, 1 брига и шхуны, которым командовал контр-адмирал де Риньи. Немедленно наш и французский адмиралы были потребованы для совещания. Они решили послать ноту к Ибрагиму, в которой упрекали его в вероломном нарушении данного им слова и требовали, чтоб он немедленно оставил Наварин и возвратился обратно в Александрию.

Но он не принял ноты под предлогом, будто его самого нет в Наварине, а без него никто не смеет принять оную. Итак, ты видишь, что турки никак не хотели иметь дружественных сношений. Что оставалось делать? Каким образом заставить их выполнить требование наших дворов? Очевидно, что, блокируя Наварин в зимние месяцы, они легко могли прорваться и рассадить свои войска по разным островам, принадлежащим Морее.

Оставалось одно средство: войти в Наваринскую гавань и через грозное присутствие соединенных эскадр предупредить кровопролитие. Вследствие чего 7 октября от английского адмирала отдан был следующий приказ:

«Правила, коими должен руководствоваться соединенный флот при входе в Наварин.

Известно, что те из египетских кораблей, на коих находятся французские офицеры, стоят более на SO, а потому желание мое есть, чтобы е. пр-во г. контр-адмирал и кавалер Риньи поставил эскадру свою противу их кораблей, и как следующий к ним есть линейный корабль с флагом на грот-брам-стеньге, то я со своим кораблем “”Азия” намерен остановиться против него с кораблями “Генуя” и “Альбионом”. Касательно же российской эскадры, то мне бы желательно было, чтобы контр-адмирал гр. Гейден поставил оную последовательно близ английских кораблей.

Российские же фрегаты, в таком случае, могут занять турецкие суда вслед за сим; оставшиеся английские фрегаты займут те из турецких судов, которые будут находиться на западной стороне гавани в противоположении английским кораблям, а французские фрегаты займут те из турецких фрегатов и прочих судов, которые находиться будут противу французских кораблей.

Ежели время позволит, прежде нежели какие-либо неприятельские действия будут сделаны со стороны турецкого флота, судам стать фертоинг со шпрингами, привязанными к рыму каждого якоря. Ни одной пушки не должно быть выпалено с соединенного флота прежде, нежели будет на то сигнал. Разве только в таком случае, что откроют огонь с турецкого флота, в таком случае те из турецких судов должны быть истреблены немедленно.

Корветы и бриги находятся под командою капитана Фелос, командира фрегата “Дартмут”, для отводу брандеров на такое расстояние, чтобы они не могли вредить которому-либо из судов соединенного флота».

В случае же настоящего сражения и могущего случиться какого-либо беспорядка советую привести себе на память слова Нельсона: “Чем ближе к неприятелю, тем лучше”».

Я нарочно здесь поместил приказ. Он покажет тебе все распоряжения насчет атаки. Посылаю также и план сражения, из которого ты все яснее можешь видеть. Мы должны были ожидать, что Ибрагим нас примет не совсем ласково, и потому вход в Наварин казался многим даже сумасбродством. Представь себе вход шириною менее мили; по обеим сторонам оного были устроены крепости, которые имели 125 больших орудий. 30 из оных действовали в центр губы, а остальные обращены на вход; войдя же, ты должен сражаться с гораздо многочисленнейшим флотом, лежащим фертоинг со шпрингами в виде полумесяца, совершенно готовым принять неприятеля.

Но было решено идти, и 8 октября в час пополудни с английского адмиральского корабля был сделан сигнал спуститься в две колонны в Наварин и приготовиться атаковать неприятеля. Наветренную колонну составляли английские и французские флоты, передовым кораблем колонны был вице-адмиральский корабль. А подветренную – российский флот, передовым кораблем коего был наш корабль. Но мы не могли хорошо построить сего ордера, ибо французы, будучи под ветром нашей колонны, стали выстраиваться и входить в наветренную и тем задержали нас очень много, отчего мы более прочих потерпели, как увидишь впоследствии.

Когда вице-адмиральский корабль стал подходить к гавани, тогда турецкий офицер, сопровождаемый переводчиком, приехал к нему на корабль сказать, что Ибрагим-паша не оставил приказаний касательно дозволения входа союзной эскадры в порт, и потому он требует, чтобы адмирал не шел. На сие адмирал отвечал, что он пришел не получать, а отдавать приказания и что после вероломного нарушения данного слова Ибрагимом он истребит весь флот, если [хоть] один выстрел будет сделан на союзников.

В 2 часа 25 минут английский флот прошел крепости и стал на своем месте на якорь. Ни одного выстрела не было сделано по ним ни с крепостей, ни с флота. Но когда английский фрегат «Дартмут» подошел к неприятельскому брандеру и послал на него шлюпку для отвода в безопасное место для соединенного флота, тогда с оного открыли оружейный огонь по шлюпке, что и произвело взаимооборонительный ружейный же огонь с оного фрегата и французского под контр-адмиральским флагом «Сирена», проходившего в это время мимо него.

Вскоре после сего оный брандер загорелся. Тогда с египетского передового фрегата открыли пушечный огонь по французскому контр-адмиральскому фрегату, который в ту же секунду возвратил ему оный. В это время корабль наш был в самом входе против крепостей, с которых и всего турецкого флота был открыт огонь, на который мы немедленно отвечали, и тогда сражение сделалось общим.

Таким образом мы прошли всю левую турецкую линию, коей весь огонь был обращен на нас и которой мы, проходя, взаимно возвращали свои выстрелы. В 3 часа мы положили якорь в назначенном месте и повернулись шпрингом вдоль борта неприятельского линейного корабля и двухдечного фрегата под турецким адмиральским флагом и еще одного фрегата. Открыли огонь с правого борта. Надобно тебе сказать, что «Гангут»[50]50
  За «Гангутом» следовали «Иезекииль» и «Александр Невский». (Прим. автора)


[Закрыть] в дыму немного оттянул линию, потом заштилил и целым часом опоздал прийти на свое место.

В это время мы выдерживали огонь шести судов, и именно всех тех, которых должны были занять наши корабли. О, любезный друг! Казалось, весь ад разверзся перед нами! Не было места, куда бы не сыпались книпели, ядра и картечь. И ежели бы турки не били нас очень много по рангоуту, а били все в корпус, то я смело уверен, что у нас не осталось бы и половины команды. Надо было драться истинно с особенным мужеством, чтоб выдержать весь этот огонь и разбить противников, стоящих вдоль правого нашего борта (в чем нам отдают справедливость наши союзники).

Когда же «Гангут», «Иезекииль» и «Александр Невский» заняли свои места, тогда нам сделалось несравненно легче. Вскоре после сего пришел еще французский корабль «Бреславль», не нашедший в своей линии места, стал на якорь у нас под кормой и занял линейный корабль, совершенно уже обитый нами. Тогда, повернувшись всем лагом к фрегатам, мы очень скоро их разбили.

Они обрубили канаты, и их потащило к берегу, но вскоре один из них загорелся и был взорван на воздух, другой, будучи в совершенно избитом состоянии, приткнулся к мели и ночью турками сожжен. «Бреславль» также очень скоро заставил замолчать своего обитого противника (действия нашего корабля можно применить и ко всем другим судам соединенного флота с большею или меньшею разностью).

В 6 часов кончилось сражение совершенным истреблением всего турецкого и египетского флота. В продолжение сражения взорвано на воздух до 15 судов, не включая 7 брандеров. И я не понимаю, как ни одно судно из соединенного флота не сгорело во время сражения. До 6 судов было взято в плен. Остальные, будучи совершенно избиты, все рубили канаты, кидались на берег и там в продолжение ночи и следующего дня себя сжигали.

Ночь была ужаснее самого сражения. В беспрестанном ожидании новых нападений всю ночь стояли по пушкам, беспрерывно видели горящие и взрывающиеся на воздух суда так близко, что, стоявши наверху, чувствуешь довольно сильный жар.

В 12 часов видим большое военное судно, идущее прямо на нас. Окликаем – не подает голосу. Мы сейчас догадались, что он идет с тем, чтоб сцепиться с нами и зажечь себя. Но что делать? Ни одной не имеем целой шлюпки, которую могли послать абордировать его и потом отбуксировать. Он прошел нас и сцепился с «Гангутом», с которого вскочили на него, изрубили находившихся несколько человек турок, не успевших еще зажечь оного. Остальная половина ночи была гораздо покойнее.

На другой день турки, опасаясь, что мы будем брать в приз избитые нами суда, беспрестанно продолжали их жечь. Но адмиралы написали письмо к Ибрагим-паше, упомянув в оном, что эскадры союзных держав вошли в Наварин без неприятельских видов, но единственно, чтобы возобновить предложения, кои они поставили себе долгом привести в исполнение, то и не имеют намерения истреблять остальных судов турецкого флота, после того как получили столь полное удовлетворение за первый выстрел, который турки осмелились сделать по союзным флотам, и потому они извещают Ибрагим-пашу, турецких адмиралов и других начальников, что если [хоть] одно ядро будет выпалено по какому-либо судну или шлюпке, принадлежащим союзному флоту, то они немедленно истребят все остальные турецкие суда, равно как и укрепления Наварина, и что всякое новое неприятельское действие они почтут настоящим объявлением войны со стороны Порты против союзных держав, но что, напротив того, если турецкие начальники, признав безрассудность открытия огня, ими учиненную, прекратят все неприятельские действия, то дружественные отношения, единственно ими нарушаемые, снова возобновятся.

На сие письмо не последовало прямого ответа, но Тагир-паша, начальствующий над турецкою частью флота (который дрался против нашего корабля), приехав на «Азию», обещался касательно оставшихся судов, что никаких неприятельских действий с оных не будет учинено, но что, не имея влияния на сухопутные войска и крепости, он не может ручаться за их поступки.

Союзные эскадры оставались в Наварине до 13 октября, которого числа отправились в море, не претерпев более ни малейшего вреда.

О, любезный друг! Кровопролитнее и губительнее этого сражения едва ли когда флот имел. Сами англичане признаются, что ни при Абукире, ни при Трафальгаре ничего подобного не видали. Потерю турок полагают до 5 тысяч […]:

На нашей эскадре убитых офицеров – 2, лейтенант Куприянов и мичман Жадовский. Тяжело раненых – 2, и оба с нашего корабля. Шеман – в голову и немного поврежден правый глаз, однако же поправляется очень хорошо. Бедный Бутенев потерял правую руку по самое плечо. Надо было любоваться, с какой твердостью перенес он операцию и не позволил себе сделать оную ранее, нежели сделают марсовому уряднику, который прежде него был ранен. Есть еще, но о них не стоит писать, потому что легко ранены. Я не понимаю, любезный друг, как я уцелел. Я был наверху, на баке, у меня было 34 человека, из которых шестерых убило и 17 ранило, меня даже и щепкой не тронуло.

Корабли наши очень много потерпели, в особенности наш. Нам надобно все новые мачты, стеньги, нижние реи, надобно переменить многие перебитые бимсы, кницы, заделать пробоины, и прочее. Надобно почти весь новый стоячий такелаж, многие нижние ванты и штаги перебиты даже в нескольких местах. Ты посмотрел бы, любезный Миша, какая у нас была работа в продолжение пяти дней, которые мы оставались в Наваринской гавани.

Нужно было все мачты, нижние реи укреплять шкалами, переменить стеньги, паруса, исправлять такелаж, заделывать пробоины, многие перебитые борта заделывать вовсе и тому подобное, но при всем том наши мачты были так худы, что брам-стеньг мы не смели поднять. На переходе нашем в Мальту ничего интересного с нами не случилось, кроме, что в один довольно сильный шквал мы потеряли наш подбитый грота-рей и подняли вместо стеньги брам-стеньгу и вместо грота-рея – марса-рей и под таким вооружением доплелись к 27 октября в Мальту, где уже нашли английского адмирала со своей эскадрой. Теперь стоим спокойно здесь, исправляем понемногу повреждения и ожидаем дальнейших приказаний.

Не хочешь ли прочесть приказ, отданный английским адмиралом после сражения в Наваринской гавани:

«Корабль “Азия” в Наварине.

Прежде нежели соединенная эскадра оставит место, ознаменованное ею столь решительной победой, главнокомандующий поставил себе приятною обязанностью изъявить всем гг. офицерам и нижним чинам, на эскадрах сих находящимся, высокое свое понятие о чрезвычайной храбрости и деятельности их, очевидцем коих он был 8 октября. Он совершенно уверен, что ни в каком флоте, принадлежащем даже одной и той же нации, не могло быть оказано более единодушия в действии, как то ознаменовано было на эскадрах трех наших союзных держав в сем кровопролитном и гибельном для неприятеля сражении.

Он в особенности приписывает сие славным подвигам своих сподвижников, гг. контр-адмиралов, подвиги которых послужили примером многим кораблям их к столь скорому и искреннему вспоможению, доставленному от одного другому в самом жару и смятении сражения. Таковое единодушие к общей цели, таковое хладнокровие и храбрость среди сильного огня и столь примерная точность в действии орудиями была следствием одержанной победы над благоразумно приуготовленным в превосходнейшей силе неприятелем и кончилось тем, что турецкий и египетский флоты получили должное наказание за неисполнение данного ими обещания.

Надменный Ибрагим-паша обещался не оставлять Наварин и не препятствовать действиям союзного флота, но бесчестно изменил данному им слову. Союзные же начальники дали обещание истребить турецкий и египетский флоты, ежели хоть один выстрел будет сделан по которому-либо из их флотов, и с помощью храбрых тех людей, коими счастье они имели командовать, в полной мере исполнили обещание свое. Из 60 военных судов, флот их составляющих, остался один только фрегат и до 15 мелких судов, и те в таком положении, что едва ли когда в состоянии будут вступить под паруса.

Таковая победа не может быть одержана без пожертвования жизнью многих людей, и главнокомандующий в полной мере соболезнует о потерях некоторых из лучших и храбрейших воинов, флот наш составляющих. Одно лишь утешение находит он в том, что они пали, исполняя долг свой в избавлении страждущего человечества.

Главнокомандующий изъявляет искреннюю свою признательность высоким своим сподвижникам, гг. контр-адмиралам за благоразумное и отличное управление своими эскадрами, а также капитанам, офицерам и нижним чинам за точное исполнение возложенных на них обязанностей и мужество, с которым истребили они своих противников».

Ну вот тебе, любезный Миша, полное описание всего нашего плавания и всех происшествий, случившихся с нами. Очень рад, что успел написать тебе письмо. Ах, зачем ты не можешь разделить с нами нашей победы? Зачем судьба играет нами так своенравно, что мы при сильном желании быть вместе бываем всегда разлучены.

Я не пишу к Панферову, ради Бога, извини меня перед ним; писавши к нему, сделай ему выписку из моего письма и отошли. Я знаю, что он будет на меня сердиться, но что ж делать? Право, я не имею времени. Кланяйся Станицкому, Алексею Михайловичу Трескину, Подушкину, Гебауеру и Аполлону Иванову. Попроси Аполлона Иванова, увидевшись с ним, чтобы он поклонился от меня хорошему моему приятелю Антоньеву и сказал бы ему, что я очень жалею, что он не может разделить с нами нашей славы.

Прощай, любезный Миша, не забудь истинно, всей душой тебе преданного друга.

Павел Нахимов

P. S. Пишу к тебе с Траверсе. Он едет курьером с подробным донесением, в каком положении находятся наши суда.

Я позабыл тебе оказать, что план, который тебе посылаю, не совсем верен. Фрегаты, хотя и поставлены в линию, но это совсем не их места, и вообще, они не так хорошо действовали, как корабли. Когда увижусь с тобой, тогда сам все на плане поясню. Я ничего тебе не сказал о малом отряде, который назначен был для отвода брандеров; он действовал превосходно во время сражения. Английский и французский адмиралы потеряли бизань-мачты.

Корвет «Гремящий» совсем не был в деле, ему было приказано держаться у входа до тех пор, пока его не потребуют. О, любезный друг, я до сих пор не знал цены нашему капитану[51]51
  М. П. Лазареву.


[Закрыть]. Надобно было на него смотреть во время сражения, с каким благоразу-мием, с каким хладнокровием он везде распоряжался. Но у меня недостанет слов описать все его похвальные дела, и я смело уверен, что русский флот не имел подобного капитана.

Прощай еще раз, не забудь преданного тебе Павла Нахимова.

Не пишу тебе, куда писать ко мне, потому что не знаю, где мы будем, но ты, если можешь, повидайся с маркизом[52]52
  А. И. Траверсе.


[Закрыть]; он, верно, доставит тебе случай писать ко мне.

Кланяйся братьям, я к ним пишу в письме брата Платона Степановича.

Еще два слова: бриги наши не пришли. Желаю тебе кончить счастливо свою опись[53]53
  М. Ф. Рейнеке занимался в это время описью Белого моря.


[Закрыть].

Да, уговор дороже всего: письма моего не показывай никому, потому что я наделал так много ошибок, что самому совестно, а времени имею так мало, что, ей-богу, некогда даже прочесть. Прощай.

Из списка участников Наваринского сражения, представленных командующим эскадрой в Средиземном море вице-адмиралом Л. П. Гейденом к награждению

13 ноября 1827 г.

Кто именно / Представление командиров, кто какое сделал отличие / Мнением моим полагаю наградить

… Павел Нахимов – кавалер ордена Св. Владимира 4-го класса / Находился при управлении парусов и командовал орудиями на баке, действовал с отличною храбростию и был причиною двукратного потушения пожара, начавшегося было от попавших в корабль брандскугелей… / Следующим чином и орденом Св. Георгия 4-го класса

Контр-адмирал[54]54
  Л. П. Гейден 9 ноября 1827 г. был произведен в вице-адмиралы.


[Закрыть] гр. Гейден

Резолюция Николая I: «Дать»[55]55
  14 декабря 1827 г. П. С. Нахимов был произведен в капитан-лейтенанты, а 16 декабря 1827 г. награжден орденом Св. Георгия 4-й степени.


[Закрыть].

Рапорт Л. П. Гейдена А. В. Моллеру о взятии кораблем «Иезекииль» турецкого корвета «Восточная звезда»

17 мая 1828 г., № 509 корабль «Азов» на рейде в порте Порос

Командир корабля «Иезекииль» капитан 1 ранга Свинкин, крейсирующий у Наварина и Модона, от 21-го минувшего апреля мне донес, что вышедшую из Модона турецкую военную корвету, отправляющуюся в Александрию, он задержал согласно моего предписания по поводу тому, что турки вывозят из Мореи в Турцию греческих подданных. Корвета сия за несколько времени пред ее выходом из Модона пришла в оный из Александрии и пропущена была в Модон французскими крейсерами. По опросе сей корветы оказалось, что она идет в Александрию с больными и ранеными турками, которых имелось на оной с ее экипажем более 600 человек, и между ими одиннадцать греческих детей обоего пола, отправляемых в Александрию.

Капитан Свинкин, оставя на корвете принадлежащих оной капитана, офицеров и 60 человек прочих турок, отослал всех остальных на берег и отдал их Ибрагим-паше, а корвету прислал ко мне в Эгину, где она и теперь находится. Греческие же подданные сданы гр. Каподистрии.

Так как я имею достоверное сведение, что сухопутные силы наши пере-шли через Прут, то и заключаю, что война Оттоманской Порте объявлена, а потому мнением моим полагаю означенную турецкую корвету удержать совсем при эскадре е. и. в., командованию моему вверенной. Турецких подданных, на корвете состоящих, я приказал сдать греческому правительству на размен их с греками, в плену у турок находящимися.

О чем в. пр-ву честь имею донести.

Вице-адмирал гр. Гейден

Резолюция Николая I: «Корвет считать взятым и переименовать “Наварином”, причислить к Балтийскому флоту». [7 августа 1828 г.]

Рапорт Л. П. Гейдена[56]56
  Рапорт написан рукой М. П. Лазарева, бывшего начальником штаба эскадры.


[Закрыть] начальнику морского штаба контр-адмиралу А. С. Меншикову о назначении П. С. Нахимова командиром корвета «Наварин»

16 июня 1828 г.

В дополнение к рапорту моему от 17 мая за № 509 о взятии турецкого корвета сим честь имею донести в. с-ти, что по внимательном осмотре оного найден он почти новым, длиною по гондеку 123 фут., построенным из лучшего дубового лесу и в подводной части медного скрепления, так что при должном присмотре корвет сей может служить, по крайней мере, еще 25 лет. Артиллерия же на оном находится в лучшем состоянии и состоит из шестнадцати 18-фунтового калибра карронад чертежа Конгрева и четырех пушек 12-фунтового калибра также английского литья.

В уважение таковых обстоятельств и красоты корпуса, по коей он действительно может почесться одним из лучших военных судов сего ранга, я признал оный совершенно полезным для службы е. и. в., и потому, оставив корвет сей при прежнем его названии «Восточная звезда», я отправил оный для исправления в Мальту, как по внутреннему расположению, так и по части рангоута и парусов, которые после бывшего в Наварине сражения находятся в весьма худом состоянии.

Командиром же на сей корвет я назначил капитан-лейтенанта Нахимова, как такого офицера, который по известному мне усердию и способности к морской службе в скором времени доведет оный до лучшего военного порядка и сделает его, так сказать, украшением вверенной мне эскадры, на оставлении при коей я покорнейше прошу в. пр-во испросить высочайшего согласия, равно как и на утверждение капитан-лейтенанта Нахимова командиром оного[57]57
  5 сентября 1828 г. представление Л. П. Гейдена о назначении П. С. Нахимова командиром корвета было утверждено Николаем I с подтверждением прежнего решения о переименовании корвета в «Наварин».


[Закрыть].