Текст книги "Бегство из Центральной Азии"

А дома меня ждала жена и обезумевшая от радости Дэзи…

Глава III
Роковые дни

Через двое суток ранним утром город проснулся от винтовочных выстрелов и грохота орудийных залпов[22]22
  Комендант военной крепости левый эсер Иван Белов отказался, несмотря на ультимативные требования Осипова, сдать крепость и тем самым лишил мятежников источника оружия и боеприпасов. Контингент крепости в тот момент в основном состоял из отрядов венгров-интернационалистов – бывших австро-венгерских военнопленных, вступивших в Красную армию и оставшихся верных советскому правительству Туркестана. Решительные действия Ивана Белова, начавшего обстрел шестидюймовыми гаубичными снарядами штаба мятежников в казармах 2-го стрелкового полка, и действия вооруженного отряда рабочих железнодорожных мастерских под командованием левого эсера Г. А. Колузаева предопределили исход мятежа.


[Закрыть]. Рабочие, поначалу поддержавшие мятеж, перешли на сторону Советов. На третий день Ташкент был снова в руках толпы, ведомой коммунистами. Они брали реванш. Грабежи и массовые убийства были в полном разгаре. Своими глазами я видел, как погибли глава и сестра милосердия шведского Красного креста[23]23
  Миссия шведского Красного креста прибыла в Ташкент в марте 1916 г., ее задачей было облегчить положение австро-венгерских пленных, количество которых достигало в лагерях вокруг Ташкента около 150 тысяч. При подавлении антисоветского мятежа большевики арестовали и расстреляли Клеберга – главу шведской миссии.


[Закрыть]. Большевики тащили знакомую мне несчастную девушку вместе с ее матерью к железнодорожным мастерским, откуда уже никто не возвращался живым.

Были арестованы более пяти тысяч просвещенных людей, объявленных неблагонадежными. Им приказали вырыть общую могилу, раздели догола и расстреляли[24]24
  «Несмотря на то, что в ночь на 21 января было уничтожено 2,5 тыс. мятежников, в течение первой последующей недели было уничтожено еще 6 тыс. человек, заподозренных в связях с мятежниками. Затем чекисты произвели аресты еще 700 человек, которых потом ежедневно по 10–12 человек убивали в тюрьме». С. В. Волков. Трагедия русского офицерства», М., 1999, 382 с.


[Закрыть], потом наспех едва присыпали землей. Среди казненных был и молодой князь С. Раненый, он упал поверх кучи трупов, и на этой жуткой постели пролежал неподвижно много часов. Ночью князю удалось добраться домой. Оказалось, что его отец к тому времени уже был убит, а мать, увидев своего мальчика обнаженным и окровавленным, лишилась разума. Сестра обмыла брата, перевязала раны, уложила в постель, но на следующий день по доносу соседей пришли большевики и расстреляли их обоих. Стояла холодная снежная зима, и протяженные потоки замерзшей крови еще долгое время были видны на дорогах и тротуарах города.

Без лошади я не мог последовать за отступающей горсткой белых и нашел убежище в доме, где до этого скрывался британский офицер[25]25
  Речь идет об известном английском разведчике полковнике Фредерике Маршмане Бейли.


[Закрыть]. Рядом с кроватью была потайная дверь, и буфет сдвигался так, что можно было спуститься вниз, в подвал, и переждать там опасность. Она буквально ходила за мной по пятам. В городе шли повальные обыски, искали спрятавшихся мятежников. Однажды в течение дня в наш дом красноармейцы приходили не менее семнадцати раз. Особым рвением отличались венгры – бывшие австро-венгерские военнопленные, перешедшие на сторону большевиков. Правительство «трудящихся масс» было поистине интернациональным!

Мне сообщили, что советские власти узнали о моем убежище, и пришлось спешно покинуть укрытие. Вечером 12 января, когда солнце скрылось за аллеей высоких тополей, а дома терялись в мистической дымке, я вышел из города. Морозный снег хрустел под ногами. Одетый в рабочую робу и с фальшивым удостоверением в кармане, я сумел пройти через красный патруль на окраине города.

Мог ли я тогда подумать, какая мне предстоит длинная и долгая одиссея через всю Центральную Азию, таинственную землю Тибета и через Гималаи в долины Хиндустана? Я верил, что скоро вновь вернусь домой. Ведь британские силы стояли на Амударье, а с севера надвигалось войско атамана Дутова. Вопрос захвата Туркестана казался делом нескольких дней.

В течение недели я скрывался у друга, чей дом стоял у дороги, по которой шли постоянным потоком большевистские подводы, грузовики и красная кавалерия. Дни проходили в постоянной тревоге. В любую минуту могли войти в дом с обыском, который обернулся бы для меня и моего друга расстрелом. Лишь долгие холодные ночи приносили немного покоя и отдыха. Ночью никто сюда не приходил, но это отнюдь не приносило радости – с рассветом начинался новый день, такой же неопределенный и тревожный, как и предыдущий.

Однажды мой хозяин попросил разрешения пригласить своего родственника с женой для знакомства со мной.

– Он не большевик, даже совсем наоборот. Он против советской власти, но вынужден служить у них как мобилизованный большевиками, – пояснил мой друг.

Я согласился, потому что хорошо знал отца этого человека, типичного «буржуя», как теперь именовали представителей среднего класса. На следующий вечер гости пришли, молодая приятная пара осталась у нас на ночь, так как никому не разрешалось передвигаться по дорогам после наступления темноты. После скудного ужина молодой человек рассказал нам об интересном случае, который произошел пару месяцев назад, когда он с отрядом Красной армии был в Чарджоу.

Так вот однажды ночью там произошла ужасная суматоха. Со станции Ак-Кум[26]26
  Событие произошло на станции Караул-Кую (Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья в СССР (1917–1925), Политиздат, 1975 г. стр.281–282).


[Закрыть] пришла срочная телеграмма, сообщавшая, что красные части, окруженные британскими и индийскими солдатами, сдались. Вслед за этой новостью по телеграфу пришел ультиматум, приказывающий немедленно выбрать комитет из беспартийных представителей местных жителей и передать им управление городом, а также сдать все оружие. В ультиматуме говорилось, что сопротивление бесполезно; англичане идут на город, и в случае невыполнения выдвинутых условий все коммунисты будут повешены. Большевики в Чарджоу были в панике, большинство комиссаров согласилось подчиниться ультиматуму. Меньшинство же предлагало просить отсрочку до следующего полудня и в течение этого срока направить отряд с бронепоездом на рекогносцировку. Так и сделали. Рано утром рассказчик в составе красного отряда на бронепоезде отправился в рискованную разведку. Все участники событий ужасно боялись встречи с грозным врагом: были наслышаны о меткости индийских стрелков и английских артиллеристов. Когда отряд приблизился к станции Ак-Кум, его боевой дух был совершенно подорван, и многие предлагали повернуть назад. Был отдан приказ остановить паровоз, выгрузиться и далее осторожно продвигаться пешим порядком.

На станции не было видно ни души. Отряд решил, что это может быть ловушкой. Им позволят подойти совсем близко, а затем неожиданно орудийными залпами расстреляют со всех сторон. Красноармейцам такая ситуация явно не нравилась. С трудом командиры заставили отряд продвигаться вперед. Красноармейцы подошли совсем близко к станции. Стояла такая зловещая тишина, что нервы у всех были напряжены до предела. Казалось, раздайся в этот момент хоть один выстрел – весь отряд бежал бы в панике прочь. Но все было тихо. На станции не было видно и следа врага. Красные, немного осмелев, произвели разведку станционных строений. В одной из комнат они обнаружили начальника станции и его помощника, а в караульном помещении – сорок солдат и железнодорожников, обезоруженных и запертых. Никто из них не мог ясно объяснить, что же случилось. Говорили, что ночью на станцию прибыла делегация белых и британских военных, которая заявила, что станция окружена и во избежание ненужного кровопролития, было приказано сложить оружие. Так и произошло, и арестованных заперли. Что случилось потом с этой «делегацией» никто из бывших на станции людей не знал.

Мой собеседник рассказал, что, поднявшись на водонапорную башню, увидел в далекой низине между двумя барханами две человеческие фигурки и маленькую собачку с ними. Тут же была организована погоня, и вскоре одного задержанного привели. Это был студент Мошков, другой – офицер по фамилии Бомбчинский – был смертельно ранен и брошен умирать в пустыне. Выяснилось, что эти двое, переодетые в красноармейскую форму, приехали на поезде из Ташкента, незаметно вышли на станции Ак-Кум, перерезали телеграфные провода, арестовали и закрыли начальника станции и его помощника, разоружили и заперли всю охрану. Потом они восстановили связь и послали одно сообщение в Чарджоу, другое – красному командованию в Ташкент о том, что станция Ак-Кум взята, а британские войска уже подходят к городу и призвали их разоружиться. Паника среди большевиков была полная.

Мошкова хотели расстрелять на месте, но его блеф был настолько смелым и оригинальным, что даже красные пощадили его, и было решено отправить задержанного в Ташкент, чтобы ЧК выпытала у него имена сообщников.

– Но почему же вы пошли служить большевикам? – спросил я своего нового знакомого. – Почему не притворились, что не заметили тех двух людей вдали? Вы же не большевик, а теперь и вы причастны к смерти этих двух отважных героев.

– Когда вас мобилизуют в Красную Армию, и потребуют подчиняться дисциплине, тогда вы сделаете все, что они скажут, и забудете все ваши прежние симпатии, – с горечью ответил он.

Этот ответ прекрасно характеризует беспринципные массы русских людей, позволивших разрушить свою страну, будучи сегодня белыми, а завтра красными, с одной только мыслью: сохранить свою ничтожную жизнь.

Я знал о рассказанном случае и раньше. Мошков был брошен в тюрьму, когда я еще находился в ней, и он сам поведал мне эту историю. Я также хорошо знал и Бомбчинского – находчивого, опытного и смелого офицера. Когда он жил в Ташкенте, ему удалось раздобыть телеграфные аппараты, и с них он отправлял советским комиссарам различные телеграммы, наводившие на них панику. Когда возникла необходимость послать надежного человека в Кашгар с очень важной миссией, мой выбор пал именно на него. Бомбчинский, никогда до этого не ездивший верхом, сел на лошадь и отправился в длительное и опасное путешествие через горные перевалы, объезжая стороной поселения и прячась от патрулей. Он отлично выполнил поручение и успешно вернулся назад, но в это время, к сожалению, я уже был в тюрьме. Немного позже, когда американская миссия хотела послать важную депешу в Персию для передачи в дальнейшем своему правительству (советские власти отказались отправить ее телеграммой по своим каналам), эта задача тоже была поручена Бомбчинскому. Он привлек к ее исполнению Мошкова, они добрались на поезде до станции Ак-Кум, передали депешу и совершили там свой дерзкий трюк. После короткой перестрелки Бомбчинский был ранен в живот и был оставлен умирать в пустыне. Мошков вынужден был сдаться большевикам.

Через несколько дней я узнал, что белые, отступая по Чимкентской дороге, завернули в горы. Я решил не испытывать судьбу и оставить дом друга. Он помог мне раздобыть лошадь, и я двинулся в сторону Чаткала, надеясь соединиться там с отступающим отрядом.

Был очень сильный мороз, и лежал глубокий снег. Болота и ирригационные каналы перемерзли, так что я без особых помех добрался до окраины села Никольское, где уже побывали большевики. Моя лошадь была старой, едва тащившейся кобылой, и у меня не было даже слабой надежды при встрече уйти от красных. С каким сожалением я вспоминал, как много раз проезжал по этой самой дороге на своих собственных лошадях, которые могли обогнать и оставить позади любого всадника. Сейчас дорога была пустынна и свободна, как будто некий гибельный мор прошел над землей. На лицах случайных прохожих я видел уныние и страх. Диктатура пролетариата повсюду оставляла свои отметины.

На закате я добрался до дома знакомого богатого киргиза по имени Джакши-бай. Он думал, что я давно расстрелян, и был сильно удивлен, увидев меня. Он не скрывал своей радости.

– Куда ты едешь, тахир[27]27
  Уважительное обращение, принятое на востоке. Тахир (араб.) – чистый, святой; безгрешный.


[Закрыть]? – спросил он.

– Собираюсь поохотиться в горах, – уклончиво ответил я.

– Хорошо, но на ночь ты должен остаться здесь, – сказал Джакши-бай.

Когда мы вошли в дом и остались одни, он сказал:

– Тахир, скажи мне правду, ведь ты здесь не для охоты. У тебя нет ружья и собаки. Ты совершенно один.

– Да, Джакши-бай, ты прав. Мне нужно встретиться с отрядом белых, который этим путем идет к Чимкенту: ты что-нибудь знаешь о них?

– Если хочешь, я дам тебе своего племянника в проводники. Он проведет тебя ночью прямо в горы через степь. Но ты должен поспать, да и твоя лошадь устала. Завтра утром я узнаю про твоих друзей на базаре от киргизов, которые спустились с гор.

Я с радостью согласился на его предложение. После чая и великолепного плова я улегся на удобную постель из стопки мягких ковров, постеленных на полу, и меня укрыли теплым тулупом из волчьей шкуры.

В течение ночи жена Джакши-бая просыпалась несколько раз присмотреть за своим младенцем, и каждый раз заботливо поправляла покрывало, думая, что мне холодно.

Утром Джакши-бай надел тулуп и шапку из лисьего меха, оседлал самую лучшую лошадь и поехал на базар. Он вернулся домой только поздно вечером, пешком, без тулупа и шапки и даже без хлыста.

– Вся дорога забита красными войсками, которые преследуют белый отряд, – грустно сказал он. – Они забирают себе лошадей, одежду – все, что захотят. Они реквизировали мою лошадь, тулуп и шапку! Аллах отвернулся от нас, и наслал несчастья, потому что мы его плохо слушали. Тахир, ты не можешь сейчас ехать в горы. Оставайся у нас, завтра мы все обсудим с мудрыми и опытными людьми и решим, что делать дальше.

И он вышел, сделав мне знак, оставаться на месте.

На следующий день с полдюжины киргизов и сартов собрались в доме Джакши-бая, они долго обсуждали, что делать, и наконец решили, что сейчас для меня нет возможности уйти в горы. Они знали, что белые прячутся в отдаленной долине реки Пскем, но единственная дорога туда охранялась красными патрулями, по дороге масса кавалерии и пехоты. У меня оставался только один выход – скрыться где-то поблизости.

– Ты не можешь прятаться среди киргизов, – говорили мудрые люди. – Киргизы живут открыто, их двери никогда не запираются. Любой, кто захочет, может войти в их дом. И в селах они живут так же, как привыкли жить в степи. Ты должен спрятаться у сартов. Они ревниво охраняют свои семьи и дома. Ворота их домов всегда заперты, и никто не войдет туда без спроса. Сарты живут скрытно, и ты можешь легко спрятаться среди них. Мы только что послали за Акбар-беком. Он старый солдат Худояр-хана[28]28
  Один из последних кокандских ханов.


[Закрыть], верный и опытный человек. Ты можешь рассчитывать на него.

Через час в комнату вошел сарт огромного роста, с черной бородой, настороженными серыми глазами и открытым, волевым лицом. Когда после обычных приветствий ему объяснили ситуацию, он просто утвердительно кивнул и сказал:

– Хорошо, я спрячу тебя, тахир, в доме. Я привык давать кров гонимым. Ненавижу большевиков – сынов шайтана! Я рад услужить человеку старой гвардии. Ночью переезжай в мой дом. Я много слышал о тебе и рад помочь.

Поздней ночью киргиз проводил меня. Была полная луна, но падал густой снег, скрывавший нас от любопытных глаз. Через полчаса мы пришли к воротам одиноко стоящего в поле дома сарта. Мой проводник постучал условным сигналом, и дверь открылась. Хозяин встретил нас в маленьком внутреннем дворике и провел в комнату с земляным полом, слабо освещенную «чираком» – маленькой масляной лампой, похожей на древние греческие или египетские светильники. Недалеко от двери вокруг пылающего очага сидели две женщины и молодой человек – сын Акбар-бека, рядом был мальчик лет двенадцати. Они вежливо приветствовали меня и пригласили присесть рядом с ними. Одна из женщин была молода, с большими карими глазами и задумчивым выражением бледного лица; другая была постарше, с простодушным выражением, но не без благородства. Их не стесняло мое присутствие, хотя мусульманский закон запрещает женщинам показывать лицо чужим мужчинам, но я был не простой гость, а гонимый чужак, пришедший под их кров в поисках убежища. Никто из домочадцев не задавал мне никаких вопросов. Они, вероятно, хорошо знали, кого пригласили в свой дом, и какую это представляет опасность для всей семьи.

Вскоре все начали готовиться ко сну. Женщины приготовили мне постель, а та, что моложе, достала из сундука ковер для меня, как она пояснила, из ее приданого. Покидая комнату, Акбар-бек сказал мне:

– Тахир, ты никого не бойся. Ни один посторонний человек не войдет сюда ночью. Я перережу ему горло.

Я остался в этой комнате, вместе с мальчиком и молодой сартской женщиной с младенцем.

Стены комнаты были просто обмазаны глиной, крыша покрыта камышом, несколько грязных кусков войлока лежали на полу, и они с парой больших сундуков, стоящих у стены, составляли внутреннее убранство этого жалкого дома, который на неопределенное время стал моим пристанищем. Дверь закрывалась не очень плотно; ужасные сквозняки дули со всех сторон, в окнах не было стекол, а земляной пол был очень холодным. Я лежал на своем ложе, не раздеваясь. Сон все не шел ко мне, и я размышлял о своей будущей судьбе. Так началась моя жизнь среди сартов.

Редко когда выпадало на долю европейца в Туркестане жить в бедном мусульманском доме и видеть жизнь сартской семьи изнутри. Уже следующим утром я с большим интересом наблюдал все, что происходило вокруг моего нового пристанища. На одной стороне внутреннего дворика находилась комната, моя обитель, на другой были две комнаты поменьше и остатки кирпичного сарая, где держали корм для лошадей. По две другие стороны – навес и сарай для повозок. Ворота открывались прямо на главную дорогу, обсаженную тополями, и на полуразрушенную стену, позади которой был большой «арык», или ирригационный канал. В течение всего дня на дороге гудели грузовики, везущие красные войска в горы, раздавались пьяные ругательства, звякали подковы лошадей.

Возле двора стоял примитивный маслобойный пресс, принадлежащий Акбару и являющийся кормильцем и опорой его семьи. Это очень простая большая деревянная ступка с деревянным пестом, сидящим наискось, к дальнему концу которого запрягали лошадь. Животное ходило круг за кругом, и пест выбивал из хлопковых семян черное с неприятным запахом масло. Во время всеобщих лишений и недостатка это дело приносило Акбару неплохой доход. Лошадь была худой, покрытая гноящимися болячками, и вся жизнь семьи зависела от работы этой несчастной старой клячи.

Семья Акбара состояла из его старшей жены Гульбиби, очень скромной женщины с хорошими манерами воспитанной дамы, и второй жены – молодой с несимпатичным и грубым лицом. В доме были две маленькие девочки: примерно семи и девяти лет, младенец и маленький мальчик, уже упомянутый мной ранее.

У старшего сына Акбара Юлдаша, рослого молодого сарта, было тоже две жены. Первая – Тохта-джан[29]29
  Это имя означает – «оставайся с нами» – мольба, чтобы ребенок не умер (Прим. Павла Назарова).


[Закрыть] – имела всегда печальное выражение лица, ее я видел предыдущим вечером; вторая – Камар-джан – была краснолицей, крепкой, хорошо сложенной женщиной, с грубым непривлекательным лицом, зато всегда жизнерадостным. Камар-джан была родом из Ферганы, из долины Алмас, которая славилась красотой своих женщин, но, по моему мнению, совершенно незаслуженно, принимая во внимание внешние данные второй жены Юлдаша.

В течение дня мне нельзя было выходить во двор: из-за высокого роста я боялся, что меня легко увидят через низкие стены забора, и только ночью предоставлялась возможность размять ноги прогулкой. Целый день я вынужден был тихо сидеть в маленькой комнатке.

Начинался день с чашки чая и лепешки – круглого хлеба, иногда выпеченного из самой грубой муки. Лепешки были неплохи, пока свежи, но, по-моему, ужасный вкус им придавал лук, который сарты обязательно в них добавляют. Потом я сидел и читал; к счастью, мне удалось захватить с собой пару томов специальных работ по геологии, даже многократная читка этих книг мне не наскучивала. Таким образом я проводил время до часа или двух, когда был готов обед, состоящий из овощного супа с лепешками и чаем.

Юлдаш работал на маслобойке, а Акбар продавал масло на базаре, в то же время собирая для меня новости и информацию о передвижении красных войск. Вечером мы все встречались дома, и на закате был готов «аш» – этим словом местные жители называют плов. Блюдо было не тем восхитительным пловом прежних времен, а иным, приготовленным на хлопковом масле и с маленьким куском сушеного мяса. Было невкусно, и мы ели его просто, чтобы утолить голод. Семья ужинала в другой комнате, но Акбар составлял мне компанию. В центре комнаты, на полу, расстилалась небольшая застиранная скатерть, на которую ставилось блюдо с пловом. Мне портило аппетит то, что Акбар ел руками, как делают все сарты, нагребая полную горсть горячего риса и пальцами выжимая из него влагу, затем вымесив из него твердый комочек, он клал его в рот. Первое время я делил плов на блюде на две половины, и мы ели каждый свою порцию. Но позже, следуя законам гигиены, я попросил выделить мне отдельную тарелку. Чтобы не оскорблять чувств Акбара, я объяснил ему, что наша религия разрешает нам есть только из собственной тарелки и пить только из собственной чашки. Таким был обычай староверов[30]30
  Старообря́дчество – религиозные течения в русле русской православной церкви, отвергающих предпринятую в 1650–1660-х гг. патриархом Никоном и царём Алексеем Михайловичем церковную реформу; раскольничество.


[Закрыть], к секте которых принадлежали мои предки. В скитаниях это предохраняло меня от необходимости есть и пить из чужой немытой посуды и давало мне право иметь собственную чашку и кружку, не раздражая никого, – разумное правило гигиены, очень важное для Центральной Азии.

Временами, когда Акбар хотел оказать какой-нибудь из своих женщин особую честь, он звал ее в комнату. Скромно сняв свои тапочки в дверях, избранница проходила босиком, присаживалась, широко открывая рот, и Акбар собственной рукой вкладывал туда пригоршню плова. Юная Тохта-джан удостаивалась такой чести чаще всех. Если же на блюде оставались кости, после того как мясо с них было тщательно съедено им самим, Акбар отдавал кости своим дамам, которые поглодав их, относили остатки детям. Иногда Акбар отдавал кости собаке, жалкому, забитому существу. Она была жертвой постоянных ударов, пинков и швыряния в нее, чем ни попадя. Сарты не любят собак, полагая, что их близость отгоняет ангела-хранителя. Кошки же, наоборот, более почитаемы, но и это не помешало однажды Камар-джан схватить кошку, которую она только что держала на коленях и нежно поглаживала, и швырнуть ею в мужа во время ссоры. Тот поймал животное на лету и использовал ее как дубину для битья своей жены по лицу. Кошка, обиженная за такое ее применение в семейной ссоре, удрала из дома и не возвращалась несколько дней.

После обеда Акбар сообщал мне дневные новости. Он рассказывал мне о боях между белыми и красными, происходящих в это время в горах, о неудачных атаках большевиков на позиции белых, об огромных потерях красных, об их жестокости по отношению к местному мирному населению. Он рассказывал мне, как красноармейцы отбирали все у местных жителей: котлы, лошадей, зерно, одежду, обувь, – как они похищали молодых женщин и девушек, некоторых из них позже находили убитыми. Говорил и об отчаянии населения, и о всеобщей ненависти к большевикам.

Мы часто слышали печальный звон колоколов в русской деревне неподалеку, когда там хоронили убитых односельчан, мобилизованных советским правительством на борьбу против Белой гвардии. Иногда его рассказы были приукрашены наивной восточной фантазией, например, местные жители упорно утверждали, что белые обязаны своими успехами «Ак ханым» – Белой фурии, которая пролетает на аэроплане над вражескими позициями и наносит ужасный урон большевистским войскам.