Текст книги "Бегство из Центральной Азии"

Глава IV
Среди сартов

Вечером после ужина, когда Акбар ушел в свою комнату, его старший сын, жены и дети пришли погреться возле очага. Говорили обо всем. Юлдаш рассказывал о своих охотничьих приключениях, об интересных местах, виденных им в горах, а женщины задавали мне вопросы, свойственные лишь женскому характеру: «Когда англичане придут в Туркестан, будет ли все, как прежде?», «Будет ли снова на базаре набивной ситец?», «Появятся ли в продаже на базаре иголки и нитки?»

Были и такие: «Где сейчас Белый Паша (Белый Царь)?», «Сколько часов сейчас длится день и сколько ночь?», «Сколько дней до Рамазан Байрама[31]31
  Один из крупнейших праздников Ислама, завершающий священный месяц Рамадан.


[Закрыть]?», «Что больше: Ташкент или Москва? Москва или Россия?», «Как русские обращаются к Богу: на Ты или на Вы?» и т. д. Когда я удовлетворял их любопытство, то получал комплимент: «Какой вы умный! Вы все знаете!»

Юлдаш рассказал мне, как однажды он убил в горах двух огромных кабанов, выдру и «дикого человека». Когда я выразил некоторое сомнение в существовании «дикого человека» в нашей части мира, он начал детально описывать его внешность. Похоже, что это был медведь, которого местные жители часто называют «диким человеком».

В эти дни стоял сильный мороз, но сартские женщины выходили во двор просто в галошах, обычно стоявших возле двери. В доме ходили босиком, хотя температура внутри была не намного выше, чем снаружи. Женщины были очень скудно одеты, простой халат свободного покроя, восточное платье-рубаха и шаровары, – все старое и латаное. Когда наступал банный день, все мылись во дворе; несмотря на холод, женщины были только в халатах. Дети сидели обнаженными, и даже грудной младенец, едва начинавший ходить, сидел на снегу совершенно голый. Удивительно, но никто из них не болел.

Женщины, особенно жёны Юлдаша, упрашивали Акбара купить им материи для шитья, но подобный товар давно пропал с прилавков, и цены на любой вид ткани были необычайно высоки.

Когда молодые женщины выходили в гости, то первым делом сильно темнили брови сурьмой или соком растения, называвшимся «усьмой», из рода вайды (Jsatis tinctoria). Затем обе брови соединялись сплошной линией поверху носа. Сарты не пользуются пудрой, но иногда румянят щеки. Потом женщины доставали самую лучшую одежду из своих сундуков. Комплект состоял из такого же простого платья-рубахи, но, пошитого из шелка и, замечу, чрезвычайно похожего по стилю на сегодняшние женские европейские фасоны. Потом они обматывали полоски материи, как портянки, вокруг ног и обували мягкие высокие сапожки. Сверху они накидывали «паранджу» – вид покрывала типа халата, закрывающего всю фигуру женщины с головы до ног, с ложными декоративными рукавами, сходящимися на спине. Лицо закрывалось от посторонних глаз черной волосяной сеткой – «чимбатом». Так как все паранджи абсолютно одинаковы, одного цвета, покроя и ткани, то и все женщины, идущие по улице, тоже похожи друг на друга, и различить их можно только по росту и объему. Лишь молодым девушкам разрешаются некоторые вольности: их паранджи могут быть цветными, а чимбат заменяется на белую вуаль.

Такая одежда сартских женщин, очевидно, появилась от обычая покрывать на улице голову халатом, как это делали до революции татарские женщины в Оренбургской и Казанской губерниях. Правда, они не закрывали лицо полностью, лишь прикрывая его слегка углом халата, как бы из кокетства, тем самым соблюдая обычай. Но для сартских женщин Хивы, Бухары и Русского Туркестана показаться на улице без паранджи и чимбата – самый большой позор, равный признанию себя существом пропащим, и ни одна сартская женщина не сделает такого, даже нищенки одеваются так же.

По этой же причине проблема отказа от паранджи и чимбата местных женщин не так проста, как думают европейцы, вопрос глубоко связан с психологией сартов. Большевики сумели набрать коммунисток среди сартских женщин, вооружили их револьверами, одели в типичные френчи и кожаные куртки и первым делом послали их по домам агитировать женщин открыть лица. Но мусульманские женщины увидели в том свое оскорбление, и многих проповедниц эмансипации нашли потом с перерезанным горлом.

Татарские женщины в России эту проблему решали долгое время самостоятельно. Состоятельные предпочитали европейскую одежду и манеры, кто победнее – просто сохранили халат, накинутый на голову. Киргизские женщины никогда не закрывали своих лиц и не прятали их от посторонних. Женщины горных таджиков, закрывали от посторонних только лица, не надевая паранджу. Мне кажется, что лучший способ решения вопроса о парандже и чимбате – оставить решение самим сартским женщинам. Они не желают вмешательства чужих, и сартская женщина, одетая традиционным образом, чувствует себя на улице так же свободно и легко, как и ее европейская сестра, надевающая маску во время карнавала…

Однажды утром, принеся мне кипяток для чая, Тохта-джан скромно села около меня и сказала:

– Тахир, вы не будете против, если я спрошу у вас кое-что? Как правильно по вашим законам, если мужчина имеет двух жен, то он должен любить обеих одинаково?

– Тохта-джан, у нас в России мужчина может иметь только одну жену, иметь двух жен одновременно невозможно, – ответил я.

– Какой хороший и мудрый закон у вас, – сказала она с глубоким вздохом. – Я очень несчастна, тахир. Я родилась в горах, в селении Кумсан, а там не носят паранджи и чимбат. Я вышла замуж и жила счастливо со своим мужем, он был очень добр ко мне. Мы всегда были вместе. Обедали вместе, долго сидели и разговаривали. Я родила ребенка, и он решил взять вторую жену. Я не возражала, думая, что буду старшей, а новая будет помогать мне по дому. Он взял Камар-джан, она уже была замужем, и он заплатил за нее немного, всего 30 рублей. И теперь муж не любит меня совсем.

Ее большие черные глаза наполнились слезами, и, уходя, она сказала:

– Сейчас я ему совсем чужая. Я не виню Камар-джан, она хорошая женщина и мы дружим с ней, но муж должен обращаться с нами одинаково, а он любит только ее. Весь прошедший год я не была ему женой, и поэтому я свободна уйти к другому. Есть богатый армянин, который предлагал мне выйти за него замуж.

Вскоре после этого ко мне пришёл Юлдаш и начал жаловаться на свою первую жену:

– Она – джинды, тахир, – сказал он, что означает сумасшедшая, истеричная женщина. – Ты мог сам это видеть.

Этим вечером, за пловом Акбар поведал мне многое о трудностях своей семейной жизни.

– Ты никогда не поверишь, – сказал он, – как наши женщины испорчены нами мужчинами-сартами. Ты можешь часто видеть киргизских женщин, работающих на полях, да и русских женщин тоже, но никогда не увидишь там сартских женщин. В доме они делают не так много, даже хороший плов не могут приготовить, только испортят рис. Раньше, когда у меня все было в порядке, я имел кирпичный завод и нанимал двадцать человек. Моя жена держала домашнее хозяйство в своих руках, и все шло гладко: еда была всегда вовремя приготовлена, жена даже находила время прясть хлопок и шерсть. Сейчас же у меня две жены и у Юлдаша тоже две, но они только шляются по своим подругам целыми днями и ничего не делают по дому. Не хотят прясть, ткать, зато все время надоедают мне просьбами купить им материи. А где мне взять деньги? Мы живем только с продажи масла; старая лошадь еле-еле работает, и я боюсь, что она вскоре падет. Что мы тогда будем делать? Мы умрем от голода. Камар-джан все время донимает меня своими просьбами и даже грозится оставить Юлдаша, если я не куплю ей ткань на новую одежду, и еще просит купить бубен. Тохта-джан все время устраивает сцены Юлдашу и тоже требует материи на одежду. Моя вторая жена – ленивая неряха. Только моя первая жена порядочная женщина и хорошая хозяйка.

– Когда я был молодым, то служил Худояр-хану, – продолжал он. – Мы работали на железных рудниках и добывали руду в горах за Гава-Саем. Никто из русских там не бывал. Когда прогонят большевиков, ты поедешь со мной туда, и я покажу тебе это прекрасное место. Там громадное, чистое, с зеленоватым отливом озеро, вокруг высокие горы, покрытыми еловыми лесами. В тех горах великолепная охота. Водятся тигры, медведи, барсы, множество кабанов, диких баранов и множество «тау теке» – горных козлов с огромными рогами. Много фазанов и других птиц. Мы сможем жить в свое удовольствие, и никто не будет беспокоить нас, так как киргизы редко заходят туда. Это место доступно только три месяца, большую часть года перевал закрыт снегом. Там много минералов. Есть железная руда, дающая двадцать пудов серебра из пятисот пудов руды, одиннадцать пудов стали и триста чугуна. Мы использовали ее и для получения селитры, чтобы делать порох. Там есть и другие руды, дающие серебро, свинец и олово, очень хорошее олово. А на другом конце озера, там, где бегущие ручьи с песчаными берегами, мы мыли золото. Иногда намывали целый фунт за неделю. В том озере водится форель – очень вкусная рыба. Живут там и водяные лошади, но они очень пугливы и, как только увидят человека, бросаются прямо в воду и исчезают. Я сам видел одну убитую. Она была желтовато-серого цвета, очень жирная и совершенно безволосая. Пойдем туда, тахир, и ты сам убедишься, какое это интересное место, какое изумительное охотничье угодье и какое множество там богатых руд.

Такое озеро, как описывал Акбар, действительно существует, но оно мало кому известно из местных жителей и абсолютно неизвестно русским, потому что не отмечено на картах. Фактически карты горных районов Туркестана не дают даже слабого представления действительности. Есть здесь и осадочные руды железа, серебра и селитры, похожие на описанные Акбар-беком, но водяные лошади – плод местной фантазии. Это очень древнее поверье, оно известно по Геродоту от скифов, который связывал диких белых лошадей с выпасами в истоках реки Гипанис. Может быть, появление этого поверья связано с «куланом» (Equus hemionus), и сейчас встречающимся в этой части Туркестана. Сарты и киргизы до сих пор верят, что вблизи отдаленных горных озер живут дикие безволосые лошади.

Когда Акбар рассказывал мне о чудесах этого таинственного озера, в комнату неожиданно ворвалась Камар-джан, задула лампу, закрыла дверь и прошептала:

– Там у ворот стоят двое подозрительного вида людей, одетых, как русские.

Акбар быстро выскочил на дорогу, но мужчин там уже не было.

Спустя несколько дней произошел неприятный инцидент, который имел для меня ужасные последствия.

Я сидел, читая книгу, как обычно по утрам, с открытой дверью комнаты. Вдруг почувствовал, что кто-то наблюдает за мной. Краем глаза я заметил, что молодая, довольно хорошенькая сартская женщина, которую прежде никогда не видел, внимательно разглядывала меня. Не выказав никакого волнения от ее неожиданного появления, я продолжал, не двигаясь, спокойно читать. Она оказалась подружкой жен Юлдаша, и, придя с неожиданным визитом, воспользовалась правом женщины войти без стука, обнаружив почему-то не запертые ворота. Она сразу увидела, что я русский, христианин, и забросала женщин вопросами: кто я и почему живу здесь? Камар-джан с готовностью и остроумно объяснила ситуацию. Она вытянула свои руки, покрытые сыпью, и сказала:

– Это я попросила русского доктора полечить мои руки, которые очень сильно болят, ведь у большевиков ужасное лечение, и он, не предупредив никого, тайно пришел.

Как потом выяснилось, молодая женщина разболтала своим подругам, конечно под большим секретом, о таинственном докторе, и несколько дней спустя местный милиционер подошел к Акбар-беку на базаре и сказал:

– Начальник послал меня проверить твое жилье; говорят, какой-то русский прячется у тебя.

– Ты городишь вздор, – спокойно ответил Акбар. – В доме только четыре женщины и две маленькие девочки, и, как мусульманин, ты не можешь войти туда.

– Хорошо, – сказал милиционер, – я верю тебе, ты старый и уважаемый человек. Дай мне сто рублей, и я скажу начальнику, что у тебя в доме никого нет.

Конечно, Акбар дал ему сто рублей.

После этого инцидента Акбар посоветовал мне не показываться в той комнате в течение дня, и я перебрался в другой конец двора в полуподвал, где держали сено. Там не было окон, а вместо дверей была большая дыра в стене, закрытая со двора куском войлока. Внутри было тепло, но через щели старой стены пробивался только один маленький лучик света, и приходилось присматриваться, чтобы что-нибудь различить в полумраке. Чтение стало невозможным.

В этом полуподвале я провел много долгих дней и ночей. Только во время обеда и около часа после него я мог находиться в своей прежней комнате среди семьи Акбара, слушая их рассказы. Остальное время я сидел или лежал в моей берлоге.

Тоскливые дни тянулись своей чередой. Было физически невыносимо находиться в таком ужасном бездействии и без дневного света. Убивая время, я перебирал в своей памяти мою прошлую жизнь и работу в Туркестане и предавался философским размышлениям. Меня чрезвычайно интересовала теория Эйнштейна, которая, по моему мнению, замечательно соотносилась a priori[32]32
  Независимое от опыта утверждение (лат).


[Закрыть] c выводами русских метафизических философов, таких как Аксенов, Успенский и другие, о природе времени.

Однажды, когда я только что вернулся в свою берлогу, Тохта-джан начала говорить что-то очень оскорбительное своему мужу. Я должен пояснить, что все члены семьи свободно говорили на двух языках: на узбекском диалекте джагатайских тюрок, являющимся основным языком Туркестана, и на таджикском – диалекте персидского. Я не знал последнего совсем, и когда они не хотели, чтобы я понимал их, то говорили на таджикском. Разговор быстро перерос в серьезную ссору, и я постарался заснуть. Немного позже я услышал крики, визг и плач. Похоже, что били Тохта-джан.

Следующим утром я увидел следы крови на снегу возле моей комнаты. А потом маленький мальчик показал мне железный прут, пояснив, что Акбар-бек дал Тохта-джан хорошую порку этим прутом, потому что она сделала глупость. Сама она появилась с полностью расцарапанным лицом и распухшими от слез глазами.

– Тебя били, Тохта-джан? – участливо спросил я ее.

– Да, тахир, и я заслужила это наказание. Я была очень капризна и вела себя очень плохо прошлой ночью. Ох, как все у меня здесь болит, – сказала она и показала синяки на руках и ногах.

Днем позже Юлдаш принес Камар-джан бубен, который она так долго и горячо просила купить. С этого дня у нас каждый вечер были концерты. Все женщины пели, а Камар-джан аккомпанировала. У нее была книга с песнями, которые они все исполняли. Сарты – не музыкальные люди; их пение – это дикое диссонансное завывание. Кроме того, некоторые песни были недостаточно мелодичны и исполнялись уныло и однообразно. Бубен стал постоянной игрушкой Камар-джан, на нем она играла целыми днями. Это очень беспокоило меня. Главная дорога, всегда занятая красными войсками, грузовиками и комиссарами, проходила всего в нескольких сотнях метров от нашего двора, только арык разделял нас. Непрекращающиеся звуки бубна на протяжении всего дня могли легко привлечь внимание красных солдат, особенно татар или сартов. Описывая эти дни уже годы спустя, я по-прежнему слышу эти постоянные звуки бубна, рев моторов грузовиков и стук веретена, на котором старшая жена Акбара, казалось, пряла беспрестанно.

Воскрешая эти звуки в памяти, я неизменно вновь переживаю чувство страха, не оставлявшего меня в те дни. Я постоянно ожидал появления во дворе красногвардейского патруля. Для меня это грозило бы неминуемым расстрелом. К счастью, одной удачной ночью жалкий бубен был погрызен мышами. Наша певица впала в отчаяние. Юлдаш успокоил ее, сказав, что натянет на него новую кожу, но Акбар строго запретил ему делать это, так как он тоже понимал ту опасность, которой эта упрямая женщина подвергает всех нас.

В том году весна запоздала. На 23 марта были жестокие метели, после которых вновь пришло тепло, и на 26-е начали ворковать голуби. Юлдаш объявил, что поедет в предгорья, в Кумсан, – родные места его первой жены, чтобы привезти оттуда чудесный камень «загкхар мура» – серпентин; по поверьям сартов, очень сильное средство от укусов змей и скорпионов, и, что он надеется заработать много денег от продажи камня. Юлдаш довольно много знал о камнях и рассказывал мне множество историй о разнообразных образцах, которые он находил в горах. Как-то он описывал одну, очень хорошо известную пещеру в горах, расположенную среди прекрасной рощи ореховых и фисташковых деревьев, облюбованное место сартских пилигримов. В эту пещеру есть несколько входов и над одним из них было выбито арабской вязью, что он открыт уже тысячу лет назад. Пещера была низкой, не выше роста подростка двенадцати лет. В ущелье, недалеко от входа в пещеру, есть отверстие в скале, искусно заложенное большими камнями. Вполне вероятно, это был вход в какую-нибудь старую выработку. В Туркестане много подобных старых, заброшенных рудников, вход в которые тщательно замурован. Возможно, прежние рудокопы так скрывали свои лучшие рудники во время вторжения разрушительных орд монголов. Точно такой же вход был на горе, называемой Майдан-Тау, и я знал, что не так давно киргизы открыли его и в забое маленькой шахты нашли мощную залежь с самородным серебром. Они до сих пор работают там украдкой, приходя в шахту ночью и тщательно скрывая свою разработку камнями, уходя домой.

– Я был в той пещере сам, – рассказывал Юлдаш. – В ней действительно богатая жила. Недалеко от Таш-Хана в горах есть не очень большой рудник, где сарты тайно моют золото. Это очень богатое место. Кроме золота там нашли рубины и сапфиры. Один знакомый сарт продал сапфир, найденный там, индийцу в Ташкенте за пятьсот рублей. Все эти рудники и другие интересные места описаны в очень старой арабской книге, хранящейся у одного муллы в горной деревне Х. Он показывал мне несколько рисунков из нее.

Эта последняя информация Юлдаша чрезвычайно заинтересовала меня. Как хорошо известно, старые арабские писатели – Ибн-Хаукаль[33]33
  Ибн-Хаукаль (Абдул-Касим-Мухамед) – арабский географ и путешественник Х в, родом из Багдада. Путешествовал более 30 лет по разным странам, его «Книга путей и стран» («Китаб ал-масалик ва-л-мамалик») содержит многочисленные сведения по истории и топонимике Халифата и окрестных стран.


[Закрыть], Ибн-Хордарбек[34]34
  Абу-ль-Касим Убайдаллах ибн Абдаллах ибн Хордадбех, ок. 820 – ок. 912/913, по др. данным 885) – мусульманский географ иранского происхождения. Его «Китаб ал-масалик ва-л-мамалик» – первый дошедший до нас образец жанра арабской описательной географии. Содержит многочисленные сведения по истории и топонимике Халифата и окрестных стран, в том числе самые ранние в арабской географии упоминания о руссах и славянах.


[Закрыть], Абу-ль-Фида[35]35
  Абу-ль-Фида (1273, Дамаск – 1331, Хама) – арабский историк и географ из курдского рода Айюбидов, Главное сочинение – «Краткая история рода человеческого» («Мухтасар фи тарих аль-башар»), охватывающая события по 1329 г.


[Закрыть] и другие – дают хорошие и точные описания старых рудных разработок в Туркестане в девятом и десятом веках нашей эры, в период расцвета династии сасанидов[36]36
  Династия персидских правителей (шахиншахов), правивших в Сасанидской империи с 224 по 651 годы. Во времена, указанные Назаровым, эта территория принадлежала государству караханидов (прим. редактора).


[Закрыть]. Там, например, есть великолепные описания ртутных, свинцовых и серебряных месторождений Туркестана, а также копей Ферганы, где уголь начали добывать намного раньше, чем в Европе. Незадолго перед началом Первой мировой войны, когда приступили к разработке угольных пластов в Шурбадском бассейне Ферганской провинции, были обнаружены старые копи. Удивительно, что, описывая этот уголь, Ибн-Хордарбек утверждал, что его зола использовалась для отбеливания тканей. И хотя это кажется странным, но это совершенная правда – зола этого угля содержит отбеливатель – оксид цинка.

Вполне вероятно, что книга, о которой говорил Юлдаш, – какая-нибудь старая география, еще неизвестная европейцам. Некоторое время назад была обнаружена в Семиречье книга на уйгурском языке[37]37
  «Священная книга двух основ» – древнетюркский памятник манихейства, предположительно VIII века.


[Закрыть], которая оставалась уникальной до тех пор, пока не были сделаны открытия[38]38
  «Книга гаданий» – древнетюркский памятник манихейства, предположительно IX века. Относится ко времени Уйгурского каганата. Представляет собой бумажную книгу, размером 13,75 на 8,75 см, состоящую из 104 страниц, написанную от руки тюркским руническим письмом. В 1907 году «Книга гаданий» в числе других рукописей была приобретена археологом А. Стейном у служителя храма «Пещера 1000 Будд», приблизительно в двадцати километрах от оазиса Дуньхуань (провинция Ганьсу, Китай). Ныне хранится в Британском музее, (Лондон).


[Закрыть] сэра Ауреля Стейна[39]39
  Марк Аурель Стейн (1862–1943) – венгерский путешественник и этнограф. Обнаруженные им документы на китайском, тохарском, иранских, тюркском и других языках, в настоящее время находятся во многих музеях мира.


[Закрыть] в регионе Хотан[40]40
  Округ на юго-востоке Синьцзян-Уйгурского автономного района Китая, южнее пустыни Такла-Макан, к юго-востоку от Яркенда.


[Закрыть].

Я посвятил почти четверть века исследованиям минеральных богатств Туркестана, поэтому смог увидеть правду в описанных Юлдашем картинах. Целые холмы старых отвалов, интенсивные разработки в горах, старые дороги и т. д. – все полностью сходится с этими описаниями. С помощью старых арабских писателей, чьи работы замечательно точны, я увидел много интересного, и среди них – серебряный рудник, обнаруженный мной в горах, прямо как знаменитая Кух-и-Сим[41]41
  Смотрите мою статью «Kuh-i-Sim, The Treasure of Turkestan» in «Blackwood`s Magazine», august, 1911, p.184–196 (Прим. Павла Назарова).


[Закрыть] – Серебряная Гора, когда-то снабжавшая серебром всю Центральную Азию, Персию и Россию. В Петрограде, в Эрмитаже, хранятся серебряные монеты с надписью, говорящей, что они были чеканены на монетном дворе Тункенда из серебра Кух-и-Сима.

Однажды перед войной я прошел через старый рудник, расположенный далеко в горах. Огромные холмы шлака, заросшие травой и кустарником, следы многочисленных построек, старые отвалы и подземные галереи, глубокие выработки в скале – все было изменено безжалостным временем и обрушениями в этих естественных пещерах, стены которых были покрыты известковыми слоями, а с кровли то здесь, то там свисали крупные сталактиты. Требовался очень опытный глаз и искусное исследование для распознания в этих природных образованиях работу человеческих рук и понимание того, какие руды брали здесь и из каких именно мест. Было отмечено, что во многих таких рудниках главные жилы и подходы к ним искусно запечатаны, замурованы и замаскированы. Богатое и высокоразвитое рудничное дело, несомненно, процветало в этих местах. Здесь кипела жизнь и был такой рой производств, какой мы сейчас видим в Англии и Бельгии. Здешние железо и сталь экспортировались в Дамаск, где из них производились знаменитые булатные клинки.

Да, земля Туркестана хранит большие сокровища и бесчисленные месторождения различных руд, известные с древности и новые, которые были найдены мною. В лучшие дни они станут богатством страны и будут служить ее процветанию. Но мы этого уже не увидим. Как вторжение орд монгольских разбойников опустошило страну и остановило ее развитие в средние века, так и современные их последователи разрушили все, и разработка ее минеральных богатств откладывается, возможно, на столетие или более. Единственное различие между этими двумя видами грабителей в том, что монголы, со всей их страстью к разрушению, сберегли просвещенное население – философов, ученых, священников и писателей, а их современные преемники почли за лучшее истребить этих людей первыми. И теперь нам долго придется ждать возрождения былого расцвета Туркестана, как промышленно развитой территории, какой она была в дни сасанидов.

В своих странствиях я часто посещал затерянное место Тункент – столицу средневекового царства Илак. Нашел я ее совершенно случайно много лет назад, когда собирался, после дневной охоты на кабанов провести ночь в степном аиле у знакомого киргиза, но в жестоком зимнем буране потерял дорогу. После нескольких часов борьбы с бушующим снегом моя лошадь совершенно обессилила, и я нашел убежище от слепящего урагана под прикрытием каких-то заснеженных бугров. Намотав вожжи на руку, я забился в уголок и заснул.

Когда я проснулся, буря уже утихла и небо прояснилось. Я выполз и осмотрелся вокруг, пытаясь определить, где я нахожусь. То, что я увидел, вызвало у меня величайшее удивление. Кругом, куда только достигал взор, передо мной, словно нарисованный в натуральную величину, расстилался план огромного города, нанесенный черными линиями на белом снежном покрывале. Все улицы были четко размечены: участки домов и строений, ирригационные каналы и водоемы, башни, стены и городские валы. Сухой снег, движимый ветром, заполнил все углубления на земле и, образуя рельефные выступы, как бы обозначил город, в какое-то далекое время разрушенный до основания. Эти развалины древнего города, потерянного и забытого, вдруг проявились, в этом странном мимолетном видении, похожие на фотографический негатив.