Текст книги "Бегство из Центральной Азии"

Глава V
Преследование и тревоги

Вскоре весна решительно вступила в свои права. В апреле абрикосы и персики были в полном цвету. Через щели в старой стене я мог видеть только кусочек голубого неба и парочку деревьев. Лишь ночью я мог выйти наружу и вдыхать аромат цветущих садов. Весенние запахи и ласковое тепло волновали мою кровь, жизнь казалась не такой мрачной, хотя будущее было неопределенным.

Однажды я даже принялся обсуждать с Акбаром, как мне лучше всего пройти через горы в Фергану, большая часть которой все еще была в руках местных повстанцев, среди которых, без сомнения, было много моих друзей. Но новости, получаемые Акбаром на базаре от киргизов и сартов, были неутешительными: большевистские караулы стояли на дорогах повсюду, и два из них были совсем рядом с нами. Я вынужден был ждать.

Юлдаш вернулся с гор и принес несколько маленьких кусочков серпентина, а также известие, что белые отряды, отразив атаки красноармейцев, отступили в направлении Ферганы, уйдя через труднодоступные снежные перевалы. Тем временем движение грузовиков и кавалерии по нашей дороге становилось все более редким.

С приездом Юлдаша Тохта-джан становилась все более и более беспокойной и угнетенной. Улучив момент, она сказала мне, что Юлдаш ездил в Кумсан не только за камешками серпентина. Он также посетил место, называемое Катаналык, чтобы увидеться со старой и знаменитой колдуньей, и принес от нее немного «маргумуш» – мышьяка, чтобы отравить Тохта-джан. Она обнаружила его в кармане пальто Юлдаша, но побоялась взять оттуда.

– Но как он сможет отравить тебя, если мы все едим из одного и того же блюда? – пытался успокоить я ее.

– Не думаю, что он это сделает днем, – отвечала она. – Скорее всего, он сделает это ночью.

Видя мое изумление, Тохта-джан добавила:

– Ты совсем не знаешь нас, тахир: мужья часто травят своих жен, а жены своих мужей, и даже родители избавляются так от нежеланных детей. Когда кто-нибудь умирает, его хоронят сразу и тихо, никто не осматривает тело, и никто не узнает, от чего умер человек.

– Но как можно отравить спящего?

– Очень просто. Истираешь мышьяк в порошок, насыпаешь его в трубочку из камыша, закрытую с одной стороны. Подкрадываешься осторожно к спящему и высыпаешь порошок в его ноздри. Человек вдыхает яд, не осознавая этого.

– Тогда ты лучше запирай дверь туда, где спишь, – посоветовал я женщине.

– Так я и делаю, – ответила Тохта-джан, – но все равно я очень боюсь.

Через два дня пришел Юлдаш и поведал мне, что Тохта-джан собирается отравить его. Он нашел «маргумуш» в ее сундуке. Юлдаш сказал, что его жена – настоящая ведьма.

Я не знал, кто из этих двоих был прав. Но странная вещь – отношения между двумя его женами оставались вполне хорошими и дружественными.

Однажды вечером пришла Камар-джан и стала задавать мне вопросы:

– Почему твоя жена не приходит сюда увидеться с тобой?

– Ты же знаешь, Камар-джан, это совершенно невозможно!

– Но, если твоя жена не может встречаться с тобой, почему ты не возьмешь себе другую, из русской деревни, там же много хорошеньких девушек.

– Но мы не можем иметь двух жен.

– Тогда я скажу тебе вот что: возьми лучше сартскую девушку. Я полагаю: ты можешь жениться на сартской женщине. Я знаю одну молодую вдову, очень хорошенькую, которая с удовольствием пойдет за тебя.

– Брось болтать ерунду, ты – полная дура! – прервал ее Акбар, входя в этот момент в комнату.

В следующий раз она вновь принялась за расспросы:

– Что за книгу ты читаешь все время?

– Эта книга о полезных камнях и рудах, которые находятся в земле.

– Покажи мне картинки, – потребовала она.

Все, кто был в комнате, подошли посмотреть на иллюстрации в моей геологической книге. Но, как и большинство киргизов и сартов, они абсолютно неспособны были понять того, что было изображено на картинках или иллюстрациях: пейзаж, план, рисунок животного или вид машины. Они то и дело спрашивали:

– А это какая руда? – хотя на картинке не было вовсе никакой руды, а был вид горы или реки, либо чего-нибудь еще, подобного этому.

Однажды Акбар вернулся к обеду, что было необычно, сильно взволнованный. Он рассказал, что молодой русский, очень хорошо одетый, расспрашивал его, не знает ли он, где скрываюсь я, утверждая, что он мой хороший друг, и хочет передать мне приветы и помочь деньгами и всем, что нужно.

– Я сказал ему, что ничего не знаю о тебе, – продолжал Акбар. – И не знаю никого, кто бы говорил о тебе. И вообще не желаю знать никаких русских, так я ему ответил.

Я поблагодарил его и попросил быть более осторожным.

Несколько дней спустя Акбар не возвратился с базара вовремя. Это обстоятельство вызвало у меня значительную тревогу, я предположил, что он арестован.

Прекрасный солнечный день подходил к концу, и через щели моего заточения была видна далекая цепочка гор. Снег на горных вершинах становился пурпурным в лучах заходящего солнца. Это божественно красивое сияние вызвало во мне сильное чувство тоски по дому. Как страстно желал я оказаться в моих ненаглядных горах, где любил бродить и охотиться. Мне казалось, что там я буду в безопасности и на свободе.

А пока я со страхом прислушивался к каждому звуку, ожидая, что во двор войдут большевистский патруль или агенты ЧК. Я представлял себе, как они схватят меня в этой каменной ловушке, откуда некуда скрыться. Меня терзала мысль о том, что не только я, но и эти добрые люди, которые так хорошо обходились со мной, тоже будут расстреляны. Я чувствовал себя глубоко несчастным.

Лишь поздно ночью в темноте появился взволнованный Акбар.

– Тахир, такая беда! Я напуган ужасно, но, слава Аллаху, Он защитил нас! – воскликнул он.

Акбар рассказал, что к нему на базаре подошли два красноармейца и повели его в русское село. Там, в следственном комитете исполкома, было несколько человек из ташкентского ЧК, комиссары и взвод солдат. Они сразу спросили у него, где скрывается русский. Требовали говорить им всю правду, иначе грозили расстрелять на месте. Акбар держался с холодным спокойствием и твердо отвечал, что он не прячет никакого русского, что вообще не знает, кто и где прячется, что он старый человек и не был в городе двадцать лет, что было правдой, и даже не говорит по-русски.

– Не ври! – орали комиссары и приставляли револьверы к его лбу.

– Говори немедленно и не отпирайся! Мы охотимся за этим Назаровым вечность. Наши отряды искали его в Пскеме, в Чиназе и в Чимкенте, но теперь мы знаем: он прячется здесь.

– Если вы так уверены, что он в моем доме, то идите и посмотрите сами, – отвечал Акбар с достоинством.

– Конечно, ты прячешь его не дома, но ты знаешь, где он, и должен сказать нам об этом.

– Я не знаю никого по имени Назаров и никогда не слышал о нем, – устало повторял Акбар.

Следователи грозились облить Акбара керосином и поджечь или забить его до смерти, но стойкое сердце старого воина не дрогнуло. Он оставался верен своему слову, своей чести, и смотрел на своих мучителей с глубочайшим презрением.

После долгих угроз комиссары дали ему короткую передышку, потом высыпали перед ним огромную кучу денег на стол, но не своих советских рублей, а старых российских банкнот, которые тогда очень высоко ценились местными жителями, и сказали ему:

– Смотри, здесь целое состояние для тебя. Только скажи нам, где Назаров, и можешь взять все это себе.

– Даже когда вы угрожали мне смертью, я не мог сказать вам того, чего не знаю. Что же я могу сказать вам за деньги? Снова повторяю, я ничего не знаю!

Думается, что большевики признают только два чувства – страх за свою собственную жалкую шкуру и жадность. Другие человеческие качества им неизвестны.

В конце концов они отпустили Акбара, и он вышел на улицу. Староста этого русского села тихо подошел к нему и, взяв за рукав, прошептал:

– Молодец, Акбар. Ты мужественный человек!

Весна брала свое. Появились сизоворонки (Coracias sp.), – верный признак того, что пришло время работать на винограднике, и Акбар целые дни был занят подвязыванием виноградных лоз к шпалерам вокруг дома. Его маленькому сыну удавалось ловить в арыке мелкую рыбешку, он чистил и запекал ее в золе, а потом приносил и предлагал мне. Естественно, я отказывался, и он быстро и с большим удовольствием съедал их сам. Однажды утром дети принесли несколько пирожков, начиненных какой-то травой, пахнущей апельсином. Пирожки были действительно очень хороши, и я спросил, что это за растение? Маленькая девочка принесла мне немного листьев, это оказался бальзам (Melissa officinalis), который растет всюду по берегам арыков. Другое растение, которое они использовали, с молодыми листьями под вид щавеля, было тоже необычно хорошим. Потом пошли свежие овощи и с ними приятные изменения в скудной и грубой пище, которой я питался.

Как-то вечером дети принесли мне пригоршню каких-то земляных орехов, они были очень хороши – высококалорийны и применялись для лечения желудочных расстройств. Листья у них маленькие, продолговатые и дольчатые, но я не видел растение цветущим и поэтому не смог определить его вид. Такая жалость, что я не слышал о нем прежде.

Женщины Акбара были вольны ходить днем, куда им было угодно, и часто тратили на визиты весь день. Однако в мусульманской семье не считалось хорошей манерой женщине самой ходить на базар. Все, что ей нужно, должен купить муж или брат. Как-то Акбар принес домой огромный сверток материи, от которого женщины в доме были на седьмом небе от счастья, так как их платья-рубахи сильно износились. Они сразу сели за работу – кройку и шитье. Все было очень быстро сделано. Женщины на глазок разрезали ткань и сметывали куски вместе. Менее чем за час вся семья была одета в новые платья, а лица женщин и маленьких девочек сияли от счастья. В это же самое время они прокололи ноздри маленьким девочкам и продели туда кольца. Это был большой праздник для всех.

Однажды вечером Акбар сказал мне, что он решил развестись со своей второй женой. Они прожили вместе три года и имели маленького сына.

– Она совершенно бесполезна для меня, – объяснил он. – Она ничего не делает по дому, не помогает совсем и очень ленива.

На следующий день в двенадцать часов пришел мулла. Все сели вкруг, и мулла прочел соответствующую молитву. Потом подали плов, и на этом церемония закончилась. Часом позже Юлдаш повез разведенную жену с ребенком и вещами в Ташкент, откуда она раньше была взята. Все случилось так быстро и просто, как будто отослали слугу.

Примерно в это время Камар-джан передала Акбару через своего мужа ультиматум: она требовала купить ей отрез набивного ситца на платье, новый халат и новые сапожки с галошами, иначе она оставит Юлдаша и уйдет прочь. Бедный муж, который безнадежно ее любил, был в ужасе от возможной потери, но хорошо понимал неисполнимость ее требований при нынешних обстоятельствах. Поругавшись с ним, Камар-джан ушла на целый день из дома. Вернулась она поздно вечером и, рыдая, устроила Акбару сцену.

– Сумасшедшая женщина, тахир, – сказал мне бедный Акбар. – Сейчас совершенно невозможно купить ей те вещи, которые она желает. Под большевиками все стало безумно дорого, а мы и так еле-еле сводим концы с концами. Если я куплю ей ткань на платье, то должен буду тоже самое сделать для всех других женщин. Почему я должен обидеть свою жену? Она работает в два раза больше, чем все другие, и никогда не жалуется и ничего не просит.

Его первая жена на самом деле была замечательной женщиной: воспитанной, работящей, с простыми и благородными манерами, удивительными для сартской семьи. Тохта-джан предложила простое средство:

– Устрой ей хорошую порку, – сказала она. – Когда я капризничала, ты поколотил меня, и я стала хорошей.

Но, как мы увидим позже, и она ненадолго стала хорошей.

Между тем несчастная старая лошадь, от работы которой зависела вся семья, становилась все слабее и слабее. Я обрабатывал огромную рану на ее спине марганцовкой, которую успешно использовал также для остановки диареи у детей, и вся семья смотрела на это, как на чудеса медицины.

Однажды ночью дикий крик Камар-джан разбудил нас всех. Она истерично рыдала над бедным дряхлым существом, которое лежало на боку и хрипело. Вся семья принялась плакать и причитать. Для них смерть лошади была равносильна потери друга, который кормил и служил семье преданно и верно много лет.

Следующим утром Акбар снял с павшей лошади шкуру, разрезал подсохшее, голубоватое, жилистое мясо на полосы и развесил его.

– Ты собираешься есть это мясо, Акбар? – удивился я.

– Нет, конечно же, нет, я продам его.

И видя мою оторопь при этом известии, успокоил:

– Все нормально, я перерезал ей горло и выпустил кровь, как положено. При этом я повторял надлежащие молитвы.

Весь день все были угнетены и несчастны, даже маленькие девочки перестали играть. Я дал Акбару денег. На следующий базарный день он купил хорошую молодую лошадь, и старая вскоре была забыта.

На базаре Акбар встретил одного из комиссаров ЧК, возвращавшегося верхом с несколькими солдатами с гор Чимгана. Комиссар остановил Акбара и сказал ему:

– Мы были в горах, высматривая Назарова в Чимгане, но там нет следов его пребывания. Я уверен, ты знаешь, черт тебя побери, где он и не хочешь сказать нам!

Вскоре после этого Тохта-джан пришла в мое убежище и сказала:

– Тахир, у Камар-джан есть злой умысел, она собирается пойти и рассказать Советам, что Акбар прячет русского в своем доме.

– Но она ведь знает, что мы все будем расстреляны, если она это сделает!

– Она говорит, что ей все равно. Тахир, дай этой дурной женщине сто рублей и успокой ее.

Конечно, я согласился и дал Камар-джан сто рублей. Она взяла их сразу и обещала никому ничего не говорить.

На следующий день Акбар послал за муллой, чтобы попытаться убедить Камар-джан оставить свое сумасбродство и жить с мужем в мире. Я слышал, как вежливо и убедительно говорил мулла, дело закончилось компромиссом: она пообещала жить с мужем спокойно, если…ей купят новые сапожки и галоши! После этого в семье Акбара на время воцарились мир и покой.

Вскоре наступила Пасха. В начале пасхальной недели распространился слух, что в пасхальную ночь, когда будет идти служба в православных церквах, объявят военное положение и введут комендантский час, а патрули на дорогах удвоят. Акбар предполагал, что в пасхальную ночь я смогу поехать с ним в Ташкент и увидеться с женой.

– У тебя уже такая борода отросла, – говорил он. – Ты выглядишь как сарт. В нашем национальном костюме ночью никто тебя не узнает. До утра мы сможем вернуться.

Эта идея мне понравилась, и я давно ждал встречи со своей женой.

Но задуманному не суждено было сбыться. Вдруг пришли новости о специальном досмотре, который начал производиться во всех деревнях, на всех главных дорогах, даже на отдаленных стоянках, где детально обыскивались дом за домом. Для этого были откомандированы отряды войск с комиссарами из ЧК. Они окружали все поселения и дома, осматривая каждый угол и открывая все сундуки. Видимо, у них была установка – во что бы то ни стало найти нужного им человека. Я решил, что эта операция была назначена с целью моей поимки.

В среду Акбар вернулся с базара очень рано и сразу зашел ко мне, в мою нору. Он сказал, что обыск начнется рано утром следующего дня, что красные войска уже прибыли, и патруль на мосту усилен.

– Что будем делать, Акбар? – с тревогой спросил я его. – Куда я смогу спрятаться?

– Не знаю, тахир. Ситуация ужасно опасная, надо обдумать ее.

– Если все дороги и мост удерживаются часовыми, остается единственный путь, – сказал я. – Переплыть Чирчик вплавь, и спрятаться у киргизов на той стороне, среди камышей. Твоя лошадь сможет вынести меня и переплыть реку.

– Река сейчас полноводна, и плыть тебе придется почти два километра, – с сомнением произнес Акбар.

– Лучше утонуть, чем попасть живым в руки этих бандитов, – твердо ответил я.

– Нет большой разницы, утонешь ты или нет, – задумчиво произнес Акбар. – Киргизы, конечно, примут тебя и дадут кров. Но дело в том, что они ужасные болтуны и привыкли жить открыто. Так что все тотчас узнают, что ты там. Тебя сразу схватят большевики.

– Тогда, что нам делать? – обреченно спросил я.

– Обед готов, пойдем немного поедим, тахир, и потом мы что-нибудь придумаем.

Должен признаться, аппетита у меня не было. Обед прошел в полном молчании. Когда выпили чай, Акбар сделал следующее предложение:

– Ты останешься здесь с нами, тахир. Ночью я и Юлдаш заложим стену, замажем ее глиной, засыплем пылью и потом закоптим дочерна дымом. Она будет выглядеть совсем, как старая, и никто не предположит, что за ней может лежать человек.

Других вариантов, кроме как быть похороненным заживо, не было. Мы принесли целую бадью воды, добрую кучу глины и взялись за работу. Стены выросли быстро и отрезали меня от внешнего мира. Осталось только крохотное незаметное отверстие, и в моей норе наступила темнота, как в могиле. Я только слышал, как в полном молчании работали Акбар и Юлдаш.

Вскоре я заснул. В течение ночи я просыпался несколько раз и ощущал себя как в гробнице, отрезанный стеной от Нового Мира последователей Карла Маркса. Зато я чувствовал абсолютный покой и мир в своем сердце.

На следующее утро маленькая дочка Акбара развлекла меня: она подошла к стене и спросила тихим голоском:

– Тахир, а как ты будешь пить чай?

Около трех часов пополудни послышался град ругательств и топот ног во внутреннем дворе. Потом я узнал, что бандиты допрашивали даже детей, спрашивая их, нет ли русского человека здесь или у кого-нибудь из соседей. Умные, хорошо наученные сартские дети отвечали, что они ничего не знают.

В пятницу вечером Акбар сообщил, что солдаты покинули деревню и теперь можно выйти. Он разломал стену. Какое же это было величайшее удовольствие – выползти на свежий воздух из моей добровольной могилы и вытянуть затекшие ноги!

В пасхальную ночь я не спал, а залез на крышу и слушал доносящиеся из русской деревни звуки колоколов, возвещавших радостную, праздничную весть. Я жадно вдыхал легкими аромат фруктовых деревьев, напомнивший мне счастливые дни, когда я встречал этот праздник дома, в своем семейном кругу. Волнующие запахи весны были связанны с самыми лучшими воспоминаниями моего детства.

– И сейчас, – думал я, – в эти мгновения, мои родные молятся за всех странников, страждущих и плененных, за их спасение, и думают обо мне, оторванном от них и живущем такой странной жизнью среди людей иной веры.

Следующие дни прошли довольно спокойно. Погода стала жаркой, и вся семья Акбара спала под навесом во дворе, а я перешел в их комнату, дверь которой крепко закрывалась. Деревья распускались, отцвела акация, и наступило чудеснейшее время года. Настоящая весна пришла в Туркестан. Ночи были теплые, а воздух был наполнен ароматом цветущих деревьев.

Молодые женщины, среди них была и Камар-джан, выкопали глубокую яму во дворе и наполнили ее толстыми ветками.

– Мы хотим приготовить для тебя кое-что очень вкусное, – сообщили они мне. Потом по верху ямы установили огромный котел, который вмещал дюжину ведер воды. В него положили пшеницу, муку, несколько хорошо вымытых булыжников и налили масла. Потом внизу разожгли сильный огонь, беспрерывно размешивая в котле специальной деревянной мешалкой.

– Это блюдо должно кипеть день и ночь беспрестанно, – объяснили они мне.

Я тоже провел всю ночь во дворе. Было так хорошо лежать на открытом воздухе возле большого костра, в то время как женщины по очереди мешали свое варево в котле и поочередно спали.

В результате всех этих усилий получилась густая сладкая масса, похожая на патоку, очень приятная на вкус. Дети были в восторге, так как долгое время не имели ничего сладкого, потому что сахар теперь совсем не продавался. Сарты каждую весну делают это лакомство[42]42
  Праздничное блюдо сумаляк (сумолок) готовится накануне Навруза (Нооруса) – дня весеннего равноденствия, начала Нового года по традиции зороастризма.


[Закрыть].

Примерно в десять часов следующего утра я внезапно услышал дикий плач, завывания и жалобы. Все женщины причитали и плакали, и с ними плакали и вопили маленькие девочки. Это поразило и расстроило меня, я подумал, что случилось, должно быть, нечто ужасное, и даже отважился покинуть свое убежище. Но когда я вышел наружу, шум вдруг прекратился и все успокоились. Немного позже пришла Тохта-джан и объяснила мне, что это был обряд оплакивания ребенка, умершего год назад.

Впоследствии я узнал, что сарты, жившие около моего дома в Ташкенте, удостоили меня таким же плачем, когда решили, что я был убит. Но позже одна старуха-гадалка по неким круглым камешкам поведала им, что оплакивание было совершенно бесполезным, так как я не только жив, но и нахожусь не очень далеко и живу не с русскими, а с сартами.

Завывания женщин были так сильны, рыдания столь искренни и действовали на нервы так сильно, что моя жена, присутствовавшая на реквиеме, точно зная, что я жив, не могла сдержать своих эмоций и тоже разразилась истерическими слезами.

С приходом весны, покой ушел из юлдашевского семейства.

Теперь все начала Тохта-джан. Однажды, во время нашего скудного обеда, состоящего из неизменного овощного супа и лепешек, она вдруг вскочила и, не надевая даже паранджи с чимбатом, бросилась к воротам, чтобы бежать к кази[43]43
  В мусульманских странах судья, осуществляющий судопроизводство на основе мусульманского права (шариата).


[Закрыть] просить развода. Юлдаш опередил ее, запер двери, схватил за руку и вернул к столу, несмотря на ее сопротивление. Тохта-джан ничего не ела, все время придиралась ко всем, раздражая и задевая всех за живое, пока Акбар и Юлдаш не вскочили и не закричали на нее. Это еще больше возбудило Тохта-джан, отвечая им, она пронзительно выкрикивала дичайшие обвинения. Всё вокруг обратилось в содом.

Вдруг Тохта-джан сделалась совсем безумной: она бросилась на самую безвредную, тактичную и добрую среди всех женщину – первую жену Акбара – и схватила ее за волосы. Губы Тахта-джан вытянулись, глаза заблестели, как у дикого зверя, рот открылся, будто она хотела укусить несчастную женщину, которая в ужасе отшатнулась от нее. Это было уже сверх того, что мог выдержать Акбар, который внезапным сильным толчком отбросил озлобленную фурию и дал ей гневного пинка.

Я испугался, что может случиться худшее, втянул Тохта-джан в свою комнату, рядом с которой и происходила эта ужасная сцена. Она тяжело дышала, пытаясь вырваться, но я преградил ей дорогу и начал ее успокаивать и утешать.

– Это не твое дело, тахир! – закричала она и выскочила, прежде, чем я смог остановить ее.

Другие члены семьи сразу столпились вокруг Тохта-джан. Она сказала им что-то такое, что привело их в ярость. Юлдаш в бешенстве схватил тяжелый железный засов и кинулся на нее, намереваясь ударить по голове. Убийство казалось неизбежным, но Камар-джан бросилась между ними и схватила его за руку. Я опять втолкнул вопящую женщину в свою комнату, где и закрыл ее. Юлдаш начал бить дверь снизу своим железным прутом, но я строго приказал ему остановиться, он сразу послушался и ушел. Нелегко было справиться с Тохта-джан. Она в бешенстве пыталась выпрыгнуть из окна, но я смог остановить ее и силой уложить на пол. Потом я налил большую кружку холодной воды, вылил ей на голову и заставил, правда под угрозами, немного выпить. Это привело ее в чувство, но потребовалось еще много времени, чтобы она успокоилась. Ее зубы стучали, тело дрожало, как в лихорадке, а глаза сумасшедше блестели.

Прошло около двух часов, прежде чем она окончательно успокоилась. Потом, удостоверившись, что Акбар и Юлдаш тоже остыли, я ее выпустил. Установилось временное перемирие.

Впоследствии Юлдаш рассказал мне, что Тохта-джан в яростном гневе хотела идти не только к кази, но и к аксакалам и сообщить, что у нас в доме прячется русский.

Вскоре после этого опять задурила Камар-джан. Как-то она начала устраивать сцены своему мужу, угрожая разводом, если ее требования не будут удовлетворены. Юлдаш принял сторону своей любимой жены. Он прекратил обедать с отцом и начал требовать денег от него на покупку жене обновы.

Несчастный старый человек пришел ко мне в унынии и объявил, что Юлдаш и его жена замышляют отравить его, что Камар-джан давно рассказала своим подругам о том, что у них в доме скрывается русский, который дал ей сто рублей, чтобы она ничего не говорила о нем.

Следующим утром Камар-джан ушла рано, никому не сказав куда, и Юлдаш обезумел. Ее не было около двух часов и, вернувшись, она заявила совершенно ясно, что если не будут удовлетворены ее требования, то она пойдет немедленно к советским властям и расскажет им, что Акбар прячет русского.

Я предложил Акбару денег для удовлетворения ее требований.

– Тахир, – сказал он печально, – сейчас совершенно невозможно купить того, что она хочет, и, даже если я это сделаю сегодня, то завтра она захочет вдвое большего. И потом все другие женщины тоже начнут просить. Нет, ты должен уйти.

Мне и самому было совершенно ясно, что необходимо уйти, но оставался открытым вопрос: куда?