Текст книги "Я обещал быть"

ОСТРОВ

– Вам что-нибудь нужно, прежде чем мы начнем? Сигареты, вода?

– Да. Хорошо бы пачку сигарет.

– Пожалуйста. Готовы?

– Да.

– Итак. Почему вы согласились на интервью?

– Ну… Суд же закрытый был. А я хочу чтобы люди знали – никакой я не террорист.

– А кем бы вы себя назвали? Газетчики окрестили вас «Летним подрывником». За три месяца вы взорвали сколько? Пять мостов?

– Я никем себя не назову. Вы просто расскажите мою историю правдиво, не коверкая.

– Договорились. Вы тогда отвечайте, ничего не скрывая. Какой мост был первым и почему?

– Первым? В деревне Репьевка, под Москвой. Я бывал там давно с друзьями. Вот и запомнил. Он короткий совсем. Над оврагом. Высота небольшая. Мне для тренировки он идеально сгодился. Я же этим никогда не занимался. Понимаете? Я на приборостроительном мастером работал. Мне опробовать нужно было все: смесь; детонацию; направленность взрыва. Для следующих, настоящих целей, очень важна хорошая подготовка. А этот мост, он как бы самый невинный из всех. Его грех самый незначительный. И все же грех.

– Это вы о чем? Что за грех может быть у моста?

– Вы потом поймете, о чем я. А с этим крохой у нас все замечательно вышло. Было такое время перед рассветом, знаете, когда ночь еще холодит шею, а лицо уже чувствует приближение солнца. Я всегда работаю в эти часы. Примерно с четырех до полшестого. Все еще спит. Но потенциал пробуждающейся жизни уже здесь. Гудит в атмосфере. Бьется в сердце робкими толчками. Новый день на низком старте.

Я установил заряды и забрался на пригорок, чтобы все получше рассмотреть. Переживал сильно. Травинку какую-то грыз. Горькую, горькую. А затем гулкий, протяжный хлопок и густые облака цементной пыли. Обломки в разные стороны. И мост проваливается сам в себя. Схлопывается. Только очень медленно, нехотя. С ленцой. Пыль оседает во влажном воздухе и остается лишь этот разбитый труп моста. И две стороны оврага. Разделенные, сиротливо смотрят друг на друга в упор. Но изменить ничего не могут. Не в их власти. А я рад ясному осознанию – все у меня получится. Все я смогу.

– Впечатляет. А где брали взрывчатку? Не в магазин же ходили?

– Вы как дети. В двадцать первом веке возможно все. Я сам делал. И смесь, и детонаторы, и запалы. В сети всю информацию нашел. И на обычных сайтах, и в даркнете. В библиотеке вузовской посидел. Элементарно.

Компоненты купить тоже не проблема. Если старательно поискать, окажется, что в большом городе полно мелких кустарных предприятий, торгующих за наличку и без отчетности реактивами в промышленных масштабах. Такие вопросов не задают.

– И что же, совсем не возникало проблем? Или вы эдакий Мориарти, преступный гений?

– Зря иронизируете. Проблем хватало. А меня хватало на их решение. Я прилично ломал голову над поиском места под лабораторию. С доставкой устройств к объектам акций тоже пришлось повозиться. Но тут не нужно быть семи пядей во лбу. Достаточно терпения, рассудительности и ума, чуть более смышленого, чем у среднего ксиваносца. А с ними соперничать не сложно, уверяю. Большинство тупы или ленивы. Чаще и то, и другое. Я сильнее переживал за случайных свидетелей. Обычные люди, порой, замечают больше полицейских. Кроме того, я тщательно подбирал цели. Не самые популярные, поменьше камер, пожиже движение. Я не замахивался сразу на Шекспира, понимаете? Шел от простого к сложному.

Следующими были два пешеходных мостика в Питере.

– Они-то вас и прославили, верно?

– Вероятно. Я не мониторил новости. Вы слушаете?

С этими вычурными горбунками возникла другая сложность – одновременный подрыв. Я хотел, чтобы они разлетелись на куски с точностью до секунды. Но человек, копошащийся сначала под одним мостом, затем под соседним, наверняка вызовет подозрения. Спасла обычная спецовка и светоотражающий жилет. Перевоплотился в коммунальщика, и тебя уже словно и нет. Хах. Смешно, правда? В общем, все получилось.

Потрясающее зрелище. Гранитные глыбы сразу двух мостов взмывают в рассветное небо и низвергаются в Неву. Пыль, высокие фонтаны брызг, вопли редких прохожих, сирены вдали. Не хватало только какой-нибудь эпичной музыки, вроде Вагнера. Чтобы как в том фильме, помните?

– Эм… С Натали Портман?

– Да, да. Про вендетту.

– Так значит, это месть?

– Нет. Конечно, нет. Скорее, это борьба с ветряными мельницами. Бессмысленная, но неизбежная для меня.

– Хм…

– Потом были самые масштабные и сложные проекты. Четырехполосный автомобильный и железнодорожный через Волгу. Долгая изнурительная работа. Кропотливая подготовка. Наблюдение за охраной и дежурными сменами, за патрулями полиции и железнодорожниками. Изучение расписания поездов, анализ загруженности моста автомобилями. Доставка взрывчатки несколькими рейсами. Обвязка опор, закладка. Несколько раз оказывался на грани провала. Но выдержки и знаний хватило. Я оказался хорошо подготовлен. Я не хвастаюсь. Констатирую. Хочу чтобы вы понимали. Это не случай или судьба помогли мне. Это сделал я сам. Человек. Эти взрывы уже не сравнить с предыдущими. Они не восхищали красотой и праздничностью. Не радовали элегантностью и легкостью. Здесь гибли титаны. Падали колоссы. Мощь обращалась в прах. И я трепетал. А город дрогнул.

– Гордитесь собой? Вы угробили сто девяносто шесть человек.

– Да, эту цифру я слышал на суде.

– Совесть молчит?

– Совесть? Нет. Пытается что-то вякать. Но это пережитки воспитания в той культуре, которая теперь мне чужда. А люди. Ну что люди? Лес рубят – щепки летят. Понимаете, у меня нет к ним ненависти, но и трагедией их смерть я не считаю. Они избежали множества несчастий своего «живого» будущего, сделавшись мертвыми. Сейчас они покойны, как и до рождения.

– В чем же тогда мотивы, смысл?

– Я не воюю с людьми, не сражаюсь с архитектурными сооружениями. У меня нет цели уничтожить инфраструктуру и экономику, нет политических амбиций и идеологических установок.

Мост всего лишь символ. Гадкий, лицемерный и лживый. Я боролся с символом. Мост говорит людям – «Идите и обрящете». Он говорит им – «Я соединю вас с кем угодно, и вы будете вместе». И вот уже парочки назначают встречи на ажурном мосточке, и вот уже машины летят на свидания в другой конец города. И вот уже кто-то мчится в поезде через реку в наивном радостном порыве, окрыленный. А на другой стороне пустота. Мост дает надежду на счастье, как церковь на спасение. Но ни того, ни другого – не существует.

– Вы не верите в счастье?

– А ты когда-нибудь любил?

– Я и сейчас люблю.

– Хреново ты любишь! Слушай меня. Рождение – это биологический факт. Как и смерть. А все то, что между, все то, что мы называем жизнью – это борьба за еду, сон и секс. И это тоже биологический факт. А счастье – никакой не факт. Это абстрактная выдумка мозга, его хотелка, его фантомная боль.

А все мы, все сколько-то там миллиардов – одинокие, мелкие, незначительные острова. Просто скалистые кусочки суши, омываемые холодными водами, ледяными ветрами продуваемые. И даже пристани деревянной нет у наших берегов. И если случайно к такому острову и подойдет утлая заблудившаяся лодчонка, ее немедленно разобьет о скалы суровое северное море. А знаешь почему она заблудилась? Да потому, что ни на одном из миллиардов этих островов нет маяка. И даже гребаный костер развести не из чего. На островах ничего не растет. И никакими мостами не собрать нас в целое. Мы одни. И выхода нет.

– …

– Еще вопросы?

– Да. Пожалуй последний. Как вас поймали?

– А меня и не поймали. У меня была любимая женщина. Она куда-то пропала. Потом прислала сообщение. Я ей позвонил и сказал, что сожгу все эти мосты к чертям собачьим. Когда все завертелось, она догадалась, что это могу быть я. И позвонила куда следует.

– А что за сообщение?

– Когда я встретила тебя, ты был как остров. И я верила, что смогу стать для тебя материком. Что вместе мы превратимся в одну огромную землю. Но оказалось, что я была всего лишь мостиком. Надеюсь ты смог по нему дойти куда-то, где тебя ждут. Я буду помнить только хорошее. Прощай.

КУДРЯВАЯ

Когда подошла Рая, я доедал завтрак, запивая последние кусочки омлета сладким чаем.

– Вкусно? – хозяйка придорожной таверны «По эту сторону» смотрела вопросительно и добродушно. Открытое улыбчивое лицо румянилось и светилось.

– Отменно. Как и всегда.

– Это хорошо. Для тебя есть работенка.

Рая иногда подкидывала мне пассажиров. Я устало вздохнул.

– Сегодня мой последний день. Не забыла?

– Я все помню. Уходишь на пенсию. Последний клиент – мой тебе подарок. У барной стойки. Видишь какая? Ну, угодила? Скажи, угодила?

Я оценивающе оглядел будущего попутчика. Невысокая женщина выглядела растерянной. Скромное платье в пол, непримечательная черная сумочка в руках. Темные кудрявые волосы, наспех перевязанные бордовой атласной лентой, напоминали маленькие летние смерчи над распаханным полем. Незнакомка смиренно ждала. Ждала моего согласия.

– Идет, – я кивнул, достал из внутреннего кармана флягу и протянул хозяйке. – Бутыль сливовой с собой, и ее до краев наполни.

– Отлично. Сейчас позову.

Рая снова улыбнулась и засеменила к стойке, сказала что-то незнакомке, та в ответ благодарно пожала ей руку и решительно направилась ко мне.

Подошла, тихо поздоровалась и села напротив.

– Мне сказали, вы поможете. Срочно нужно на ту сторону. Вы поможете?

Я наконец смог хорошенько разглядеть ее лицо. Бледная кожа, высокие скулы и точеный подбородок, удивленно приподнятые аккуратные брови, острый, любопытный носик, приятной полноты розовые губы, наивно распахнутые, закрученные вверх ресницы. А под ними темные изумруды глаз. Смотрят на меня. Смотрят насквозь. Упрямо и печально. Теплый молочный, яркий розовый и глубокий зеленый. Цвета ее флага. В уголках рта и глаз украдкой притаились морщинки, еще несмелые, стеснительные. Но очаровательные и загадочные. Я любил тридцатилетних женщин. И эту полюбил. Засмотрелся весь. Забылся почти.

– Вы поможете? – а голос у нее низкий, грудной. Таким нельзя говорить на людях. Только наедине. Когда не стесняешься своих мурашек.

– Плату вперед.

Мне пятьдесят и нужны деньги. Ей тридцать и не нужно уже ничего.

Она послушно полезла в сумку, достала кошелек и нетерпеливо выдернула две бумажки.

Протянула мне через стол. Я взял деньги и коснулся ее длинных ухоженных пальцев. На суставах морщинки. На ногтях бесцветный лак. От прикосновений тепло.

– Вы идите на парковку. Там моя развалюха. Темно-серый джип в ржавых яблоках. Ждите, я скоро.

– Хорошо. Только вы пожалуйста… мне срочно.

– Скоро я. Сказал же. Вас как зовут?

– Аня.

– Аня, на ту сторону нельзя опоздать. Будем вовремя.

Я прошел в туалет и уставился в зеркало. Обветренное, загорелое лицо и воспаленные глаза в красных прожилках. В волосах и недельной щетине серебрится седина. Последняя поездка и баста. Открыл воду и умыл лицо, смочил шею. Прохлада отвлекла.

Я забрал у Раи флягу и бутылку настойки. На улице ждала дорога. На улице ждала Аня. Обе – женщины. Первая постоянная, вторая преходящая.

Мы ехали молча. Очень долго. К обеду осеннее небо затянули низкие тучи. В приоткрытое окно врывался свежий предгрозовой воздух. Он ерошил кудрявую копну Аниных волос, а неяркое солнце золотило ее кожу. В его приглушенном сиянии я отчетливо видел мягкие персиковые волоски. Перед той стороной люди становятся собой. Красивыми и настоящими. Аня поежилась, ее смущал пристальный взгляд моих усталых глаз. Я достал флягу, отвинтил одной рукой крышку и сделал добрый жадный глоток. Крепкая настойка желтых слив мягко дернула горло и просочилась во все клеточки тела. Жидкий концентрат солнца.

– Выпей, – я протянул женщине флягу.

Она повернула ко мне лицо, и только сейчас я заметил застывшую в изумрудах блестящую слюду слез.

– Лекарство от тоски и печали, – мягко, но настойчиво я вложил в ее руки пузатую емкость.

Аня сделала осторожный глоток. Задумалась на мгновение, прислушиваясь к ощущениям и снова приложилась к горлышку, но уже охотнее.

– Другое дело, – я одобряюще улыбнулся и достал сигареты. Аня жестом попросила одну для себя.

Мы закурили. Мотор привычно урчал, шины привычно шелестели. Привычная дорога вела нас вперед. Журавлиный клин, почти касаясь кромки облаков, летел куда-то по своим журавлиным делам.

– Тоже ищут другую сторону, – будто прочитав мои мысли, сказала Аня.

Я снова внимательно на нее посмотрел. Обычная женщина. Я склонен преувеличивать. Склонен влюбляться в работу.

– На той стороне есть двойник нашей таверны. Один в один. Знаешь, как называется? – мне не хотелось снова молчать. И отпускать ее не хотелось. Вдруг и она полюбит. Передумает. Останется.

– Хм… «По ту сторону»?

– А вот и нет. Так же как и наша. Ведь для них их собственная сторона «эта», а наша «та». Понимаешь?

– Очень остроумно.

Аня отвернулась к окну. Я обругал себя последними словами, ударил по козырьку, поймал, вывалившийся эмпэтришный диск и включил музыку. Марк Нопфлер затянул «You and your friend». Я закурил, и салон наполнился густым сизым дымом, густой сизой музыкой и нашим необязательным молчанием. Я подпевал про себя. Аня слегка покачивала головой в такт гитаре. Мы ехали пустынной дорогой туда, где меньше всего хотели оказаться.

Медленно опускались сумерки, накрывая чернильной ватой расцвеченные осенью деревья, приглушая мягкими берушами дорожные звуки. Начался дождик. Мелкий, грибной.

Вскоре свет фар отразился от указателя «Ясашная ташла». Я свернул на проселочную, ухабистую дорогу. Аня встрепенулась и тревожно спросила:

– Куда это мы?

– У меня домик здесь. В деревне. Заночуем, а завтра до десяти утра уже будешь на месте. По темноте не вожу никого на ту сторону.

Кудрявая внимательно на меня посмотрела. И совершенно неожиданно улыбнулась. На мгновение сумерки отступили, и снова стало светло. Я что-то промямлил и свернул на нужную улочку.

Мы сидели за старым круглым столом. Белая скатерть спорила с Аниной кожей. Проигрывала конечно. С появлением женщины в доме стало теплее. Но я не обманывался. Утром хибара снова остынет. Так бывало всегда. Огонь сменялся холодом. Встреча – разлукой. Жизнь – смертью.

Я наливал сливовую в рюмки. Подкладывал в тарелки круглую молодую картошку в укропе.

Потрошил на доске селедку. Аня за мной следила. Очень пристально, любознательно. Думала что-то там, у себя в кудрявой голове.

Мы ели и пили, смотрели друг другу в глаза. Улыбались радостно, но чаще просто молчали. Я знал, что ни скажи в такой вечер – все выйдет глупо и пошло.

Ближе к полуночи легли спать. Она на кровати, а я рядом, на полу. Она на перине, я на груде старых одеял.

– Доброй нам ночи!

– Доброй!

Аня пришла ко мне под утро.

– Ты только не прогоняй. Я ведь еще я. Еще не исчезла. Дорога не пройдена до конца.

Она села на меня сверху и медленно двигалась. Желтая луна сквозь окно выкрасила ее грудь нереальным цветом. Острые соски указывали верный путь. Компас, за которым хотелось идти. Аня негромко стонала. Этим последним сексом она утверждала жизнь и ставила в ней точку. Мы кончили, а рассвет наступил. Кудрявая голова уснула на моей груди. Острый носик безмятежно сопел.

Я выждал с полчасика, аккуратно встал, оделся и вышел во двор. В сарае на ощупь нашел лопату и отправился в сад.

Вырыл могилу под красивым раскидистым каштаном и вернулся в дом.

Утром распогодилось и к мосту на ту сторону мы подъехали под ярким сентябрьским солнцем. Аня щурилась и довольно улыбалась. Я, напротив, хмурился и злился.

– Ты готова? По мосту нужно пройти пешком. Одной.

– Готова, шеф!

– Хорошо. Иди.

– А ты что, даже не выйдешь из машины?

Я не хотел прощаться. Но не мог противиться ее взгляду. Не мог противиться памяти о прошедшей ночи.

Она обвила мою шею руками. Погладила ладонью щетину и запечатала ярко-розовым поцелуем свое присутствие в моей жизни. Хорошая и смешная.

Туман, поднимавшийся над рекой, окутал белесой пеленой мост. Аня, дойдя до середины, обернулась. Посмотрела на меня и громко крикнула:

– Я передумала. Хочу остаться с тобой!

Я рванулся к мосту, но тугая невидимая мембрана отпружинила меня обратно. Я мячиком отлетел к машине. Нет мне дороги. Нет.

Аня испуганно вскрикнула. Но и ее крик, и ее саму поглотил туман. Не отпускающий никого, безмолвный и равнодушный.

Я сел за руль и двинулся в обратный путь. Там, дома, на груде старых одеял меня ждало тело Ани. Я похороню его под каштаном.

1, 2, 3

1

– Хочешь, я расскажу тебе, что случилось в этот же день много лет назад?

Мир вокруг молчал. Погребенный в снежную тишину, он, словно облитый акварелью, отдавал в синеву. В неверном матовом свете спелой луны все казалось красивым. Деревья, склонившие ветви под зимним долгом, защищали нас от городской суеты. В парке было спокойно и безлюдно. Мы лежали на ледяном покрывале пруда и пялились в небо. Безоблачное вечернее небо большого города.

– Расскажи, – не отрываясь от звезд, попросил я.

Задувавший днем ветер стих. Легкий мороз совсем не беспокоил, только чуть холодил дыхание. Два облачка пара поднимались над нами и незаметно таяли, наполняя воздух теплом человеческих тел. Мечтающих и любящих. Наверное, мы были счастливы. Но наше счастье удило зеркальных карпов и радужную форель в лунном кратере. Далеко. Сколько ни всматривайся – отсюда не разглядеть.

– В этот день Говард Картер спустился в погребальную камеру фараона Тутанхамона. До него больше трех тысяч лет никто не навещал покойника. Правда, здорово?

Я взял ее за руку.

– Правда.

Нежданное, но давно желанное спокойствие накрыло нас обоих. Свежий февраль обещал скорую весну. Но мы никуда не спешили. Все было здесь. Все, что нужно.

– А как они праздновали?

Она села и внимательно посмотрела на меня, словно увидела что-то для себя новое. Третий глаз или небольшие авантюрные рожки.

– Смешной ты! Они, конечно же, танцевали. Ламбаду, я думаю. Да. Именно так. Пили ром, курили гашиш и танцевали ламбаду. По-другому такую находку отмечать нельзя. Я бы обязательно пила, курила и танцевала.

– Хм, – только и сказал я.

– Хм-хм-хм, – передразнило смешливое эхо и вновь улеглось. На этот раз, устроив свою бедовую голову на моем плече.

По небу, привлекая к себе внимание, яркой дифракционной точкой проплыл спутник. Ему высоко и холодно, но и он исполняет свое предназначение. Навигационное или военное, телекоммуникационное или астрофизическое. Работает на хозяина.

В детстве такие огоньки я принимал за корабли пришельцев. Реальность всегда хуже вымысла. Паршивей самой паршивой иллюзии. Но с иллюзией долго не проживешь.

– А знаешь, мы ведь совсем как Клементина и Джоэл. Ты только не вздумай меня забывать. Никогда, понял?

Я отодвинул манжету куртки и посмотрел на часы.

– Осталось двадцать минут, – я звонко чмокнул кончик ее носа.

– Успеем, – беспечно сказала и неожиданно набросилась на меня, – сыграем напоследок в крокодила! Чур ты жертва!

Добрых десять минут мы пыхтели и шуршали пуховиками. Она пыталась меня «съесть», а я, изображая неопытную антилопу, вырваться. Дело закончилось победным крокодильим ревом и радостными визгами.

Отдышавшись, она ткнула длинным пальцем в небо и уверенно заявила:

– Малоизвестное в академических кругах созвездие «Уличный кот».

– А почему уличный? – вставая и отряхиваясь, спросил я.

– Потому. Все домашние в это время уже мурлыкают на коленках хозяев. А этот, ишь, хвост трубой и гуляет с медведицей и бобром.

– Хм, – сказал я.

– Хм-хм-хм, – ответило эхо.

Такие дела.

Из парка мы вышли на широкую оживленную улицу. В отдохнувшие глаза тут же ударили навязчивые огни, неестественные и пошлые. Шумный город доживал день.

По подземному переходу перебрались на ту сторону улицы. В его гулкой пустоте я успел подумать о том, что в этот же день, много лет назад у Хемингуэя родилась внучка. Девочку назвали Марго. А спустя сорок два года, не дожив одного дня до годовщины самоубийства деда, она приняла смертельную дозу фенобарбитала. С тех пор ей тоже высоко и холодно. И свободно.

Мы стояли перед автоматической стеклянной дверью зеленого банка. До закрытия отделения оставался час.

Взявшись за руки, смело шагнули внутрь, одновременно выдергивая из-за пояса пистолеты. Не сговариваясь, потянули за спусковые крючки. Грохнули выстрелы.

– Лицом в пол, ублюдки, мать вашу, если жизнь дорога!

2

– Хочешь, я расскажу тебе, что случилось в этот же день много лет назад?

Двое суток мы прожили в палатке на вершине этой поросшей соснами каменистой горы. Вокруг, меж хвойных деревьев, тут и там виднелись скалистые выступы, горы поменьше, распады огромных валунов. Они таили в себе небольшие живописные пещеры и звонкие чистые водопады.

Вчера, изодрав в кровь колени и ладони, мы вдоволь прогулялись по окрестностям. Если везло, с одной скалы на другую, перебирались по поваленным серым стволам старых сосен. Но чаще приходилось спускаться вниз, в заросшие густым кустарником узкие расщелины. Скалы были древними корнями некогда величественной горной страны. Миллионы лет стерли их в пыль, оставив после себя лишь скромные надгробия. Исследовав все вокруг, усталые, но счастливые, мы вернулись на свою стоянку. Поужинали скромно, немного выпили и ушли в палатку.

А сегодня в полдень наше приключение заканчивалось. Но вещи мы не собирали. В том больше не было нужды.

– Расскажи, – я смотрел как летнее солнце разбивается вдребезги, просачиваясь сквозь веер тысяч сосновых иголок. Как оно нетерпеливо отдает земле все, что не успело отдать до сих пор.

За это время мы съели шесть банок сардин в масле, килограмм макарон, булку белого хлеба и дюжину сосисок. Выпили бутылку сухого белого вина и пол бутылки коньяка. Сожгли два мешка древесного угля и три литра керосина. Истратили пятнадцать батареек и упаковку противокомариных вонючек. Один раз занимались любовью. Последний раз. Я входил в нее вдумчиво и неспешно, а она целовала мои глаза. И тихим шепотом повторяла – «Ты только не уходи».

– Сегодня день рождения миссии «Союз – Аполлон». Вот же времена были, – она цокнула языком, подтверждая значимость стыковки двух кораблей. – А ты в детстве мечтал стать космонавтом?

– Я и сейчас мечтаю. Взял бы тебя в охапку и умчался подальше от этой планеты.

– Меня не пустят. На таких мелких скафандры не шьют.

– Хм, – сказал я.

– Вот тебе и хм, – сказала она и снова цокнула языком.

Солнце карабкалось к зениту. Оно уже почти совершило победное восхождение. Оставался последний рывок. А значит, и нам оставалось недолго. Но всегда ли финал – победа? Я сомневался. А солнцу было плевать.

– Пойдем в зрительный зал. Захвати коньяк.

Я взял с импровизированного стола бутылку, и мы пошли. Вчера вечером наткнулись на прекрасную каменную площадку. С нее открывался потрясающий вид на восток. Там все для нас и закончится.

Я расстелил на краю плоской гранитной глыбы припасенный плед. Мы уселись и свесили ноги с обрыва. Легкий уютный ветерок сдувал с наших лиц июльский зной. Было хорошо и покойно. Как никогда.

– Смотри, что тут у меня!

Я нехотя поднялся и обошел девушку. Присел и вгляделся. Рядом с ней, у обреза пледа красовалась аккуратно вырезанная надпись – «ГН + ПБ =».

– Как ты думаешь, что это значит?

– А по-моему, все очевидно. Какой-то Гена и какая-то Полина заявили о своих чувствах. Обычное дело.

– Или Галя и Петя. Но что-то им помешало. Чему равна сумма их инициалов, мы так и не узнаем.

– Мы уже знаем. Она равна пустоте.

– А если они любили, и просто нож затупился? Или дождик не дал закончить. Чегой-то сразу пустоте?

– А если любили, то тем более. Нужно было закончить. Любыми способами. Несмотря ни на что.

– Ой! Ой, началось!

Мы чуть не пропустили самое важное.

Небо потемнело и резко, как по команде, зарядил ливень. Раздался грозовой треск, а за ним сокрушительный нарастающий вой. Потемневшее небо заполыхало рыжими всполохами. Такими Айвазовский писал грозу над беснующимся морем.

– Он идет! Он идет! – закричала, силясь одолеть небесный грохот, и вцепилась в меня.

Обняла, прижавшись дрожащим мокрым телом. Гранит под нами вибрировал. А я вспомнил, что в этот же день родился Жорж Леметр. Именно в его гениальную голову пришла идея теории Большого взрыва. А теперь взрыв ожидал нашу планету. Последний взрыв.

Символично, что исполинская космическая глыба носила имя Леметра. Он подарил человечеству причину зарождения всего, и он же стал причиной его гибели.

Ливень не ослабевал. Вой нарастал. Заложило уши. Мы больше не слышали друг друга, а только теснее прижавшись, восхищенно ждали конца.