Текст книги "Писатель"

Нет большего экстаза,

Увидеть там парнишку.

В реальности мешает дурость,

И человеческая подлость.

А в творчестве ликует мудрость,

На нет исходит гордость.

В беспамятстве герой живёт,

Работает прислугой людям.

Он спину на кого-то гнёт,

Подносит чай на блюде.

Но как-то раз, он свет увидит,

Немой, и очень слабый блик.

Поймёт, что жизнь свою он ненавидит,

Не просто это будет бзик.

Он осознает, что другой,

В какой-то жизни, но не в этой.

Искать он будет путь иной,

Во мраке, и в истоках света.

Потом, он вспомнит сына,

Мальца, которого растил.

Сравнит, что ум не больше дрына,

Он так легко всё упустил.

У Саши схожая дилемма,

Он между двух миров залип.

Возможно, и обычная проблема,

Но кажется, что он один так влип.

Живёт у бездны на краю,

А там, за горизонтом человечество.

Они все, будто бы в раю,

Икона их – отечество.

Но так у всех, всем жизнь, как сон,

А за его пределами, как будто истина.

Всем людям низенький поклон,

За их обман себя, навечно, видимо.

Писатель думал, что его проблема,

Покруче, чем у книжного героя.

Но одинакова везде система,

У разума частиц, жужжащего, у роя.

Все ищут сыновей, и слёзы льют,

Те рядом, хоть рукой подай.

Одни в петлю, другие пьют,

Тут третий зарычал, четвёртый не рыдай.

Глупцы! Всего-то нужно рядом быть,

И не придумывать проблемы.

Неинтересно по течению проплыть,

Всем хочется в обход построить схемы.

Короче, в книге разворот сюжета,

Герой включает мозг, проснувшись.

Он вылезает из штанов с вельвета,

И начинает тыкать ум, уткнувшись.

Жизнь человека, словно календарь,

Работа на кого-то до мозолей,

Души хватает на простой фонарь,

На выходной, поспать, нет больше воли.

Шалаш с названием: «Жильё»,

Практически, под всю зарплату.

Клещи в подъезде, да саньё,

Есть радость, боги в сон создали плату.

Тот самый чип, что запускает день,

Когда пред ним совсем уж надоел.

В одноповторность дарит сил на лень,

Есть то, что каждый день он ел.

Работа, дом – сарай, сон и еда,

Труд, в шалаше, и обнуление.

Сработал чип… по-новому тогда,

Как баг, – герой игры и обновление.

Чувак прикинул, что он был иным,

Была семья, и сына даже целовал.

Он был ему безмерным и родным…

Как он подобный круг порвал?

– Да, как и все! – Сам автор отвечает,

Он всем писателям пример.

Ведь в книге с жизни нагло подмечает,

Фантазии немного, из тех и этих сфер. —

Все вдруг головушку вздымают,

Очнувшись, видят, не они сейчас.

И светло так всю ясность понимают,

Что пролетел их «Человека час»!

Они ушли от юности своей,

От мечт и всех земных стремлений.

И вдруг в душе… в твоей… или в твоей,

Они – есть плод больших сомнений.

Герой увидел всю ловушку разума,

Тот милый сверху, но капкан внутри.

Так подарил он фразу нам:

«Мы лишь на теле космоса угри!»

Да, вот так просто и наивно,

Взял человек, и позабыл о прошлом.

Он ест, работает и мыслит примитивно,

Глотает боль и то, что тошно.

Когда он осознал, начнётся поиск,

Себя, мечты, и сына же, конечно.

Он созовёт извилин батарей и войск, —

Неосязаемой инфы, что слышится потешно.

Смешно, ведь мозг – как тело, просто мясо,

И сердце – мышца для прогона дней.

Как в вере, типа, для чего-то ряса,

А в двигателе мощность из коней.

А всё намного проще, – математика:

Плюс, минус, ноль и единица.

Движение – хаос, вечность – статика, —

Самопознание, а не больница!

Тем временем, наш Саша так завидует,

Что тот герой, которого он выдумал.

Как гончий пёс свою идею вдаль преследует,

Найти себя и сына. Мозг, как идол ран.

И всем понятно, что не сдвинется он с места,

А будет в вечность книги лишь строчить.

Как с ранних лет та нерабочая невеста,

Что мужу карандаш его решила заточить.

По книге, сцены очень быстрые,

Жизнь не сравнится с этой сказкой.

Но видеть могут глазки чистые,

Что время в жизни маслит лаской. —

Оно заметно, если на него смотреть,

Считать, ждать, и побыстрей листать.

Хотя, всегда оно поныне – впредь,

Ему стоять одно, что и летать.

И так устроено, лишь для пути,

Хотя бы мига человечества.

Нет счёта, не войти, и не уйти,

Начала нет, и нет пророчества.

Герой поймёт, что очень рядом он,

И все ему, что бесконечно дороги.

И только в голове его кордон,

Лишь зуд в башке кидает мусор под ноги.

Он сына обретёт в себе,

В буквальном – переносном смысле.

Загадку разгадает о судьбе,

И все вопросы, что повисли.

Хоть тут наш Саша всё осмыслит,

Поймёт, что пишет вечный сказ.

Останется внутри, что якобы на вылет,

А жить, как выдумать рассказ.

Не зря, все люди связаны, как нити,

Тем более, что сын с отцом.

Они единство в разности, как литий,

Две категории одним борцом.

Герой нашёл, и сына, и себя,

Или двоих в одном. Хотя, кого искать?

И всё закончилось любя,

Не нужно большего впускать.

Ан нет… писатель пишет продолжение,

Он вновь старается найти внутри-снаружи.

Ей-богу, чёрта наложение,

Как голышом, причём, на стуже.

Вторую часть он написал,

Понятно, очень любит мальчика.

Но, как он это время зависал,

Не знает разум дальше пальчика.

Он, словно отошёл от тела,

Писал, как зомби ради плоти.

Не чувствуя, системно, даже смело,

Хоть волки рядом грозно войте.

Прошёл период, и затишье,

Бывает, если пик души задел.

Как торт под одинокой вишней, —

Опустошённым быть удел.

Как объяснить простому люду,

Которому не хочется творить бесплатно?

Прибегну к этому этюду,

Поймёте, или нет, превратно.

Купили вы машину новую,

А до покупки слюни брызгали.

И разрывали голову лиловую,

Хотели… представляли издали.

Прошли мученья накопления,

Невзгоды, трудная работа.

Достигли пика избавленья,

Явилась на покупку квота.

Настал тот день, когда сияет

Лицо за лобовым стеклом.

Любовь все чувства созидает…

Но близок вечный перелом!

Машина куплена, исполнилась мечта.

И наступает пустошь в голове.

Ещё пока любуются глаза, уста,

Но подбираются к вдове.

К той женщине, что через время,

Затихнет в горе и печали.

Она испепелила это бремя,

Ей мысли: «Хватит», – прокричали.

Так вот…

И покатавшись на машине,

Она не новая уже.

Случился сбой в разумной шине,

Пора давать ей новое драже. —

Мечту, как новое авто,

Иль дом, а может, и квартиру.

Материально? Тут аналогия, зато,

Как автор подарил творенье миру.

Он часть вторую написал,

Но только кратко испытал он счастье.

Как в пропасть мозг его свисал,

Вогнав в тревогу и ненастье.

– Пора! – Он говорит себе. —

Я должен новое придумать!

Фантазию я мир явлю тебе,

Пойду я в комнату тихонько думать.

Санёк, он классный человек,

Хоть нищий, и совсем он одинок.

Но думать не пришлось аж целый век,

Секунда – вдохновению в нём срок!

Решает написать он книгу,

О том, как человек пристрастен.

Как он подвластен мигу,

В котором разум так прекрасен.

То пагубно, то плохо, то привычка,

Имен полно у этой сладости.

Но в сером быте, как отмычка,

Из комнаты, где гадости.

Одни страдают от еды,

Другие, от вина и дыма.

Есть и из химии сады,

Но не всегда всё в роли дрына.

Вначале весело, приятно, хорошо,

И в вакууме таится забытье.

Приятный приз, кому нашёл,

Луч света в пагубном нытье. —

В быту, в системе рабского начала,

В моменте, о котором не спросили.

Судьба так гордо прокричала,

Туда-сюда её носили.

Герой обычный пьяница,

Он наркоман -гуляка.

Его конец, как задница,

Судьба: злодейка – бяка.

В его чип вшит мешок,

Из страсти и пороков.

Хоть с виду он лошок,

Внутри есть долгая дорога.

Она венчается успехом,

Не ведая судьбу со смертью.

Жизнь – смерть: вопрос со смехом,

Хоть верьте, хоть не верьте.

Ну, в общем, всё банально,

Но только лишь, не думая.

Вчитаться, всё астрально,

Самокопаться – штука умная.

Но точно не для быта,

Не для людей из муравейника.

Хотя там истина зарыта,

Не видно дальше им ошейника.

Обычный человек спивается,

И скатывает жизнь в кювет.

Не просто так он надирается,

Не зря там с дьяволом обет.

Он, вдруг, увидел правду,

И стены дома, как и есть.

Как будто говорит он заду:

«Нашёл я, что поесть». —

Познал одноповторность,

И роль свою, как байта.

Так и обрёл он склонность,

Дурмана, космоса, лайта.

Как будто испугался вечности,

Решил с собой покончить.

Хотелось быстротечности,

Но извращенцу дай лишь кончить.

Порок сей околдует,

Заставит повторять.

Так сущность и надует,

Мозг хламом засорять.

Простым, понятным словом,

Он докопался до бессмертия.

Но не похвастался уловом,

Сбежав на поезд: «Смерть и Я».

Он понял, что есть вечность,

И роль людскую там.

Их мысли, как беспечность, —

Творишь судьбу ты сам.

А в вечности поток. —

Из цифр речка,

Для высшего глоток,

Для человека гречка.

Один всё выпил, осознал,

Творит и новое куёт.

Другой, как будто бы узнал,

Но только лишь жуёт.

А Саша был наш недотрога,

К еде он равнодушен, вплоть.

Тут аналогии немного,

Он ненавидел с детства плоть.

Не пил, не жрал наркотики,

Не спал до часу дня.

Из трупов он не строил бортики,

Он жил мечтой, лишь только для.

Но, вот оказия какая,

Героя выдумал пройдоху.

Писатель пишет, лично потакая,

Любуясь в строках аху-оху. —

Он пишет о себе родимом,

Мир проецируя на сердце.

Хотя, копируя за мимом,

Что обожрался диким перцем.

Всё личное – потуги мира,

Своё – такое же, как и у всех.

Всё окружение – задира,

Ты непохож на этих… тех?

Поэтому, и трезвенник с рождения,

Себя он чувствует, как пьяница.

Включая, томность наваждения,

Под логом: «Вечер, пятница!»

Похмелье знает, кто не пил,

Дурман почувствует, кто не курил.

У трудоголика нет сил,

А раздражение у тех, кто и не брил.

Вот Саша и затронул эту тему,

Он жил, да и вращался в этом.

Не зная изнутри проблему,

Он был всегда inclusive летом.

А что герой? А что с ним станет…

Посмотрит фильмы смертоносные,

Пропьётся, выспится и встанет,

И бросит черни вредоносные.

Как будто осознает вечность,

Познает, что она трезва.

А смерть – подруга быстротечность,

Тут вывод просится на раз и два.

Писатель знал весь алгоритм,

Не получив весь горький опыт.

Но творческий и одинокий ритм,

Раскрыл сей философский ропот.

И книга, словно зеркало кривое,

Ту сторону явила на ладони.

Не стало имя мировое,

Но на коня сел автор с пони.

Подкованность давала практику,

Без практики в реальности.

Он виртуально выбрал тактику,

Миры ваять на самопальности.

О, книга сложной получилась,

И Саша проживал, когда писал.

И многое в тот миг случилось,

Как алкоголик он устал.

Устал писать, быть одиноким,

Возненавидел стол и стул.

Но, это данность быть высоким,

Он тащит сказы, будто мул.

Герой пришёл в себя,

Он отрезвел в конец.

Покинул мир любя,

Теперь он к вечности истец.

За круг без старта и итога,

За смерть, которая абстрактна.

За ложь про дьявола и бога,

И за судьбу, что безвозвратна.

Попал в воронку кинофильма,

Сценарий разный, а финал один.

Но огорчился он не сильно,

Понятно, это только скин. —

Простое дополнение,

Как функция открытых глаз.

Представьте… Вечно озарение…

Без отдыха немой экстаз.

И не закрыть те очи,

Не умереть и не уснуть.

Любые дни, любые ночи,

В глубины вечные тонуть.

Тут каждый вновь запьёт,

Запросит сон и смерть.

И яда разуму плеснёт,

Стерев свой ум, поныне, впредь!

Случилось так, что Саша ужаснулся,

Полез в глубины и леща отведал.

Он так в себя, и с книгой окунулся,

Что потерял реальность, и не ведал.

Не знал, ведь можно там остаться,

В своих фантазиях о вечном.

Но, как уйти и не прибраться, —

Не попрощаться в очень личном.

С семьёй, друзьями, творчеством,

Хотя он с первыми и не встречался.

Но он скреплён, и телом, да и отчеством,

Не будет так: раз-два, умчался…

А переход – в реальности, есть смерть,

Той личности, что кожей нарастала.

Тотально, стёртость ныне – впредь,

Была судьба, и вот её не стало.

Конечно, есть, уходят молча,

Тихонько, никого и не тревожа.

Но не живёт так стая волчья,

С людьми их различает только рожа.

А Саша был из плоти с кровью,

Как пёс, что по земле скитался.

Он творчество взорвал своею болью,

Поэтому, не умер он, а он остался.

– Писать я должен дальше! —

От страха к вечности сказал. —

Пусть все слова не больше фальши,

И я так много в пустоту отдал.

Но здесь, хотя бы есть система,

Тот якорь, что цепляет нас.

А вот болтаться в хаосе – проблема, —

Взрывной без запаха и цвета газ.

И вечность – это хаос без вокзала,

Без пристани и города с селом.

Там времени безмерно мало,

Его там нет! Оно, как жало.

Как пика, зуда и пророчества,

Там много – это мало,

Безродность там, без имени и отчества.

Увидел Саша, что такое вечность,

И книга в этом помогла.

Ведь человек не видит бесконечность,

В людских глазах она, как мгла.

Большая бочка с дном вначале,

Началом в самом дне.

Как водка в истинном бокале, —

Кончается лишь в страшном сне.

Словами по-другому, для понятия,

Нет в вечности начала и конца.

Там есть лишь тишины объятия,

Там главный вход всегда с торца!

Решил писатель дальше продолжать,

Но новый сказ, оставив вечное.

Не будет больше он лажать…

Придумав что-то быстротечное.

Получится? Не будем торопиться,

Пусть пишет, путь опровергая.

И знание должно явиться,

Что быстро… что вечно… всё слагая!

Его творение, как новое,

Пришло на ум, когда завис.

Нет, оно было уж готовое,

Пока ум в прежнем не закис.

И после ступора от вечного,

Он начал эпопею по наукам.

Сперва, набросок из беспечного,

А дальше, воля и рукам.

Когда-то он психологом бывал,

Учился, практику имел.

Он много личностей знавал,

Поэтому, писатель оказался смел.

Но только… более понятным языком,

Не для учёных, для народа.

Побыть хотелось эзотериком,

Из точности до небосвода.

Ведь вечность он писал из личного,

Включив науку: «Психологию».

Что было очень нетипично,

Уж проще ведать аналогию.

Я поясню, кто так не понял,

Психолог, он болтун с науки.

Себя за разум нежно обнял,

И пациент замёрз от скуки.

А эзотерик – говорун глазами,

Являет деревенским языком.

Он обнимает люд словами,

Не обзывает в скобках дураком.

Наркотики, вино и психология,

Система, когнитивный вздор,

Война, валюта, урология, —

Одна изба, за ней забор.

Вода, немного фруктов, солнце,

Мелодия души, стихотворение,

Дверь в поле, в сад оконце, —

Как банка… в ней варенье.

Так Саша понимал науку,

Которую слагали за протест.

Но, кто умён, набил в ней руку,

Ведь эзотерика, как тест. —

Опросник для того, кто стал никем,

И хочет изменить, что не меняется.

Не убежит он от проблем,

Он осознает: их он не стесняется.

Вот на второй главе…

Пришлось всё исправлять.

Опять пришёл к вдове,

Что хоронила мать:

Печаль, разлука, ненависть,

Опустошённость, безразличие.

По будке, словно преданность, —

Тоски одной наличие.

А он хотел науку для себя,

Для смеха, счастья, нежности.

Отдаться личному любя,

Раскрыть глаза безбрежности.

Да подарить всё голубому шару,

И о таинственном поведать.

Пусть радуются люди дару,

Бесплатно им б обедать.

Немного отдохнул спокойно,

Все мысли отпустил.

Прилично и достойно,

И змея внутрь не пустил.

Киношки, сладости и гости,

Он посетил родителей.

– Вот это да, так новости! —

Встречали повелители.

Нет, я шучу, простые люди,

Те старички, что жизнь отдали.

Носили сладости на блюде,

И вечно в гости рьяно ждали.

А он, как все… всегда был занят,

То планы высшие, то революция.

Не ведал, что людей так ранят,

Он думал… так… поллюция…

О, да. Таков мир творчества,

Там пишут о верховном чувстве!

Но авторы полны лишь для пророчества,

Они живые лишь в искусстве.

А в жизни, как пустые,

Без чувств и сострадания.

Претят им нежности густые,

И все любовные старания.

Иное видение, как аналитика,

То цифры, то расчёты,

Сплошная математика,

Падения и взлёты.

Не зря они придумали науку!

Да, да, фантазия – есть правда!

Как будто, распыляя скуку,

В конце прогресс – награда.

Так вот, наш Саша господин,

Почтил присутствием родителей.

Секрет был здесь всего один,

Секрет из всех обителей:

Родные – дар единства,

Ближайшая цепочка ДНК.

Без лицемерия и свинства, —

Но очень шаткая строка.

Как зеркало родители,

В них видишь отражение.

Они по серверу водители,

А дети – курс вождения.

А по-простому, он пришёл домой,

Где мама, папа и добро.

Где можно быть самим собой,

Там нет копаний, чьё ребро:

Откуда все, как появились,

Рыть глубже, до познания.

Родители расскажут, как влюбились,

Как чадо родилось, откуда знания…

– Привет, родной! – Мать говорит. —

Давно тебя не видно. Жаль.

Печаль в глазах её свербит,

И утопает томно даль.

Так говорят родители всегда,

И детям тем, что рядом обитают.

Их жизнь, как год за два,

Они лишь день за днём свой знают.

И помнят прошлое, о нём и сказ,

Как будто настоящее пустое.

Хотя, на завтра есть наказ:

«Ты ешь сынок, да всё густое!»

Сын не ответил, только улыбнулся,

И обнял маму, как и прежде.

Он словно в детство окунулся,

Вернулся к дальней… той надежде.

Отец всегда смотрел украдкой,

Там, в стороне обычной и немой.

Как и у мамы, жизнь была не сладкой,

Но это люди, жизнь всегда была такой.

И папа не ронял слова,

Он молча продолжал шагать.

Не в мыслях о высоком тлела голова,

Не мог он в виртуальности лагать.

Работал он, и приносил добычу,

По правилам бумажки собирал.

Для сына, он сгребает кучу,

Но бог ему так жить давал.

Бог, церковь, президент, врачи,

Все те, кто строят для рабочих.

Они, как стая птиц, – грачи,

Им показали блеск, за, между прочим.

Те увидали, и скорей в нору,

Молится на красу из мозга.

Хотя, что злато, что кору,

Полезно-не полезно, броско и неброско. —

Иметь, владеть, оберегать,

Передавать и продавать.

Так можно многое слагать,

Пора отцу Санька хоть слово дать.

– Привет, сынок! – Отец сказал,

Не открывая вслух и рта.

Он видом всем поклон давал,

Не милость, нет, не простота.

Отец любовь так говорил,

Ему так роль вписали предки.

Он крем не мазал, грудь не брил,

Он, как бы… собирал в пещеру ветки…

– Привет, мой папа! – Сын ответил,

И тоже молча, по традиции.

Он ведал, это чудо, – папа встретил,

В своей привычной юрисдикции.

И обнялись мужи, как в старину,

Так крепко, что аж кожа затрещала.

Была любовь у них ведь на кону,

Она им нежность в силе завещала.

– Ну хватит тут томиться! —

Мать голос подала. —

Ему теперь в тебе вариться?

Я сыну тортик испекла!

Расхохоталась вся семья,

И слёзы потекли внутри.

Ждала их в кухоньки скамья,

Конечно Сашу, от заката до зари.

Ох, эта кухня… всё на ней вертелось,

Для староверов, как мирок.

Там так посплетничать хотелось,

Как будто ты в слова игрок.

А запах… м-м-м, такое наваждение,

Там мама за работника была.

Казалось, там её рождение,

На кухне по течению плыла.

Да, ароматы опьяняли,

Манили и казались сочными.

И в голове менялись все изъяны, —

О пране мысли становились срочными.

Потом воздушной дымкой исчезали,

Как зайцы трусы убегали прочь.

Эстеты там тарелки с вилками лизали,

Как кот сметану, прям точь-в-точь.

Семья – традиции и счастье,

В семье нет места эзотерике.

А кухня, как забор от скуки и ненастья,

Смеётся там любой, и кто в истерике.

Расположились, папа во главе,

Мать у плиты, а сын напротив.

И только радость в голове,

Никто слезам от счастья и не против.

Стол был накрыт, давно, конечно,

Ведь сына чувствовали, ждали.

Ох, эти праздники… потешно,

Они на сборы вечность дали.

Как новый год и день рождения,

Когда до праздника, что ураган. —

От предвкушения и вожделения,

Тела с готовкой бьются на таран.

По центру курочка с духовки,

Полита жиром с чесноком.

Сын задышал без остановки,

Он был фруктовым дохляком.

А тут такое, чудо вкусов,

И видов прелесть карусель!

Сейчас начнутся тысячи укусов,

За горизонт фруктовый весь кисель.

Сегодня можно, сын у мамы,

Оставить нужно мысли за порогом.

Сей резонанс получше гаммы,

Ворот здесь нет, не биться рогом.

Ест сын, и ест отец,

Мать смотрит без дыхания.

Она, как опытный борец,

Толк знает в расстоянии.

Любуется, что скажешь,

Приятно встретить, накормить.

Такого в сказках не покажешь,

Здесь нужно истинно любить.

Не той любовью, что за дело,

За золото и за еду.

Любовью преданно и смело,

Что кровью вписана в роду.

Немного животы набили,

Пора послушать про былое.

Не зря же червячка убили,

Есть, говорить, и всё такое.

Отец молчит, на рюмку смотрит,

Мать про дела свои твердит.

Идиллию такую сын не портит,

От интереса глаз горит.

А, как иначе, тут порядки,

Не интересно, слушай всё равно.

Про старость, хворь и грядки,

Про то, что было так давно.

Зачтётся, слушатель в почёте,

Цена такая у родителей.

Пусть мысли, как в полёте,

Пусть там и будут, как вредители.

– Чего молчишь? —

Отцу мать говорит. —

Лишь ешь, сопишь,

Хоть благо, за столом, и не пердит.

Таков обычный диалог,

У них свои причины так общаться.

Уже завял обычный слог,

За много лет, наоборот вращаться.

– Ну поддержи ты диалог! —

У мамы завелась царица.

На сына глядя… эпилог:

Она ведь в прайде львица.

По гороскопу, по призванию,

По сути жизни, и в быту.

Но близким… нет, не в наказание,

Так подстегнёт их в высоту. —

Не даст скучать, придаст запала,

Как мотиватор женщина мужчинам.

А без неё давно бы планочка упала,

Не нужно было б быть причинам.

Отец сопит, кряхтит, и молвит:

«Да, так и было, верно!» —

Он, словно грядку полит,

Быть каблуком не скверно.

– Угу, ага, да, верно —

Все те слова, что слышу вечно.

Но я люблю, и непомерно,

Таков вердикт мой… да, конечно.

Сын улыбнулся, батя поддержал,

А мама, закатив глаза, и покраснела.

Потом весь стол от смеха задрожал,

И мама песню всем запела.

Отец под шум глотнул из рюмки,

И песню протянул, как мама.

Тут львица закружила в серой юбке,

Сегодня леди… она – дама.

День подошёл к концу,

Просила мать остаться.

Идею отдала отцу,

Но тот не стал кривляться.

– Мать, ему нужно по делам,

Он муж, а не мальчишка.

– Вот, как дала б… —

У мамы вылетело лишку.

Уже он не малыш,

Как раньше, хвостиком бывал.

Теперь, как серенькая мышь.

Ворвался, убежал.

И сожаления не будет,

Что мать скучает иногда.

Но, кто его теперь осудит?

Всему виной всегда года.

Они меняют, дел дают,

И вид, как у павлина.

Хотя, обман они суют,

Льют воду, как лавину.

Становишься повыше,

Игрушки побогаче,

Как старикан, глотая, дышишь,

А ум лежит на даче.

Но не меняется вся суть,

Проблемы и привычки.

По кругу жизни вечный путь,

Обыденность, как стычки.

Отпустит мама, пусть идёт,

Хоть так, хоть повидались.

А сын, когда домой придёт,

Поймёт, что зря расстались.

Жизнь быстрая, всё время поздно,

И даже, если начинается.

В конце, обычно слёзно,

Исчезнет, что валяется!

Очередной этап прошёл,

Из жизни человека.

Живой, с ума он не сошёл,

То значит маяться до века.

Вернулся к творчеству опять,

И всё легко так заиграло.

Не нужно ковыряться вспять,

Запущено, что подвисало.

На место сразу разум встал,

Идея о науке разрешилась.

Не пёрло, просто он устал,

Фантазия свободы вдруг лишилась.

Оно понятно, каждый день вставать,

Есть пищу, заправлять кровать,

Работать и ложиться спать,

На утро заново, опять…

В таком же ритме пишешь,

Сначала интересно.

Потом немного тише,

«В новинку» – неуместно.

И вдохновение становится работой,

Простыми цифрами из букв.

А дух вращается под квотой,

Не воздуха глоток, а пук.

Ну, ладно, всё по новой,

Науку создал эзотерик.

Жизнь бледная ты стань багровой,

Ведь он писатель, не истерик.

И после отдыха у мамы,

Пришёл, как вспышка озарения,

Роман, где жизнь и дамы,

Любовь, и множества прозрения.

Наш Саша стал слагать стихотворение,

Не просто, с рифмой даже.

Он получил умиротворение,

Как будто смыл он сгусток сажи.

Этап есть новый,

Новое творение.

Писатель и поэт готовый,

Есть сказ, и есть стихотворение!

Таков уж путь у всех,

Кто вдруг решил писать.

Отказ от всех утех,

Стол ручка-монитор, кровать.

Сначала описание себя,

Затем рассказы о сознании.

Потом о ненавистном, но любя,

В большом издании.

История, фантастика и боевик,

Стихи, поэмы, прозы.

Божественный из человека лик,

И философии под разум дозы.

У Саши путь был по тропе,

Которую давно уж протоптали.

И одинокий, будто бы в толпе,

У каждого в уме, что все об этом знали…

Все начинали так писать,

От мала до велика.

Так хочется, хоть кем-то стать,

Из мысли, до размеров бзика.

Сначала вдохновение и вспышка,

Красивые слова и думы,

А после… передышка,

Нет в оконцовке нужной суммы.

Там пересмотр по идеям,

Стать знаменитым и богатым,

Или бродить, как нищий по аллеям,

Да в голове немного датым.

Стоит вопрос, что делать дальше,

Но у других, не у него.

Нет вдохновения – немного фальши,

Пахать ведь нужно для того.

Обычно наркота, вино,

Гарем и много кэша —

Причиной истинно дано,

Для лени и для трэша.

С дурманом в голове не сотворить,

Не последить за домом и делами.

С ним можно лишь лежать и говорить,

Фантазии вершить словами.

А гениальность и талант —

Синонимы работы и упорства.

За труд все получают грант

На цель, без бюрократии и скотства.

Наш Саша не лентяй и трезвенник,

Поэтому, он одарён сначала чистоты.

Он ходит будто бы на утренник, —

В мир сотворения и красоты!

Есть вспышка и порыв,

И Саша фантазирует.

Он, как бы прёт в отрыв,

Безмерно фонтанирует.

Но это только потому,

Что отказался от привычного.

Нет, никому, а самому,

Он запретил желать обычного.

Как у людей, с рождения,

Которым смысл в школе дали,

По мере становления,

Как быть и жить им навязали.

И не сказали, что иное,

Бывает в жизни этой.

Не расписали, что такое,

Зреть разум не планетой.

Короче, он не ел и спал обычно,

Не развлекался и любил.

Не делал то, что неприлично,

Он не родил и не убил.

За время творчества, лишь творчество,

За время созидания, лишь сотворение.

Зарыл в себе он отчество,

Смыл числа поколения.

Стихи написаны, поэма также,

Наука есть, роман красуется.

А где фантастика? Она-то как же?

Ум Саши медленно беснуется.

Пришла идея описать день человека,

Его рождение и может быть конец.

Но жизнь побольше века,

Вернее, вечность дня – венец.

– Итак, я думаю так надо… —

Писатель мямлит невпопад, —

Читатели так будут рады,

Что дам фантастики закат.

Он говорил о том,

Что создаёт фантазию конца. —

Как будто, это умный дом,

Волшебного с небес ларца.

В нём есть, и инновации, и сказка,

Есть вечность, да и смерть.

Там грубость лает, шепчет ласка,

Там было всё, поныне впредь.

А по-простому говоря,

Он изобрёл фантастику,

Которой, истинно, благодаря,

Реальность на холсте с графита, ластика.

День повторяется один,

С утра до самой ночи.

Не день сурка, один в один,

Рандомно и на скотче.

А день единый – жизнь, как век,

Что нам даёт реальность.

Реальность – мир и человек,

Где смерть, как будто дальность.

Подумать можно:

Времени нет там.

Немного сложно,

Всё это описать, и вам.

Но время есть,

Хоть жизнь и день.

Умам, как месть,

Бездействие и лень.

Поэтому, конечная фантастика, —

Фантазия с пределом для ума.

Как в мире свастика, —

Излишней глупостью дана.

День – всё, что есть у человека,

Он не рождён и не уснёт.

Его не гложет ипотека,

От смерти не тревожит гнёт.

Так… просто появился,

Так… просто он исчез.

Как сон на землю он явился,

Как кожа у змеи он слез.

По вашим меркам, это сутки,

Двенадцать и двенадцать к ряду.

И это точно уж не шутки,

Сам в шоке, и пойду я сяду.

Продолжу… день, и пустота,

Нет никакой истории былой.

День – это красота,

А до него и после, мир пустой.

Конечно, есть история,

Как будто она прожита.

Подобие цикория —

В одежде нагота.

В реальности людей,

Они рождаются до смерти.

Без лишних в сторону идей,

Хоть верьте, хоть не верьте.

А в книге нет реальности,

Реальности до, после.

Всё это только дальности,

Есть день, нет до и после!

Решайте сами, что такое,

Программа или божий промысел.

Но, как у вас, там дорогое,

Жизнь, и её, конечно, замысел.

Пусть кто-то или что-то,

Там пишет «До и После».

Неважно, кто кого-то,

Есть день, нет до и после.

Не зря сто раз я повторил,

Надеюсь, так понятнее.

Возможно, странно говорил,

В дальнейшем будет внятнее!

Подобную фантастику родил,

Но оказалось, не конец.

Он за нос сам себя водил,

Решив, что данный сказ – венец.

Предела нет фантазии ума,

В любую сторону из двух.

Деревья пролетают и дома,

Но ты вернёшься… правда, а не слух.

Есть алфавит – пути начало,

От буквы «А», до буквы «Я».

Когда его немного мало,

Слагают в буквы, радуя.

Потом, идут истории и притчи,

За ними, много пустоты.

Но пустота – заслуга, лично,

Без мысли лишь, и красоты.

Поэтому, фантазия начальная,

От буквы «А», до буквы «Я».

И, если дальше пустота печальная,

То фантазируй, радуя!

А это значит, впереди,

Фантастика могучей и сильней.

Не закрывай рассказ, следи,

И чая крепкого налей.

За новой мыслью, шёл рассказ,

О том, как человек гулял.

И это делал он не раз,

Он даже прыгал и скакал.

Не по дороге и тропинкам,

А по реальностям из памяти.

По полушариям и половинкам,

По плоти, якобы из мякоти.

Был человек, хотя, и есть,

Он знал себя, как единицу.

Но в ум пришла дурная весть,

Что он вселяется… и в птицу.

В животного, и даже в дух,

В отрывки кадров прошлого.

Но прошлое, как перьев пух,

Неясное там, очень пошлое.

Как будто он не единица,

А множество из разного.

Дух, звери, эта птица, —

Есть проявление не праздного.

Представьте, Вы живёте,

И знаете себя, как знаете.

Всё хорошо, и Вы плывёте,

Но, нет течения, Вы таите.

Тут ветер появляется лихой,

Течение разнится в стороны.

И кто теперь Вы, кто такой?

Вы точно этого не знаете.

И у героя также приключилось,

Не с ветром, а похуже.

Не понимал он, что случилось,

И затянул свой мозг потуже.

Не помогло молчание и глухота,

Не помогли тоска и одиночество.

Внизу есть та же высота,

А в шутке есть пророчество.

И ум взял верх, как надо,

Да увеличил вспышки кадров.

Фантасты будут очень рады,

Он в ум впустил гремучих гадов.

Там бороздили, где хотели,

И сделали из одного, что стаю.

На ухо лакского так пели,

Он таял, да и я… я таю.

И стало прошлое меняться,

За ним, и настоящее, конечно.

А будущее… буду я смеяться,

Меняется, как прошлое… потешно.

Так человек попал впросак,

Немного погрустил, и ладно.

Но, видно, был он не простак,

Придумал жить довольно складно.

Соединить реальности свои,

Из памяти, и кадров новых.

Утихомирил в разуме бои,

И тень убрал от дней суровых.

Как музыкант читает ноты,

Так человек читал те вспышки.

Собрал их в батальон, а после в роты,

Они похожи на умишки. —

Что личностей полным полно,

На цвет и вкус любой.

Умишки в ум, умным умно,

Он в них остался сам собой.

Да, так себе фантастика,

Как из реальности людей.

Плавление лишь пластика,

Как искажение нулей.

Любой встаёт с кровати,

И путает, какой вчера был день.

А в голове кричат из рати, —

Из хаоса от мыслей в тень.

Тем более, не помнит год назад,

Иль путает, при разговоре.

А собеседник только рад,

Он сам историю читает на заборе. —

Не помнит, врёт и сочиняет,

Преувеличивать пытается.

Так прошлое в ошибках тает,

А ум в неправде только мается.

Так, что тут говорить о истине,

О старте мира человечества.

Неведомы пути, поистине,

Нет флага и отечества.

Есть общая большая яма,

Ей имя – разум человека.

Всегда идёт он только прямо,

Однообразно, в рамках века.

А говорит, что в стороны бредёт,

И время разное имеет.

Направо, влево, взад, вперёд,

Но тут фантазией, как раз-то веет.

Ох, вот уж, эти люди…

Им подарили разность бытия

Но разность вместится на блюде, —

Компактно, там лишь ты и я.