Текст книги "Оседлавшие Пегаса"

Это было сказано ровно 200 лет назад, а звучит весьма актуально сегодня, когда Россия оказалась в кольце американских военных баз и угрозы уничтожения западными доброхотами. Надо ли говорить, как воспринимались записки Глинки народом, только что изгнавшим двунадесять языцев из своей страны. Этим событиям посвящена четвёртая часть «Писем русского офицера», но мы ещё не договорили о первых двух. В них несомненно чувствуется влияние Н.М. Карамзина. Манерой и слогом Карамзина Глинка рассказывает о своём первом пребывании в Польше и Германии. Взоры путешественника блуждают по прелестным живописным окрестностям, путешественник гуляет по уединённым аллеям в саду княгини М., читает надписи на надгробных памятниках, вместе с генералом М. присутствует на балу у княгини Н., знакомится в замке с картинной галереей, состоящей из прекрасного собрания подлинников Рубенса и Корреджо, завтракает и обедает в гостях.

В «Письмах» сообщаются подробнейшие сведения о порядке дня, начиная с самого утра и кончая поздним вечером, но домашние эпизоды и прогулки по аллеям не составляют главного содержания «Писем». К тому же русский офицер не только присутствует на балу и пьёт кофе, но и знакомит читателя с вековыми плодами просвещения, с успехами цивилизации.

На влияние Карамзина указывает и название первых частей «Писем русского офицера», под которым они вышли в 1808 году – «Письма русского путешественника», но и тогда работа Глинки разительно отличалась от эпигонов основоположника сентиментализма. Вот характерные примеры.

В «Путешествии в полуденную Россию» (1802) Вл. Измайлова содержатся некоторые исторические сведения, но на первом плане всё же стоит «сам друг с собакой», потом «и небо, и травки, и поющие птички, и шумящие ручейки», и снова – «собственное бытие мое». Путешественник, глядя на красивую крестьянку, мечтает вместе с ней стеречь барашков и овечек, «петь русские песни». Всюду «гармония и порядок»: «овечки в стаде», «цветущие луга», «зелёные лесочки», «бело-румяные крестьянки».

Князь Шаликов в «Путешествии в Малороссию» (1803) довёл до крайности сентиментальную манеру Карамзина. Не успел он проститься с друзьями, как сердце его «стеснилось, затосковало» и «слёзы заструились из глаз». В пути, по его словам, он только тем и занимался, что пил кофе с «чувствительными друзьями», читал дамам сентиментальные элегии, любовался лугами, усыпанными «жёлтыми, лиловыми и голубыми цветочками», восклицая при этом: «О природа! О чувствительность!» За всё путешествие кн. Шаликов два раза встречался с крестьянами: первый раз в храме во время богослужения, второй – на сельском празднике. Вместе с помещиком он любуется «счастливыми поселянами». И «добрый помещик», конечно, радуется счастью своих крестьян. Полная идиллия.

В первых частях «Писем русского офицера» Глинка весь во власти исторических и национально-патриотических переживаний. В четвёртой части уже отчётливо ощутим резкий поворот, который предал размышлениям автора новый импульс. Это связано с событиями 1812 года, которые осознавались Фёдором Николаевичем как одна из важнейших исторических вех, как начало народной войны.

В «Письмах русского офицера» впервые сильно и резко была поставлена проблема роста гражданского и национального самосознания русского народа. В них слышатся неприкрытые сарказм и негодование в адрес правительства и ближайшего окружения царя, которые не решились объявить войну народной: «Дух пробуждается, души готовы. Народ просит воли, чтоб не потерять вольности. Но война народная слишком нова для нас. Кажется, ещё боятся развязать руки. До сих пор нет ни одной прокламации, дозволяющей собираться, вооружаться и действовать, где, как и кому можно».

На протяжении всех восьми частей «Писем русского офицера» проводится мысль о неправедности огромных владений и имуществ, сосредоточенных в немногих руках: «Богачи нашего времени! Какой ответ дадите вы, если голос царя небесного или голос отечества спросит вас: „Где деваете вы свои имения?“»

В «Письмах русского офицера» чётко проведена мысль о бесправии русского народа, его бедственном материальном положении, о «дымной избе поселянина». Но огромная заслуга Глинки заключается в другом: он сумел показать, насколько важную роль сыграла война 1812 года в развитии народного самосознания. В «Письмах русского офицера» со всей определённостью наметилось перерастание патриотизма эпохи Отечественной войны в гражданское обличение внутренних язв России. В шестой части «Писем» Глинка предлагал обсудить:

 
Почётна ль истина в судах?
Всего ль чтут выше добродетель?
Несчастных друг и благодетель
Всегда ль уважен и почтен?
Везде ли совесть тут законом?
Сирот и вдов внимают стонам?
 

В этих вопросах сказалось мироощущение будущего активного члена первых декабристских организаций. Глинке пришлось подумать о завершении своей эпопеи в письмах, и он прибег к иносказательной форме. В восьмой части «Писем» Фёдор Николаевич спрятал фрагмент, который называл «Фантасмагорией» – мудрый старец просвещает неопытного юношу. Он «живыми примерами» объясняет «великое таинство правления судьбою народов» и указывает юноше самое восхитительное зрелище, картину народа благоденствующего: «…край благословенный: обильные жатвы морями волнуются по необозримому пространству возделанных полей; тучные стада пестреют на злачной зелени долин; города наполнены народом, заливы покрыты кораблями, а реки множеством судов; везде слышны гласы жизни и песни радости». Показывая на эту процветающую страну, престарелый наставник говорит: «Столь счастлива бывает страна, когда управляет ею государь мудрый!» И тут же мудрый старик обращает внимание на картину страданий «народа бедствующего».

Писатель не был свободен в своём творчестве и на страницах «Писем русского офицера» сказал не всё, что хотел. Но до нас дошли его походные книжки, то есть черновые наброски к «Письмам» (они хранятся в Центральном государственном литературном архиве, фонд 141). В них мы находим заметку «Выезд из Парижа». В ней Глинка подвёл итоги своим впечатлениям о загранице: «Революция раздражила страсти, воспламенила головы. Бедные офицеры… могут ли смотреть спокойно из убогих изб своих, как богачи станут пировать на дачах своих. Революция уже много уровняла состояние. Здесь всё ещё тесно жить. Быть чему не есть во Франции… Фитиля нет, а порох остался»

Сравнение Западной Европы с Россией было не в пользу последней, но повторения опыта Франции писатель не хотел – Французская революция и радовала, и настораживала его: «В XVIII столетии посеяно много семян разного достоинства. Они понемногу всходили и взошли, созревали и созрели. Пришла Французская революция, сняла жатву, и началась молотьба. Стук цепов слышен был по всей Европе. Наконец, сгребли всё, как водится, в кучу и начали веять, западные ветры благоприятствовали. Но по закону тяготения лучшие зёрна, если они были и есть, остаются на месте, а пыль и полова летит далеко.

Мы, удалённые от центра нового просвещения, ни одну ли только пыль и полову глотаем. Свобода, равенство, братство были только на языке и в мечтах, а смерть на самом деле».

С окончанием войны Глинка связывал социальные изменения в жизни русского народа, но с сожалением должен был констатировать в последних главах «Писем русского офицера», что на Родине по-прежнему миллионы простых людей страдают и бедствуют, живут в нищете и бесправии.

…С выходом в свет «Писем русского офицера» Глинка стал признанным писателем, занявшим прочное место в отечественной литературе. Небывалая популярность этой книги объясняется её проблематикой и жанром. При всей, казалось бы, ориентации «Писем» на жанр путешествий, в них есть свои существенные отличия. Во-первых, появляется новый тип рассказчика. Это не просто праздный путешественник, коллекционирующий свои впечатления о чужих землях, интеллектуал, смакующий игру ума европейских знаменитостей, пикантные подробности политической жизни. Пожалуй, в «Письмах» Глинки больше радищевского острогражданского пафоса, «уязвлённости человеческими страданиями». Путешественник Глинки неразрывно связан с историческим процессом, реалиями своего времени.

Предшественники Фёдора Николаевича попеременно описывают то Россию, то Европу – но не держат в поле зрения и то и другое, сплетая воедино впечатления как от русской, так и от европейской действительности.

Автор писем как бы всё время поверяет русскую жизнь европейскими проблемами – и наоборот, тем самым значительно расширяя проблематику традиционных «записок», придаёт повествованию и внутреннее разнообразие, и напряжение. «Письма русского офицера» не поддаются заключению в рамки строгого жанра. В текст вкраплены и повесть, и анекдот, и разные виды лирических описаний. При этом не всегда соблюдается строгая хронология событий.

Так, в пятой главе, посвящённой заграничному походу русской армии, Глинка поместил «Выписки, служащие объяснением прежних описаний 1812 года». Выписки эти взяты им явно из описанных авангардных и арьергардных сражений. Над ними он работал в Рейхенбахе, то есть отнюдь не у бивачного костра. Там же была написана небольшая повесть о герое польского народа Т. Костюшко («Черты из жизни Тадеуша Костюшки»), вошедшая в шестую главу «Писем».

Глинка принимал участие только в начальном периоде заграничного похода, но в седьмой главе «Писем» даёт дальнейшее развитие событий 1813–14 годов: «Описание Силезии и военных действий союзников за Рейном до взятия Парижа». Значит, и это «описание» делалось не в походе, а за рабочим столом в Сутоках по воспоминаниям сослуживцев и из каких-то публикаций.

В «Письмах» много внимания уделяется странам, в которых довелось побывать Фёдору Николаевичу, но всё же тема войны является преобладающей. Причём ракурс изображения войны постоянно меняется: то повествование ведётся от лица непосредственного участника событий, то описание даётся со слов очевидца, то возникает оформленное в виде отдельного очерка некое размышление – обобщение о воинском искусстве вообще, русских и французов в частности.

Под пером Глинки строгое документированное повествование перерастает иногда в субъективное лирическое воспоминание, что сближает его как стилиста не только с Карамзиным, но и с Батюшковым и Жуковским.

«Письма русского офицера» стали отправной точкой для целого ряда путешествий и писем конца 1810-х годов: «Письма другу в Германию» А.Д. Улыбышева, «Походные записки русского офицера» И.И. Лажечникова, «Записки Д. Давыдова», «Записки кавалерист-девицы» Н. Дуровой. Разработка Глинкой жанра военных записок имеет непреходящее значение для русской литературы. Более того: значение «Писем русского офицера» выходит за рамки национальной литературы и вписывается в широкий европейский контекст. Одним из примеров чего является книга знаменитой противницы Наполеона мадам де Сталь «Dix Années d’exil» («Десять лет изгнания»), обращённая к событиям 1812 года и восславляющая героизм русского народа.

«Письма русского офицера» были одной из самых читаемых книг в эпоху борьбы с Наполеоном; её можно было увидеть и в дворянских усадьбах, и в избах крепостных крестьян. Один из современников Глинки вспоминал: «Письма эти при появлении своём имели блистательный успех; они с жадностью читались во всех слоях общества, во всех концах России. Красноречивое повествование о свежих ещё, сильно волновавших событиях, живые яркие картины, смело нарисованные в минуту впечатлений, восторженная любовь ко всему родному, отечественному, и к военной славе, всё в них пленяло современников. Я помню, с каким восторгом наше, тогда молодое, поколение повторяло начальные строки письма от 29 августа 1812 года: “Застонала земля и пробудила спавших на ней воинов. Дрогнули поля, но сердца покойны были. Так началось беспримерное сражение Бородинское”».

Основная заслуга Глинки как автора «Писем русского офицера» состоит в том, что он показал народный характер войны 1812 года, показал героизм и мужество русского народа в борьбе за независимость родины. Из записок современников «Письма» Глинки можно сопоставить только с «Дневником партизанских действий 1812 года» Дениса Давыдова.

Установка на реалистическую верность и правдоподобие изображаемых картин придаёт «Письмам русского офицера» значение исторического документа, по которому можно судить о движущих силах и характере Отечественной войны. Со страниц «Писем русского офицера» война 1812 года выглядит подлинно народной войной: народ, творящий свою историю, был главным участником исторического события. Не трескучие морозы, а героизм и самоотверженность русского народа спасли Россию от покорения французами и обеспечили ей национальную независимость.

И тем не менее потомки не баловали Глинку своим вниманием. С 1815 по 1942 год «Письма русского офицера» издавались (за 127 лет!) только один раз. В последний вспомнили о писателе-патриоте только на второй год Великой Отечественной войны. И с этого года творчество Фёдора Николаевича вновь стало достоянием народа.

«Зачем ты послан был?..»

Наполеон в творчестве А.С. Пушкина

«О, страх! О грозные времена!» События 1812 года и заграничные походы русской армии (до «Парижу», по выражению императрицы Елизаветы Алексеевны) заняли немалое место в творчестве великого поэта начиная с лицейских лет. О начале войны Александр и его сокурсники узнали из манифеста от 13 (25) июня. Царь взывал ко всем подданным, ко всем сословиям и состояниям, духовным и мирским, призывая их «единодушным и общим восстанием содействовать против всех вражеских замыслов и покушений». Манифест содержал знаменитую фразу «Соединитесь все: с крестом в сердце и с оружием в руках никакие силы человеческие вас не одолеют».

Светскую власть поддержала церковь. Священный синод выпустил воззвание, которое вместе с царским манифестом читалось во всех храмах страны. В воззвании Наполеон именовался «властолюбивым, ненасытным, не хранящим клятв, не уважающим алтарей врагом, который покушается на нашу свободу, угрожает домам нашим и на благолепие храмов божьих простирает руку».

Царский манифест и воззвание Синода сыграли немалую роль в духовном вооружении населения России. Пушкин говорил: «Известие о нашествии и воззвание государя поразили нас». Преподаватели держали своих подопечных в курсе военных событий, и весной 1814 года Александр и его сокурсники узнали о взятии Парижа и ссылке императора французов на остров Эльба. Пушкин откликнулся на это событие следующими строками в поэме «Бова»:

 
Вы слыхали, люди добрые,
О царе, что двадцать целых лет
Не снимал с себя оружия,
Не слезал с коня ретивого,
Всюду пролетал с победой,
Мир крещёный потопил в крови,
Не щадил и некрещёного,
И, в ничтожество низверженный
Александром, грозным ангелом,
Жизнь проводит в унижении
И, забытый всеми, кличется
Ныне Эльбы императором:
 

Это было первое обращение юного поэта (ему только-только исполнилось пятнадцать лет) к личности Наполеона.

…В октябре в лицее должны были пройти экзамены для перевода учащихся с младшего трёхлетнего курса на старший.

Профессор российской и латинской словесности предложил Пушкину написать к экзаменам подобающее случаю стихотворение. К намеченному сроку оно было готово – «Воспоминания в Царском Селе». Но экзамены перенесли на начало следующего года – на 8 января 1815-го. Испытания проходили в присутствии многочисленных гостей, среди которых были Г.Р. Державин и высокие чины империи. Юный поэт покорил их буквально с первой строфы стихотворения:

Наполеон

 
Навис покров угрюмой нощи
На своде дремлющих небес;
В безмолвной тишине почили дол и рощи,
В седом тумане дальний лес;
Чуть слышится ручей, бегущий в сень дубравы,
Чуть дышит ветерок, уснувший на листах,
И тихая луна, как лебедь величавый,
Плывёт в сребристых облаках.
 

В стихотворении много деталей, связанных с пейзажами Царскосельского парка и памятниками эпохи Екатерины II. Упоминание последних подготавливает читателя к главной теме – описанию основных событий Отечественной войны 1812 года и «дерзости венчанного царя»; бича вселенной, которого поэт предупреждает:

 
Вострепещи, тиран! уж близок час паденья!
Ты в каждом ратнике узришь богатыря,
Их цель иль победить, иль пасть в пылу сраженья
За Русь, за святость алтаря.
 

В следующих строфах стихотворения повествуется о главных эпизодах Отечественной войны:

 
Сразились. Русский победитель!
И вспять бежит надменный галл;
Но сильного в боях небесный вседержитель
Лучом последним увенчал,
Не здесь его сразил воитель поседелый;
О Бородинские кровавые поля!
 

В этой строфе хромает логика: побежал и вдруг оказался в Московском Кремле, сердце России. Но здесь следует вспомнить, что логики не было и в официальных документах, исходивших из штаба М.И. Кутузова. Его первое сообщение царю было о том, что неприятель отражён на всех пунктах и русская армия удержала за собой все занятые ею позиции. В Петербурге восприняли донесение главнокомандующего как рапорт о победе, а через неделю (!) узнали о падении старой столицы. Эту двойственность в восприятии Бородина мы видим и в стихотворении лицеиста Пушкина.

Обращает на себя внимание характеристика юным поэтом Наполеона – сильный в боях. То есть если император французов для своих соотечественников тиран, то на военном поприще он непревзойдённый полководец, подчинивший своей власти почти всю Западную Европу и впервые потерпевший поражение в России:

 
О вы, которых трепетали
Европы сильны племена,
О галлы хищные! и вы в могилы пали.
О страх! о грозны времена!
Где ты, любимый сын и счастья и Беллоны[4]4
  Беллона – италийская богиня войны, мать Марса.


[Закрыть],
Презревший правды глас, и веру, и закон,
В гордыне возмечтав мечом низвергнуть троны?
Исчез, как утром страшный сон!
 

Здесь Пушкин несколько опередил события: Наполеон никуда не исчезал, а вёл борьбу с Россией, Австрией и Пруссией до марта 1814 года, о чём мы читали в следующей строфе стихотворения:

 
В Париже росс![5]5
  Акт о капитуляции Парижа принимал полковник М.Ф. Орлов. Это было единственное унижение, допущенное Александром I в отношении противника.


[Закрыть] – где факел мщенья?
Поникни, Галлия, главой.
Но что я вижу? Росс с улыбкой примиренья
Грядёт с оливою златой.
Ещё военный гром грохочет в отдаленье,
Москва в унынии, как степь в полнощной мгле,
А он – несёт врагу не гибель, но спасенье
И благотворный мир земле.
 

Маршал Мармон вручает Александру I ключи от Парижа

Восстание Бича Европы! Вскоре после падения Парижа Наполеон отрёкся от престола Франции. В качестве «откупного» союзники выделили в его управление Эльбу, остров вблизи его родной Корсики. В начале июня 1814 года вчерашний владыка Европы вступил во владение им.

Низвержение Наполеона и изгнание его из цивилизованного мира были долгое время предметом удивления и досужих рассуждений самых широких масс населения Старого Света. Откликнулся на них и Пушкин, написав стихотворение «Наполеон на Эльбе». В нём изгнанник Европы представлен погруженным в размышления, которые отнюдь не обещают счастья человечеству:

 
О, скоро ли, напенясь под рулями,
Меня помчит покорная волна
И спящих вод прервётся тишина?..
 
 
Там ждут меня бесстрашные дружины.
Уже сошлись, уже сомкнуты в строй!
Уж мир лежит в оковах предо мной!
И гряну вновь погибельной грозой!
 
 
И вспыхнет брань! за галльскими орлами,
С мечом в руках победа полетит,
Кровавый ток в долинах закипит,
И троны в прах низвергну я громами
И сокрушу Европы дивный щит!..
 

Из исторических трудов известно, что в первые месяцы пребывания на острове фактический узник активно обустраивал его и не собирался никуда бежать. Но пятнадцатилетний юноша не допускал и мысли о том, чтобы столь активный и успешный государственный деятель смирился со своим унизительным положением.

Наполеону везло в жизни, и он считал, что родился под счастливой звездой, и вдруг счастье («злобный обольститель») изменило ему:

 
Средь бурей тайный мой хранитель
И верный пестун с юных дней!
Давно ль невидимой стезёю
Меня ко трону ты вело
И скрыло дерзостной рукою
В венцах лавровое чело!
Давно ли с трепетом народы
Несли мне робко дань свободы —
Знамёна чести преклоня;
Дымились громы вкруг меня,
И слава в блеске над главою
Неслась, прикрыв меня крылом?
 

Долгое время императора терзал вопрос: где и когда начались его неудачи? Конечно, он знал ответ на него – в России. Но надменный завоеватель не хотел признать победу над собой «этих варваров» и лгал сам себе. Следом лгали многие историки. Но юный поэт по свежим следам назвал источник всех бед бича Европы:

 
Но туча грозная нависла над Москвою,
И грянул мести гром!
 

Как известно, с Эльбы Наполеон бежал и без единого выстрела за двадцать дней вновь овладел Францией, вогнав в ступор монархов Европы, которые собрались в Вене и весело проводили время. Юный поэт предсказал и это:

 
Но близок час! грядёт минута роковая!
Уже летит ладья, где грозный трон сокрыт;
Кругом простёрта мгла густая,
И, взором гибели сверкая,
Бледнеющий мятеж на палубе сидит.
Страшись, о Галлия! Европа! мщенье, мщенье!
Рыдай – твой бич восстал – и всё падет во прах,
Всё сгибнет, и тогда, в всеобщем разрушенье,
Царём воссяду на гробах!
 

Как показали дальнейшие события, на гробах соотечественников великий человек сидеть не захотел, но Пушкин правильно предсказал, что великий воитель не смирится с его отторжением от власти и цивилизации. В этом стихотворение «Наполеон на Эльбе» поистине стало пророческим. Современному читателю может показаться странным видение поэтом жизненных перспектив узника Европы: водрузиться в отвоёванной короне на гробы! А вновь покорённые народы видеть перед собой поверженными в прах: «Уж мир лежит в окопах предо мной».

Такое нетривиальное восприятие личности Наполеона объясняется тем, что в России того времени господствовала «чёрная легенда» о французском императоре, одной из характерных черт которой была его демонизация. Русская православная церковь придавала противоборству России и Франции религиозный священный смысл. Поэтому в печати можно было встретить такое: «Кровожадный, ненасытный опустошитель, разоривший Европу от одного конца её до другого! Ты восседаешь на престоле своём посреди блеска и пламени, как Сатана в средоточии ада, препоясан смертью, опустошением и пламенем» («Сын Отечества», 1812/1).

В устных проповедях Наполеона прямо называли антихристом, пришедшим в Россию за многие грехи наши.

Преуспели в этом и учёные мужи, путём цифровой эквилибристики доказавшие, что по древнееврейскому исчислению имя Наполеон соответствует 666, а это число зверя, то есть антихриста. Духовная и мирская пропаганда подкреплялись фактами кощунственного отношения завоевателей к православным храмам (молодые французы в основном были неверующими, то есть безбожниками). Словом, лицеисту четвёртого курса сложно было в характеристике французского императора выйти за рамки пропаганды десятых годов XIX столетия.

И ещё. Стихотворение «Наполеон на Эльбе» писалось в самом начале знаменитых «Ста дней» – второго правления Наполеона, покинувшего остров 26 февраля 1815 года. Общая обстановка в Европе была тревожной. Против Франции, с такой охотой избавлявшейся от Бурбонов, формировалась миллионная армия, нацеленная на её границы. Страна, истощённая 20-летними войнами, могла противопоставить союзникам не более 300 тысяч человек. Мир затаил дыхание в предчувствии новых бедствий и жертв.

Пушкин явно колебался в решении вопроса: чья возьмёт? С одной стороны, уверял читателей в неизбежном поражении великого воителя: «Трепещи! Погибель над тобою!» А с другой констатировал: «И жребий твой ещё сокрыт!» Увы, раскрытия судьбы баловня побед ждать оставалось недолго.

«Ты человечество презрел». Весной 1821 года в Кишинёве[6]6
  С осени 1820 года Пушкин находился в так называемой южной ссылке (Кишинёв, Одесса).


[Закрыть] взахлёб читали и перечитывали статью из «Гамшейрского телеграфа», перепечатанную во многих российских газетах. В ней было сказано, что Бонапарт, с некоторого времени находившийся в опасной болезни, изъявил желание говорить с губернатором острова Святой Елены Гудсоном. Из этого делался вывод, что Наполеон почувствовал близкое приближение смерти.

Действительно, 5 мая камердинер императора Луи-Жозеф Маршан записал: «В 5:50 после полудня послышался пушечный выстрел, служивший сигналом отбоя. Солнце, блеснув своим последним лучом, скрылось за горизонтом. Это был также тот самый момент, когда великий человек, властвовавший своим гением над всем миром, был готов облачиться в свою бессмертную славу. Тревожное состояние д-ра Антоммарки достигло предела: рука стала ледяной. Д-р Арнотт подсчитывал секунды между вздохами; сначала пятнадцать секунд, потом тридцать, затем прошло шестьдесят секунд. Императора больше не было!»

В России узнали об этом в середине лета. 18 июля Пушкин отметил в дневнике: «Известие о смерти Наполеона». Кончина недавнего повелителя Европы подвигла Александра Сергеевича на создание стихотворения «Наполеон». В лицейские годы поэт, как и все вокруг него, считал императора Франции «кровавым тираном» и «антихристом». Но восстановление на престоле Бурбонов, репрессивные деяния Священного союза, революции в Испании, Италии, Португалии и Греции пошатнули престиж европейских монархов, победителей Наполеона.

Вникая в суть политических событий, Пушкин всё больше осознавал, что у владык Запада были чисто эгоистические цели в их противостоянии Франции и её главе: сражаясь против Наполеона, они защищали власть автократии, свою шкуру. Наполеон же при всех оговорках был наследником Великой революции, и популярность его росла с каждым днём. Покинув бренный мир, он стал легендой, а его жизнь и деятельность – темой для славословия. Но, конечно, не в печати королевской Франции. К стихотворению «Наполеон» Пушкин предпослал эпиграф: «Ingrata patria»[7]7
  Неблагодарное отечество (лат).


[Закрыть].

В блестящей художественной форме поэт прослеживает жизненный путь Наполеона, начиная от революции, получившей позднее название «Великая французская»:

 
Когда надеждой озарённый
От рабства пробудился мир,
И галл десницей разъярённой
Низвергнул ветхий свой кумир;
Когда на площади мятежной
Во прахе царский труп лежал,
И день великий, неизбежный —
Свободы яркий день вставал…
 

Пушкин преклонялся перед этим эпохальным событием и нигде больше с таким увлечением и силой не говорил о Французской революции, породившей Наполеона:

 
Тогда в волненьях бурь народных
Предвидя чудный свой удел,
В его надеждах благородных
Ты человечество презрел.
 

В этих строках поэт укорял своего героя, несколько опережая события, ибо в первые годы революции будущий властелин Европы был всего лишь бедным офицериком, перебивающимся с хлеба на воду. Тут было не до амбиций.

Двадцатилетний Бонапарт встретил революцию с энтузиазмом: Декларация прав обещала продвижение на службе революции исключительно по способностям индивида. А больше ему ничего не требовалось – в себе молодой лейтенант был уверен. Но довольно скоро его революционный пыл угас, и 20 июня 1792 года со всей очевидностью проявилось презрение дворянина к толпе. В этот день парижане ворвались на территорию дворца Тюильри. «Пойдём за этими канальями», – предложил Бонапарт товарищу.

Когда перепуганный король Людовик XVI, напяливший на голову фригийский колпак (символ революции), из окна дворца поклонился толпе, Наполеон бросил с презрением: «Какой олух! Как можно было впустить этих каналий! Надо было смести пушками пятьсот-шестьсот человек, остальные разбежались бы!»

В этом пренебрежении к простонародью сказались гены старинного (но обнищавшего) дворянского рода; оно же позвало Наполеона в период его уникальных «Ста дней». Что касается презрения человечества, то это произошло позже – со славой и завоеваниями. Об этом следующие строки стихотворения:

 
И обновлённого народа
Ты буйность юную смирил,
Новорождённая свобода,
Вдруг онемев, лишилась сил;
Среди рабов до упоенья
Ты жажду власти утолил,
Помчал к боям их ополченья,
Их цепи лаврами обвил.
 
 
И Франция, добыча славы,
Пленённый устремила взор,
Забыв надежды величавы,
На свой блистательный позор.
Ты вёл мечи на пир обильный;
Всё пало с шумом пред тобой:
Европа гибла – сон могильный
Носился над её главой.
 

Наполеон усмирил бушевавшую целое десятилетие революционную бурю (1789–1799), а затем пятнадцать лет успешно отражал все поползновения европейских держав покорить Францию и возродить в ней власть Бурбонов.

– Поведение всех правительств по отношению к Франции, – говорил император, – доказало мне, что она может полагаться лишь на своё могущество, то есть на силу. Я был вынужден поэтому сделать Францию могущественной и содержать большие армии. Не я искал Австрию, когда, озабоченная судьбой Англии, она вынудила меня покинуть Булонь, чтобы дать сражение под Аустерлицем. Не я хотел угрожать Пруссии, когда она принудила меня пойти и разгромить её под Иеной.

Словом, в создании могучей армии и успешном отражении семи (!) коалиций иноземцев ничего криминального не было: защита отечества – священный долг любого народа. А все семь коалиций начинали войны с Францией первыми, и Наполеон резонно говорил по этому поводу: «В чём можно обвинить меня, чему не было бы оправдания? В том, что я всегда слишком любил войну? Так я всегда только защищался».

Слова «Аустерлиц» и «Тильзит» долго резали слух каждого русского человека, о чём мы и читаем в следующих строках стихотворения:

 
Тильзит!.. (при звуке сем обидном
Теперь не побледнеет росс) —
Тильзит надменного героя
Последней славою венчал,
Но скучный мир, но хлад покоя
Счастливца душу волновал.
 
 
Надменный! кто тебя подвигнул?
Кто обуял твой дивный ум?
Как сердца русских не постигнул
Ты с высоты отважных дум?
 

В 1812 году русские вполне рассчитались с Наполеоном и за Тильзит, и за Аустерлиц. Это было для поэта в порядке вещей, но он не мог понять, как великий воитель, при его незаурядном уме, решился на такой шаг, как поход в Россию. Уникальные данные императора Франции отмечали многие, даже коварный, лживый Шарль Морис де Талейран-Перигор, ненавидевший Наполеона и пытавшийся организовать его убийство, говорил: «Его гений был поразителен. Ничто не могло сравниться с его энергией, воображением, разумом, трудоспособностью, творческими способностями».

Мысль Пушкина билась над вопросом: кто обуял (затмил) дивный ум прославленного полководца и государственного деятеля? Причин этому было немало, но главная – Индия, как слабое звено цепи британских завоеваний. Наполеон считал Александра I слабым правителем и трусливым человеком, окружённым сановниками, готовыми предать его при всяком удобном случае. О такой возможности царь писал своему главному сопернику: «Земля тут трясётся подо мною. В моей собственной империи моё положение стало нестерпимым».

Очень низкого мнения был воитель в целом и о России: «Варварские народы суеверны и примитивны. Достаточно одного сокрушительного удара в сердце империи – по Москве, матери русских городов, Москве златоглавой, и эта слепая и бесхитростная масса падёт к моим ногам».