Текст книги "Оседлавшие Пегаса"

 
В густой крови кипя,
тряслась земля багрова…
Неправда, трупами спершись, едва текла.
 

Пьеса имела явный антивоенный подтекст. Утверждая идеал мирной жизни, учёный говорил современникам: «Напрасно лютая война шуметь спешит…» Весьма актуальное утверждение и в наши тревожные дни, когда существование человечества зависит от того, кто первый нажмёт ядерную кнопку.

«Будущему роду». Москвич А.И. Богданов был человеком, бесконечно преданным науке, и всю вторую половину жизни бескорыстно служил ей. «Но почему вторую?» – может возникнуть вопрос у читателя. А потому, что путь в науку для Андрея Ивановича оказался чрезвычайно сложным и долгим.

Родившийся в простой посадской семье, Богданов начал свой жизненный путь рабочим порохового завода. Неудержимая тяга к знаниям побудила молодого человека определиться в Синодальную типографию простым батырщиком (накатчиком краски). В 1726 году Андрей Иванович перебрался в Петербург. Было ему тогда 33 года.

В типографии Академии наук Богданов работал передорщиком (печатником). Рабочий день был от десяти до двенадцати часов. Ни сил, ни времени на самообразование не оставалось. Тогда Андрей Иванович умолил администрацию Академии перевести его в уборщики библиотеки. Это позволило ему поступить в самый нижний класс Академической гимназии. С этого момента начался его путь в науку.

Довольно скоро Богданов стал квалифицированным библиотекарем. Он составил первый печатный каталог русских книг, географический словарь и реестр русских исторических рукописей, имевшихся в Академии наук. Андрей Иванович принимал активное участие в подготовке и издании (1760 год) «Краткого российского летописца», автором которого был М.В. Ломоносов. Михаил Васильевич ободрял и поддерживал Богданова, пришедшего в науку (как и он сам) с самых низов общества.

Главным итогом жизни бывшего рабочего стал первый словарь русского языка. Богданов трудился над ним тридцать лет. В последний год жизни (1766) Андрей Иванович работал над восемнадцатым томом.

Работал без какого-либо поощрения и надежды увидеть этот труд напечатанным. Так, по поводу своей «Истории Петербурга» он писал в Академию наук: «Сие моё историческое описание якобы не весьма надобно, но впредь будущему роду может услужительно потребуется».

До боли знакомая картина, так напоминающая сегодняшний день России!

«Тут всё блаженство жизни сей!»

 
О вы, священницы борделя,
Наставницы младых красот,
Вы первого обман апреля
На весь уже простёрли год,
Вам таинства везде известны,
И ваши хитрости прелестны
Так, как волшебством нас мрачат.
Вы сделать из старухи целку
Щитаете для вас безделку.
Мне вас досталось умолять.
 
 
За что, не знаю, вы в презренье,
За что гонимы вы от всех?
К вам должно всем иметь почтенье,
Вы матери драгих утех,
К вам в нуждах ближней прибегает,
Отраду в муке обретает
Вдовец, женатый, холостой…[30]30
  Русский декамерон. Сборник. М., 1993. С. 256


[Закрыть]
 

И.С. Барков

Хороший почти современный язык, а написано почти два с половиной столетия назад – ода И.С. Баркова, опередившего свою эпоху стихотворной техникой и литературным вкусом. Последний, правда, на любителей «клубнички». И Иван Семёнович чётко сознавал своё место в русской поэзии.

Был с ним такой случай. Захотелось выпить, а денег шиш. Направился к А.П. Сумарокову. За угощением всяческим хвалил хозяина дома, называл его первым поэтом. Обильно угостившись, направился восвояси, но в дверях задержался и изрёк:

И.С. Барков

– Александр Петрович, я тебе солгал: первый-то русский стихотворец – я, второй – Ломоносов, а ты только третий:

 
Расспорился мужик с подобным мужиком
И называл его в задоре дураком:
– Ты еблю чтишь, дурак, тяжёлою работой,
А я её всегда весёлой чту охотой.
Когда б по твоему, дурак, блядин сын, чли,
То б наши господа боярынь не ебли,
Они бы чванились и весь свой век гуляли,
А нас бы еть своих тогда жён заставляли.
 

«Спор»

…Короткая биография Ивана Семёновича Баркова (1732–1768) окутана плотным ореолом скандалов, мифов и россказней. Родился он в Петербурге или в его окрестностях. Отец его был священником. Поэтому, когда Иван подрос, его определили в духовную семинарию при Александра-Невской лавре. Священником он быть не хотел и вёл себя отвратно: дерзил учителям, хулиганил.

Как-то в семинар приехал М.В. Ломоносов и отобрал четырёх учеников для обучения в университете при Академии наук. Баркова академику не представили. Но он сумел прорваться к Михаилу Васильевичу и понравился ему. Шестнадцатилетний семинарист стал студентом со стипендией три с половиной рубля в месяц. Учился Иван прекрасно, начал сочинять стихи:

 
Я грущу, не знав на что,
Сокрушаюсь ни за что,
Ни за что себя гублю,
Бесполезно, ах! люблю.
 
 
Что люблю, то многи знают
И себя тем забавляют,
Ах, играют, веселятся,
Мне ж за что того лишаться,
 
 
Без забав всё в скуке жить?
Я не знаю, как мне быть.
Быть ли век мне без приметы
В самы полны мои леты.
 
 
Иль мне век жить без утех,
Нет, забавлюсь я при всех.
Ах ты! Ах! Ах, где я? – Ух
Ах, как раздуётся дух!..
 

«Торжествующая вакханка»

Что касается поведения, то был Барков, как отмечал один из педагогов, «средних обычаев, но больше склонен к худым делам». Путь юного поэта в науку не был усыпан цветами благонравия: занятия в Академическом университете чередовались с обильными возлияниями и пьяными дебошами. Однажды, раздосадованный «несправедливым» замечанием преподавателя, Иван ворвался в кабинет ректора Степана Крашенинникова и «с крайнею наглостью и невежеством учинил ему прегрубые и предосадные выговоры с угрозами, будто он его напрасно штрафует!». В итоге Баркова публично выпороли и пригрозили отдать в матросы.

В 1751 году Иван всё-таки был выгнан из университета. Его определили в типографию Академии – учиться наборному делу. Через год приняли в академическую канцелярию – сначала писцом, затем корректором и переводчиком. Барков копировал «Повесть временных лет» и работы Ломоносова «Древнюю российскую историю» и «Российскую грамматику».

В начале 1750-х годов по рукам уже ходили остроумные колкие сатиры Баркова, написанные прекрасными стихами:

 
Муж спрашивал жены, какое делать дело,
Нам ужинать сперва, или ется начинать?
Жена ему на то: изволь сам разбирать,
Но суп ещё кипит, жаркое не приспело.
 

* * *

 
Софрон как чёрт лицом, и к дьявольским усам
Имеет ещё нос, подобный колбасам,
Которы три года в дыму будто коптились;
А дети у него прекрасные родились;
Что видя, госпожа, имевши мимо путь,
Сказала, чтоб над ним немного подсмехнуть:
– Куда как дурен нос, хозяин, ты имеешь,
А деток не в себя работати умеешь.
Надулся тут Софрон, боярыне сказал:
– Не носом я детей, а хуем добывал.
 

«Софрон»

В 1762 году впервые были переведены на русский язык сатиры Антиоха Кантемира. Сделал это (под присмотром Ломоносова) Иван Барков. Он же написал биографию Кантемира. В том же году Барков написал оду на «всенародный день рождения Петра III». Это была заявка на вхождение в круг лиц, кормящихся с царской руки. Но не вышло – Пётр III не удержался на русском престоле. И поэт продолжал чудить.

Однажды ему поручили перевод одного классического произведения, вручив дорогостоящий экземпляр книги. Барков всячески тянул с переводом. На вопрос, когда он закончит работу, отвечал: «Перевожу. Перевожу регулярно».

Наконец терпение у начальства лопнуло, и от Ивана потребовали вернуть книгу. Пришлось Баркову рассказать о своём усердии подробно: «Перевожу книжку из кабака в кабак: сперва заложил её в одном месте, потом в другом, третьем…»

Словом, подрабатывал на выпивку. Но подобные выходки скандального поэта не оттолкнули от него Ломоносова, который привлёк Баркова к переводу и подготовке к изданию знаменитой Кёнигсбергской (Радзивилловской) летописи, вышедшей в 1767 году. Летопись печаталась в академической типографии, её директором был Иван Тауберт. По его заказу Барков делал переводы Горация, Марка Аврелия и Эзопа. Перевод же Кёнигсбергской летописи вдохновил поэта на создание «Краткой российской истории». Это один из первых образцов научно-популярной литературы.

Что касается литературного наследия Баркова, то оно делится на печатную и непечатную части (во всех мыслимых значениях этого слова).

К первой относятся: «Житие князя А.Д. Кантемира», «На всенародный день рождения Петра III», «Сокращение универсальной истории Гольберга» и переводы. Ко второй – вся непечатная брань и похабщина, на которых расцвёл недюжинный талант поэта (Барков собрал её в сборник «Девичья игрушка»). Репутация поэта-охальника была так высока, что ему и после смерти приписывали разного рода похабные произведения.

Умер Барков в 36 лет. О причине его упокоения говорят и пишут разное: отравился, спился, от побоев, полученных в публичном доме. Такая же разноголосица в отношении семейной жизни: был женат, не был. Но существует стих Баркова на день рождения дочери Татьяны. Оценивать его у нас нет просто сил:

 
А ты расти скорее,
Возлюбленная дщерь,
Етись учись скорее,
Хуям отверзи дверь.
Хуёв не ужасайся,
К ним бодро подвигайся,
Ты матушке последуй в том.
Она едва достигла,
Танюшка, возраст твой,
Как все хуи воздвигла,
Дроча их над собой.
 

Облил грязью малолетнюю дочь, а заодно и жену. На наш взгляд, это писал больной человек, и не случайно он умер так рано.

* * *

Как современники и потомки воспринимали поэзию Баркова? В 1812 году вышел сборник «Сочинения и переводы И.С. Баркова». В предисловии к нему говорилось: «Едва ли найдётся в истории литературы пример такого полного падения, нравственного и литературного, какое представляет Барков, один из даровитейших современников Ломоносова. В его произведениях нет ни художественных, ни философских претензий. Это просто кабацкое сквернословие, сплетённое в стихи».

Но почему же в десятке поколений, наследовавших поэту, жила и живёт память о нём – только ли по нравственной извращённости толпы?

Но дань уважения Баркову отдавали и Пушкин[31]31
  Поэмой «Тень Баркова».


[Закрыть], и Майков, и Салтыков-Щедрин, и А. Григорьев, и Амфитеатров. В чём тут дело? По-видимому, ближе всех к разгадке секрета многогрешного обаяния Баркова подошли авторы статьи о нём в библиографическом словаре Брокгауза и Ефрона.

«Барков был сквернослов, какого не знает ни одна литература, но было бы ошибкой сводить его порнографию исключительно к словесной грязи. Опережая на много лет свою эпоху стихотворной техникой и литературным вкусом, Барков сознательно издевался над обветшалыми чужеземными традициями оды и трагедии и, отравляя своими весёлыми и меткими пародиями жизнь “российскому Волтеру” Сумарокову, распространял в обществе семена критического отношения к старым литературным формам…

Несмотря на горькую, нищенскую и пьяную жизнь, юмор Баркова заразительно весел. Барков вполне народен и по языку, и по раскрывающемуся в его произведениях быту. Ему нельзя отказать в некоторой роли в истории русской литературы не только как талантливому юмористу и литературному пересмешнику, но и как выразителю своеобразной психологической черты народности».

В четырёхтомной «Истории русской литературы», вышедшей в начале 1980-х годов, места Баркову не нашлось. Но уже в следующем десятилетии его сборник «Девичья игрушка» был переиздан в Москве, Санкт-Петербурге и Казани. Выбросить Баркова со страниц русской литературы не удалось.

Москва свои имеет нравы. Д.И. Фонвизин

14 апреля 1744 года (по другим данным –1745-го) в низеньком деревянном доме, находившемся между нынешним Рождественским бульваром и Печатниковым переулком, родился первый русский комедиограф Денис Иванович Фонвизин.

В возрасте девяти лет Денис был записан солдатом в Семёновский полк, где числился «недорослем», отпущенным со службы для прохождения наук. Предполагалось, что дитя получит домашнее образование. Но у многодетного майора Ивана Андреевича Фонвизина средств на учителей не было. Поэтому в апреле 1755 года, как только в Москве открылся университет, он подал прошение о зачислении в него своих старших сыновей Дениса и Павла.

Конечно, подростки учились не в университете как в таковом, а в дворянской гимназии при нём. Помещалась она в том же трёхэтажном здании бывшей главной аптеки, где разместился университет.

Учился Денис блестяще. С 1756 по 1762 год его имя постоянно присутствовало в списках отличившихся, которые регулярно печатались в «Московских ведомостях». Сам Фонвизин довольно иронично воспринимал систему современного ему образования, оставив следующую характерную зарисовку:

«Тогдашний наш инспектор покровительствовал одного немца, который принят был учителем географии. Учеников у него было только трое. Но как учитель наш был тупее прежнего, латинского, то пришёл на экзамен с полным партищем пуговиц, и мы, следственно, экзаменованы были без всякого приготовления. Товарищ мой спрошен был:

– Куда течёт Волга?

– В Чёрное море, – отвечал он.

Спросили о том же другого моего товарища.

– В Белое, – отвечал тот.

Сей же самый вопрос сделан был мне.

– Не знаю, – сказал я с таким видом простодушия, что экзаменаторы единогласно мне медаль присудили».

Как и большинство великих людей, Фонвизин подчерпнул огромные знания не от учителей, а из книг. К услугам учащихся были прекрасная университетская библиотека и книжная лавка, где Денис покупал сочинения Овидия, Горация, Ювенала, Мольера, Ломоносова и других писателей. Но при всём своём скептицизме Денис Иванович отдавал должное альма-матер: «Как бы то ни было, я должен с благодарностью вспоминать университет, – говорил он позднее, – ибо в нём положил основание некоторым моим знаниям».

Д.И. Фонвизин

Весной 1762 года Фонвизина перевели в студенты, но учиться ему в этом качестве не пришлось. В начале следующего года Денис Иванович был взят в Петербург переводчиком в Иностранную коллегию. После этого в родном городе появлялся он наездами, но всеми своими помыслами был связан с ним. «Мне истинно только те дни и милы, когда приходит сюда из Москвы почта», – писал он родным.

Московские впечатления сформировали Фонвизина и как писателя, и как человека. В «Послании к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке» Денис Иванович признавал:

 
Москва и Петербург довольно мне знакомы,
Я знаю в них почти все улицы и домы,
Шатаясь по свету и вдоль и поперёк,
Что мог увидеть я, того не простерёг.
 

А увидел писатель главное: человеческую несправедливость, лукавство и подобострастие царедворцев, приниженность и угнетённость простых людей, коварство и неискренность власть имущих. Московский быт сформировал первого русского комедиографа. Здесь, в старой столице, в начале Б. Никитской (в батюшкином доме) Денис Иванович закончил работу над «Бригадиром» (зима 1768 – весна 1769 годов).

Комедия имела шумный успех. Видный государственный деятель граф Н.И. Панин говорил Фонвизину: «Я вижу, что вы очень хорошо нравы наши знаете, ибо бригадирша ваша всем родня: никто сказать не может, что такую же Акулину Тимофеевну не имеет, или бабушку, или какую-нибудь свойственницу».

В писателе рано пробудился тонкий наблюдательный ум. Денис Иванович мгновенно схватывал своеобразие окружавшей его жизни и переносил отдельные эпизоды её в свои произведения, не делая секретов из своих наблюдений. Язвительность писателя была общеизвестной и, конечно, порождала больше врагов, чем друзей. «Острые слова мои, – вспоминал Фонвизин, – носились по Москве. Меня скоро стали бояться, потом ненавидеть; и я вместо того, чтоб привлечь к себе людей, отгонял их от себя и словами и пером».

В условиях екатерининской эпохи, когда внутренний деспотизм прикрывался игрой в просвещённую монархию, «блаженствующую» под скипетром российской Минервы, Москва стала центром дворянской оппозиции. Скептицизм и недовольство части российских верхов существующим положением сближали писателя с отдельными представителями московской фронды, делали этот город близким ему по духу. Поэтому не случайно в его комедии «Недоросль» именно москвичи стали положительными героями, выразителями оппозиционных настроений самого автора. Вчитайтесь в слова Стародума, они актуальны и сегодня: «Великий государь есть государь премудрый. Его дело показать людям прямое их благо. Слава премудрости его та, чтоб править людьми, потому что управляться истуканами нет премудрости».

Всё, что было дорого писателю в жизни, дала ему старая столица: счастливое детство, насыщенную жизненными коллизиями юность, литературный и сценический успех в зрелые годы, друзей на всю жизнь. За день до смерти (30 ноября 1729 года) Денис Иванович говорил о молодых московских стихотворцах: «От утра до вечера они вокруг меня роились».

И, наконец, совсем уже близкое, интимное: именно в Москве писатель встретил свой идеал, ту женщину, о которой мечтает поэт, но которую редко может добиться и тем более удержать её. И остаётся одно – опять мечтать и заклинать: «Друг мой, ничего здесь не может меня утешить в нашей разлуке. Любите меня всегда. Это единственное, о чём я Вас прошу».

Театральные страсти накануне чумы

Александр Петрович Сумароков (1717–1777) был первым русским профессиональным писателем. В русской литературе XVIII столетия он утвердил эстетическую доктрину классицизма. Ему принадлежит заслуга создания первых национальных образов ведущих жанров драматургии классицизма – трагедии, комедии и оперы. Он был издателем первого литературного журнала «Трудолюбивая пчела».

Сумароков заложил основы репертуара русского театра и был первым директором публичного театра в Петербурге, сделал первый перевод на русский язык «Гамлета» В. Шекспира. В 1740–1760-х годах он был лидером дворянского литературного лагеря.

Ученик сухопутного шляхетского корпуса, Сумароков был пронизан духом избранности дворянского сословия и требовал оного оправдывать своё положение благородными делами:

 
А во дворянстве всяк, с каким бы ни был чином,
Не в титле – в действии быть должен дворянином,
И непростителен большой дворянский грех.
Начальник, сохраняй уставы больше всех!
Дворянско титло нам из крови в кровь лиется;
Но скажем: для чего дворянство так даётся?
Коль пользой общества мой дед на свете жил,
Себе он плату, мне задаток заслужил,
А я задаток сей, заслугой взяв чужёю,
Не должен класть его достоинства межёю.
 

«О благородстве»

Полвека Сумароков прожил в Петербурге, но под конец жизни был вынужден перебраться в Москву, так как вдруг разругался с труппой театра. Взбалмошный характер Александра Петровича отмечали многие современники. «Невозможно было удержаться от смеха, – писал один из них, – видя перед собой высокого, стройного мужчину довольно приятной наружности, щегольски разодетого, беспрестанно суетящегося, готового из-за безделицы рассердиться до невозможности».

Пылкий и неуёмный характер Сумарокова привёл к тому, что его личными врагами стали почти все современные писатели, поэты и драматурги. Самыми язвительными из них являлись Василий Тредиаковский, Иван Барков и Михайло Ломоносов. С последним Сумарокова не мог примирить даже покровитель Михаила Васильевича граф Шувалов. Ломоносов выговаривал ему:

«Никто в жизни меня больше не изобидел, как Ваше высокопревосходительство, – сердился Ломоносов, – призвали меня сегодня к себе; я думал, может быть, какое-нибудь об-радование будет по моим справедливым прошениям… Вдруг слышу: помирись с Сумароковым! То есть сделай смех и позор!

Не хотя вас оскорбить отказом при многих кавалерах, показал я вам послушание; только вас уверяю, что в последний раз, – ваше высокопревосходительство, имея ныне случай служить отечеству вспомоществованием в науках, можете лучшие дела производить, нежели меня мирить с Сумароковым. Не токмо у стола знатных господ или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого Господа Бога, который дал мне смысл, пока разве отнимет… О примирении меня с Сумароковым, как о мелочном деле, позабудьте».

Проще были отношения Сумарокова с автором знаменитой поэмы «Лука Мудищев». Как-то Барков незваным заявился к Александру Петровичу и с порога выпалил: «Слушай, голубчик, что я скажу. Сумароков – великий человек и первый русский стихотворец!»

Бальзам, пролитый на душу, так взволновал Александра Петровича, что он решил тотчас отметить встречу с приятелем и послал человека за штофом вина. Посидели, поговорили. Когда бутыль опустела, Барков распрощался с гостеприимным хозяином. У дверей, однако, несколько задержался и с грустью произнёс: «А знаешь, Александр Петрович, я тебе солгал: первый-то русский стихотворец – я, второй – Ломоносов, а ты только третий».

Ну как такое можно было стерпеть? Подрались, конечно.

…Отставку Сумарокова с поста директора петербургского театра несколько подсластили: «Её императорское величество изволила указать г. бригадира Сумарокова, имеющего дирекцию над российским театром, по его желанию от сей должности уволить, жить ему, где пожелает, а за его труды в словесных науках, которыми он довольно сделал пользы, и за установление российского театра производить жалованье, каковое он ныне имеет[32]32
  Жалование Сумарокова составляло 200 рублей в год.


[Закрыть]. Г. Сумароков, пользуясь Высочайшею милостию, будет стараться, имея свободу от должностей, усугубить своё прилежание в сочинениях, которое сколь ему чести, столь всем любящим чтение, удовольствие приносить будет».

Александр Петрович удалился в Москву, где сразу заявил о себе очередным скандалом: не нравилась ему постановка пьесы Бомарше «Евгения» в переводе молодого чиновника Пушникова. Постановку с восторгом приняла вся Москва, поддержать Сумарокова было некому, и за поддержкой он обратился к Вольтеру, своему старому знакомцу, прося его высказать мнение о пьесе. «Они, – писал знаменитый философ, – вывели плачевные приключения под именами мещанскими. Говорят, что эти драмы довольно привлекательны и занимают, когда хорошо разыграны. Может быть, но я их не читаю. Эти драмы – ублюдки, ни трагедии, ни комедии. У кого нет лошадей, счастлив, если тянется и на муле. У таких авторов недостаточно ума для трагедии, а для комедии – весьма».

Получив поддержку далёкого союзника, Сумароков тут же начертал письмо императрице: «Ввёлся у нас новый и пакостный род слёзных драм. Такой скаредный вкус неприличен вкусу Великой Екатерины… „Евгения“, не смея явиться в Петербург, вползла в Москву, и как она скаредно ни переведена каким-то подьячим, как её скверно ни играют, а она имеет успех. Подьячий стал судьёй Парнаса и утвердителем вкуса московской публики. Конечно, скоро будет преставление света. Но неужели Москва скорее поверит подьячему, нежели г-ну Вольтеру и мне?»

Стенания стихотворца и драматурга, автора девяти трагедий, дошли не только до императрицы, но и до артистов театра и его антрепренёра Бельмонте. И они решили отомстить «кляузнику» самым варварским способом: поставить «Синава и Трувора» без разрешения автора, превратив драму Сумарокова в фарс.

Узнав о намерениях своих врагов, Александр Петрович пошёл за справедливостью к генерал-губернатору Салтыкову.

Тот был в курсе дела, так как главную роль в спектакле играла его любовница мадемуазель Элиза. Конечно, драматург ничего не добился, а когда попытался сослаться на законы, Салтыков указал ему на дверь, крикнув: «Убирайтесь прочь, умник!»

30 января 1770 года спектакль состоялся и имел шумный успех, но не как драма, а как водевиль-пасквиль на авторский замысел и мысли. Четыре дня Сумароков был невменяем:

 
Все меры превзошла теперь моя досада.
Ступайте, фурии, ступайте вон из ада,
Грызите жадно грудь, сосите кровь мою!
В сей час, в который я терзаюсь, вопию,
В сей час среди Москвы
«Синавы» представляют,
И вот как автора несчастного терзают.
 

На пятый день сел за письмо императрице. Получив его, Екатерина начертала на автографе: «Сумароков без ума есть и будет». Самому жалобщику отписалась: «Фельдмаршал желал видеть вашу трагедию; сие вам только честь… Вы более других, чаю, знаете, сколь много почтения достоин заслуживший славу и сединами покрытые мужи. И для этого советую вам впредь не входить в подобные ссоры, через что сохраните спокойствие духа для сочинения, и мне всегда приятнее видеть представление в ваших драмах, нежели читать их в письмах».

Письмо императрицы было для Александра Петровича как удар грома, ибо он понял, что лишился её поддержки и надоел своими постоянными жалобами. Выход для русского человека был один: Сумароков запил и заметно опустился.

Из пришибленного состояния Александра Петровича вывела… чума. Она обрушилась на старую столицу. Власти бездействовали. Пришлось позаботиться о себе самому. Сумароков забаррикадировался в своём доме и никого не впускал в него. Словом, переждал мировую язву.

Врагам Александра Петровича явно не повезло: Бельмонте заразился и умер, Салтыков за нерадение и трусость, проявленные во время бедствия, был отправлен на «заслуженный» отдых. Мадемуазель Элиза, лишившись высокого покровительства, уехала из Москвы.

Сумароков мог торжествовать – не случилось. Вскоре после эпидемии скончалась его супруга. Александр Петрович женился на своей крепостной, опередив в этом графа Шереметьева. Но в отличие от последнего к концу своей жизни совершенно разорился.

Умер Сумароков 2 октября 1777 года. Три дня спустя, согласно православному обычаю, московские актёры и студенты отнесли тело навсегда успокоившегося сумасброда, но доброго человека и сочинителя на Донское кладбище.