Текст книги "София"

На другой день Иван дал аудиенцию иностранным представителям и принял подарки, которые они предложили ему от имени своих государей.

Бонумбре провел около десяти недель в Москве. С его пребыванием в столице связано особенное воспоминание. Читатель помнит, что религиозный вопрос был поднят в Риме. Возбуждены сомнения относительно веры русских. Путешествие легата представляло лучший способ рассеять их. Мы не знаем, каково было содержание его инструкций и размеры его полномочий. Вольпе предложил произвести исследование, уверяя, что русские охотно согласятся на поучение и исправление со стороны представителя папы. Этот последний мог, без сомнения, убедиться, что целая пропасть существует между действительностью и теми речами, которые держались в Риме. Однако же если не исследования веры, то, во всяком случае, прения о ней состоялись в Кремле. Задача защищать русскую церковь, естественно, выпадала на долю митрополита, который избрал себе в помощники Никиту Поповича, славившегося своей глубокой ученостью. Если положиться на показание русской летописи, которую вовсе нельзя проверить другими рассказами, то победа русских была столь же блестяща, сколь полна. Бонумбре будто бы был не в силах бороться со страшным Никитой. Этот искусный боец не замедлил обезоружить своего противника: «Книг нет со мной». «Жалко, – пробормотал легат, – мне нечего ответить». Напомним здесь для сопоставления, что веком позже та же честь легкой победы досталась, по русским источникам, на долю Ивана IV в его прениях с Поссевином. Тонкие аргументы царя в 1582 году сводились к четырем главным положениям: папа заставляет себе поклоняться, как Богу, и носить себя на носилках, бреет бороду и крест блестит «на сапоге». Захваченный врасплох, поставленный в тупик, Поссевин тщетно будто бы пытался дать объяснение и замкнулся в совершенное молчание. Поражение не могло быть более унизительным. Об этом свидетельствуют современники, а историки, как Николай Устрялов, долго еще будут повторять, что царь Иван заставил умолкнуть ученейшего из иезуитов.

Вопреки более или менее неприятным перипетиям исход переговоров Бонумбре, кажется, был мирным. Он уехал из Москвы 26 января 1473 года, осыпанный подарками великого князя. В Вильне литовские епископы и магнаты представили папскому легату послание Сиксту IV, текст коего до нас не дошел. Не получив ответа, те же лица написали его вторично с пометкой от 14 марта 1476 года, свидетельствуя о своей вере и своем единении со Святым престолом. Это единственный документ, где находится намек на легата Антона. С этого времени его следы исчезают совершенно.

Сикст IV сам, кажется, не имел прямых сношений с Иваном III. Имя московского великого князя упоминается только еще раз папой по следующему поводу. В 1484 году король Казимир, уверившись, что его соперник ищет в Риме честолюбивого титула императора или короля «всего рутенского народа», энергично протестовал, прося папу ничего не решать до прибытия польских послов. Этот шаг был преждевременным, ибо никто еще не возбуждал этого вопроса при Святом престоле. Сикст IV поторопился тем не менее разуверить польского короля и обещать ему, что в случае надобности его правам оказано будет уважение.

Глава 5. Дело с Тревизаном

Жалобы и подозрения против Вольпе. Отозвание Тревизана в Венецию. Москва и Золотая Орда. Цель посольства Тревизана раскрылась. Гнев Ивана. Изгнание Вольпе. Тревизан присужден к смерти. Его спасает вмешательство других иностранцев. Переписка с Венецией. Синьория провозглашает о правах Ивана на Константинополь. Возвращение Джиларди в Москву. Отъезд Тревизана в Золотую Орду. Успех его. Тревизан в Вильно. Бонаккорди в Венеции. Поляки и татарский вопрос. Тревизан отозван. Контарини в Москве. Подозрения Ивана против Тревизана. Хорошие отношения с Венецией

Празднование свадьбы Ивана было омрачено происшествием, которое едва не имело роковых последствий и к которому нам нужно еще вернуться. Мы изложим ход дела по фрагментарным данным русских летописей, пополняя их венецианскими документами, которые еще, нам кажется, не поведали никому своей тайны.

Читатель помнит, что синьория послала в Москву Джана Баттисту Тревизана в апреле 1471 года с двоякого рода поручением: проверить на месте сообщения Джиларди и Вольпе и отправиться затем в Золотую Орду, чтобы вести там переговоры о войне. Этот дипломат устанавливает тот факт, что Вольпе не оправдывает никоим образом доверие, которое ему оказывалось. Его патриотические чувства были подчинены корыстолюбию, и татарский союз должен был доставить ему большие выгоды. Вмешательство великого князя разрушило бы его экономические расчеты; важно было его устранить совершенно. Хитрый итальянец окружил себя тайной и выдал Тревизана за своего племянника, явившегося устраивать семейные дела. Он имел в виду лишь сопутствовать ему в Орду, но позже, ибо раньше он должен был вновь отправиться в Италию и привезти в Москву принцессу Зою. После отъезда своего соотечественника Тревизан увидел себя в тяжелом одиночестве. Не зная языка страны, считая, что или ему изменили, или оставили его как заложника, он высказал свои опасения своему правительству. Они произвели впечатление и показались тем более основательными, что Вольпе, находившийся уже в Италии, вместо того чтобы явиться для откровенных объяснений, не рисковал дойти до Венеции. Синьория была этим в высшей степени оскорблена, и, отказавшись от переговоров с татарами, 27 апреля 1472 года она объявила своему секретарю приказ вернуться. На свою беду, тот не выехал тотчас же и едва не заплатил головой за это промедление. Поручение было более деликатно и опасно, чем могли думать венецианцы.

В самом деле, отношения Москвы в Золотой Орде, отныне уже близкой к падению, становились все более и более враждебными. Русские государи не расточали более своей казны в Сарае. Недавние победы скорее внушали надежду вполне сломить татарское иго. В 1472 году негодующий на поражения, возбуждаемый королем Казимиром, жаждая отмщения, хан Магомет напал на Россию во главе многочисленной армии. Кровопролитные столкновения произошли на берегах Оки. Татары, лишенные поддержки поляков, на которых они чересчур положились, были разбиты и обратились стремительно в бегство. 23 августа Иван вернулся в столицу, победив врага, но не окончив войны. Золотая Орда не разоруживалась, Магомет оставался непримиримым врагом Москвы. Вести с ним переговоры без ведома великого князя, хотя бы о походе против турок, было предприятием в высшей степени рискованным. Тревизан должен был в том отдавать себе отчет и никому не открывал цели своего посольства. Иван ничего не подозревал, когда роковая нескромность раскрыла тайну.

В конце 1472 года, едва явившись в Москву с Софией Палеолог, итальянцы и греки ее свиты были очень изумлены действиями Тревизана. Возникли распри и споры, и вновь прибывшие донесли на венецианцев великому князю. «Тревизан, – сказали они ему, – послан дожем Николо Троно к хану Золотой Орды, чтобы предложить ему подарки и поднять татар против турок». Венецианские документы все упреки в измене сосредоточивают на одном виновнике и глухо указывают причину, заставившую его действовать. Генуя соперничала постоянно с Венецией, а епископ Антоний Бонумбре был генуэзец. Хитрость или, вернее, коварство этого апостольского легата открыла будто бы русским намерения венецианцев. Кто бы ни был тут виновен, одно выступает с необыкновенной ясностью, что великий князь не знал до тех пор ничего о татарском посольстве и что тайна была обнаружена спутниками Софии. Как они сами узнали ее? Догадались ли, или дело это не обошлось без темных интриг? Вот вопросы, которые остаются нерешенными.

Нужно вообразить себе изумление и негодование деспотического Ивана, когда он узнал, что иностранный посланник завязывал при его дворе без его ведома двусмысленные сношения с смертельным врагом Москвы! Разве это не значило злоупотреблять гостеприимством, нарушать международное право, вызвать возмездие? Было приказано произвести дознание. Оно во всем подтвердило точность доноса и открыло великому князю, что Вольпе, посвященный в его замыслы, предполагал отвезти тайно Тревизана в Орду. Эта таинственность оправдывала все подозрения. «Воспламененный гневом», как говорит летописец, Иван изгнал в Коломну слишком предприимчивого Вольпе; его жена и его дети были отданы под надзор, а дом его был отдан на разграбление. Более жестокая участь ждала Тревизана: он был приговорен к смертной казни, и без вмешательства Бонумбре и других иностранцев несчастный венецианец, наверное бы, подвергся ей. Великий князь смягчился благодаря их энергичным просьбам и согласился сделать запрос дожу. Тревизан в оковах был отдан в ожидании под стражу Никите Беклемишеву.

Верный своему слову, Иван обратился в синьорию с посланием, примирительным и вежливым, но совершенно откровенным. Судя по ответу, ибо самый документ утрачен, Тревизан обвинялся в тайных сношениях с татарами. Для того чтобы доставить это письмо по назначению, избрали того же самого Антона Джиларди, который первый поднял в Венеции это важное дело, не возбуждая против себя подозрения в Кремле и схоронив все концы.

Сенаторы республики без труда поняли, что московское происшествие заслуживает серьезного и основательного осмотрения. Они собрали для себя все нужные сведения от итальянцев, живших в этих далеких странах. Джиларди после своих путешествий в Рим и Неаполь снова был допрошен, и начальники Совета десяти, заведовавшие посольствами на Востоке, получили полномочия вести с ними переговоры. Такой же интриган, как и его дядя, он сумел извлечь пользу из досуга, который ему предоставляли долгие сенатские рассуждения, и, отправившись к папе, он объявил, что русские пламенно желают признать его главою церкви и преемником святого Петра, вследствие чего папа дал ему важные поручения к Ивану III, как свидетельствует сам Сикст IV в своем письме от 1 ноября 1473 года к нюрнбергцам.

Венецианцы с редким упорством, с каким они преследуют свои цели, вернулись к мысли о союзе с татарами. Они не хотели отказаться от этих воинственных союзников, и тем легче, казалось, установить соглашения, что Джиларди сам изъявлял готовность сделать нужный шаг. Что касается до Тревизана, то сенат решился написать великому князю, чтобы оправдать несчастного секретаря, добиться помилования и разрешения отправиться вместе с Джиларди к Магомету. Эти решения были приняты 20 ноября 1473 года подавляющим большинством голосов. Самые выражения, которые были употреблены в данном случае, – замечательны. Мы предполагаем, говорили сенаторы, написать князю Московскому и объявить ему, что посольство Тревизана имеет скорее целью удаление татар от России, направление их к Черному морю и в Валахии с целью двинуть их против общего врага христиан, завоеванием той Восточной империи, «которая, за недостатком наследников мужеского пола, составить удел князя Московского в силу этого знаменитого брака». Любопытно видеть, что права России на Византию провозглашаются в XV веке главными обладателями левантской торговли. Один пропуск заслуживает внимания – это молчание насчет Вольпе: ни одного предательского слова в его пользу; Венеция, по-видимому, не принимает в нем участия.

В силу решения сената Джиларди отправился в Москву с подарками к великому князю и хану Магомету, с охранной грамотой для русских, которые должны прийти в Венецию, с письмом от синьории к Ивану, с другим письмом к Тревизану и с двумя копиями – с этого последнего письма и с его полномочий для ведения переговоров с Золотой Ордой. Из всех этих документов мы нашли только два послания от 4 декабря 1473 года к Ивану и Тревизану. Синьория рассыпается пред великим князем в похвалах, в уверениях самой искренней дружбы, в благодарностях за пощаду того, кто считался виновным. «Мы причисляем себя к лучшим из ваших друзей, – говорили венецианцы Ивану, – и мы желаем почтить вас должным образом». Чтобы оправдать секретаря, находившегося в подозрении, достаточно было раскрыть просто всю истину об его посольстве, что позволяло сверх того сделать лестные намеки на брак Ивана с Зоей и на возможные права на Византию. После этого Венеция считала себя вправе просить отсылки ее агентов к Магомету. «Нет, – говорила она, – бо́льшей заслуги пред Всемогущим Богом, нет лучшей славы для князя московского, нет ничего более приятного для его лучших друзей венецианцев». В случае непредвиденного препятствия Тревизан должен получить обратно свою свободу и вернуться на родину. Смело предвидя счастливый исход переговоров, синьория заранее дает своему секретарю инструкцию к Магомету. Речь сенаторов здесь приобретает наибольшую горячность: нужно было сообщить другим воинственный пыл, который послужил бы на пользу интересам Венеции.

Антон Джиларди отправился в сопровождении Паоло Оньибене, который был послан в Персию, чтобы поддерживать Узун-Гасана в его вражде против турок. Расставание произошло в Кракове в феврале 1474 года. Польский историк Длугош уверяет также по этому случаю, что Джиларди был снабжен папскими письмами к Ивану III.

В Москве успех венецианского посланника был полный. Он получил для своего соотечественника все, что желал сенат. Освобожденный от оков, восстановленный в своем звании, Тревизан получил еще подарок в 70 рублей. Все препятствия исчезли как по магическому слову. Пленник накануне, ставший опять дипломатом, он отправился в июле 1474 года в Золотую Орду с дьяком Дмитрием Лазаревым и с посланником Магомета, возвращавшимся в Сарай.

По русским источникам, Лазарев вернулся в Москву с известием, что Тревизану не удалось устроить предположенного союза. Эти сведения должны были только оправдаться позже, а по тому времени можно было ожидать лучшего.

В самом деле, Тревизан вернулся в Венецию в 1476 году в сопровождении двух татарских посланников: Тамира, отправленного самим Магометом, и Брунахо Батыря, являвшегося со стороны Тамира, любимого военачальника ордынского хана. Эти восточные дипломаты предложили венецианцам быть друзьями их друзей и врагами их врагов. Они выражали готовность немедленно выступить против турок и требовали, по обычаям варваров, подарков драгоценными камнями, платьями и в особенности звонкой монетой. Синь ория при случае умела выказывать свою щедрость. Чтобы предохранить себя от неудач, она охотно расточала подарки. Предложения татар были приняты с радостью. 10 мая 1476 года была вотирована сумма около 2000 дукатов для удовлетворения восточной жадности. Гонец был отправлен предупредить Магомета, что его посланники принесут благоприятный ответ.

Синьория, таким образом, возобновляла свои переговоры с Золотой Ордой, которые ранее едва не потерпели неудачу. В этом случае уж не в Москве более, а в Польше установился центр действий. Король Казимир IV выказывал себя очень благосклонно. Да разве не было естественным предположить, что католический государь будет покровительствовать проектам, направленным против ислама? В середине того же 1476 года Тревизан был призван к возобновлению своего далекого посольства.

Он должен был сопутствовать татарским послам через Польшу и Литву и остановиться потом в Вильно, чтобы сообразить, какие меры нужно принять дальше. Заботясь о том, чтобы не встревожить Казимира, дож Вандрамин предписал своему послу настаивать в особенности на том, чтобы татары не касались ни Польши, ни Литвы и чтобы их дикие полчища пошли к Константинополю другой дорогой.

Предосторожность разумная, но бесполезная. Между тем как Тревизан, верный своим приказам, подготовлял свои проекты в Польше, посланный Казимира старался убедить венецианский сенат отказаться от татарского союза. Этот польский представитель был не кто иной, как Филипп Бонаккорси, более известный под именем Callimachus Experiens, старинный приятель Помпония Лэта, один из корифеев римской академии гуманистов. Сильно скомпрометированный в заговоре 1468 года против папы, бежав из темницы, куда его заключил Павел II, после долгих скитаний по чужим краям, он в конце концов нашел блестящий прием при дворе Казимира IV, доверившего ему воспитание своих детей и возлагавшего на него дипломатические поручения. В 1477 году посланный к Сиксту IV отныне помилованный изгнанник остановился в Венеции, чтобы изложить взгляд своего господина на татарский союз. Последний был нарисован в самых мрачных красках. В три приема указывал красноречивый гуманист его многочисленные неудобства. Трижды давали ему уверения, что татары не преступят польские границы.

Однако же, чтобы не причинять неудовольствия дружественной державы с той удивительной осторожностью, которая его никогда не покидала, венецианский совет согласился отложить дело, и 18 марта 1477 года Тревизан был отозван. Подобные переговоры, возобновленные впоследствии, не привели к практическому результату.

Следы Тревизана исчезают с его отъездом из Польши. Один великий князь Иван продолжал хранить против него глубокое и неизменное неудовольствие. Он не скрыл этого от Контарини, когда судьба привела последнего в Москву. Знаменитый патриций, облеченный доверием своих соотечественников, был послан в Персию в том же году, когда и Паоло Оньибене, но с поручением более важным, к Узун-Гасану. В ту эпоху столь отдаленное путешествие было тяжким испытанием. Амброджио Контарини приготовился к нему, как приготовляются к смерти. Он исповедался, причастился и затем в сопровождении духовника, исполнявшего у него обязанности секретаря, переводчика и двух слуг смело отправился в путь. Ему пришлось испытать и лишения, и страдания, и опасности. Через Германию, Польшу, Малороссию и Татарию наши путешественники прибыли в Каффу, переехали через Черное море на корабле и продолжили свой путь верхом через Мингрелию, Грузию, Армению до Персии, Тавра и далее. Окончив свои переговоры с Узун-Гасаном, Контарини для возвращения в Италию избрал тот же путь. Каково было его затруднение, когда он узнал в Фазисе, теперь Поти, что турки завладели Каффой, некогда цветущей колонией генуэзцев. Предположенный маршрут становился невозможным. Приходилось вернуться назад. Не имея другого исхода, неустрашимый венецианец решился сделать длинный объезд на Москву.

Марк Россо, русский посланник, с которым он встретился в Тавре, сопровождал его. Они вместе переплыли через Каспийское море, пересекли «великую пустыню азиатской Сарматии» и 26 сентября 1476 года счастливо прибыли в Москву через Рязань и Коломну.

В Кремле венецианский посланник был принят если не с почетом, то с уважением, подобающим его сану. Все же с первой аудиенции, когда он рассыпался в благодарностях пред великим князем, последний быстро прервал его и, изменившись лицом, начал горько жаловаться на Тревизана. Несколько дней спустя бояре вернулись к тем же причинам неудовольствия и повторяли те же речи. Контарини не говорит на этот счет более в донесении о своем путешествии, но нам теперь легко догадаться о причине гнева Ивана: поляки возбуждали иногда татар против Москвы и золотом оплачивали их кровавые набеги; великий князь узнал, что Тревизан продолжал в Польше переговоры с Ордой, и это обстоятельство, пробуждая старые подозрения, должно было их сильно подтверждать. Однако же ни светлейшая республика, ни ее представитель, заброшенный в Москву, не пострадали от того подозрения, к тому же малоосновательного со стороны недоверчивого великого князя. Контарини получил все возможные льготы для уплаты дорожных долгов. Он был осыпан подарками и получил аудиенцию у Софии Палеолог, выказавшей себя в высшей степени к нему предупредительной и милостивой. По случаю прощального торжества Иван, более любезный, чем обыкновенно, долго разговаривал со своим гостем, доставляя ему возможность любоваться собольими шубами, крытыми парчой, и довел свою благосклонность даже до того, что избавил его от неприятного обряда. В конце обеда гостю, уже насыщенному яствами и питием, поднесли громадную серебряную чашу с медом. Этикет требовал, чтобы она была опорожнена залпом за здоровье хозяина. Воздержанный итальянец не был способен на этот вакхический подвиг; едва удалось ему выпить четверть этой роковой меры, Иван пощадил его насчет остального и подарил ему чашу.

Благосклонный прием, оказанный Контарини, должен был служить более возвышенной цели и ободрить его соотечественников к путешествиям на Север. Накануне свержения монгольского ига и окончательного земельного объединения Москва чувствовала потребность сблизиться с Западом. Главным образом благодаря иностранцам, созванным отовсюду с большими издержками, луч Возрождения проник в Святую Русь.