Текст книги "У юмористов души смехом наизнанку"

Павел Шарпп
У юмористов души смехом наизнанку: сборник афоризмов

Автор искренне благодарен Александру Березину, Ольге Зинатовой (Радуга), Михаилу Чернобровкину, Евгению Доманскому

© Павел Шарпп, 2020

© Интернациональный Союз писателей, 2020

Дружеский шарж на Павла Шарппа Художник Михаил Чернобровкин

Член Московского клуба афористики, писатель, биофизик, д. б. н.

ПАВЕЛ ШАРПП

Родился в г. Тобольске Тюменской области, СССР.

В 1973 г. окончил с отличием Днепропетровский госуниверситет, УССР.

В 1973-1977 гг. работал преподавателем в Тульском педагогическом университете.

В 1977-1981 гг. – учеба в аспирантуре института биофизики Пущинского биологического центра, Московской области.

В 1997 г. защитил докторскую диссертацию в институте биофизики клетки, г. Пущино-на-Оке.

В 1998 г. ВАК утвердил ученую степень доктора биологических наук,

В 1993 г. опубликован заказной обзор в журнале Progress in Neurobiology.

С января 1999 по 2009 г. работал по приглашению в университетах Великобритании (Кардифф, Манчестер, Лондон).

Библиография

1. Альманах Московского клуба афористики. – 2017.

2. Альманах Московского клуба афористики. – 2018.

3. Альманах Московского клуба афористики. – 2020.

4. Занимательные определения современных авторов / сост. А. Смирнов. – М., 2016. – 112 с.

5. Императивные сентенции / сост. А. Смирнов. – М., 2017. – 104 с.

6. Мужской взгляд на женщин / сост. А. Смирнов. – М., 2017. – 120 с.

7. Медицинский справочник афориста / сост. А. Смирнов. – М., 2018. – 100 с.

8. О жизни и судьбе / сост. А. Смирнов. – М., 2018. – 144 с.

9. Мысли, доведенные до ума / сост. А. Минченков. – М., 2018. – 160 с.

10. Энциклопедия отношений / сост. А. Смирнов. – М., 2020. – 116 с.

Эссе памяти Сергея Довлатова.
Афористичность Сергея Довлатова

В чем секрет творчества Сергея Донатовича Довлатова и той огромной популярности, которая пришла к нему, не извинившись за опоздание? Ответ на этот вопрос пытаются найти многие, увлеченные его творчеством. Рассказы и повести писателя увлекают за собой незаметно, но так основательно, что трудно вернуться в нашу собственную действительность. Удивительно, что читатель не сразу замечает в произведениях Довлатова его оригинальный стиль. Да, тот самый, который неповторим и неподражаем. Для обнаружения этого стиля мало перечитать книги Довлатова один или два раза. Может быть, мало и десяти. Никто точно не знает, сколько раз надо, возможно, потому и не все добиваются нужного эффекта. Можно полагать, что понимание литературного стиля писателя не зависит от количества прочтений, а от чего-то другого? Это завораживает, заставляет размышлять и анализировать.

Несомненно, ключевую роль играет природный юмор Довлатова, способный усиливать иронию, спрятанную, кажется, между строк, слов, букв и даже знаков препинания. Но возникают вопросы – над чем он иронизировал, на что были направлены стрелы его сатиры и сарказма? Где виртуально располагался эпицентр его смеха и шуток?

Известна народная мудрость – «Не стой, где попало, попадет еще раз». Например, если стоишь под стрелой крана – это опасно и является прямым нарушением техники безопасности. Там уж не посмеешься, совсем не то место, где одолевает смех. Потому что кран высокий и переносит грузы.

Во время жизни Довлатова в стране Советов выше всех была партия, она считалась выше даже строительного крана. Совсем не требуется называть, какая партия – все ясно априори. Это слово не исконно русское, но вопрос исчерпывает полностью и ухо не режет. Кроме партии было еще нечто, над чем смеяться было «низз-з-я-я». Что же это такое? Ну конечно – «народ». Попробуйте пошутить над народом или еще ужаснее – над диктатурой пролетариата. Наверное, такие попытки могли себе позволить лишь так называемые «пролетарии умственного труда».

Сюжет у Довлатова возникает почти из ничего, а точнее – из миниатюр. На первый взгляд кажется, что так писать легко. Но известно, что краткость коварна. Иногда она является пряником на кончике кнута. Чтобы построить из этого нечто красноречивое, требуется умение эквилибриста, способность жить в состоянии неравновесия, как бы его не замечая. Для настоящего таланта требуется то, от чего зал ахает, охает, аплодирует, а иногда мысленно, но громко взывает к Богу или к службе скорой помощи.

Лаконизм и выразительность – это следствие чего-то, присущего далеко не всем. В рассказах Довлатова легко выделить остроумные сравнения и метафоры, которые делают его речь краткой и яркой. Мы можем найти множество точных фраз, распределенных по текстам книг, про которые сам Довлатов говорил: «Книга – мысль».

Вторая сторона довлатовского стиля – способность привлекать парадоксы в канву рассказов, что опять же усиливает афористичность, а также исподволь – драматичность повествования. Противоречия существуют в его прозе как единое целое. Иногда можно уловить нечто похожее на секретные трюки и оригинальные писательские приемы, которые не видно сразу, как незаметен кролик в шляпе иллюзиониста.

Известно, что прошлое талантливых людей полно неожиданностей и может значительно «меняться» без видимых причин. Это кажется выдумкой или фантазией, но все же имеет место, потому что многое доходит до читателей лишь с течением времени. Произведения Довлатова действуют на нас в отраженном виде, оставаясь в подсознании, где продолжается процесс. Уже оказавшись там, где-то в нервной глубине, фразы и цитаты подвергаются воздействию гормонов, активаторов и тормозителей мышления. По-другому расставляются акценты и нюансы, и все это совсем незаметно, как бы в параллельном мире. Таким образом, мы неосознанно вчитываемся в его миниатюры довольно долго, просто потому, что они живут внутри нас, будучи даже перевернутыми, как отражения гор в озере.

Возможно, кто-то не пожалеет в мой адрес теплого «комплимента», какой обычно генерирует «возмущенный разум» на грани закипания. Есть и такие, у кого ум слишком холоден или нет проявлений его работы. В таких случаях многие балуются языком жестов, изображая пальцем отвертку, которой что-то тщательно закручивают в районе виска. На самом деле ничего психиатрического тут нет, просто я пытаюсь показать, что представления о жизни творческого человека могут меняться в умах потомков, как спектральная картина световых волн, дошедших в трубу телескопа от далекой звезды, вспыхнувшей в далеком прошлом. Эта активность в виде сложного спектра попадает в «сенсоры» читателей и служит материалом для размышления.

«Истинное мужество состоит в том, чтобы любить жизнь, зная о ней всю правду» – это цитата Сергея Довлатова. Он имел право на такое высказывание, поскольку видел жизнь по обе стороны океана, в разных условиях, степенях свобод, запретов и ограничений. Для него, как состоявшего в двух ипостасях – писателя и журналиста, принципиальное значение имела возможность публиковаться, получать отклики, признание и самое главное -критику или одобрение читателей.

Однако именно возможность публиковаться долгое время была ему недоступна. Он приходил в отчаяние от запретов, но даже тогда не собирался эмигрировать. Довлатов не был активистом протестных действий. Однажды он неосторожно поставил подпись под какой-то банальной петицией. Этого оказалось достаточно, чтобы вызвать реакцию запретительных органов, поспешивших внести его в список неблагонадежных и подозреваемых.

Эволюция запретов и ограничений при власти большевиков имела сложные траектории, но не подверглась изучению каким-либо аналитиком, этаким социологическим Дарвиным. Она получала описание пером дотошных любителей протоколов, щедро одаренных занудством, но не всегда самокритичных и грамотных. Фанатизм некоторых органов в советской стране был связан с политическими заповедями, «пролетарской сознательностью» и выглядел как романтическая революционная блажь вперемешку с бдительностью. Все это тогда представлялось продолжением классовой борьбы, хотя никто толком не знал, в каком классе состоит. На всякий случай органы боролись с любыми протестами и сатирическими произведениями, даже косвенно задевающими волю партии или диктатуру пролетариата.

Видимо, в произведениях Сергея Довлатова, представленных для публикации, была та правда жизни, которой боятся политические функционеры, а повести и рассказы казались им потенциально вредными. Они опасались проявлений свободы слова, гласности и поступали по инструкциям и предписаниям, не задумываясь, правы они или заблудились в своих запретах.

«Я долго думал, как можно сформулировать мою национальную принадлежность, и решил, что я русский по профессии» (Сергей Довлатов). Влияние творчества талантливых писателей на жизнь и в конечном итоге на поступки людей показано в истории, мифах и философских рассуждениях. Убедительнее для нас почему-то всегда являются притчи, мифы, горькие и сладкие блюда, приправленные юмором. Видимо, это связано с тем, что самые популярные из них пропущены через фильтры народного восприятия в пересказах, сказках и сплетнях.

Хорошим примером обычно служит история Красной Шапочки, которая тысячи раз была пересказана профессионалами, любителями и простыми людьми, причем не всегда трезвыми. Это фольклорное создание в каждой эпохе и у любого нового рассказчика получало свою трактовку, а значит, было отражением жизненных ситуаций и традиций.

В наше время эта удивительная персона также получала новые фольклорные интерпретации как что-то узкое, поставленное на широкую ногу. Последуем этому и мы. Начало может быть традиционным – Красная Шапочка неоднократно, каждый уикенд, встречала коварного волка на лесных тропинках по дороге к бабушке. После первичного испуга она очень старалась увидеть в волке что-то хорошее, хотя бы в форме ушей, глаз или зубов, а при встречах развлекала его семейными байками и пирожками, подражая в этом знаменитой сказительнице Шахерезаде.

В исторических прецедентах даже официально заключенные пакты о ненападении неизбежно утрачивают свою миротворческую силу. Так и в этой пересказанной тысячи раз сказке волк все более приближался к нарушению неофициального договора, чем приводил Шапочку в беспокойство. Видя бессилие своей харизмы, даже вместе с пирожками, она решила дать отпор волку, вложив всю силу своего характера и литературного дара в творчество. Для этого Красная Шапочка талантливо отразила иронию жизненного пути и встреч с волком. Она написала правдивый сатирический памфлет «50 оттенков Серого». Ей казалось, что этим она перевоспитает волка.

Однако зубастый хищник как представитель буйных 1990-х не только не изменился к лучшему, но и придумал зверский план отмщения, чтобы по-своему отыграться на них обеих – внучке и бабушке. Дальше все могло развиваться по схеме волка, если бы не носители народной справедливости – лесорубы. В литературном творчестве многое также развивается по аналогичному сюжету – роль хищника там играет жесткая цензура. Она, как правило, уподобляется волку со всеми его серыми оттенками и хищными замашками.

«Не так связывают любовь, дружба, уважение, как общая ненависть к чему-нибудь» (Сергей Довлатов). Служители цензуры и запретительных органов более всего ненавидят свободомыслие, даже если оно выражается в неподвижности памятников или наборе текста книги. Так, уже набранную в Таллине книгу Сергея Довлатова было велено разобрать обратно и не допускать до печати. Чиновники с неуместным рвением и изобретательностью обычно находят, чем можно формально оправдать запреты. Чаще всего это ссылки на императивы властей, то есть указания сверху.

Творческие люди предпочитают прислушиваться к указаниям свыше – от судьбы или Бога, опираясь на духовные ценности. При этом поневоле им приходится выступать против воздействий сверху, становиться критиками бюрократии и разнообразных запретительных конструкций, достигая степени убедительности сатирика или диссидента. Путей протеста немало, но для литературного варианта сопротивления обязательно требуется талант и способности быть выше запретителей. Есть еще и пассивные методы, такие как демонстративное невыполнение предписаний. А еще некоторые пытаются символически противостоять, отчаянно свертывая и удерживая свою личную запретную «фигу» в кармане.

Указания радикально отличаются по происхождению: одни даются в инструкциях, другие – из наставлений начальства, а третьи имеют внутренние корни, например от угрызений совести или от простого парня – внутреннего голоса. Попытки указаний снизу или сбоку обычно называют извращениями. А если чей-то голос никто не желает слышать, таковой называют кратко – глас. Наглядный пример – «глас вопиющего в пустыне», а совсем уж безнадежный случай – «глас вопиющего в толпе».

Писатель-минималист Сергей Довлатов в совершенстве владел выразительной краткостью с эффективным использованием знаков препинания и мощным эффектом оглушительного молчания в нужные моменты. Он совершенно просто конструировал свои повести и рассказы из кратких эпизодов как из мозаики. Его незаметный стиль воздейстовал, как правило, заметно и неотразимо.

Довлатов приобрел огромную популярность, как только ему приоткрыли окно в мир типографий и периодических изданий. Но случилось это не сразу, а уже в условиях эмиграции. Как следствие, Довлатов быстро стал одним из самых известных и читаемых беллетристов второй половины XX века. Его популярность начала расти с 1978 года вскоре после выезда и пересечения океана. Лишь в 1990-х годах его произведения были опубликованы на родине и также приобрели всеобщее признание. Таким образом, вопрос, поставленный мной в самом начале, по-прежнему заставляет думать, поскольку тема быстрого роста популярности Довлатова все еще полностью не раскрыта.

«На чужом языке мы теряем 80% своей личности», -считал С. Довлатов. Его герои, на первый взгляд, обычные люди со своими странностями и недостатками. Но именно свойственная им порой непутевость и делает из них живых личностей, а не трафаретных персонажей. Привлекательной чертой прозы Довлатова является и то, что он никого не судит и не поучает. У него все герои равны, но каждый по-своему. В жизни многим кажется, что они живут правильно, даже если воруют или пьют крепкие напитки, делая это обыденно, вперемешку с запоями, как правило, не обращая внимания на то, что водка теплая или паленая. Для каждого человека существует своя правда жизни, но наиболее удивительна та, что свойственна обычным людям. Именно она и получила отражение в прозе Довлатова очень своеобразно, как бы изнутри, и оказалась крайне убедительной, поскольку основана на точности изложения. Его произведения перешли в разряд классики, а многие цитаты из них стали крылатыми, обладая всеми признаками афоризмов.

«Порядочный человек – это тот, кто делает гадости без удовольствия» – одно из самых известных высказываний Сергея Довлатова. В этом наполненном особым юмором афоризме, как уже отмечалось, отражается парадоксальность мышления и уникальный стиль писателя, своеобразная скромность. Здесь происходит нечто парадоксальное, похожее на явление устойчивого противоречия. Значит, писатель касается глубинных характеристик человека.

Почему афоризмы столь притягательны и массовый интерес к удачным фразам наделяет их крыльями? Видимо, способность застревать в умах не позволяет их забыть. Как следствие, они становятся не только любимым видом чтения миллионов, но и источником вынужденных воспоминаний, а также инструментом общения. Эти творения удобно укладываются в голове и довольно комфортно -на языке, поскольку всем кажется, что больше негде. Иными словами, они быстро уходят в разговорный сленг на крыльях популярности, не считаясь с чьим-либо желанием. Иногда думают, что этого достаточно для снисходительности к нецензурным выражениям, поскольку они легко запоминаются.

«Овладел языком с особым цинизмом и в изощренной форме, а говорят – матерюсь» (Евгений Ханкин). То есть надо принимать к сведению, что цензура не успевает изменить правила восприятия долитературных выражений, вынести им судебный вердикт с участием народных «заседателей» в тесных компаниях, чаще всего на троих, а мы уже эти выражения отсылаем для беспредельного использования в массы.

Совершенно не стремясь к поучениям, Сергей Донатович позволяет увидеть многое через прицел своего таланта, также как подзорная труба позволяет рассмотреть многие детали, приближая к нам линию горизонта и любые предметы быстрее, чем мы успеваем дойти до нужной точки.

В его книгах мы открываем для себя необычные миры и возможности:

1. Довлатов легко нас убедил, что соло можно играть на чем угодно, лишь бы было достаточно чувствительности и мастерства, но в первую очередь на инструментах, которые использует писатель. Так, Сергей Довлатов создал свое «Соло на Ундервуде», а потом упомянул еще и IBM. Это, конечно, удобнее, чем солировать на записных книжках, перфораторных ЭВМ или на счетах в докомпьютерную эру.

2. Точно так же Довлатов убеждает нас, что в дорожный чемодан творческого человека легко может войти целая эпоха, даже гораздо больше, чем в контейнер или в целый караван контейнеровозов.

3. Не окончив литературный институт, Сергей Довлатов обогатил себя учением в университетах жизни. Одним из них явилась служба охранником, получившая многомерное отображение в сборнике «Зона (записки надзирателя)». Это не значит, что служба на зоне учила его «бо-тать по фене», чтобы выражаться нестандартно. Довлатову служба позволяла запоминать и использовать остроумие околокриминальных личностей, своего рода «Сократов» народной глубинки, улавливать их словотворчество, расширять свой личный тезаурус до тех уровней, с которыми ни один английский язык не сравнится.

4. Расширение возможностей языка подталкивает писателя и к более легкому, насышенному общению, порождает невероятно большое количество сюжетов высокого качества, делая его неповторимым рассказчиком.

5. Юмор способен притягивать людей как некая гравитация.

Всем известно, насколько быстро и успешно распространяются анекдоты и приколы. Это связано с их краткостью и внезапными поворотами сюжета на очень узком пространстве изложения. Они как бы прикалываются наподобие брошки или острой булавки, впиваясь в память своими острыми окончаниями.

6. Жизнь полна устойчивых противоположностей, поэтому большие писатели обладают видением настоящих парадоксов. Проза и афоризмы Сергея Довлатова наполнены противоречиями из жизненных ситуаций и выдуманных мелких подробностей, что делает его прозу необыкновенно привлекательной.

«Никогда заранее не скажешь, как скажется не сказанное» (Павел Шарпп). Юмор не должен опережать логически связанные мысли. Иначе может получиться так -не успеваешь понять смысл, как тут же не успеваешь дать возможность читателю понять, что тут смешного. В удачных случаях юмор помогает примирить противоречия, обычно называемые парадоксами. Это очень удобно. Исторически так сложилось, что люди в сфере науки больше всего скандалили и спорили из-за несовместимости единого, поскольку они его сами аналитически разъединяли. А потом, когда пытались слепить разделенное, оказывалось, что это парадокс. Отражения и осколки не несли в себе полноту единой сущности.

В истории литературы параллельно с ростом речевой активности, с появлением все большего количества грамотных, еще до определения понятия «интеллект», все больше людей увлекалось афористикой. Творческая активность энтузиастов нарастала как лавина, сходящая с вершин народной мудрости. Об этом свидетельствуют не только надписи на скалах и пергаментах, но и то, что происходит в наше время, – возникновение множества клубов, блогов и сайтов, где получают развитие самобытные таланты – любители и мастера кратких фраз.

Это, конечно, совершенно не означает, что все энтузиасты становятся авторами настоящих афоризмов. Вступает в действие правило, по которому оценивают драгоценности. Лучше одно изделие с настоящим бриллиантом, или хотя бы сделанное мастером из золота или серебра, чем целый мешок красивой штампованной бижутерии из пластика.

Почему афористика так привлекательна? Прежде всего, мыслительной выразительностью и близостью к жизни, способностью отражать стиль мышления людей, стоявших у руля управления государствами, гениев, совершивших величайшие открытия в науке, философии, культуре, ярких талантов и знаменитостей во всех сферах жизни.

Оригинальность, юмор, лаконичность, умение смотреть в корень, видеть парадоксы, привлекают людей как притяжение между космическими телами. Чтобы афористическое творчество не пропадало в черных дырах беспамятства, все больше книг и собраний афористики всех стран и народов выставляются на обозрение читателей, чтобы они учились думать и умели вчитываться.

Цитаты и афоризмы позволяют украсить минуты скучного путешествия, запустить в своем мозге ростки оригинальности. Эти оригинальные находки мышления трудно выразить лаконично. Настоящими жемчужинами в мире афоризмов являются фразы эпохи перемен и ключевых событий истории.

Афористичность мышления помогает философски осмыслить устройство общества и даже мироздания, выявить ключевые принципы поведения людей и правильно вникнуть в развитие политических явлений. Любители афоризмов осваивают высоты мышления, задумываются над тем, что есть душа и тело, в чем смысл соотношения вечного и временного, жизни и смерти.

Сергей Довлатов прошел через сложные жизненные коллизии и преломил их через себя и свой литературный талант, рисуя социальные и психологические портреты своего времени. Его произведения помогли за короткую историческую эпоху пройти расстояние между бюрократическими «Сциллой и Харибдой», показанными в гениальной клоунаде Вячеслава Полынина, от «ни-зз-я-я» до «зя-я-я-я». Стиль Сергея Довлатова уникален, а по насыщенности юмором перекликается с творчеством Даниила Хармса, О. Генри, Ильфа и Петрова, Зощенко.

«Послушайте, друзья! Нельзя же, в самом деле, передо мной так преклоняться. Я такой же, как и вы все, только лучше», – заявил Даниил Иванович Хармс. Стиль Сергея Довлатова, как и творчество Хармса, опирается на миниатюры. Произведения Сергея Донатовича отражают социальные и политические явления в Советском Союзе после эпохи Сталина. В его рассказах виден тот большой период мирной жизни без войн и переворотов, который требуется любой стране, чтобы на арену вышло новое поколение творцов национальной культуры, чтобы произошло возрождение интеллигенции и мастеров во всех сферах жизни, а не только удобно пристроившихся бюрократов.

Довлатов стал выразителем внутренних явлений третьей волны эмиграции из Советского Союза. Сколько их, этих волн, было, выделить трудно. Но в каждом их пике присутствует свой парадокс, привязанный к различным историческим коллизиям. Волна 1970-1980-х напоминала явление морского отлива, поскольку шла в одном направлении. Те, кто с напряжением связей и потенциала недвижимости стремились прорваться за границу, были уверены, что обретают свободу, что уезжают навсегда, поскольку запретный плод всегда кажется сладким, а жизнь за пределами родины представлялась пьяняще свободной. Но в условиях эмиграции все неизбежно сталкиваются как с новыми проблемами, так и с утратой чего-то ностальгически близкого, что на родине казалось грубым и даже отвратительным.

Довлатов испытал воодушевление, когда опубликовал первые свои произведения, устроившись в Нью-Йорке вместе с семьей, но не почувствовал того счастливого удовлетворения, на которое рассчитывал, борясь за возможность публиковаться. Это ясно из его собственных рассуждений в сборниках рассказов и повестей, таких как «Чемодан». Он приобрел популярность и стал работать, редактируя собственный периодический журнал «Новый американец». Однако здесь же он ощутил все «прелести» конкурентной борьбы, поскольку в США уже были русские газеты и сложившиеся литературное и журналистское сообщества.

Многие стороны эмигрантской жизни в Америке получили отражение в книгах и рассказах Сергея Довлатова, так же как и накатившая вскоре ностальгия по Ленинграду, Таллину и особой русской среде, где он сформировался как писатель. Видимо, особенностью эмиграции до начала 1990-х было то, что никто не мог тогда предположить распад казавшейся монолитом империи, объявившей своей целью строительство коммунизма. Тем более представлялись невероятными возврат к частной собственности и встраивание в мировой открытый рынок, закрытый для жителей СССР.

Известно, что отливы через определенное время неизбежно сменяются большими объемами приливных волн. Остается надеяться, что прилив будет состоять не только в том наплыве эмигрантов, который выдерживают в XXI веке европейские страны, и к ним следует отнести и Россию.

Даниил Хармс использовал для своих литературных анекдотов и пародий имена великих классиков, которые еще недавно составляли золотой век русской литературы. В XVII-XIX веках и начале XX они плодились невероятно эффективно, а жизнь внутри их сообщества могла показаться скучной, если бы ее не украшали гении юмора и абстрактности, подобные Хармсу, своими тонкими и веселыми издевательствами. Над великими писателями можно было смеяться, поскольку их принадлежность к классикам надежно защищала их престиж, как стены и мощные решетки мест не столь отдаленных отделяют преступников от всего остального мира. Точно так же толстые прутья вольеров отгораживают хищников от зевак и платных посетителей зоопарков.

Талант Сергея Довлатова состоял в способности строить свои произведения из миниатюрных историй людей, которые были его окружением. В героях оказалась и быстро выросшая плеяда «творцов» чиновничьих барьеров, сформированная в грянувшей мирной жизни после Второй мировой войны. На этой творческой почве еще более бурно взросли деятели цензуры, одиночные и объединенные в государственные чиновничьи организации. Вот их-то и привлекал Довлатов для миниатюр а-ля Хармс. Поэтому его произведения часто содержали довольно острые сатирические эпизоды и миниатюры. При этом Сергей Донатович не стеснялся встраивать в мини-рассказы просто знакомых, деятелей политики и литературного поприща. Все мы еще со школы помним, какие баталии с чиновниками от литературы и цензуры гремели у самых крутых русских классиков – Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Чехова, Толстого. В период эмиграции отрыв Довлатова от русской литературной среды скрашивался дружбой с Иосифом Бродским и другими яркими литераторами, оказавшимися за границей.

Случилось так, что Довлатов на волне эмиграции 1970-х доплыл до «Нового американца», созданного им и группой друзей периодического издания, отражающего жизнь российской эмиграции в США. Доплыть до «Нового русского», к сожалению, ему было не суждено, о чем нам приходится остро сожалеть. В основном Довлатов ни на что не жалуется, только упоминает о невозможности публиковаться в Советском Союзе и в повести «Иностранка» делает зарисовку, последовательно связав жизнь героини в СССР и в американской эмиграции.

Вполне возможно, он был бы разочарован тем, какой дорогой пошел бывший СССР, как сложилась судьба союзных республик, которые пошли по пути разрухи значительной части созданного в социалистическую эпоху. Поклонников его талантов, безусловно, интересует, что бы он поместил в свой миниатюрный, по-своему безграничный, знаменитый чемодан. Это был бы не только багаж, нажитый в советские годы, но и огромное разнообразие «подвигов» российского дикого капитализма, представленные в его уникальном стиле. Конечно, туда вместилось бы все, что привлекло бы его иронию и афористическое мышление из событий в 1990-х годах и в первые десятилетия XXI века. Но, вероятно, его прерванный в 1990 году полет дает нам в чистом виде изображение «жизненных пейзажей» времен СССР, не искаженных буйными катаклизмами и клизмами 1990-х.

Можно отметить, что по мере разрастания чиновничьего аппарата в Советском Союзе во второй половине XX века все больше происходило ущемление свободы творчества литераторов, художников, деятелей кино и театра. Все новые генералы цензуры становились мельче от приобретения прав запрещать, преследовать и наказывать. Поэтому и творчество Сергея Довлатова подверглось жесткому давлению со стороны партийных чиновников в виде блокирования его публикаций.

Коротко тот период можно охарактеризовать сходством с диалогом посетителя в известном анекдоте. Пациент является на прием к психотерапевту и спрашивает: «Доктор, почему меня все игнорируют?!» Опытный доктор, не задумываясь, тут же гениально реагирует: «Следующий!»

Девизом той волны эмиграции, в которую угодил я, мои однокашники и коллеги, могла бы стать фраза с претензией на афоризм: «И вот, как рыба в небесах, я свободен!» Это символизирует некую «свободу» в отрыве от родной почвы или стихии. Вначале наши эмигранты ощущали себя как новая отрицательная материя, а оставленных считали темной субстанцией. Но долгое пребывание в изоляции от родины и мест, где прошло обучение, формирование как специалиста и личности, сглаживалось свободой перемещения, возможностью посещать Россию. Постепенно космополитический взгляд на мир стал внутренним, а слова «Россия» и «свобода» сблизились по смыслу.

В период самого развитого социализма потенциальные эмигранты подвергались «заслуженным» и «незаслуженным» гонениям. Видимо, тогда это казалось принципиально важным. Те, кто подвергался «незаслуженным», стремились заработать статус «заслуженности». Они отразили эту ситуацию в своих воспоминаниях и рассказах, выразительно характеризуя произвол чиновников и различных служб, чтобы выглядеть привлекательнее для новой идеологии и непривычной среды обитания.

В отличие от довлатовской волны, эмиграция 1990-х подстегивалась не политическими явлениями и ограничениями, а экономическими кнутами и пряниками. В самом начале 1990-х у многих в РФ и странах СНГ было ожидание чего-то апокалиптического. Люди опасались не просто пустых полок в магазинах и рынках, а самого настоящего голода. Однако довольно скоро выяснилось, что экономическая ситуация во многом стала похожа на период НЭПа после революции в 20-х годах прошлого века. С нарастающей интенсивностью полки магазинов и даже превращенные в огромные торговые «толкучки» стадионы заполнились товарами – редкими и банальными фетишами рыночной жизни.

Виды эмиграции хотя и носят волновую природу, но напоминают один из самых известных парадоксов, который состоит в том, что свет является одновременно и волной, и частицей. То же самое можно сказать про эмиграцию. Волны переселений для определенного сообщества, например ученых, носят волновую природу как явление и выражаются в «корпускулярном» виде в поведении отдельных личностей в период адаптации, устройства жизни и выставлении на всеобщее обозрение таких интимных творений, как автобиографии и научные труды. Особое влияние оказывают эти процессы на экономические кризисы, открытия и генерацию пионерских идей.