Текст книги "Выстрел из вечности"

– Пассажир, прекрати курить!

Миловидная молодая женщина, строго нахмурив брови, подошла к соседу и выдохнула:

– Иди в тамбур, там курят. К тому же здесь есть маленькие дети, неужели не стыдно.

– Я нахожусь в своём купе, поэтому имею право курить, – ответил Пётр Иванович с вызовом.

– Сейчас я вызову милицию.

– Тебе чего говорят! – послышались возмущённые голоса пассажиров.

– И чего возмущаются, у меня сигареты бездымные, и от них нет никакого вреда, – ворчал себе под нос Зайчиков. – Ну, хорошо, хорошо, выйду. Эка невидаль дым, а сколько из-за него разговоров – страсть.

Он держал сигарету двумя пальчиками и был очень доволен собой. А вдали огнями уже сверкнула Москва. Она как магнитом притягивала наш поезд. Все зашевелились, прибирая свои постели. Встали и мы. Моя дочь потянулась к стеклу.

– Папа, папа, смотри мост, – закричала она.

Зайчиков был тут как тут:

– Нельзя, девочка, протирать руками стёкла, микробов миллионы.

Дочь отпрянула от стекла в сторону и смотрела удивлённо, то на соседа, то на меня. Ей никогда не запрещали мы протирать стёкла руками, и вот на тебе, микробов миллионы. Она сразу как-то сникла, хотя и не поняла, что такое микробы, но какое-то внутренне чувство показало ей – это очень плохо. А сосед всё распалялся и распалялся:

– Ох, уж нынешние мамы и папы. Ну, никакого у них понятия в воспитании детей нету, и куда только смотрят.

Казалось, его причитаниям не будет конца, и я решил нарушить поток его слов:

– Пётр Иванович, а какие у вас дети?

– Мой сын чемпион области по боксу, – ответил он.

Всё ближе и ближе подходил поезд к Москве. Вот уже отчётливее стали выделяться контуры строений, и магический свет струившийся отовсюду,

заполонил весь горизонт. Суета в вагоне поднялась большая. «Один ноль в мою пользу, – говорила его улыбка, – так-то, вам ли за мной тягаться, недоросли ещё, ох, недоросли. Прощай, Череповец. Меня не поняли, что я велик. На новом месте под крылышком друга я обрету себя».

Повесть «Новое ружье»

Не стало вести на охоте охотнику Ваське Кругликову с тех пор, как из города приехал его сосед и друг Серега Жарков. У него ружье – вертикалка двенадцатого калибра. Да и стреляет он, будь-будь каждому. Патроны импортные и снаряжение все с молоточка. Вот и загрустил Васька Кругликов и не просто бы так, а по-настоящему. Серега же выйдет из дома со своей вертикалкой, крикнет Ваське: мол, давай за деревней посоревнуемся, газетку повесим и по ней дробью. Кругликов отказывался, но Жарков был неумолим:

– Пойдем, чего ты боишься? Потом у меня посидим. Разве плохо поговорить с мужиком – тоска глубинная.

Был он небольшого роста, но крепкого телосложения, как говорили в народе: крепыш. Большая голова и мощный подбородок опускались на крутые широкие плечи. Правое плечо было чуть-чуть выше левого. Он стремился своё состояние как-то уравновесить, но у него не получалось. И из-за этого он страдал. Ему казалось, что его природа объегорила, пустила не потому руслу какое ему хотелось, ведь девки любят высоких и стройных парней, а он не обладал требованиям современных девушек. Да притом серые невыразительные глаза чуть с раскосиной шмыгали туда и сюда. То они увлажнялись, покрываясь грустью, то излучали хитрецу, которая не давала ему покоя. Васька же Кругликов был наоборот черноволос, статен и простоват. Правда, не в том смысле, что у него не хватало. Просто он был доверчив и благороден. Это то и мешало ему в дружбе с Серёгой Жарковым, который был назойлив и упрям. Одним словом – хулиган. Красивые женщины, у которых ноги шли прямо от головы подсмеивались над ним: дескать, коротышка, а туда же лезет в калашный ряд, хочет отхватить красавицу. Но он к этому и не стремился. Запала ему в душу соседка Маша Кругликова. А она была замужем за Васькой Кругликовым, рожала ему детей и никакого внимания не обращала в сторону Жаркова. У него же, как заклинило: будет она моей и всё тут.

И Васька шел со своей тулкой, которая ему перешла по наследству от отца, погибшего в пятьдесят третьем году на лесоповале в Сибири. Стрелял из неё он неплохо. И сейчас жена удивлялась: почему мужик с охоты ходит пустой? «Серега – гад, будь он трижды неладен, спаивает мужика, мстит видимо, что я не пошла за него замуж. Как же их разлучить? Как?» Эти мысли приходили к ней, когда она слышала их разговор и стрельбу недалеко от своего дома.

– Что это за ружье, Василий? Ворон только пугать. Вон сколько их на кладбище, – протяжно вздыхал Жарков, брал свою вертикалку, потом говорил, – вот как надо стрелять-то, Кругликов. Ты ж видишь, какой идеальный бой моего ружья.

У Маши разрывалось сердце, но она не знала, что делать и боялась сказать всю правду мужу. Уж больно был он у неё ревнив. Она все больше и больше убеждалась, что её муженек Василий спивается и недалек тот день, когда он без водки не будет мыслить, как жить. Он приходил домой, пошатываясь, вешал ружье на гвоздь в спальне и замыкался в себя, усаживаясь на диване. Жена подходила к нему и сочувствующе вздыхала. Кругликов, склонив на её плечо голову и сморщив нос, проникновенно говорил:

– Маш, давай купим настоящее ружье. Какие есть, пальчики оближешь?

– Да зачем тебе ружье, Вася? С этим ходил, и всегда в доме была дичь, – сопротивлялась жена, и хотела было добавить: мол, пить меньше надо, и тогда все будет нормально. Но не сказала. Уж больно лицо у мужа было трагическое. Он в любое время мог разрыдаться. Маша поняла, что его самолюбие задето, и при том, не поверхностно, а до глубины души, до самого её донышка. И он теперь не найдет себе покоя. Жена, зная его характер, сказала:

– Василий, денег-то нет. Ну, да ладно, иди, покупай. Только!..

Она недоговорила, но и так было ясно, что деньги на ружье она отдает последние.

Кругликов, не совсем еще осознав, что жена сдалась, продолжал просить, выматывая нервы:

– Нет, Маша, ружье у меня плохое и дальности боя нет, и кучности и резкости.

– Да хватит тебе, Вася, канючить. Иди, покупай, если оно плохое, – успокоила Кругликова жена, – что я враг тебе что ли?

Она думала, что на охоте он может пить бросит, ведь раньше-то не пил. А связался с Жарковым, начал. Как же теперь вырвать мужика из рук этого прохиндея? Разве он не знает, что и в школе-то он был гадом, только бы кому напакостить.

Обрадованный таким поворотом дела и, не видя горестное лицо жены, Василий схватил деньги, документы и выскочил из дому, сел в автобус и укатил в город. И только вечером он вернулся назад, но зато был трезв и весел. В руках он держал современный десятизарядный гладкоствольный карабин – гордость всех охотников в округе.

Он подошел к жене, поцеловал её в щеку и сказал:

– Ох, и хороша штуковина. Стоит только нажать спусковой крючок, да ударить по стае уток свинцовым дождем, можно и домой идти, хватит и на варенину, и на тушенину. Это, Машенька, это вещь. Не то, что у Жаркова. Умрет от зависти мой дружок.

– И сколько же эта штуковина стоит? – испуганно спросила жена. – Поди ж все деньги истратил?

– А не дороже денег, – лихо улыбнулся Кругликов и бережно положил на табуретку новое ружье, взял чистую тряпицу и стер смазку, приподнял в руках свое приобретение, погрозил молча.

Маша тихо улыбалась. На её щеках появились ямочки, которые так любил Кругликов. Он подошел к ней и опять поцеловал с нежностью, потом сказал:

– Маша, я пойду, испытаю?

– Вася, и я с тобой, – сказала жена.

– Пошли. Сейчас, наверное, выйдет и Серега, когда услышит наши выстрелы.

– Пусть! – Она таинственно и загадочно улыбнулась, и по коже Кругликова прошел озноб. А Маша, не обращая внимания на мужа, подумала: «Что он теперь запоет? Что скажет»?

Кругликов повесил газету, отошел на пятьдесят метров, прицелился и выстрелил.

– Маша, вот это ружье! – зачмокал он языком, – вот это бой. Как теперь запоет Жарков?

Серега, услышав выстрелы, вышел из дому и вразвалочку, так ходить мог только он, подошел и, удивленно подняв глаза и глядя на Машу, воскликнул:

– Вася, ты никак купил новое ружье, да и какое?

По лицу Жаркова пробежали белые, красные, зеленые тени. От внимательного взгляда женщины не укрылось ничего. И она подумала: «Что пробило! Женский сердцеед, не все тебе над Васькой издеваться».

– Покажи, – протянул руки к ружью Жарков и сверкнул глазами в сторону Маши. – Это она тебя надоумила купить?

– Я сам. Мне давно хотелось.

Он заикнулся насчет денег, но жена глазами остановила готовую выплеснуться тираду. И Кругликов осекся. Жарков скрипел зубами и думал: «Не выпутаться тебе из моих пут – голубь сизокрылый. Уж больно ты охоч стал до дармовой выпивки. Она мне отказала. На коленях еще приползет, я терпелив. Скоро ты и мужиком то быть не можешь. Сработает травка, которую мама собирает на болоте. Ещё месячишко, ну от силы два, и у тебя он повиснет. Моя мама знает в этом толк. Ох, как я буду рад. Но на тебе, стерва, я не женюсь. Ты у меня всю кровь выпила, ведь я тебя ещё со школы люблю. А приехал этот прыщ из соседней деревни и всё разрушил. Но я своё с лихвой возьму. Не будь я Серёга Жарков».

– Дай выстрелить, Вася, из нового-то ружья? – сказал Жарков.

Он уже не владел собой. Разум его как бы отключился. Перед собой он видел счастливое лицо Васьки и его жены Маши. Руки его лихорадочно забегали по карманам, и Маша поняла – давать нельзя. Она интуитивным женским чувством поняла, что Серега готовит очередной подвох, подошла, забрала ружье и сказала:

– Нечего стрелять у деревни. Нашли стрельбище. Отберут ружье, тогда узнаешь, Вася.

Жарков в ярости скрипнул зубами: дескать, баба взяла верх над мужиком. Какой же ты мужик после этого? А сам со злорадством подумал: «Сейчас бы твое ружьишко, от моего порошишка, приняло бы удивительный вид. Хитра баба, но и красива. И верна ему, как собака до гроба. Черт! С такой женой жить»!..

Мысли его оборвались. Он посмотрел ей вслед и опять заскрипел зубами.

– Ну, пойдем, обмоем вещицу-то, – посмотрел Жарков на Кругликова, – стрелять плохо будет, сам понимаешь.

– Нет, Серёга, не хочу сегодня, – отказался Кругликов. – Настроение не то. Да и Маша обидится.

– Да какое тебе ещё настроение нужно! Ружьё купил, купил. Радоваться нужно. Эх ты, – мужик.

– Не хочу, – упрямился Васька, – жена ждёт.

Жарков понял, что у него из-под ног уходит надежная опора – вино, которое мать готовит так хорошо, его пить очень приятно, вроде чудное, а потом оно тебя вырубает в буквальном смысле этого слова. И что ты делал, что говорил, уже ничего не помнишь. Это вино почти доконало Ваську, ещё немного и он бы не выбрался из этой трясины, и тогда бы Жарков подошёл бы к Маше и сказал:

«Что? Меня отвергла – плох я тебе? Вышла за пьяницу. Ну и живи с ним, и радуйся, детей настрогала, как воспитывать то будешь?»

Он ещё пытался тянуть к себе Кругликова, но понял – не пойдёт и, озлясь, сказал:

– Ну и чёрт с тобой, не ходи. Я и без тебя выпью.

– Ладно, Серёга, не злись, в другой раз.

– Другого раза может и не быть, Вася.

– Ну что ж! Бывай, Серёга.

– Всё же пошёл за своей юбкой. Друг для тебя – ничто?

Но Кругликов, уйдя в свои думы, не обращал вниманье на возгласы своего друга и соседа Серёги Жаркова. У него теперь было ружьё. Ему не терпелось взять его в руки и смотреть, смотреть на него, потом улыбнуться жене, поиграть с детьми. Скоро и охота, надо готовиться заранее. Он заряжал патроны, готовил снаряжение. Конечно, не такое, как у Жаркова, может быть, ещё и лучше. Теперь Серёга помрёт от зависти.

Кругликов сейчас частенько брал своё ружьё в руки – как талисман, как заклинание. И, собрав на лбу мелкие морщинки, целился в чего-нибудь. Потом гладил его и очень бережно опять ставил в сейф. Маша смотрела на него и улыбалась, мужик не стал посещать Жаркова, а значит и пить. Он ждал открытия охоты, но этот день застрял где-то. Васька весь извёлся ожидаючи. Такое ружьё и лежит без дела в сейфе.

И вот этот день настал. Кругликов взял на работе отгулы, чтобы не волноваться, и, нагрузившись, как только мог, вышел на улицу. Жена говорила:

– Вася, у меня завтра день рождения. Круглая дата. Уж ты постарайся не задерживаться долго-то.

– Помню, Машенька, помню. Как же это можно забыть.

Он шёл быстро. От тяжелого рюкзака болели плечи, но он не останавливался. Было одно желание, как бы не опоздать на тот островок, где уток ни счесть.

Полдень. Августовское солнце светило ярко. Кругликов взмок. Он шел и думал: а вдруг кто опередит? Серёга будет на работе. Я один как господин на этом островке, вот уж постреляю вволю.

Он перешёл болотину, вышел на сухое место. Кругом тишь. Утки крякают совсем рядом. Ещё непуганые, ещё почти родные. А завтра?..

Стрелять же нельзя, только с утренней зорьки. И Васька, изнывая от безделья, смотрел на них и вздыхал.

«А ведь завтра, может случиться так, что их и не увидишь, – подумал он, и мысли его пошли в другое русло, – Серёга, мне кажется, любит мою Машу».

Солнце медленно уходило за горизонт, а Васька уже цедил сквозь зубы:

– Эх, скорей бы светало. Сил больше нет ждать. И чего это придумали с утренней зорьки, нет бы с вечерней.

Он вложил в магазин десять патронов с третьим номером дроби и стал ждать рассвета.

С севера надвигалась тёмная туча, и Кругликов испугался, что не будет удачи, ведь он даже костёр не разжигал, боялся испугать уток, и вот как некстати – дождь. Невезение, так уж невезение. Вымокнешь, а завтра что? Даже дров не захотел собирать. Он лихорадочно стал ломать сухие ветки, а туча всё ближе и ближе. Васька понял, дождь с минуты на минуту начнётся, и разжёг костёр. У огня стало теплее и уютнее, но вокруг сгустилась темнота, и ему стало не по себе. Рука самопроизвольно полезла в рюкзак, где он спрятал бутылку водки от жены, не для пьянки, конечно, а так для сугрева, как-никак, уже осень, долго ли простудиться. Он хотел самую малость, ведь у жены завтра день рождения – нельзя. Обидится.

Бутылка, при свете костра, подмигнула ему доброй зеленоватой улыбкой. Настроение сразу стало подниматься. «А что поделаешь, видимо, это моя судьба,» – подумал он.

«Чиста, – вздохнул протяжно Васька, – как девушка целомудренная. Вот и жена у меня такая же. Тридцать лет ей завтра стукнет. Юбилей. Двенадцать лет с ней живём душа в душу. Знает, что я выпить люблю, а терпит. Слова плохого никогда не скажет. Да и кто сейчас не пьёт?»

Он налил в кружку водки и выпил. Потом выдохнул с горечью:

– И зачем я пью эту гадость!

Но вскоре на душе стало тепло и весело, и он запел:

– Очаровательные глазки,

Очаровали вы меня.

Маша любила эту песню и всегда гладила его по голове, когда он пел. Кругликов жалел, что в эту минуту нет рядом жены. Рука нечаянно коснулась бутылки. Он взял её и, открыв пробку, вылил остаток в кружку и прошептал:

– Милая, какая же ты у меня хорошая.

Перед глазами всё поплыло. Он смотрел в небо, где бушевала стихия, и ничего не видел. А дождь всё усиливался и усиливался. Васька начал ощущать, что промокает, приподнялся. Невдалеке он увидел свет фонарика – кто-то идёт.

– Я так и знал, что ты уже здесь, – услышал он знакомый голос Жаркова, – да и того. Ну, ты даёшь. Не обождал меня. Друг называется. Эх, Вася, Вася.

Кругликову стало не по себе, очарование прошло, хмель стал выходить, и он буркнул:

– Вот видишь, здесь я один.

– Всё пьешь!

– А что делать?

– Давай выпьем, сыро очень. Аш, душа промокла – Жарков кисло улыбнулся и вынул из рюкзака большую фляжку, сделанную из тонкой нержавейки. На Кругликова дохнуло запахом первача, и ещё чего-то, чего он не знал, но уже чувствовал в доме Серёги. И это чего-то всегда его просто-напросто вырубало. Он терял сознание до самого утра. Утром трещала голова, и очень хотелось пить. Жарков налил полную кружку Кругликову, себе на дне, и сказал:

– Ну, Вася, за удачу.

Васька думал, если он выпьет, то не увидит открытия охоты, проспит день рождения Маши. А это убьёт её. Купила новое ружьё и снова мужик с пустом, да ещё и пьяный в драбадан. Он приподнялся и сказал:

– Нет, Серёга, солнце скоро встанет, а я и так хорош, а ты выпей, не пропадать же добру, если налита.

– Эх, я старался, а ты! – воскликнул он, скрипя зубами, и вылил самогон обратно во фляжку со словами, – я что, чокнутый один-то пить. Эх, друг, друг!

Он всем своим видом показывал, что в одиночку пьют только пьяницы, а культурные люди за стопкой вина отдыхают. У Васьки в голове был туман, но добавлять он не хотел, просто из-за принципа.

«Не буду больше, и всё тут, – думал он, – и пусть Серёга позлится, да и что я подопытный кролик, чтобы такую уйму отравы выпить. Я уже испытал её на своём горбу».

Стояла тишина, даже утки притихли и не крякали. Темнота ещё больше сгустилась. Друзья сидели молча. Говорить больше не хотелось. Временами с высоты доносился свист утиных крыльев, но самих уток не было видно.

– Вася, утка! – крикнул Жарков, и схватился было за своё ружьё.

Почти над головами охотников мелькнула тень птицы. Васька схватился за свой карабин и выстрелил несколько раз. Было слышно, как птица упала, ударившись о землю.

Жарков вскочил со словами:

– Васька, ты молодчина, вот что значит новое ружьё. Понимаю, как обрадуется жена, когда ты принесёшь ей на день рождения дичину. Я сейчас принесу её.

Серёга включил фонарик и пошел искать убитую дичь. И какова же его была радость, когда он нашел ворону. Издалека донёсся его голос:

– Васька, крякуха.

Он как бы с завистью подошёл поближе к костру, улыбнулся.

– Покажи, – сказал Кругликов.

– Что уток не видел? Где рюкзак-то? Давай положу, а то ещё забудешь.

Ворона была уже в полиэтиленовом мешке. На что Жарков сказал, дескать, рюкзак новый, чтобы не пачкать его кровью. Я предусмотрительный.

– Серёга, дай посмотреть, куда я ей угодил? – спросил Васька.

– Изрешетил всю.

– Ладно, тогда кинь в мешок.

Ему не хотелось шевелиться, сон смеживал его веки. Он что-то пробурчал и, подсунув рюкзак под голову, уснул. Спал он недолго где-то минут сорок, проснулся весь мокрый, зуб на зуб не попадает от холода. Жарков из под плаща:

– Ну что, может выпьем?

– Давай! Только понемногу. И я домой, так и простудиться недолго. Природа работает против меня сегодня, а плащ в спешке я забыл, вот и поплатился.

Жарков налил по половинке кружки, отвернулся, и за спиной его забулькало, и он со словами, поехали, опрокинул самогон в горло, поперхнулся, и заел кусочком солёного огурца. Васька почувствовал, как по всему телу пошло тепло, взял ружьё на плечо, рюкзак и пошёл. И через несколько метров лес огласился песней: «Очаровательные глазки, очаровали вы меня»

Жарков заскрипел зубами:

– Пой, пой, друг мой ненаглядный, хороший ты гостинчик несёшь жене на день рождения, а в стволе еще лучше. Уж этот ахнет, так сразу будет чувствительно.

Было ещё темно, но Кругликов хорошо знал дорогу и не сбивался. Его голос летел над уснувшим лесом. Это был голос любви и счастья. Он заметил, что небо посветлело, засверкали звёзды, и кое-где послышался птичий свист. Туча отошла, дождь кончился. Но ему обратно идти не хотелось, с него текло. Он открыл дверь своего дома, жена уже не спала.

– Машенька, принимай дичь, вот что значит хорошее ружьё, – крикнул он с порога.

– Не кричи, детей разбудишь, – одёрнула его жена.

Она приняла из рук мужа рюкзак и стала развязывать.

– Наконец-то, а я уж думала. – Она недоговорила, осеклась, и Васька услышал её крик. – Пьяница окаянный! В мой день рождения принёс мне ворону.

– Свят, свят, свят, – закряхтел Васька, разделся и полез на сеновал.

Жена слышала, как он там плакал, проклиная охоту, Серегу, и всё на свете, не выдержала, залезла к нему и стала гладить ему голову, приговаривая:

– Вася, успокойся. Ты не виноват, я уверена, всё это тебе подстроил Жарков. Он – негодяй, мешает нашему счастью.

– Это она, это она сверкнула своим зеленоватым глазом, – зашептал он ей на ухо. – Я тут ни при чём.

– Пьяница! Опять ты о ней завёл разговор. Я думала куплю тебе хорошее ружье, и ты забудешь о ней, – вспылила жена, – сегодня же все твои охотничьи припасы и ружья продам.

– Как? – отрезвев, поднял на неё глаза Васька, хотя и было темно.

– А так! Продам и всё. Толку от тебя нет. Только и знаешь заливать глотку.

– Моё ружьё?

– Да, твоё ружьё.

– Маша, очнись!

– Уже очнулась. Отдала тебе все денежки, как человеку, а ты!.. – Она горько заплакала, и сквозь всхлипывания Кругликов услышал, – опять, наверное, встретил своего дружка Жаркова, и он тебя доконал. Да, знаешь ли ты – олух ты царя небесного, что этот Серёга ко мне сватался несколько лет назад, за мной усердно ухлёстывал со школьной скамьи, но я ему отказала. Теперь ему больно видеть наше счастье. Вот он и его матушка и мстят нам. Услышал? Я не хотела тебе говорить, но ты меня вынудил. Со мной бывает, неделями не спишь, после посещения Жаркова. Уж не подсыпает ли его матушка в самогон какого зелья, что ты не становишься настоящим мужиком? Ты такой сильный, здоровый мужик, и вдруг не прикасаешься ко мне. Парадокс и только. Я думала, новое ружьё тебя образумит, а вышло наоборот. Васька, очнись. У нас же дети малые. Они тебя любят.

Кругликов схватился за ружьё, патронташ, оттолкнул жену и выскочил на улицу.

«Всё же Васька любит меня и охоту, – подумала она, – может, и не надо было бы так с ним. Уж больно он у меня эмоционален. Не дай Бог пристрелит ещё этого Жаркова, тогда беды не оберёшься».

За деревней прогремел выстрел, и она бросилась на этот звук: не застрелился бы.

– Побежала к своему алкоголику. Ничего с ним не случится. Серёга взял целую фляжку, а она около трёх литров, выдует твой разлюбезный, проспится и придёт, – процедила с ненавистью мать Жаркова вслед Маше, – отвергла моего сыночка – стерва. Мой Серёга – не чета твоему алику. Так тебе не пройдёт. Ишь, умная, да красивая. Что мой сынок хуже твоего Васи, который любит пить за чужой счёт. Алкоголик. Я доведу его до кондиции.

Маша выскочила за деревню и увидела сидящего на обочине тропинки и корчащегося от боли мужа. Ружьё валялось в стороне.

– Вася, что с тобой? – заплакала она.

– Ключица, и ничего не слышу, заряд оказался дикой силы, откуда он?

– От верблюда. С Жарковым встречался?

– Да, на острове во время открытия охоты. Маша, проверь ружьё, не раздуло ли патронник. Вынь патроны. Я проверю.

Вдали грохотали непрекращающиеся выстрелы. Сегодня Жарков, видимо, был в угаре. Утки было – пропасть, и откуда её столько привалило. Она шла стаями и в одиночку. Жарков, конечно, не тратил патроны зря. Стрелял только по скоплению, чтобы эффект выстрела был максимальный.

– Гад! Надо ему помешать, – корчась от боли, цедил сквозь зубы одну единственную фразу Васька Кругликов, – это тебе и твоей мамашке не пройдёт даром, новое ружьё хотел загубить, жену отбить, меня алкашом сделать. Врешь парень. Не тот объект выбрал. Я за своё счастье буду драться. А ружьё моё ещё покажет себя. Оно открыло мне глаза на нашу дружбу с тобой. Не зря видимо я его купил на последние деньги, не зря – браконьер несчастный. Опять сегодня гору уток навалит. А куда им двоим с матерью столько? По деревне будет разносить – выпендро.

Долго бы ещё ругался Кругликов, но жена, проверив патронташ и ствол ружья, сказала:

– Васька, ты, видимо, родился в рубашке, патронник вроде цел, да и ствол ружья нормальный. Вот только патроны вроде одинаковые. Она вытащила патроны из магазина и стала их рассматривать, но ничего не обнаружила. Кругликов взял патрон и долго смотрел на него, потом взгляд его упал на капсуль, где оказался маленький крестик, выцарапанный чем-то острым. И догадался, что Серёга, боясь попасть сам в свою ловушку, оставил для себя метки.

– Маша, на шило, разбери патрон. Я хочу знать, сколько там пороху, и какой. Вот его патроны

Маша взяла шило потихоньку вытащила прокладку, но дроби там оказалось очень мало. В основном был бездымный порох, смешанный с чем-то, объяснению которого она не знала.

– Я разберусь с этим козлом, – прошептала женщина, – ты наступил мне на больную мозоль. Дай срок, и ты своё получишь сполна. Не мы завели эту грязную войну.

– Нет, – взмолился Васька, – не женское это дело. Я люблю тебя. У нас сын и дочь, а Серёга с матушкой чёрное дело задумали.

Он вздохнул, снял куртку, затем рубашку. Огромный синяк чернел, до него было не дотронуться рукой. Кругликов скрипел от боли зубами и шептал, наклоняясь к жене:

– А я-то – дурак, думал, что он мне друг, такие басни рассказывал – душа радовалась.

Он целовал жену в губы, щёки, шею – это помогало ему справиться с болью. И она постепенно отступала и вскоре ушла. Маша поцеловала его распухшее плечо, перекрестила и сказала:

– Уйди боль, уйди страдание, перекинься на тех, кто это сделал.

Она не была целительницей или экстрасенсом, просто была любящей женщиной, которая пыталась успокоить мужа и дать ему надежду на лучший исход.

– Маша, я больше пить не буду, и с Жарковым не буду водить дружбу, он мой злейший – враг, – промычал Васька, прижимаясь к жене.

– Кругликов, а ты не хочешь вернуть патроны хозяину, – сказала женщина, поглядывая на мужа..

– А как? Он мне кажется всегда настороже.

– Да очень просто. Ты как обычно пойдёшь с ним на охоту, и подменишь ему патроны. Ради Бога не говори насчёт вороны. Он скажет было темно, был пьян, не увидел от радости, что у тебя такое хорошее ружьё. Я его гада со школьной скамьи знаю. Мне было двенадцать, а он уже кончал школу и постоянно дёргал меня за косу. Временами было больно, а он улыбался, намекая мне, что когда я вырасту, то обязательно буду его женой. Какой наглец!

– Мне кажется, он глаз с меня не спускает, боится.

– А ты не подавай повода. Понимаешь, клин выбивают клином. Я думаю, они не успокоятся, пока не доведут нас до полного абсурда. В милицию пойдёшь, что ты им скажешь? Патроны подменил – не поверят. Ты уже зарекомендовал себя, как пьяница и алкаш. И только я с тобой бьюсь, что ты бросишь пить, ведь ты мужик что надо. В аптеке я возьму снотворное, а ты незаметно кинешь его в кружку с самогоном, уснёт, перезарядишь ему ружьё. Вот и всё.

– Бог нас не покарает?

– Вася, а что делать, ведь они не отцепятся от нас. Найдут новую причину, чтобы извести. Наше ружьё стало ему поперёк горла, да и моя любовь к тебе тоже.

– Хорошо. Я уговорю его. В субботу мы пойдём с ним опять на остров.

Ночью, когда жители деревни уже спали, в дверь Кругликова постучали. Он зашевелился, почесал в затылке, подумав: кто бы это мог быть, и открыл дверь. Перед ним, увешанный утками, стоял слегка хмельной Серёга Жарков и улыбался во весь рот. Ровные, белые зубы сверкали от поступающих на них лучей сильной лампочки, что включил Васька на своём крыльце.

– Ты чего на охоте-то не был? Кайф. Уток прёт, не успеваешь перезаряжать ружье, – сказал Жарков и улыбнулся, – смотри, какая удача, не часто так везёт.

– Да ты – молодец, постарался. Понимаешь, у жены день рождения, немного перебрал, да и промок весь, сам видел.

– Что же ты за охотник? С таким ружьём и сидишь дома?

– Будет ещё время, наохочусь.

– За юбку держишься, мужичок. Пойдём, выпьем за мою удачу.

– Спасибо, Серёга. Я думаю надо пить там, на острове, тишь, покой, и никто тебе не мешает. А сейчас что? Ночь глухая. Завтра на работу. В субботу пойдёшь?

– Конечно, а как же иначе.

– Тогда бывай здоров, спать хочу.

– Так и не выпьешь? Ну, ты и – мужик!

Дверь захлопнулась, и всё стихло, только Жарков стоял и недовольно бурчал себе под нос. Потом и он ушёл. Маша пошевелилась, взглянула на мужа, и радостно забилось её сердце.

Она спросила, хотя и знала, что это был – никто иной, как Жарков:

– Кто приходил?

– Серёга, – ответил Кругликов, – весь увешанный утками, выпить со мной хотел за свой успех.

– Спи, Вася, завтра на работу, – прижалась к нему жена, ощущая прилив теплоты к сердцу, – милый мой.

Он с нежностью поцеловал её и, прижавшись друг к другу, они крепко уснули. Сын и дочка спали в своих кроватках, как малые ангелочки. И Кругликову снился приятный сон, как будто они уже выросли, сын стал ведущим инженером на одном из заводов страны, а дочь певица, да ещё не какая-нибудь, а высшей пробы, слушая её, человек уходит в заоблачные выси. Энергетика её голоса покоряет зал.

Всю неделю Васька был как в бреду. Ему несвойственно было делать пакости кому либо. Но честь и долг перед женой и детьми был выше. Он хорошо понимал, чем это может кончится, но сделать с собой уже ничего не смог – долг платежом красен. Временами, когда он думал об этом, его прямо или косвенно бросало в дрожь. И надо было время, чтобы созреть для такого поступка. Он видел глаза Маши, которая любит его, видел глаза своих детей Васьки и Гальки и понял – надо, а иначе, что ты будешь за мужик и отец семейства, если не можешь защитить свою любовь и детей, кровь и плоть – они твои. Пойдёшь жаловаться – не мужское это дело. В пятницу вечером он уже был готов, поел, натянул бродовые сапоги, взял охотничье снаряжение и плащ. У своей калитки его уже ждал Серёга Жарков, молодой, подтянутый и слегка надушенный. Он думал, что охота это тоже развлечение, а не тяжкий труд. Он был намного пониже Васьки, в деревне говорили о нём – сбитень, будто глыба, торчащая на земле. Большая, тяжёлая голова, с карими чуть навыкате глазами и носом горбинкой, с припухшими сочными губами, держалась на толстой мускулистой шее. Широкие плечи, говорили сами за себя – силен бродяга.

– Вася, одну таблетку, – шепнула жена мужу, – больше нельзя.

И улыбнулась ласково и тихо.

Увидев эту сцену, Жарков заскрипел зубами, хотя и не слышал их разговора. Он отвернулся. По его лицу прошла мучительная судорога, и, чтобы не показать её, он весь сжался в комок – так легче было перетерпеть боль, которая существовала в его сердце.

– Пошли, пошли, хватит обниматься. Что ночи не хватает, – буркнул Жарков.

Маша подбежала ещё раз к мужу и счастливо улыбнулась, пожелав ни пуха, ни пера.

– Что он навек уходит? – прищурился Жарков. – Эх, Маша, Маша.

В его интонации было столько обиды, что он уже не мог скрывать. Но это была его своеобразная любовь, перемешенная с лютой ненавистью.

Узкая тропинка между озером, заросшим камышом и рекой, вела к заветному островку, где был самый большой пролёт утки. Места здесь были все распределены, так как народу здесь было очень мало. Жарков с Кругликовым заняли свои места и стали ждать. Костёр они не разжигали. У них было всё приготовлено: дрова и растопка, стоило только поднести спичку.

Солнце, прячась в белые перистые облака, медленно уходило за горизонт, окрасив небосвод красной вуалью. Вода в озере и реке искрилась и сверкала. Слышалось спокойное кряканье уток. Потихоньку начало смеркаться. Вот-вот попрёт утка.

– Василий, может, выпьем, веселее будет стрелять-то? – крикнул Жарков Кругликову.