Текст книги "Самый лучший комсомолец. Том 7"

Глава 9

Лучи выехавшего из-за деревьев поезда заставили сиять снег, пробежались по нашим стоящим на перроне фигурам – рейс не регулярный, поэтому кроме меня и пятка «дядей» здесь никого нет – и медленно прошли мимо нас, освещая уходящие еще на километр, чтобы потом закончиться тупиком, рельсы. А нету пока смысла ветку дальше тянуть!

Поезд-«коротыш» из локомотива и двух пассажирских вагонов остановился, двери открылись, и оттуда ловко соскочил на перрон обутый в унты (не магазинные, а аутентичные), штаны с начесом – в меховых в поезде упаришься – и незастегнутую этническую меховую куртку (тоже аутентичная, прямиком из тундры) поверх толстого свитера с высоким рукавом, Леннон.

Повернувшись к поезду, он протянул руки к проходу и скомандовал:

– Быстрее!

– Тут-то зачем? – раздался смеющийся ответ Амааны. – Поезд дальше не едет, все успеем!

Ржака – травмировали Джона наши железные дороги, вон, чемоданы ловить собрался. Шутили «бурильщики», видимо, запугивали – без Леннона никто никуда не уехал бы.

– Чтобы поскорее поймать тебя! – выкрутился Джон.

Романтик. Пока певица передавала будущему мужу – чего уж тут, никуда он уже не денется – чемоданы, я зевнул и посмотрел на часы. Половина двенадцатого, блин, детям в моем лице давно спать пора. Может вообще приезжать не надо было? У Амааны все под контролем.

Чемоданы закончились, и Леннон принял со смехом прыгнувшую ему на руки Амаану. Покружившись, они поцеловались, Джон поставил нашу якутку на ножки, и, к огромному моему удивлению, крепко меня обнял:

– Друг мой! Я чертовски рад тебя видеть!

Что эти коварные оленеводы сделали с тобой, Джон?

– Фак! – отпустив меня, с предельной счастливой рожей выругался он. – Это было лучшее путешествие в моей жизни!

Понимаю. Леннон спохватился и попытался посочувствовать:

– Мы слышали по радио о том, что произошло. Как ты?

– Как сказал бы мой афроамериканский друг Фанки Фанк: «Этим ублюдкам не добраться до моей черной задницы»!

Джон совершенно расистски гоготнул и одобрительно хлопнул меня по плечу. На фоне КГБшники грузили чемоданы в РАФик, к нам подошла Амаана и чмокнула меня в щечку. Поздоровалась.

– Мы ночевали в снежной норе, – похвастался Леннон. – Нужно было сойти на какой-то богом забытой станции посреди тайги, а наши чемоданы уехали, не дождавшись нас. Без них ехать дальше было нельзя, пришлось ждать обратный поезд, мы с Амааной выкопали яму под деревом. Хорошо, что у нее нашлись спички, иначе мы бы замерзли насмерть!

«Секретка» в полусотне метров от вас этого бы не допустила!

– А потом, – когда мы забрались в автобус, продолжил Леннон. – Мы на снегоступах шли пять часов по лесу, обходя волчьи тропы, и вышли к реке, где нас встретил на лодке дедушка Амааны.

А спереди, по бокам и позади шли спецназовцы – целую роту к операции привлечь пришлось. Но Джону об этом знать не обязательно.

– Четыре часа по воде, потом – сутки на оленьей упряжке! – продолжил он делиться впечатлениями. – Но я не жалел ни секунды – я же мужик, а не какой-то золотой мальчик из Оксфорда! У меня с собой четыре толстые тетради с заметками, как только вернусь домой, я сразу же превращу их в книгу!

– Отличная идея, Джон, – одобрил я. – Если хочешь, я помогу тебе с изданием – мистер Уилсон теперь работает на меня, помогает заключать контракты с «Pearson Longman».

Леннон похлопал глазами и громко заржал:

– Этот напыщенный болван? Я и представить не мог, что он падет так низко!

Я хохотнул, показывая, что понял и не обижаюсь – целый посол у пятнадцатилетнего пацана на побегушках, это же и вправду смешно.

– Могу я воспользоваться твоей студией? – спросил он. – Я сочинил песню, и хочу записать ее как можно быстрее. Одолжишь своих музыкантов? И я бы хотел, чтобы ты сыграл на гитаре – у тебя отлично получается.

– С радостью, – с улыбкой кивнул я, радуясь, что палец зажил. – Сложная?

– Не сложнее других моих песен, – покачал он головой.

– Как назвал?

– «Imagine», – ответил он. – Она о том, каким прекрасным был бы наш мир, если бы человечество объединилось.

– Отличный посыл! – одобрил я и посмотрел на часы. – В десять?

– Не уверен, что смогу проснуться так рано – мы проделали долгий путь, – усмехнулся Леннон.

– Тогда в полдень, – кивнул я. – А теперь, извини, я вас покину – детям пора спать.

РАФик остановился, и под гогот Джона и хихиканье Амааны и покинул интуристов, пересев в «Москвич» и отправившись домой. Какая удивительная эффективность у КГБшных «ловушек».

Проснувшись субботним утром, покосился на часы – половина девятого. За окошком шел мелкий снежок, настроение – отличное! Наконец-то звезда свалит за Занавес и начнет приносить моей любимой Родине пользу. Надеюсь, «битломаны» всего мира никогда не узнают, из-за кого Леннон попросил группу немного отложить запись альбома Let it Be – в моей реальности его в январе 70-го записывали, а половину этого месяца Джон благополучно проторчал в Союзе.

Потянувшись, я сел в кровати и с улыбкой посмотрел на выключенный телевизор. Теперь эта штука гораздо полезнее! Прочапав по ковру, включил и сделал погромче, отправившись в ванную под первый в истории Советского телевидения выпуск «Музыкального ринга». Открыть передачу доверили Булату Окуджаве – мне эти мужики с гитарами не очень, но народ у нас бардов очень любит. Булат Шалвович в свое время пытался пойти на войну в семнадцать лет, но ему не удалось. Призвался после совершеннолетия, в 42-м, служил минометчиком, был ранен. Многое говорит о личностных качествах. В сентябре пластинку-гигант ему на «Мелодии» напечатали – народ расхватал стотысячный тираж за пару недель. Скоро вся страна запоет «Нам нужна одна победа», когда на экраны попадет «Белорусский вокзал», а пока подпеваем другому хиту:

– Ах, война, что ж ты сделала, подлая…

Позавтракав прибывшей аккурат к моменту моего выхода из ванной «доставкой» из местного «Потемкина», выключил телевизор, оделся и покинул квартиру ради очередного полного забот дня во имя Родины. На улице людно, и большую часть прохожих составляют радующиеся выходному дети. Торопятся заполнить катки, отдать должное пирожным из кулинарий и набиться в автобусы, которые отвезут их кататься на лыжах – комплекс еще строить даже не начали, но кататься ведь можно и без канатных дорог!

Прибыв на студию, обнаружил на репетиционной точке своих музыкантов. Без выходных пашут, трудяги, и я их об этом не просил – у нас же нормальный трудовой договор.

– Здорова! – поприветствовал я их. – Нам предстоит сложный день, товарищи, потому что Леннон вернулся из тундры с новой песней, которую ему не терпится записать. Придется помочь.

– А?! – подпрыгнул басист.

– Ага! – радостно подтвердил я и обратился к гитаристу. – Александр Иванович, извините, вы в сделку не входили.

– Очень жаль, – вздохнул он.

Мужики бессердечно гоготнули.

– Вы тоже, Никита Андреевич, – обломал я веселье клавишнику.

Гогот как отрезало – кто будет следующим?

– Обещаю придумать для вас соразмерную записи с Ленноном компенсацию нематериального свойства, – развел я руками. – Материальное все равно уже не влезет.

Теперь заржали клавишник с гитаристом, а остальные призадумались – это какого масштаба «компенсация» обломится, если она «соразмерна»?

– Все, – хлопнул я в ладоши, призвав к порядку. – За социалистическую справедливость порешали. У вас, Никита Андреевич и Александр Иванович, выходной, а вы, товарищи, побудьте здесь – Леннон обещал прийти к полудню. Я вернусь чуть раньше, а пока вас покидаю.

Хорошо, что мне не приходится существовать в условиях «нормальной» группы – такая штука как «запись с Ленноном, в которой участвуют не все» точно стала бы причиной проблем. А так мужики даже грустить особо не станут – так, ради порядка женам вечерам в жилетку поплачут на тему «не ценят», но нарвутся на кручение пальцем у виска и приказ «не страдать херней», потому что объективная реальность доказывает обратное: ценят, и еще как! У нас не все «народные» так живут, как мои ремесленники.

Когда я шел по коридору к двери с табличкой «Звукозапись», меня окликнул дядя Фёдор, он у нас на студии Первым отделом рулит.

– Доброе утро! – поздоровался я с ним.

– Проблема, – поведал он.

– Отстой, – расстроился я. – Большая?

– Андреев, который электромонтер, попытался японские «клавиши» спереть, – ответил дядя Фёдор.

– Идиот, – расстроился я еще сильнее. – Задержали?

– Конечно, – кивнул КГБшник.

– Спасибо, что сообщили, дядь Федь.

– Приказ же, – махнул он мне рукой и ушел.

Неприятно, но на предприятии не без «несуна». Но комбинация глупости, наглости и жадности, конечно, поражает – у тебя зарплата под три соточки, квартира, премии чеками, вокруг – толпы КГБшников и милиционеров, а ты все равно воруешь. Выкинув падшего электрика из головы, тихонько зашел в «Звукозапись». За стеклом «будки» Оля пыталась в очередной раз записать свой первый сингл. Сказать ей, что я его все равно пока в стол положу, пока она акцент не минимизирует до приемлемого уровня? А будет это очень нескоро! Не, пускай старается – это же полезно, ибо практика ведет к совершенству.

– Здравствуйте, Майя Владимировна, – шепнул я одетой в свитер с высоким воротником и брюки певице, сев рядом с ней на диванчик.

– Привет, Сережка, – улыбнулась она мне. – Проверяешь? – кивнула на будку.

– Просто время убиваю, – признался я.

И это тоже на благо Родины! Возможно.

С улыбкой покивав – не верит, блин – она поделилась мнением:

– Не девочка, а золото. Ей бы джаз петь – цены бы не было.

Приравнивается к похвале высшего ранга.

– Прогресс, – развел я руками. – Время джаза прошло. Так-то почитателей полно, и они останутся, но нам молодежь окормлять надо – хипари ведь перебесятся и станут нормальными людьми, часть из которых успешно встроится в коммерческие и правительственные учреждения, сохранив при этом любовь к Советской музыке. А если Оля будет джаз петь, ее за бугром будут считать «снежном негром» с соответствующим отношением – пожилых буржуев не переделаешь, они погрязли в снобизме и совершенно непробиваемы.

– «Снежным негром»? – хихикнула Майя. – Я запомню, – посерьезнев, продолжила. – Может в чем-то ты и прав, но джаз – живее всех живых.

– Джаз уже умер, а я еще не-е-ет, – пропел я.

Певица хохотнула, я продолжил:

– Вольно цитируя Никиту Сергеевича, земля ему пухом: «Джаз – это музыка негритянская». Во времена расцвета расовой сегрегации условный, крайне популярный Скриминг Джей Хопкинс, выступая в пафосном ресторане перед белыми людьми не мог в этом ресторане поужинать.

– Знаю, – кивнула она. – Полный абсурд.

– И в этом абсурде – вся суть актуально-царствующего поколения буржуев, – развел я руками. – А рок, несмотря на очевидные негритянские корни, популяризовали и развивают белые люди. От рока пожилые упыри тоже плюются, но он – хотя бы «белый» жанр, и, как ни странно, отношение к рокерам у них лучше, чем к джазменам. Ну и стадион джазом собрать сложнее, чем роком.

– Тоже верно, – вздохнула она. – Спасибо, что Лапина осадил.

– Это Екатерина Алексеевна, – покачал я головой. – Мне не по рангу властелинов телевизора осаживать, вон – отдельный канал пришлось строить, чтобы с ним не сталкиваться.

Майя рассмеялась.

– Вы знакомым не желающим считать себя советскими гражданами передайте, пожалуйста, что скоро в Израиль уехать не получится, – шепнул я ей. – Война там будет неизбежно. Если собираются – сейчас самое время.

– У меня таких знакомых нет, – закаменела она лицом. – Все, кто хотел, уже уехали.

Боится.

– Извините за неловкий момент, – покаялся я.

– Ничего, – простила она меня.

– Хватит, – скомандовал Оле звукореж.

Певица повесила наушники на гвоздик и вышла из будки.

– Привет! – помахал я ей рукой.

– А ты чего тут? – спросила она. – Делать нечего?

– Если будешь на меня злиться, твой английский лучше все равно не станет, – не обиделся я. – Семен Степанович, включите.

Он включил.

– Punctured bicycle On a hillside desolate… – после проигрыша полился очень хороший и мелодичный, но безбожно испорченный акцентом Олин вокал. [https://www.youtube.com/watch?v=cJRP3LRcUFg&ab_channel=TheSmiths][The Smiths – This Charming Man].

Очень удобно воровать «глубоко гомосексуальные» песни, потому что, если заменить «бой» на «гёрл», «гомосексуальность» исчезает, а Оля получает хиты.

Я махнул рукой, звукач выключил.

– Скажешь, что из-за меня? – спросил я.

Певица потупилась – стыдно.

– Не парься, – успокоил ее я. – Все хорошо, полгода назад вообще слушать было невозможно, а сейчас просто царапается. Главное – это прогресс, и он у тебя есть.

– У меня английский еще хуже, – внесла лепту в утешение молодого дарования Майя. – А я его всю жизнь потихоньку осваиваю. У тебя вся жизнь впереди, не торопись, и однажды будешь собирать стадионы.

– Да, – грустно кивнула Оля.

Поднявшись с дивана, товарищ Кристалинская взяла певицу за руку и с улыбкой предложила:

– Пойдем, вокалом позанимаемся, – заговорщицким тоном добавила. – Я тебе такую историю расскажу!

– Нельзя такие вещи при третьих лицах говорить, – обиделся я. – Я теперь от любопытства не усну.

– Мальчикам такие истории слушать нельзя! – усилила Майя груз любопытства, и они покинули студию.

Оля на прощание не забыла обернуться и показать мне язык. Вредина!

– Затереть? – спросил Семен Степанович.

Пленки с Олиными попытками имеет ввиду.

– Конечно, – пожал я плечами. – В диапазоне от четырех до пяти часов, имею ввиду «через», приведу сюда Джона Леннона писаться.

– Интересно, – оценил предстоящую задачу звукач и ухмыльнулся. – У меня битломанов знакомых куча, от зависти изведутся.

– Карго-культ должен быть наказуем! – хохотнул я и посмотрел на часы. – Так-то успею, – поднялся с дивана и пошел в будку.

– Демо номер семь? – проехавшись на кресле – оно у него на колесиках – до шкафа с бобинами, уточнил он.

– Ага, – подтвердил я.

Решил в год по собственному «гиганту» выпускать – народу же Сережка нравится, будут рады. Отписав куплет, покинул «Звукозапись» и вернулся к музыкантам. Клавишник и гитарист успели свалить, а оставшиеся разместились за столом у окошка. Чай пьют. Под рассказ ударника о домашних делах налил себе кружечку и я:

– Пришел, значит, Васька домой вчера, че-то буркнул и в комнату шмыгнул. Люба сразу в панику – «курит!», – изобразил напуганное лицо.

Мы хохотнули.

– Ты, говорит, отец, иди поговори. Ну я постучался, ответа не услышал. Зашел, а он за столом сидит не с той стороны, где всегда. Типа уроки делает. Подозрительно!

Мы хохотнули снова.

– Говорю ему: «что с тобой, сына?». Он, понятное дело, «все нормально». Но я ж вижу, что не нормально. Подхожу, а он лицо воротит. Я его за плечо взял, выпрямил – куревом не пахнет, зато под левым глазом во-о-от такенный фонарь!

Поржали последний раз за историю. Ровесник мой у ударника сын, хороший пацан, созидательный и немножко бунтующий – не хочет по папиным стопам идти, а хочет стать математиком и программистом – в кружок изучения ЭВМ ходит.

– Говорю – откуда? А он мне, понятное дело, «о косяк ударился». Характер! – поделился отцовской гордостью. – Спрашиваю «а у косяка-то фонарь есть»? У него улыбка от уха до уха сразу: «а у него два фонаря!».

Так-то за такое на учет надо ставить, но зачем ребятам судьбы ломать?

– Я с ним, конечно, воспитательную беседу провел, – добавил ударник для меня. – Но если лезут – как сдачи не дать?

– Обязательно дать надо! – улыбнулся я. – Я с пацанами еще до всего этого за район ходил, имел успехи.

Мужики грохнули, и тут в студию зашли Леннон и Амаана.

– За работу, товарищи!

Глава 10

На студии мы проторчали весь день, и утром Амаана проводила Леннона до аэропорта. С собой он забрал пленку, свои тетрадки с записями, и, по докладам, глубокую печаль от расставания с якуткой. Ничего, уже через пару недель увидятся, на модном мероприятии в Монте-Карло. Оттуда певица в первые сольные гастроли и поедет. Как только Джон разведется, сыграют свадьбу. Степень восторга отечественных битломанов представить сложно, поэтому я и пытаться не стану!

Сегодня у Амааны выходной, заслужила, поэтому, проснувшись, я набрал КГБшную «справочную» и попросил мне отыскать номер поэта Андрея Вознесенского, который в эти времена, по собственным словам из интернета моей реальности, «молодой и наглый поэт». Меня, очевидно, это не смущает – я еще моложе и наглее. Да и где там «молодость», если Вознесенскому сейчас тридцать семь лет?!

– Записывай… – дежурный товарищ продиктовал номер и спросил. – Ты же знаешь, что у нас здесь еще ночь?

– Ага! – заверил я его. – Спасибо.

Так, набираем полученный номер…

– Утром звони! – рявкнула на меня трубка.

Короткие гудки.

Не понял! А если, например, из Москвы-реки попёрли толпы людей-крабов, и я звонил товарищу Воскресенскому об этом предупредить? Набираем снова. Гудок. Еще один. И еще. Он что, голову под подушку спрятал?

– Вознесенский, – тоскливо ответил голос, поняв, что от назойливо трещащего телефона никуда не деться.

– Здравствуйте, – начал было я излагать цель звонка, но…

– Пошел н***й, мальчик! – поэтом мне такой возможности не дал.

Снова короткие гудки. Нет, не обижаюсь – товарищ решил, что ему не дают спать телефонные хулиганы. Можно подождать часиков пять-шесть и позвонить снова, уже бодрствующему Андрею Андреевичу, но поэты – натуры ветренные, свалит и ищи его потом по всей Москве.

Набираем, слышим короткие гудки – телефон выключил. Понять можно, прощать – не за что, но все равно обидно. Набираем другой номер.

– Здрасьте, товарищ капитан, – поприветствовал я дежурного. – Сергей беспокоит.

– А больше никакие школьники сюда и не дозвонятся, – не удивился он.

– Можете, пожалуйста, отправить пару товарищей на квартиру к поэту Андрею Андреевичу Вознесенскому? – спросил я.

– Задержать? – предложил дежурный.

– Нет, просто очень вежливо попросить включить телефон и принять короткий звонок. Жене товарища Вознесенского за беспокойство вручить коробку конфет, я потом сотрудникам их стоимость возмещу.

– Сделаем, – пообещал он. – Перезвоню.

Коротая ожидание, пожарил себе яишенку и принялся ее наворачивать, свободной рукой рисуя карикатуру о вреде курения: в условной конторе два мужика и одна дама сидят за столами с сигаретами в зубах и с возмущенными лицами смотрят на стоящего к ним спиной, высунувшегося в окно товарища. Текст такой: «Ему, видите ли, нужен свежий воздух. А мы из-за него должны простужаться, губить свое здоровье!».

Скоро утратит актуальность – ближе к лету примут новый закон, по которому курить в госучреждениях будет можно только в специально оборудованных местах, а некурящие товарищи будут получать оклад на пять рублей больше с обоснованием «ну они же на перекур не бегают». Падения акцизных сборов от табачной продукции не боимся – на общем фоне это нынче гроши. Чего, увы, не сказать об алкоголе – все еще немалая долю бюджета. Надо будет «социальный» музыкальный мини-фильм на эту тему снять, вдруг кто из-за него бухать бросит? Плюс одна счастливая семья – это уже очень много.

Телефон зазвонил как раз когда я помыл посуду и протер за собой стол. Тяжело без Вилочки – с ней этим заниматься приходилось через день, и это – самая маленькая из причин по ней скучать. Вчера вечером по телефону долго разговаривали, но это ведь совсем не то.

– Ткачёв.

– Можешь звонить, – сообщил товарищ майор.

– Спасибо, – поблагодарил его я и набрал поэта.

– Вознесенский! – в этот раз голос был гораздо бодрее.

– Здравствуйте, Андрей Андреевич, это вас Ткачев Сергей беспокоит, – представился я. – Извините, что так поздно – забыл, что в Москве ночь.

После некоторой паузы Вознесенский соврал:

– Ничего, я все равно уже проснулся.

На заднем фоне послушалось женское «Кто?» и глухой – трубку рукой прикрыл – ответ: «Внучек».

Это жена Андрея Андреевича, Зоя Борисовна Богуславская. Общее место – у них тоже разница в возрасте в женскую пользу.

– Это хорошо, – проигнорировал я прозвище – а я разве не «внучек»? – и одобрил ранний подъем. – Я к вам по какому вопросу – показывали мне тут ваш «Авось», страшной силы годнота. Давайте его в рок-оперу масштабируем?

– А… – залип он и задумчиво спросил. – А так можно?

«Андрей, нужно соглашаться!» – проявилось на фоне рациональное женское начало в виде Зои Борисовны.

– Конечно можно, если дописать сцены и арии. Приглашаю вас приехать погостить в город Хрущевск, напишете либретто. Музыка, понятное дело, с меня. Зоя Борисовна, если не занята, пусть тоже приезжает – у нас тут красиво, заводов много.

Вознесенский сдавленно хрюкнул и заметил:

– У нас заводов везде много.

– Согласны? – задавил я порыв толкнуть монолог о важности производственного сектора экономики.

Мне хлеба не надо, поагитировать дайте!

– А у меня есть выбор? – не удержал он горькой иронии.

– Конечно! – возмутился я. – Соглашаетесь – будете издаваться чаще. Нет – я оформлю авторские права через Минкульт, напишу музыку и либретто сам, но тогда в программках и на пластинках первой Советской рок-оперы, – немножко надавил голосом, чтобы помочь оценить значимость. – Будет мелкая, невзрачная надпись «по мотивам поэмы А.Вознесенского». За «мотивы» вам выплатят тысячу рублей, а в печать попадать будете примерно с той же периодичностью, как сейчас.

– Я могу подумать?

– Конечно, – одобрил я. – Часа через четыре вам перезвоню, решение узнать. Билеты, размещение, питание – все за счет принимающей стороны. До свидания.

Положив трубку, потянулся и пошел в кабинет. Открыв упаковку нотной бумаги, до обеда записывал аранжировки «Юноны и Авося». Готово! Вознесенскому дам месяц времени на написание либретто. Будет прокрастинировать – полезу помогать. Ох расстроится – я бы точно расстроился, если бы малолетка в мою поэзию полез. Хорошо, что я не поэт и даже не прозаик!

Сложив листочки с нотами в папку, переместился за машинку, и, стараясь поменьше напрягать палец – играть-то уже можно, но жать на тугие клавиши немножко больно – принялся «настукивать» сценарий Пинк Флойдовского «The Wall». Сразу «бахнем» и фильм, и пластинку, потом раскадровки нарисую и напрягу мистера Уилсона съемками в Британии. «Режиссерить» не буду – нафиг, не хочу в цитадель к лайми, вдруг полонием отравят и скажут, что это дед Юра сделал. А подтяну-ка я в режиссеры Ридли Скотта, он в эти времена один черт ничем толком не занят. Хороший дед, в упор не понимаю, почему у него столько кассовых провалов.

Жаль, что не догадался «Иисус Христос – суперзвезда» спереть, но чего уж теперь. Когда за окном стемнело, я посмотрел на часы. Ага, пора.

– Вознесенский.

– Еще раз здравствуйте, Андрей Андреевич. Вы согласны?

– Согласен, – подтвердил он.

– Класс! – обрадовался я. – Зоя Борисовна с вами?

– Со мной.

– Когда сможете вылететь?

– Послезавтра. Когда билеты ждать? – отзеркалил он мой деловитый тон.

– Да ну эту бюрократию, – фыркнул я. – За вами товарищи заедут, довезут и на самолет посадят. Спасибо, Андрей Андреевич. Еще раз извините, что среди ночи разбудил.

– Ничего, – вяло откликнулся он. – До встречи.

И положил трубку. Норм, можно возвращаться к «Стене». В идеале в нее Леннона с Маккартни подтянуть было бы круто, но фиг его знает, получится ли. Но в эпизоде Джон сняться точно согласится, он как для выросшего в капитализме очень отзывчивый парень. Амаану к агитации привлекать не буду – у нее симулякр завязан на самодостаточности: ей от Леннона кроме самого Леннона ничего не надо, и пусть так остается.

Подравняв содержащую треть сценария стопочку на краю стола, выключил свет в кабинете, сходил на кухню, где сварил пельменей, щедро полил их сметаной, посыпал перцем, разрезал на четвертинки две луковицы и столько же помидорок. А че, хлеб кончился? Чертыхнувшись, прямо в майке, трусах и тапочках вышел на лестничную площадку. Постучав в дверь напротив, виновато улыбнулся дяде Семену:

– У вас чисто по-соседски пары кусочков хлеба взаймы не найдется?

Хрюкнув, он сходил вглубь квартиры и вынес мне краюху «Бородинского»:

– Можешь не отдавать.

– Спасибо за доброту, – поблагодарил я и вернулся домой.

Нарезав хлебушек, составил ужин на журнальный столик и включил телевизор. Время смотреть «Время»! В череде рекордных удоев и перевыполненных планов мелькнула внешняя политика:

– Под давлением США страны блока НАТО приняли решение увеличить военные расходы на один миллиард долларов. Эти деньги будут потрачены на закупку вооружений в США – очередная демонстрация того, как Американское оружейное лобби выжимает из своих сателлитов все соки.

А Франции норм? Да, Франции норм – а ну как проклятые коммуняки танки на Париж двинут? Расстраиваясь от несовершенства мира, доел пельмешки и скоротал время перед отбоем, нарисовав тематическую карикатуру с пожилым американским генералом, который «выжимает» отдающего ему честь генерала во французской форме, на выходе получая золотые монетки:

Документалку про де Голля во Франции по телеку крутили, причем пробивали это не социалисты, а капиталисты-центристы, которые не хотят, чтобы бюджет родной страны тратился на закупку снарядов в США, а тратился на закупку у местных капиталистов. Денег за документалки и «политинформацию» я не беру – показывайте на здоровье! В документалке, в частности, были такая цитата генерала: «Франция была душой христианского мира, или, как мы сказали бы сегодня – душой европейской цивилизации. Я сделал все, чтобы воскресить ее. (…) Я сделал все, что мог. Если надо смотреть, как умирает Европа – давайте посмотрим. Это ведь случается не каждый день.».

Вот мы с соотечественниками и будем смотреть, прямо из первых рядов – сидя на Железном Занавесе. Подбросить поленьев пока не выйдет, потому что для этого надо ввергнуть в хаос весь Ближний Восток с кусочком Африки. Жалко людей. Да и смысла нету – Европа пока беженцев принимать так охотно не станет, нужно подождать лет пятнадцать-двадцать, вот тогда может и выгореть. Но не хочу – Каддафи жалко, при нем Ливия процветала. Пофигу, за неактуальностью пока отбрасываем.

Так-то все идет неплохо – это повышение расходов продавили на фоне жутких проблем слабеющего гегемона, и всем понятно, что он так затыкает дыры в собственном бюджете. Мир-то уже изменился, и меняться продолжит, так что можно робко надеяться, что старушка-Европа в какой-то момент терпеть все подряд откажется. Не будет Афгана – не будет и повода для нового витка холодной войны, а значит дальнейшие вливания в американскую военку придется и дальше «продавливать». А скоро война и нефтяное эмбарго, что только усилит желание пиндосов доить сателлиты, которым и без этого будет плохо – трубу-то дед строить уже передумал, вместо нее в бюджет заложены конские средства на строительство катеров. Придется раскошеливаться, дорогие европейцы, тут вам не там. Словом – запасаем поп-корн и ждем.

А я ведь снова пропустил зарядку! Нехорошо – очень важно для личного душевного покоя соответствовать высоким Виталининым стандартам. Живот полный, но мне же пятнадцать и я – идеально здоров, а значит можно пойти поплавать в бассейне. Сняв трубку телефона, позвонил охране, затем – в ДК. Отыскав в шкафу плавательную шапочку – настоящая Советская резина в полсантиметра толщиной! – трусы, полотенце и сменную одежду. В ванной добавил к инвентарю мочалку, мыло и шампунь. Готов!

Короткая поездка по почти ночным, безлюдным улицам городка с неизменным любованием многочисленными сияющими окошками, и я вошел в Дом Культуры, встретив тут дядю Женю – он сегодня дежурит – и Александра Викторовича, семидесятилетнего сторожа. Пенсионеров в Хрущевске немного, поэтому на такие вот должности мы нанимаем товарищей из совхозов. Утром его и его коллег увезет по домам служебный автобус. А что поделать, если по штатному расписанию сторож положен? Комсомольцев нанимать? Так они сразу «бухичи» устраивать начнут, в детских садах и школах-то дежурных КГБшников не сажаем, смысла нет. А вот дедушки в этом плане гораздо надежнее: они же фронтовики, и после вводной лекции от настоящего КГБшного полковника – Олиного отца – о важности бдительности в особо стратегическом городке совершают настоящие подвиги, отказываясь от возлияний на рабочем месте. А дома наверстывать мешают бабушки, так что социальная значимость налицо. Я даже тут супер полезный и продуманный!

– Здравствуйте, товарищи, я чуть-чуть поплавать, – показал им авоську с инвентарем.

Дядя Женя ограничился ответным приветствием, а вот дедушка смущенно попросил:

– Только это, осторожней будь, а то сломаешь чего, а мне потом отвечай.

– Если сломаю – понесу всю полноту ответственности, Александр Викторович, – пообещал я и пошел в раздевалку.

Дом Культуры был непривычно тих, мои шаги по выложенному каменно-мраморными плитами полу гулко раздавались по коридорам, а на душе царила светлая грусть из-за долгой разлуки с любимой. Вспоминаю ее, и руки чешутся – так хочется потрогать за все интересные и особо интересные места. «Неинтересных» мест у нее нет! Подростковое либидо, уймись – у нас здесь спорт.

Переодевшись и ополоснувшись в душе, вышел к бассейну и плюхнулся «бомбочкой» в приятно-прохладную, немножко щекочущую ноздри запахом хлорки, воду. Вынырнув, крякнул от удовольствия и принялся плавать брассом туда-сюда, иногда переходя на кроль и корявый баттерфляй ради увеличения физической нагрузки. Плаванье – это огромная польза для здоровья, и при этом оно не напрягает организм. Для пожилых и лентяев лучшей физкультуры не найти.

– Купаешься?

Вопрос заставил меня растеряться и хлебнуть водички. Откашлявшись, я повернулся на звук и увидел спускающегося по лестнице, одетого в синие плавательные трусы и такую же как у меня, зеленую, с резиновыми «цветочками», шапочку деда Юру. Левая половина тела обожжена, на правом боку, сзади – зарубцевавшийся шрам. Непросто экспресс до трона и радикальные реформы Андропову дались.

– А ты как здесь? – удивился я.

Дед окунулся с головой, вынырнул, потряс головой и улыбнулся:

– Так экономическая зона. Будем с японским премьером и Эйдзи Тойодой первый камень автозавода закладывать.

Стеклянный глаз вынул – техника безопасности, надо полагать, поэтому улыбка прямо жуткая. Но это для непросвещенных, я-то точно знаю, что Андропов – добрейшей души человек.

– Прикольно, – оценил я. – А на Сахалин поедешь?

– Не, это уже Косыгина вотчина, – ухмыльнулся он и предложил. – Наперегонки?

– Давай! – я не был против и доплыл до мелкой половины бассейна.

Я на дорожке номер три, дед – на первой. Встали у бортика, он отсчитал, и я рванул вперед кролем. Дедушка поплыл брассом, естественно, оставаясь далеко позади меня.

– Притча про кролика и черепаху здесь не работает! – обернувшись, подколол я его.

– Кто знает? – философски спросил он. – Впереди еще половина дистанции.