Текст книги "Что-нибудь эдакое. Положитесь на Псмита. Замок Бландинг"

– Конечно, конечно, конечно! Так я и думал. Значит, передать, что письма выброшены?

– Да. До свиданья.

– До свиданья, мисс Валентайн.

Дверь закрылась, Р. Джонс остался в полной темноте, но не захотел вернуться, чтобы Джоан ее не приоткрыла. Он был рад, что унес ноги. Его часто встречали неприветливо, и все-таки во взгляде этой барышни было что-то особенно неприятное. Насчет писем он ей поверил, хотя и собирался сказать Фредди, что едва-едва справился с делом, истратив пятьсот фунтов. Но это так, деловая мелочь.

Когда он добрался до последней ступеньки, внизу позвонили; и внезапное озарение побудило его мгновенно взобраться наверх, почти к самой двери. Там, в углу площадки, он притаился.

Внизу раздался женский голос:

– Мисс Валентайн дома?

– Дома, только занята.

– Скажите ей, пожалуйста, что к ней пришла мисс Питерс. Эйлин Питерс.

Р. Джонс вцепился в перильца. Он все понял. Людям доверять нельзя. Вот, он ей поверил, а она все время вела свою хитрую игру. Ну и девица! Пригласила эту невесту, а теперь посмотрит, кто больше даст. Если бы не счастливый случай, Фредди и его Эйлин оказались бы на аукционе. Он знал такой трюк, им пользовался, но чтобы особа женского пола… Времена, однако, пошли!

Думая все это, он отступал к стене, в самый угол. Дверь открылась. Служанка сказала:

– Ой, он ушел!

– Да. А что?

– Там к вам одна дама, мисс Питерс.

– Пускай зайдет.

Служанка, человек простой, крикнула вниз:

– Она говорит, идите!

По лестнице зацокали каблучки. Потом послышались голоса:

– Эйлин, что случилось?

– Джоан, я не помешала?

– Нет-нет. Заходи. Просто очень поздно. Что-нибудь случилось?

Дверь захлопнулась, служанка нырнула во тьму, Р. Джонс осторожно пополз вниз. Он совсем растерялся. По-видимому, Джоан не щучка, они давно знакомы. Ничего не понять!

Поступью индейца он снова подкрался к двери и обнаружил, что слышимость прекрасная.

5

Тем временем Эйлин, уже в комнате, быстро успокаивалась от одного присутствия Джоан. Надо сказать, та глядела теперь совсем иначе, мягче, хотя к мягкости примешивалось не только сострадание, но и снисхождение. Жизнь компенсирует свои удары тем, что их жертвы обретают способность смотреть снисходительно, если не презрительно на мелкие горести счастливцев. Джоан помнила, что ей вечно приходилось утешать и защищать подругу; кротость притягивала мелкие стрелы судьбы, и людям определенного типа хотелось стать ей щитом. Именно это желание лишило сна Джорджа Эмерсона, а сейчас шевельнулось в Джоан! Она, считавшая счастливым тот день, когда удавалось заплатить за жилье, чувствовала, что все ее заботы – ерунда перед заботами гостьи. Вероятно, та потеряла брошку или кто-то был с ней невежлив, но ведь для нее это трагедия. В сущности, беда, как и красота, субъективна, и для Эйлин утрата брошки значит больше, чем для нее, Джоан, утрата той жизни, когда ты не голодаешь.

– Что с тобой? – спросила хозяйка. – Расскажи мне.

Эйлин села и огляделась. Самый вид комнаты успокоил ее, как успокаивает нашу странную душу зрелище чужих несчастий. Она не могла бы изложить свои мысли, но получалось, что есть беды похуже дурного пищеварения. Окинув взглядом вытертый ковер, старые обои, несвежие занавески, она даже смутилась.

– Да ничего, – сказала она. – Наверное, расстроилась по пустякам.

– Ну, расскажи пустяки, – предложила Джоан.

– Понимаешь, папа…

– Опять на тебя кричал?

– Не совсем на меня. Скорее, при мне.

Джоан стало полегче. Она вспомнила, что парижские шляпки и дорогие костюмы связаны с большими неудобствами. Сама она хотя бы свободна. Может быть, ей не к лицу одежды из лондонской лавки, но никому не придет в голову сорвать на ней гнев.

– Ужас какой! – сказала она. – Как же это было?

Повторив для порядка, что «это» пустяки, Эйлин поведала подруге недавние события. Подруга слушала ее, подавляя желание хихикнуть. Она не понимала, что для мистера Питерса какой-то древний жук дороже бриллиантового ожерелья. Однако последняя фраза привлекла ее внимание.

– Папа говорит, – сказала Эйлин, – что не пожалеет за него тысячи фунтов.

– Он пошутил? – проверила Джоан.

– Ну что ты!

– Тысячу фунтов!

– Для него это не так много. Он давал своему университету по сто тысяч долларов в год.

– За какого-то скарабея?

– Ты не понимаешь, он просто на них помешан. Это же коллекция! В газетах вечно пишут о людях, которые платят дикие деньги за всякую чепуху.

Приникнув ухом к двери, Р. Джонс жадно впитывал ее слова, но отскочил, когда где-то выше мелькнул свет и кто-то стал спускаться по лестнице. Мигом скатившись к выходу, он с неожиданной ловкостью выскочил на улицу и спокойно направился к Лестер-сквер, раздумывая об услышанном. Большая часть его доходов рождалась от таких размышлений.

Тем временем Джоан смотрела на Эйлин так, словно ей явилось видение. Она встала. Есть случаи, когда говорить надо стоя.

– Твой отец, – сказала она, – даст тысячу фунтов тому, кто вернет скарабея?

– Конечно, – отвечала гостья. – Но кто его вернет?

– Я.

Эйлин беспомощно смотрела на нее. Со школьных времен она поклонялась Джоан; и сейчас ей казалось, что она сама привела в ход какой-то могучий механизм.

– Ты?!

– Да это очень просто. Этот ваш граф увез скарабея в замок. Ты едешь туда в пятницу. Возьми меня с собой.

– Тебя?!

– А что такого?

– Как же я тебя возьму?

– Вот так.

– Нет, как…

– Что тут трудного?

– Ты же моя подруга… Если ты его украдешь, граф рассердится на папу…

– М-да… Хорошо. Сделаем иначе. Так, так, так… Минутку… Вот! Возьми меня как горничную.

– Ой, что ты!

– Возьми, возьми.

– Я не могу…

Джоан подошла к ней и твердо взяла ее за плечи.

– Эйлин, – сказала она, – не спорь. Ты меня не убедишь. Убедила бы ты волка, когда он гонится за хорошим, откормленным крестьянином? Вот так и тут. Эти деньги мне нужны, и я получу их. С этой минуты я – твоя горничная. Прежнюю можешь на время отпустить.

– Джоан, – сказала Эйлин, – это смешно, какая ты горничная? Слуги сразу тебя разоблачат. У горничных столько всяких дел, столько правил…

– Я их все знаю. Я была горничной.

– Не может быть!

– Была, была. Три года назад, когда совсем сидела на мели. Пошла по объявлению и служила.

– Чего ты только не делала!

– Да, я делала почти все. Хорошо вам, сытым, можете размышлять над жизнью, а нам приходится работать.

Эйлин засмеялась.

– Знаешь, – сказала она, – ты всегда меня побеждала. Спорить незачем?

– Конечно. Да, запомни, я тебе не Джоан, я Валентайн. Нет, нет. Три года назад меня так называли, но сейчас выберем что-нибудь другое. Тебе ничего не приходит в голову?

Эйлин задумалась:

– Может быть, Симеон?

– Замечательно! Ну, репетируем. Скажи это мягко, но отрешенно, как будто я червь, который тебе скорее нравится.

– Симе-он…

– Неплохо. Еще раз, повысокомерней.

– Симеон… Симеон… Симеон.

– Прекрасно!

– Чему ты смеешься?

– Да так, вспомнила. Наверху живет один человек, я вчера учила его предприимчивости. Интересно, что бы он сказал, если бы увидел, как я осуществляю свои советы на практике?

Глава IV

1

На следующее утро Эш сидел дома и пытливо читал объявления в «Морнинг пост». Привычные филантропы продолжали свое дело. Брайан Макнил приманивал народ золотом, равно как и Энгус Брюс, Данкан Макфэрлан, Уоллес Макинтош и Дональд Макнэб. Молодой христианин по-прежнему жаждал тысячи. Однако было тут и новое: «Требуется молодой человек приятной наружности, бедный, предприимчивый, смелый. Работа опасная и тонкая. Плата высокая. Обращаться с 10 до 12 в юридическую контору «Мейнпрайс, Мейнпрайс и Бул», Денвер-стрит, 3».

Пока он читал, небольшие часы, стоявшие на столике, пробили 10.30. Вероятно, именно это все и решило. Если бы он мог пойти туда попозже, барьеры лени преградили бы ему путь; а так – он мигом вскочил.

Обувшись и кинув взгляд в зеркало (да, наружность приятная), он схватил шляпу, выбежал на улицу и схватил такси, ощущая, что готов на все, кроме убийства. Ему всегда нравились книги, где рыцари вскакивают на коня и скачут к дракону. Такси и юристы – практически то же самое. С такими чувствами он и входил в контору.

– Я по объ… – начал он, обращаясь к рассыльному.

– Займите очередь, – сказал тот, и Эш заметил, что в приемной полно народу. Объявления, начинающиеся со слова «требуется», быстро вытягивают с лондонского дна очень странных тварей, приносящих с собою весь темный ужас глубин. Нет сомнения, что никому на свете они не требуются, но, выйдя на поверхность, да еще сбившись в кучу, они обретают какую-то безнадежную надежду.

Эш вошел последним, когда стрелки на корпулентных часах показывали 10.20. Наспех отряхнув костюм, пригладив волосы, чтобы подчеркнуть приятную наружность, он миновал врата судьбы.

Комната отличалась той неприютностью, которую умеют создавать юристы. Так и казалось, что ее не подметали с 1786 года. Окно было маленькое и мутное, как и положено юридической конторе. Быть может, беспечный Мейнпрайс или ветреный Бул открыл его на радостях, услышав весть из Ватерлоо, но с той поры это не повторялось.

В окно, а точнее – на окно, ибо взгляд не пробил бы грязи, смотрел невысокий человек. Когда Эш вошел, он обернулся, и так, словно его ударили в особенно нежное место. Глаза его с истинной мукой глядели из-под сивых бровей. Отчасти это объяснялось недавними беседами, отчасти – болью в животе.

Вынув изо рта сигару, он проглотил таблетку. Лицо его превращалось из перекошенного в удивленное.

– Что вам нужно? – спросил он.

– Я по объявле…

– А, это ко мне! Я уж совсем отчаялся. Что за типы, нет, что за типы! Когда я пишу «молодой человек приятной наружности», это значит «молодой» и «приятной», а не бродяга лет за пятьдесят.

Соболезнуя своим предшественникам, Эш тем не менее признал, что описание удачно.

– Больше не могу, – продолжал незнакомец. – Есть там кто еще?

– Вроде не было.

– Тогда – к делу. Не подойдет, черт с вами. Садитесь.

Эш сел, хотя тон ему не понравился.

– Что ж, – сказал загадочный человек. – С виду вы годитесь. Вылитый лакей. Высокий, худой, незаметный. Да, тут все в порядке.

– Простите, – сказал Эш, – если вам нужен лакей, обратитесь к кому-нибудь другому. Мне это не подходит. До свиданья.

Он встал, сожалея о том, что нельзя швырнуть в незнакомца очень хорошую чернильницу.

– Сядьте! – рявкнул тот.

Эш снова сел. Весной, да еще когда вам двадцать шесть, надежда живуча.

– И не дурите. Просто лакей мне не нужен.

– А, вы хотите, чтобы он шил и стряпал?

– Острота, а?

– Вероятно.

Незнакомец немного помолчал.

– Ладно, – сказал он наконец. – Оно и лучше, только нахал выдержит такое дело. Я думаю, мы сработаемся.

– А какая у вас работа?

Незнакомец пытливо вгляделся в Эша. Тот ответил улыбкой.

– Прямо не знаю, как объяснить… Я собираю скарабеев. С тех пор как я оставил бизнес, я только ими и живу. У меня – лучшая частная коллекция. Ясно?

– Ясно, босс.

– Не называйте меня «босс»!

– Я так, по-дружески. А как вас называть?

– Мистер Питерс. Я Дж. Престон Питерс.

– А я Эш Марсон. Так вы говорили?..

Шекспир и Поуп уверяют, что дважды рассказанная повесть наводит тоску. Поэтому мы не сделаем этой ошибки, хотя и заметим, что версия мистера Питерса весьма отличалась от спокойной, беспристрастной летописи, которую вы читали. Графа Эмсворта, в частности, он назвал пронырой и чучелом.

– Значит, – подытожил Эш, – надо украсть скарабея. Хорошо, но при чем тут лакей?

– А кто еще? Взломщик, да? Секретаря у меня нет, это все знают.

– Ясно. А если я попадусь, тогда что?

– Ничего. Выкручивайтесь как можете. Мы с вами понимаем, что это не кража, а судьи с присяжными не поймут. Да, риск большой, но и плата немалая. Пять тысяч долларов!

Эш чуть не подскочил.

– Пять тысяч! Тысяча фунтов?

– Да.

– Когда начинаем?

– Вы согласны?

– Еще бы!

Мистер Питерс расплылся от радости и даже похлопал Эша по плечу.

– Молодец! – сказал он. – Ждите в пятницу в четыре часа на Паддингтонском вокзале.

2

Оставалось сообщить новости Джоан. Не всё, конечно, а так, главное: «Вы советовали взяться за что-нибудь этакое? Ну что ж. Я служу лакеем».

Когда он это сказал, Джоан спросила:

– У кого?

– Американец один, такой Питерс.

Женщин учат с малолетства скрывать свои чувства. Джоан не взвизгнула.

– Не Дж. Престон Питерс?

– Он самый. Вы его знаете?

– Я нанялась горничной к его дочери.

– А что?!

– Решила поехать на воздух. Мы с ней давно знакомы, вот она и возьмет меня в Бландингский замок.

– Но… но…

– Да?

– Какое совпадение!

– Да. А почему вы решили стать лакеем?

– Я… э… нужно для книг.

– А! Собираетесь описывать герцогов?

– Нет-нет. Скорее… э…

– Как же вы вышли на Питерса?

– По объявлению.

– Ага, ага…

– Вместе нам будет веселее.

– О да!

Они помолчали.

– Я решил вам сразу сказать, – снова начал Эш.

– Да?

– Я – у отца, вы – у дочери…

– Да.

– Поразительно!

– О да!

Больше ему ничего не приходило в голову. Странные люди эти девушки, думал он.

Когда он вышел, она подбежала к двери и прислушалась. Когда дверь внизу явственно хлопнула, она кинулась на улицу.

Там она пошла в соседнюю гостиницу и спросила скорбного швейцара:

– Скажите, пожалуйста, у вас есть «Морнинг пост»?

Романтический сын Италии был рад услужить Юности и Красоте. Он исчез и вынес мятую газету. Джоан его поблагодарила.

Вернувшись к себе, она нашла объявления и дважды прочитала то, которое читал Эш. Потом поглядела в потолок и покачала головой.

– Мистер Марсон, – сказала она, – вы милый человек, но себя обскакать я не дам. Деньги нужны и вам и мне. Получу их я.

Глава V

1

Экспресс 16.15 мягко отошел от вокзала, и Эш уселся в уголку своего купе. Джоан, сидевшая напротив, раскрыла журнал. Дальше, в купе первого класса, мистер Питерс закурил сигару. Еще дальше по коридору, тоже в первом классе, но «для некурящих», Эйлин глядела в окно и думала о разных вещах.

Эш ощущал необычную бодрость, хотя и жалел, что, купив Джоан эту штуку, лишил себя на время такого удовольствия, как беседа. Когда поезд тронулся, формально и официально полагая начало опасному приключению, он окончательно понял, что родился авантюристом. Смотрите сами: идеальный авантюрист не только силен, но и пытлив – а этого в нем хватает. В отличие от нынешних молодых людей он с детства увлекается чужими делами. Если вы поднесете этим людям хорошее приключение, они не откажутся, но сами? Никогда в жизни! И воспитание и традиция не позволят им рисковать; ведь самое страшное для них – показаться смешными. И вот, проходя мимо дома, в котором кто-то кричит, они убедят себя, что там поет неумелая певица, а завидев девушку, за которой гонится злодей с ножом, предположат, что это уличные съемки. Так идут они своей дорогой, не глядя по сторонам; они – но не он. Да, убедила его Джоан, но лишь потому, что страсть к новизне сочетается в нем с ленью.

Словом, он был счастлив. Поезд выстукивал марш. Джоан сидела напротив. Думая о том, что именно так и надо жить весной, Эш не знал, что спутница его просто прикрылась журналом, чтобы избежать беседы. Она, как и сам он, размышляла о ближайшем будущем, сожалея при этом, что расшевелила своего нового приятеля. «Как часто в этом мире, – думала она, – наши действия, словно бумеранг, возвращаются, чтобы нас же ударить!»

Украдкой взглянув поверх журнала, она увидела, что Эш смотрит на нее. Глаза их встретились, и, упрятав досаду в дальний уголок души, Джоан постаралась заговорить как можно приветливей. В конце концов, человек он милый, занятный, хотя они и соперники. До этой дурацкой истории он ей очень нравился. Да-да, что-то в нем такое есть, так и хочется поправить ему галстук, вызвать на откровенность, как следует подбодрить. Наверное, дело в том, что она, по своей доброте, готова помочь даже совершенно чужому человеку.

– Ну вот, – сказала она. – Едем.

– Именно, именно, – отвечал Эш, радуясь, что она вернулась к прежней манере.

Поезд выстукивал уже не марш, а рэгтайм. «Интересно, – подумал Эш, – почему я так обрадовался? Мы просто друзья, видимся в третий раз. Для дружбы этого хватит, но не для влюбленности!»

Немного подумав, он все понял. Странное желание перелететь купе и поцеловать Джоан вполне естественно. По своей доброте он стремится быть как можно приветливей.

– Жалеете вы, – спросила Джоан, – что я подбила вас на такое безумное дело? Сидели бы на Арундел-стрит, писали бы свою «Палочку»…

– Нет, не жалею, – признался Эш.

– И не каетесь?

– Нет.

Джоан улыбнулась. Такой дух ей нравился. Хотя, конечно, для нее это не совсем удобно…

– Долго ли продержится ваша храбрость? – заметила она.

– Что вы имеете в виду?

Джоан заметила, что зашла слишком далеко.

– То, – быстро отвечала она, – что мистер Питерс – человек тяжелый.

Эш успокоился; он подумал было, что она разгадала его тайну.

– Да, наверное, – согласился он. – Такой… ну, вспыльчивый. У него плохой желудок.

– Я знаю.

– Ему нужен воздух. И эти упражнения не помешали бы.

Джоан засмеялась:

– Вы надеетесь его убедить, чтобы он сворачивался в узел?

– Хотел бы.

– Что ж, попытайтесь.

– Вы думаете, он не послушается лакея?

– Я все забываю, что вы лакей. Вы так на них не похожи!

– Старый Питерс думает иначе. Он сказал, что у меня заурядная внешность.

Говоря это, Эш думал о том, что в жизни не видел такой прелестной девушки.

– А вот вы, – заметил он, – совсем не похожи на горничную.

– На кого же я похожа?

– На переодетую принцессу.

Джоан засмеялась:

– Спасибо, мистер Марсон, но вы заблуждаетесь. Всякий узнает во мне именно горничную.

– Да? Вы такая… смелая. Никакой покорности…

– В горничных ее нет. С чего бы? Ведь они идут сразу за лакеями.

– Идут? Куда?

– К столу.

Джоан улыбнулась, увидев, как он растерян.

– Боюсь, – сказала он, – вы плохо разбираетесь в этикете своего нового мира. Вы не знали, что правила там строже, чем при дворе?

– Вы шутите?

– Нет, не шучу. Попробуйте пойти к столу не так, как положено, и посмотрите, что будет. В самом лучшем случае вас поставит на место дворецкий.

– Господи! – выговорил Эш. – Если он поставит меня на место, я покончу с собой. Объясните мне все, пожалуйста.

– Что ж, как лакей мистера Питерса вы важная персона. Сколько бы ни было гостей, ваш хозяин – самый почетный. Значит, вы идете после дворецкого, экономки, лакея лорда Эмсворта, горничной леди Энн…

– А кто это?

– Леди Энн? Сестра лорда. Она живет там с тех пор, как умерла его жена. Да, значит, дальше – лакей Фредерика Трипвуда, потом – я, потом – вы.

– Что-то не очень важная роль!

– Важная, важная. За вами – бог знает сколько народу.

– Всякие уборщицы и судомойки?

– Ну что вы! Если судомойка сунется в нашу столовую, ее…

– Поставит на место дворецкий?

– Нет. Ее линчуют. Они едят на кухне. Шоферы и всякая мелочь мужского пола едят в своей столовой, обслуживает их особый мальчик. Уборщицы обедают и ужинают там же, а завтракают на кухне. У прачек – особая комната, рядом с прачечной, но главная прачка стоит выше главной уборщицы. Шеф-повар ест в своем закутке, у кухни. Кажется, я все сказала.

Эш тупо глядел на нее. Она покачала головой:

– Не хотите вернуться в Лондон?

– Это кошмар какой-то!

– Ну и не езжайте. Сейчас – остановка. Выходите и садитесь на лондонский поезд.

Теперь головой покачал Эш:

– Нельзя. Есть… есть причины.

Джоан снова взяла журнал, и в купе второго класса воцарилось молчание. Поезд постукивал, Джоан читала, сумерки сгущались. Путешествие стало казаться Эшу бесконечным.

Через долгое время поезд остановился, и голос на платформе возвестил:

– Станция Маркет-Бландинг!

2

Маркет-Бландинг – одно из тех сонных поселений, которых не коснулся прогресс, если не считать самой станции и комнаты над бакалейной лавкой, где по вторникам и пятницам показывают кинофильмы. Церковь здесь норманнская, жители в своем большинстве относятся к палеозойской эре. Оказавшись тут в промозглый весенний день, когда юго-западный ветер послушно сменился восточным, а прижимистые обитатели еще не зажгли света, человек ощущает, что он неведомо где, беспомощный и одинокий.

Охраняя хозяйский багаж и угрюмо глядя в сумерки, Эш совсем затосковал. Из масляного фонаря сочился мутный свет. Небольшой крепкий носильщик жонглировал большим бидоном. Восточный ветер трепал нервы холодными, мокрыми пальцами.

Где-то в темноте, в которой скрылись на машине мистер Питерс и его дочка, притаился замок со всем его этикетом. Скоро туда попадет и он. Эш задрожал.

Из полумрака, в слабых лучах, появилась Джоан, усадившая хозяйку в машину. Она приветливо улыбалась, как в былые дни.

Если бы девушки знали, что такое ответственность, они бы последили за своими улыбками. Бывают минуты в нашей, мужской, жизни, когда улыбка производит разрушительное действие. Джоан и раньше улыбалась Эшу, но минута не пришла. Он одобрял ее улыбку в отвлеченном, критическом плане; одобрял – но не восторгался. Теперь, протомившись пять минут на неприютной платформе Маркет-Бландинга, он обрел, как сказали бы спириты, повышенную чувствительность. Улыбка подействовала на него как крепкий напиток и добрая весть, вместе взятые. Безотрадная пустыня превратилась в страну, текущую молоком и медом. Мы не преувеличим, если скажем, что он пошатнулся и вцепился в хозяйский чемодан.

Улыбки, оказывающие такое действие, заслуживают исследования и – в данном случае – его оправдывают. Многое лежало за улыбкой, которой Джоан озарила сумрачную станцию.

Прежде всего у нее (Джоан) изменилось настроение, успешно загнав соперничество в темный угол. Немного подумав, она решила, что Эш не заслужил такой манеры и вести себя так смогла бы только кошка. Решив это, она собралась вернуться при первой же встрече к былому радушию. Казалось бы, этого хватит; но нет. Была и вторая причина.

Сажая Эйлин в автомобиль, Джоан уловила испуганный взгляд шофера, а через секунду-другую, услышав обращение «Фредди», многое поняла. Как успокоится он, подумала она, когда, тревожно спросив невесту, кто это, узнает фамилию горничной! Наверное, проурчит: «Похожа на одну знакомую девушку…» – и разовьет тему, рассуждая о том, как удивительны пути Природы, плодящей двойников. Все это было смешно, и Джоан улыбнулась. Воспоминание о том, что Фредди, по словам этого Джонса, писал ей стихи, согрело ей душу.

Эш, не обладавший чудотворным чутьем, уловил только первую причину, да и то не полностью. Он решил, что Джоан ему рада, и мысль эта подействовала на него как благая весть или сильное лекарство. В жизни каждого мужчины есть мгновенье, о котором он говорит в последующие годы: «Тут я и влюбился». Сейчас оно наступило. За тот микроскопически малый отрезок времени, который понадобился носильщику, чтобы докатить бидон до конца платформы и со звоном швырнуть его к собратьям, Эш полюбил Джоан.

Слово «любовь» так растяжимо, что обозначает многое, от вулканической страсти Марка Антония до того тепловатого чувства, благодаря которому приказчик из бакалейной предпочитает горничную из второго дома по Хай-стрит кухарке из дома сразу за почтой. Тем самым утверждение «Эш полюбил» тоже надо проанализировать.

Начиная с четырнадцати лет влюблялся он постоянно, и нынешнее чувство не походило ни на то, что побудило его собрать двадцать восемь фотографий одной актрисы, ни на то, из-за чего, учась в Оксфорде, он неделю не курил и пытался выучить наизусть португальские сонеты. Любовь лежала посередине между этими краями спектра. Он не мечтал о том, чтобы платформу наводнили индейцы, от которых он спасет Джоан, и ничем не собирался жертвовать. Просто он понял: мир без нее – совершенно пустой, такой пустой, что о нем и говорить незачем. Кроме того, он испытывал немыслимую благодарность, удивлялся невиданной красоте и обрел такое смирение, что едва не кинулся к ее ногам, тявкая, как собака.

Преобладала благодарность. В подобных размерах он испытывал ее лишь однажды, и тоже к существу женского пола. Давно, еще дома, тоже в Шропшире, но в Матч-Мидлфорд, ему, десятилетнему мальчику, велели прочитать гостям «Крушение Геспера».

Он встал. Он покраснел. Он произнес: «Ш-ш-ш-шла ш-ш-шхуна «Г-г-г-г…»», и вдруг какая-то девочка страшно заревела. Она голосила и выла, не ведая утешения, а маленький Эш, спасенный чудом, сбежал и укрылся в сарае.

Пятнадцать лет вспоминал он неслыханную, благодарную радость. Сейчас, глядя на Джоан, он снова ее испытал. Замерев от счастья, он видел, что она собирается что-то сказать, и трепетно ждал первых слов своей богини.

– Безобразие! – произнесла она. – Бросила пенни в эту штуку, а шоколадок нет. Прямо хоть пиши в компанию.

Небольшой, но крепкий носильщик, уставший от бидонов, а может – будем справедливы – управившийся с ними, подошел и сказал:

– Повозка из замка приехала.

Задумчивое ржанье подтвердило его слова, и он схватил чемоданы мистера Питерса с той же властью, какую выказывал по отношению к бидонам.

– Надеюсь, она крытая, – сказала Джоан. – Холодно что-то. Пойдем посмотрим.

Эш последовал за ней покорной поступью автомата.

3

Чудище по имени Холод загоняет в подполье все, что есть прекрасного на свете. Застывшие клумбы хранят в своих недрах луковицы, которые (если садовник не посадил цветы вверх ногами) ждут тепла, чтобы одарить мир веселой пляской красок. Так и любовь; если ты едешь английской весной в открытой повозке, любить ты любишь, конечно, но есть и чувства поважнее.

Да, повозка оказалась открытой всем четырем ветрам, один из которых дул на нее с угрюмого востока. Должно быть, поэтому восторги Эша сменились каким-то трансом. Любить он любил, но осознанное «я» было слишком занято тем, чтобы кровь не застыла.

После бессмысленного множества суровых дорог, неосвещенных домиков и темных полей повозка подъехала к массивным воротам, за которыми открывалась гравиевая тропа. Примерно милю проехав по ней, среди деревьев парка, она (то есть повозка) нырнула в густой кустарник. Слева замерцали огоньки, кустарник сменился лужайками, а там и десятки окон приветливо взглянули на путников, словно уютный очаг долгой зимней ночью. Бландингский замок стоял как гора на фоне серого неба.

Историю его мы можем узнать из книг, Виоле-ле-Дюк[12]12
  Эжен Виоле-ле-Дюк (1814–1879) – французский историк архитектуры, реставрировавший готические здания.


[Закрыть] писал о нем. Восходил он к самому началу Тюдоров[13]13
  Первый из Тюдоров, Генрих VII, стал королем в 1485 г.


[Закрыть] и властвовал над всей местностью. Однако Эша поразило лишь то, что с виду он казался теплым, и он обрадовался. Радость его оказалась несколько поспешной – повозка стала огибать замок и только минут через десять, проехав под аркой, прогрохотала по булыжнику к какой-то высокой двери.

Эш вылез и помог Джоан. Та мягко светилась. Видимо, женщин холод не берет.

Когда открыли дверь, из нее хлынули теплые кухонные запахи. Багаж подхватили сильные мужчины, а прекрасные дамы в образе двух служанок сделали Джоан и Эшу нервный книксен. В обычных обстоятельствах Эш бы страшно смутился, но сейчас, отупев от холода, великодушно кивнул. Подумаешь, служанка делает книксен!

Служанки, судя по всему, играли роль королевских атташе. Одна должна была представить Джоан домоправительнице, другая – Эша дворецкому, который оказал великую честь лакею почетного гостя.

Пройдя немного по коридору, служанки повели новоприбывших в разные стороны: Джоан – направо, Эша – налево. Эш очень огорчился. Ему не хватало моральной поддержки.

Наконец его проводница остановилась и постучалась в какую-то дверь. Сочный голос, напоминающий своим звуком букет старого портвейна, произнес: «Войдите». Проводница открыла дверь и сказала:

– Это он, мистер Бидж.

После чего поспешила в менее разреженный воздух кухни.

Как и многих, Эша дворецкий поразил. Так и казалось, что он скоро лопнет – именно это чувство вызывают лягушки и воздушные шарики; и нервные, тонкие люди поневоле сжимались, словно перед взрывом. Те, кому довелось общаться с ним и дальше, проходили эту фазу, как крестьяне, разбившие сад на склоне Везувия. Опыт учил их, что Бидж всегда выглядит так, словно апоплексический удар – дело секунд, и все же удар его не хватает. Эш был новичком, и страх окончательно вывел его из транса.

Дворецкие тем меньше похожи на людей, чем величественней их окружение. В сравнительно скромных домах сельских сквайров мы можем увидеть нашего собрата, человека, который болтает с лавочниками, споет при случае веселую песню в местном кабачке и даже нальет, если нужно, воды. Бландингский замок славился по всей Англии; и Бидж соответственно обрел ту важную неподвижность, которая позволяла отнести его к царству растений. Двигался он, если двигался, с исключительной медленностью, слова – еле цедил, как бы отмеряя по капле. Глаза под тяжелыми веками глядели тем самым взглядом, каким глядят они у статуй.

Почти незаметно шевельнув пухлой белой рукой, он дал Эшу понять, чтобы тот сел. Величавым мановением другой руки, правой, он взял чайник, а строгим кивком указал Эшу на объемистый графин. Через минуту Эш пил горячий пунш, смутно чувствуя, что его допустили к мистическому обряду.

Мистер Бидж встал у камина, заложил руки за спину и промолвил:

– Не знаю вашего имени.

Эш представился. Бидж кивнул.

– Вижу, вы замерзли, – продолжал он. – Ветер восточный.

Эш признал, что в дороге было холодно.

– Когда такой ветер, – сообщил Бидж, – у меня ноют ноги.

– Простите?

– Э… ну, крутит. Крутит ноги. Вы молоды, мистер Марсон, у вас ноги не крутит.

Сказав это, он окинул загадочным взглядом Эша, пунш и стену за ним.

– Ноги, – повторил он. – Суставы. И не только крутит. У меня врос ноготь.

Молодые и слишком здоровые люди, даже если они добры, испытывают при таких беседах прискорбное нетерпение. Им почему-то кажется, что сообщать это надо врачам, выбирая для профанов другие сюжеты.

– Ай-ай-ай, – сказал он. – Много сегодня гостей?

– К обеду, – отвечал мистер Бидж, – мы ожидаем человек тридцать, если не больше.

– Какая ответственность для вас! – заметил Эш.

Бидж важно кивнул:

– Немногие, мистер Марсон, осознают, как она велика. Иногда у меня бывают головные боли на нервной почве.

Эш ощутил то, что мы ощущаем, когда погасим огонь в одном месте, а он вспыхнет в другом.

– Тогда хоть о ногах забудешь, – предположил он.

– Отнюдь, – сказал Бидж. – Я ощущаю одновременно и боль в ногах.

Эш сдался.

– Расскажите про ноги подробней, – попросил он, и Бидж рассказал.

Но всему есть конец. Не веря своим ушам, Эш услышал слова:

– Давно вы служите у мистера Питерса?

– Я? Да нет, со среды.

– Вот как? Разрешите спросить: где вы служили раньше?

Эш пожалел, что рассказ о ногах исчерпан. Можно было что-то придумать, можно было сказать правду. Придумывать – долго, и он правду сказал.

– Вот как? – промолвил Бидж. – Нигде не служили?

– У меня… а… э… была другая работа.

Бидж не позволил себе проявить любопытство, но брови его не послушались. Эш решил их презреть.

Повисло неловкое молчание. Эш рассердился. Почему мистер Питерс не мог выдать его за секретаря? Какие-то соображения были, но глупые. Надо бы нажать там, в конторе; и потом, ему понравилась роль лакея, есть в ней что-то опереточное. Как же теперь выкрутиться? Бидж явно ждал объяснений, предполагая, быть может, что Эш сидел в тюрьме.