Текст книги "Укридж. Любовь на фоне кур"

Глава XXIII
После бури

Приветственный вопль заглушил шум, поднятый мародерами.

– Это ты, Гарни, старый конь? Что происходит? В чем дело? Все тут посходили с ума? Кто эти инфернальные негодяи в курином выгуле?

– Я провел небольшое собрание с твоими кредиторами, – сказал я. – А теперь они перешли к развлечениям.

– Но с какой стати ты им это разрешил?

– Что такое один против многих?

– Ну, провалиться мне, – простонал Укридж, когда, забыв сардоническую невозмутимость, мимо нас промчалась зловещая курица, которую мы называли Тетя Элизабет, преследуемая преступником в пышных бакенбардах, – это немножко множко! Мне нельзя отлучиться на день…

– Вот именно! Тут ты абсолютно прав! Нельзя отлучиться на день, не предупредив…

– Не предупредив? О чем ты? Гарни, старина, прочухайся. Ты перевозбужден. Ты хочешь сказать, что не получил моей записки?

– Какой записки?

– Той, которую я оставил на столе в гостиной.

– Там не было никакой записки.

– Что-о?!

Мне вспомнился эпизод первого дня нашего прибытия на ферму.

– Посмотри в карманах, – посоветовал я.

– Черт дери, вот же она! – сказал он в изумлении.

– Конечно. Где еще, по-твоему, она могла быть? Она содержит что-то важное?

– Она все объясняла.

– В таком случае, – сказал я, – остается только пожалеть, что ты не дал мне ее прочесть. Подобную записку, безусловно, стоит прочесть.

– Она предупреждала, чтобы ты держал хвост пистолетом и не тревожился из-за нашего отъезда…

– Так мило побеспокоиться, чтобы я не тревожился! Ты заботливый типус, Укридж.

– …потому что мы вернемся незамедлительно.

– И что погнало вас в город?

– Так мы же поехали нагреть тетю Элизабет, тетку Милли.

– О! – сказал я, и свет озарил тьму моего непонимания.

– Ты помнишь тетю Элизабет? Старушенцию, которая написала то письмо?

– Помню. Она назвала тебя олухом.

– И финтифляем.

– Да. Помню. Я еще подумал, что она очень проницательная и здравомыслящая старая дама, владеющая даром точных характеристик. И ты отправился нагреть ее?

– Ну да. Нам были необходимы дополнительные деньги. И я, естественно, подумал о ней. Тетя Элизабет не то чтобы большая моя поклонница…

– Господь да благословит ее!

– …но очень привязана к Милли и сделает для нее что угодно, если ей предварительно позволить высказать несколько истин для домашнего употребления. Мы с Милли поделили работу. Она просила, а я осведомлялся о ревматизме. Милли упомянула сумму, которая нас выручит, я погладил собаченцию. Мерзавка! Подкралась ко мне, пока я не смотрел, и тяпнула меня за лодыжку.

– Хвала Небесам!

– Под конец Милли получила деньги, а я – истины для домашнего употребления.

– Она назвала тебя олухом…

– Дважды, а финтифляем трижды.

– Ваша тетя Элизабет совсем меня заворожила. Она явно принадлежит именно к тем женщинам, какие мне нравятся. Ну, так ты получил деньги?

– Более чем! И скажу тебе еще одно, старый конь. К концу нашего визита мне выпал козырной туз. Она к тому времени дошла до ссылок на поговорки. «Ах, моя дорогая, – говорит она Милли. – С браком поторопишься, на досуге раскаешься». Милли, маленькая воительница, ответила, как отрезала. «Боюсь, тетя Элизабет, ко мне эта пословица не относится, – говорит она, – потому что я не раскаялась!» Ну, что скажешь, малышок?

– Да, конечно, досуга у нее последнее время было маловато, – согласился я.

Челюсть Укриджа слегка отвалилась. Но он быстро оправился.

– Болван! Она вовсе не это подразумевала. Милли – ангел.

– Бесспорно, – согласился я от души. – И слишком хороша для тебя, старый прохиндей. Постоянно храни в памяти этот факт, и мы еще сделаем из тебя стоящего человека.

Тут к нам присоединилась миссис Укридж. Она обследовала дом, знакомясь с нанесенным ущербом.

– Ах, мистер Гарнет, неужели вы не могли их остановить?

Я почувствовал себя последней свиньей. Все ли я сделал для того, чтобы укротить разбушевавшуюся стихию?

– Страшно сожалею, миссис Укридж, – сказал я виновато. – Но не думаю, что мог бы сделать больше того, что сделал. Бийл провел семь боев, а я произнес речь на газоне, но все без толку. Как только они допили виски…

Укридж испустил вопль, которому позавидовал бы любой грешник в аду:

– Они же не добрались и до виски!

– Мне кажется, эти жуткие люди поднимают слишком большой шум, – сказала миссис Укридж.

Укридж хранил мрачное молчание. По-моему, из всех свалившихся на него катастроф утрата виски поразила его особенно больно. Сокрушительный удар в челюсть.

– Не пора ли собрать их и объяснить положение дел? – намекнул я. – По-моему, там никто не заметил, что ты вернулся.

– Еще заметят! – свирепо сказал Укридж, выходя из транса. – Очень скоро! Где Бийл? Бийл!

Наемный Служитель примчал бегом на звук незабываемого голоса.

– Ох ты! Мистер Укридж, сэр!

Впервые в моем присутствии Бийл дал волю истинному чувству. Ему, полагаю, возвращение Укриджа представилось событием столь же сенсационным и нежданным, как явление обитателя склепа. Он не привык к тому, чтобы раз смывшиеся возвращались в места своего прошлого обитания.

– Бийл, обойдите ферму и скажите этим подлецам, что я вернулся и хотел бы сказать им пару слов на газоне. И если застукаете кого-нибудь за хищением курицы, нокаутируйте его.

– Я уже парочку-другую уложил, – сказал Бийл с легким намеком на тщеславие. – Этот Чарли…

– Бийл, – сказал Укридж растроганно, – вы превосходный типус. Один из лучших. Я выплачу вам задержанное жалованье даже прежде, чем лягу спать.

– Эти ребята, сэр, – сказал Бийл, выразив свою благодарность, – они уже разогнали чуть не всех птиц, сэр. Гоняются за ними битых полчаса.

Укридж застонал:

– Подлецы! Демоны!

Бийл удалился выполнять приказ.

– Милли, старушенция, – сказал Укридж, поправляя проволочки от шипучки за ушами и поддерживая серые брюки спортивного покроя, которые проявляли склонность к сползанию, – лучше скройся в доме. Я намерен поговорить с этими типчиками по душам и в увлечении могу прибегнуть к пape-другой выражений, которые тебе не понравятся. Твое присутствие здесь будет меня стеснять.

Миссис Укридж скрылась в доме, а на газоне возник авангард кредиторов. Кое-кто из них выглядел раскрасневшимся и растрепанным. У меня возникло подозрение, что Бийл их хорошенько протрезвил. Чарли, заметил я, щеголял фонарем под глазом.

Они собрались на газоне под лучами луны, и Укридж в кепке, нахлобученной на самые глаза, в макинтоше, ниспадающем с его плеч на манер римской тоги, сурово обозрел их и начал свою речь:

– Вы… вы… вы… вы мерзавцы! Подлюги! Черви ползучие! Сорняки!

Мне всегда приятно вспоминать Стэнли Фиверстоунхо Укриджа таким, каким я лицезрел его в те минуты. На протяжении нашей многолетней дружбы выпадали времена, когда его поведение мне не вполне импонировало. Порой мне доводилось обнаруживать в нем недостатки. Но на этот раз он показал, чего стоит. Он властвовал над своими слушателями. Еще задолго до завершения его речи я возрадовался, что он озаботился своевременно отослать миссис Укридж в дом, а Бийл упивался его выражениями, и в глазах Наемного Служителя было выражение, какого я прежде в них не замечал, – почтительности, почти благоговения, выражение, с каким верные последователи смотрят на Учителя.

Укридж изливал презрение на своих слушателей, и те трепетали. Он метал обличения, и они поникали все ниже. Поток его речи расцвечивали неведомые проклятья, заимствованные у неведомых матросов на судах, перевозивших скот, или почерпнутые на причалах Сан-Франциско и Буэнос-Айреса. Немножко множко, сказал он в частности, провалиться ему, немножко множко, когда джентльмен – причем джентльмен, который так оживил солидными заказами местную коммерцию и все такое прочее, – не может отлучиться в Лондон на пять минут по делам без того, чтобы его частная резиденция не была перевернута вверх дном шайкой прилагательных со скотовозов с сан-францисскими существительными, которые вели себя так, будто это (по-буэнос-айресски обозначенное) место принадлежит им. Он намеревался облагодетельствовать их. Он собирался и далее осыпать их заказами, обеспечивая процветание их коммерции. Но после того, что сейчас произошло! Да ни в таком-то и таком-то случае! Как только взойдет солнце и начнется новый день, их жалкие счета будут оплачены до последнего пенса и всяким дальнейшим отношениям с ними будет положен конец. А затем, весьма вероятно, он предъявит им иски за вторжение в частные владения и ущерб, причиненный частной собственности, и если они не окончат свои инфернальные дни в какой-нибудь чертовой тюрьме, то пусть благодарят судьбу за редкую удачу, а если они не уберутся в два – без малого – счета, он посмотрит, на что способен дробовик Бийла. (Тут Бийл с приятным предвкушением на лице удалился за указанным оружием.) Его от них тошнит. Они прыщи. Твари, которых можно назвать людьми, только неумеренно польстив им. Он бы назвал их вонючками скунсами, но только не видит, чем провинились скунсы, чтобы заслужить подобное сравнение. А теперь – пусть убираются – и поживее!

В это мгновение из дома вышел Бийл с дробовиком, и собрание разошлось без вынесения обычного вотума благодарности.

Этот вечер на ферме был очень тихим. Укридж сидел, будто Марий на развалинах Карфагена, и хранил упрямое молчание. В конце концов он свистнул Бобу и ушел прогуляться.

Полчаса спустя и я тоже не сумел долее терпеть унылые следы окружающего разгрома. Мои блуждающие стопы привели меня к морю. Подходя, я заметил в лунном свете одинокую фигуру, безмолвно взирающую на лоно вод. Возле фигуры ошивалась собака.

Тяжелые минуты оптимистических натур священны, и в этот момент я так же не посмел бы прервать раздумья Укриджа, как не рискнул бы, будь я генералом Великой армии, завести легкий разговор с Наполеоном во время отступления из Москвы. И я уже пятился елико мог тише, когда под моей ногой заскрипели камешки. Укридж обернулся:

– Приветик, Гарни.

– Приветик, старик, – прошептал я тоном посетителя у смертного одра.

Он направился ко мне, Боб зарысил следом за ним, и я в изумлении увидел, что лицо Укриджа безмятежно, даже весело. Чем изумляться, мне следовало бы лучше знать моего Укриджа. Хорошего человека не сломить, и уже Стэнли Фиверстоунхо Укридж вновь стал самим собой. За стеклами пенсне его глаза бодро блестели.

– Гарни, старый конь, я поразмыслил, малышок! Меня осенила идея. Идея, осеняющая раз в жизни. Симпомпончик, провалиться мне. Я заведу утиную ферму!

– Утиную ферму?

– Утиную ферму, малышок! Без капли воды. Видишь ли, согласно моей теории, утки, плавая туда-сюда, тощают из-за усиленных физических упражнений, и, следовательно, если их содержать исключительно на суше, они разжиреют за половину времени – причем без всяких хлопот и расходов. Понимаешь? А? Полнейший тип-топ, старый конь! Я уже все продумал. – Он ласково взял меня под руку. – Слушай! Скажем, доход за первый год по самой умеренной оценке составит…