Текст книги "Золотце ты наше. Джим с Пиккадилли. Даровые деньги (сборник)"

2

Телефонный звонок раздался как раз когда я собирался ехать на Марлоу-сквер, сообщить миссис Дрэссилис о случившемся. Синтия наверняка уже рассказала ей новость, это до некоторой степени снимет неловкость разговора, но воспоминание о вчерашней стычке мешало мне радоваться новой встрече.

Когда я снял трубку, то услышал голос Синтии:

– Алло, Питер, это ты? Я хочу, чтобы ты немедленно приехал.

– Я как раз выходил.

– Нет, не на Марлоу-сквер. Я не дома. Я в «Гвельфе». Спроси люкс миссис Форд. Это очень важно. Все расскажу при встрече. Приезжай срочно.

Для визита в отель «Гвельф» моя квартира расположена лучше некуда. Пешком я дошел туда за две минуты. Люкс миссис Форд располагался на третьем этаже. Я позвонил, и мне открыла Синтия.

– Входи! Какой ты милый, что так быстро.

– Да я живу прямо за углом.

Она закрыла дверь, и мы в первый раз взглянули друг на друга. Нельзя сказать, чтобы я нервничал, но некую странность определенно испытывал. Прошлый вечер представлялся далеким и чуточку нереальным. Наверное, я это как-то показал, потому что Синтия вдруг нарушила повисшую паузу коротким смешком.

– Питер, да ты смущаешься!

Я пылко, но без подлинной убежденности бросился отрицать обвинение, хотя и вправду был смущен.

– А должны бы, – заключила она. – Вчера, когда я выглядела необыкновенно красивой в своем новом платье, ты сделал мне предложение. Теперь ты снова смотришь на меня спокойными глазами и, наверное, прикидываешь, как бы пойти на попятную, не ранив моих чувств?

Я улыбнулся, Синтия – нет. Перестал улыбаться и я. Она смотрела на меня как-то непонятно.

– Питер, – серьезно спросила она, – ты уверен?

– Моя дорогая! Ну что это с тобой?

– Ты действительно уверен? – настаивала она.

– Абсолютно. Целиком и полностью. – Передо мной мелькнуло видение больших глаз, глядящих на меня с фото. Мелькнуло и исчезло. Я поцеловал Синтию. – Какие у тебя пышные волосы, – заметил я. – Настоящее безобразие прятать такие. – Она не откликнулась. – Сегодня, Синтия, ты в странном настроении, – продолжал я. – Что случилось?

– Я думаю.

– Не надо. Ну что такое? – Меня осенило. – А! Миссис Дрэссилис рассердилась из-за…

– Да нет, мама в восторге. Ты ей всегда нравился.

Я с трудом скрыл усмешку.

– Тогда что же? Устала после танцев?

– Нет, не так все просто.

– Так расскажи.

– Трудно все выразить в словах…

– А ты попробуй.

Отвернувшись, Синтия поиграла с бумагами на столе. Помолчала с минуту.

– Я очень тревожилась, Питер, – наконец приступила она. – Ты такой рыцарственный, жертвенный. Истинный Дон Кихот. Меня тревожит мысль, что ты женишься на мне только оттого, что тебе меня жаль. Так? Нет, молчи. Я расскажу сама, если позволишь мне высказать, что у меня на душе. Мы уже два года знаем друг друга. Тебе обо мне известно все. Ты знаешь, как… как я несчастлива дома. Ты женишься на мне, потому что хочешь вытащить меня оттуда?

– Моя дорогая!

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Я ответил на него две минуты назад, когда ты спрашивала…

– Так ты меня любишь?

– Да.

Все это время Синтия отворачивала от меня лицо, но теперь обернулась и пристально заглянула мне в глаза. Сознаюсь, я даже вздрогнул. Ее следующая фраза поразила меня еще больше:

– Питер, ты любишь меня так же сильно, как любил Одри Блейк?

В минуту, отделившую ее вопрос от моего ответа, ум у меня загнанно метался, силясь припомнить, при каких же обстоятельствах я упоминал при ней Одри. Я был уверен, что ни при каких. Никогда и ни с кем не говорил я про Одри.

В каждом, даже самом уравновешенном человеке таится крупица зловещих суеверий. А я не особенно уравновешен, и у меня их не один гран. Я был потрясен. С той самой минуты, как я сделал Синтии предложение, мне чудилось, будто призрак Одри вернулся в мою жизнь.

– Господи Боже! – вскричал я. – Что ты знаешь про Одри?

Она снова отвернулась.

– Видимо, это имя сильно тебя задело.

– Если спросить старого солдата, – пустился я в оправдания, – он скажет, что рана даже спустя долгое время порой причиняет боль.

– Нет. Если она действительно зажила.

– Да. Даже если зажила и если ты едва помнишь, по какой глупости ее получил.

Синтия молчала.

– Как ты услышала… про нее?

– Когда мы только что познакомились, а может, вскоре после этого я случайно разговорилась с твоим другом, и он рассказал мне, что ты был помолвлен с девушкой по имени Одри Блейк. Он должен был быть твоим шафером, но ты написал ему, что свадьба отменяется. А потом ты исчез, и целых три года тебя никто не видел.

– Да. Все это правда.

– Роман у тебя, Питер, был серьезным. Такая любовь легко не забывается.

Я вымученно улыбнулся, улыбка получилась не очень убедительной. Мне не хотелось обсуждать Одри.

– Забыть почти невозможно, – согласился я, – разве что у человека на редкость плохая память.

– Я не о том. Ты понимаешь, что я подразумевала под «забыть»?

– Да. Вполне.

Синтия быстро подошла ко мне и, положив руки на плечи, заглянула мне в лицо.

– Питер, ты можешь честно сказать мне, что забыл ее, – в том смысле, какой подразумеваю я?

– Да.

И опять на меня нахлынуло прежнее чувство – то странное ощущение, будто я бросаю вызов самому себе.

– Она не стоит между нами?

– Нет.

Выговорил я слово с усилием, словно некая частичка подсознания изо всех сил мешала мне.

На лице у Синтии расцвела ласковая улыбка. Она подняла ко мне голову, и я обнял ее, но она с легким смешком отодвинулась. Поведение ее круто переменилось. Совсем другая девушка серьезно смотрела мне в глаза.

– Ой-ой, какие у тебя мускулы! Ты прямо смял меня. Наверное, ты, как и мистер Бростер, превосходно играл в футбол.

Ответил я не сразу. Я не мог упаковать сильные эмоции и сунуть их на полку, как только в них отпала надобность. Я медленно приспосабливался к новой тональности разговора.

– Кто такой Бростер? – наконец поинтересовался я.

– Учитель, – развернув меня, Синтия ткнула пальцем на стул, – вот этого.

Портрет, стоявший на стуле, я заметил, еще когда входил, но не особо к нему приглядывался. Теперь я всмотрелся повнимательнее. Очень грубо написанное изображение мальчишки лет десяти-одиннадцати, на редкость противного.

– Да? Вот бедняга! Что ж, у всех свои неприятности. А кто этот юный головорез? Не твой друг, я надеюсь?

– Это Огден. Сын миссис Форд. Тут истинная трагедия.

– Ну, может, это он только на портрете такой. Мальчишка и вправду косоглазый, или его так художник увидел?

– Не смейтесь! Сердце Несты разбито. Она потеряла мальчика.

Я смутился.

– Он умер? Виноват, виноват. Ни за что не стал бы…

– Да нет, мальчишка жив-здоров. Но для нее – умер. Суд отдал его под опеку папаши.

– Суд?

– Миссис Форд была женой Элмера Форда, американского миллионера. Они развелись год назад.

– Понятно.

Синтия неотрывно смотрела на портрет.

– Мальчик этот – в своем роде знаменитость. В Америке его прозвище «Золотце ты наше».

– Почему же?

– Так его прозвали похитители. Его много раз пытались похитить.

Замолчав, она непонятно взглянула на меня.

– А сегодня, Питер, предприняла попытку и я. Отправилась в деревню, где жил мальчишка, и похитила его.

– Синтия! Господи, ты что?

– Разве ты не понял? Я сделала это ради Несты. У нее разрывалось сердце из-за того, что она не могла видеть сына. Вот я и украла его, прокравшись в дом. И привезла сюда.

Не знаю, отразилось ли на лице все мое изумление. Надеюсь, нет, потому что у меня просто мозги плавились. Полнейшее хладнокровие, с каким Синтия рассказывала об этой эскападе, совершенно сбивало меня с толку.

– Ты шутишь?

– Нет. Я правда его украла.

– Господи Боже! А закон! Ведь это уголовное преступление!

– Вот я его и совершила. Людям вроде Элмера Форда нельзя доверять опеку над ребенком. Ты Форда не знаешь, а он бессовестный финансист, только и думает о деньгах. Мальчику в самом впечатлительном возрасте непозволительно расти в такой атмосфере. Это погубит все доброе, что в нем заложено.

Мой ум все еще беспомощно увязал в юридическом аспекте дела.

– Но, Синтия, похищение есть похищение! Закон не принимает во внимание мотивов. А если бы тебя поймали…

Она резко перебила меня:

– А ты, Питер, побоялся бы пойти на такое?

– Ну… – промямлил я. Этот вариант мне в голову как-то не приходил.

– Я не верю, чтобы ты решился. Но если я попрошу тебя, то ради меня…

– Синтия, похищение – это… Это низость.

– Я же ее совершила. Разве ты презираешь меня?

Никакого подходящего ответа придумать я не мог.

– Питер, – продолжала она, – мне понятны твои муки совести. Но разве ты не видишь, что наше похищение в корне отличается от обыкновенных, которые тебе, естественно, отвратительны? Мы лишь увозим мальчика из окружения, которое наносит ему вред, к матери, которая его обожает. Здесь нет ничего дурного. Наоборот, это замечательно!

Синтия приостановилась.

– Питер, ты сделаешь это ради меня?

– Я не понимаю, – слабо противился я. – Ведь все уже сделано. Ты же похитила его.

– Да, но меня выследили, и его забрали обратно! И теперь я хочу, чтобы попытался ты. – Она подошла ко мне ближе. – Питер, разве ты не понимаешь, что будет означать для меня твое согласие? Я всего лишь девушка и в глубине души невольно ревную к Одри Блейк. Нет, молчи! Словами меня не излечить. Вот если ты ради меня решишься на похищение, я успокоюсь. Тогда я буду уверена.

Синтия стояла совсем близко от меня, держа меня за руку и заглядывая в лицо. Ощущение нереальности, преследовавшее меня с той минуты на танцах, нахлынуло с новой силой. Жизнь перестала быть упорядоченной, когда один день спокойно сменяется другим без треволнений и происшествий. Теперь ровный ее поток взбурлил стремнинами, и меня закрутило на них.

– Питер, ты сделаешь это? Скажи «да»!

Голос, вероятно – мой, ответил:

– Да…

– Дорогой мой!

Толкнув меня в кресло, Синтия присела на подлокотник, сжала мою руку и заговорила поразительно деловито:

– Слушай. Я расскажу, как мы все организуем.

У меня, пока она излагала свой план, родилось ощущение: с самого начала она была уверена в ключевой его детали – моем согласии. У женщин поразительно развита интуиция.

3

Оглядываясь назад, я могу точно определить момент, после которого вся эта безумная авантюра, в какую я ввязался, перестала быть больным сновидением, от которого я смутно надеялся очнуться, и стала вполне конкретным будущим. Этот момент – наша встреча с Арнольдом Эбни в клубе.

До тех пор вся затея представлялась мне чисто иллюзорной. Я узнал от Синтии, что Огдена скоро отправят в частную приготовительную школу. Я должен проникнуть туда и, улучив момент, выкрасть мальчишку. Но мне казалось, что помехи на пути этого ясного плана непреодолимы. Во-первых, как мы выясним, какую из миллиона частных школ Англии выберет мистер Форд или мистер Мэнник? Во-вторых, интрига, с помощью которой предполагалось, что я триумфально внедрюсь в школу, когда (или если) мы найдем ее, представлялась мне совершенно невероятной. Я должен буду выступить, наставляла меня Синтия, в роли молодого человека с деньгами, желающего выучиться делу, с целью организовать такую школу самому. Возражение было одно – я абсолютно ничего подобного не желал. У меня и внешность совсем не та, не похож я на человека с такими замыслами. Все это я изложил Синтии.

– Меня за один день разоблачат, – убеждал я. – Человеку, который желает открыть школу, требуется быть… ну, башковитым. Я же ни в чем не смыслю.

– Ты кончил университет.

– Н-да, кончил. Только все забыл.

– Не важно. У тебя есть деньги. Любой, у кого есть деньги, может открыть школу. Никто не удивится.

Что показалось мне чудовищным поклепом на нашу образовательную систему, но по размышлении я признал правоту Синтии. Владельцу частной школы, если он богат, не нужно давать уроки, так же как импресарио не обязан сам писать пьесы.

– Ладно, этот вопрос пока оставим, – сказал я. – Но вот настоящая проблема. Как ты намереваешься узнать, какую школу выбрал Форд?

– Да я уже выяснила, вернее, выяснила Неста. Она наняла частного сыщика. Все оказалось легко и просто. Огдена посылают к некоему мистеру Эбни. Название школы – «Сэнстед-Хаус». Это где-то в Хэмпшире. Школа небольшая, но забита маленькими графчиками, герцогинятами и тому подобное. Там учится и младший брат лорда Маунтри – Огастес Бэкфорд.

Лорда Маунтри и его семью я хорошо знал несколько лет назад. Огастеса припоминал смутно.

– Маунтри? Ты его знаешь? Он учился со мной в Оксфорде.

Синтия заинтересовалась.

– А что он за человек?

– Очень неплохой. Немножко глуповатый. Давно его не видел.

– Он друг Несты. Я встретила его однажды. Он станет тебе рекомендацией.

– Кем-кем?

– Тебе же понадобится рекомендация. По крайней мере я так думаю. Ну и вообще, если ты скажешь, что знаком с лордом Маунтри, то будет проще договариваться с Эбни, ведь этот Огастес у него в школе.

– А Маунтри все известно? Ты ему рассказала, зачем я хочу оказаться в школе?

– Не я, Неста. И Маунтри решил, что ты поступаешь как настоящий мужчина. Мистеру Эбни он наплетет все, что мы попросим. Кстати, Питер, тебе придется заплатить что-то директору. Неста, конечно, возместит расходы.

Тут я в первый и единственный раз выступил с твердым заявлением:

– Нет. Она, конечно, очень добра, но все это любительская затея. Я иду на это ради тебя и за все заплачу сам. Господи! Вообразить только, еще и деньги за такую авантюру брать!

– Ты такой милый, Питер. – Синтия взглянула на меня довольно странно и после легкой паузы сказала: – Ну а теперь – за дело.

И мы вместе состряпали письмо, в результате которого и состоялась двумя днями позже судьбоносная встреча в клубе с Арнольдом Эбни, магистром гуманитарных наук из «Сэнстед-Хауса», Хэмпшир.

Мистер Эбни оказался долговязым, вкрадчивым, благожелательным джентльменом с оксфордскими манерами, высоким лбом, тонкими белыми руками и воркующей интонацией. А еще он производил впечатление скрытой важности, будто постоянно находился в контакте с великими. Было в нем нечто от семейного адвоката, которому поверяют свои секреты герцоги, и что-то от капеллана королевского замка.

Ключ к своему характеру он раскрыл в первую же минуту нашего знакомства. Мы только что уселись за стол в курительной, когда мимо прошествовал пожилой джентльмен, бегло кивнув нам на ходу. Мой собеседник тут же, чуть ли не конвульсивно вскочив на ноги, ответил на поклон и снова медленно опустился в кресло.

– Герцог Дивайзис, – полушепотом сообщил он. – Достойнейший человек. Крайне. Его племянник лорд Роналд Стоксхей был одним из моих учеников. Замечательный юноша.

Я заключил, что в груди мистера Эбни еще горит старый феодальный дух.

Мы приступили к делу.

– Итак, мистер Бернс, вы желаете стать одним из нас? Войти в гильдию преподавателей?

Я попытался изобразить, будто единственно того и жажду.

– Что ж, при определенных обстоятельствах, в которых… э… могу сказать, нахожусь и я сам, нет профессии более радостной. Работа наша крайне важна. А как поразительно наблюдать за развитием молодых жизней! Что там, помогать им развиваться. В моем случае, могу добавить, существует дополнительный интерес – в моей школе формируются умы мальчиков, которые в один прекрасный день займут место среди наследственных законодателей, этой маленькой группки энтузиастов, которые, несмотря на вульгарные атаки крикунов-демагогов, по-прежнему вносят свою лепту, и немалую, в благосостояние Англии. Н-да…

Он приостановился. Я сказал, что придерживаюсь того же мнения.

– Вы ведь выпускник Оксфорда, мистер Бернс? По-моему, так вы писали? А-а, вот ваше письмо. Да, именно. Вы учились в… э… а, да. Прекраснейший колледж. И декан его – мой старинный друг. Может, вы знали моего бывшего ученика лорда Ролло? Хотя нет, он учился там после вас. Превосходнейший юноша. Изумительный… Вы получили степень? Да, получили. И представляли университет в командах крикета и регби. Чудесно! Mens sana in… э… corpore sano. О, как это верно!

Аккуратно сложив письмо, он снова убрал его в карман.

– Ваша главная цель поступления в мою школу, мистер Бернс, как я понимаю… э… познакомиться с основами дела. У вас мало опыта или совсем нет?

– Нет, никакого.

– Следовательно, лучше всего для вас, несомненно, поработать какое-то время учителем. Таким образом вы получите базовые знания, научитесь ориентироваться в лабиринтах нашей профессии, что сослужит вам хорошую службу, когда вы приступите к организации собственной школы. Учительству можно научиться только на практике. «Только те, кто… э… смело встречает опасности, постигают ее тайну». Да, я, безусловно, рекомендовал бы вам начать с нижней ступеньки, покрутиться хотя бы какое-то время в колесе практики.

– Конечно, – покивал я. – Само собой.

Эбни остался доволен моим согласием. Я заметил, что директор облегченно вздохнул. Думаю, он ожидал, что я заартачусь, услышав о практической работе.

– Так совпало, – продолжил он, – что мой учитель классических языков уволился в конце последнего семестра. Я хотел обратиться в агентство, когда получил ваше письмо. Как вы считаете, вы… э…

Мне надо было подумать. Я чувствовал добрую расположенность к Арнольду Эбни, и мне не хотелось наносить его школе слишком уж существенный урон. Я намеревался украсть у него мальчишку, который, как ни формируй его ум, не превратится в законодателя страны, но который, несомненно, вносил свою лепту в ежегодный доход директора и не желал усугублять свое преступление, выступая вдобавок и в роли бесполезного учителя. Что ж, рассудил я, пусть я и не Джоуитт, но все-таки латынь и греческий знаю достаточно и сумею обучить начаткам этих языков маленьких мальчиков. Совесть моя успокоилась.

– С радостью, – ответил я.

– Вот и отлично! Тогда давайте считать, что вопрос… э… решен, – заключил мистер Эбни.

Повисла пауза. Мой собеседник принялся, чуть беспокойно, поигрывать пепельницей. Я недоумевал, в чем дело. А потом меня осенило. Мы подошли к низменному – нам предстояло обсудить условия.

Поняв это, я сообразил, что можно бросить еще одну подачку своей требовательной совести. В конце концов, все упиралось в наличные деньги. Похитив Огдена, я лишаю мистера Эбни денег, но, выплатив вознаграждение, верну их.

Я быстренько прикинул: сейчас Огдену около тринадцати лет. Возрастной предел в приготовительной школе приблизительно до пятнадцати. В любом случае пестовать его «Сэнстед-Хаусу» предстояло только один год. О гонораре мистера Эбни придется догадываться. Для гарантии я определил сумму по максимуму и, сразу переходя к сути, назвал цифру.

Сумма оказалась вполне удовлетворительной. Моя мысленная арифметика была достойна похвалы. Мистер Эбни просиял. За чаем с пышками мы с ним сдружились. Я и вообразить не мог, что существует столько теорий преподавания, о скольких я услышал за эти полчаса.

Распрощались мы у парадного входа клуба. Эбни сиял благостной улыбкой с крыльца.

– До свидания, мистер Бернс, до свидания. Встретимся при… э… Филиппах.

Добравшись домой, я вызвал звонком Смита.

– Смит, – распорядился я, – завтра вы первым делом купите для меня кое-какие книги. Названия лучше записать.

Слуга послюнил карандаш.

– Латинская грамматика.

– Да, сэр.

– Греческая грамматика.

– Да, сэр.

– «Легкие переложения в прозе» Бродли Арнольда.

– Да, сэр.

– И «Галльская война» Цезаря.

– Не уловил имя, сэр.

– Це-зарь.

– Спасибо, сэр. Что-нибудь еще?

– Нет, это все.

– Хорошо, сэр.

И он бочком удалился из комнаты.

Слава Богу, Смит всегда держал меня за сумасшедшего, а потому никакими моими просьбами его не удивить.

Глава II

«Сэнстед-Хаус» оказался внушительным строением в георгианском стиле. Квадратный дом стоял посередине участка в девять акров. Как я узнал, прежде дом находился в частном владении и принадлежал семье по фамилии Бун. В свои ранние дни поместье было обширным, но течение лет внесло перемены в жизнь Бунов. Из-за денежных потерь им пришлось продать часть земли. Множились новые дороги, отрезая порции от участка. Вновь изобретенные способы путешествий выманивали членов семьи из дома. Прежняя устоявшаяся жизнь деревни трещала по швам, и в конце концов последний из Бунов пришел к заключению, что содержать такой большой и дорогой дом не стоит.

Превращение дома в школу было естественным. Для обычного покупателя он был слишком велик, а богачей уменьшившееся поместье не впечатляло скромными размерами. Полковник Бун был рад продать дом мистеру Эбни, и школа начала свое существование.

Для школы здесь имелись все необходимые условия. Дом стоял на отшибе. Деревня находилась в двух милях от его ворот. Неподалеку море. Площадка для игры в крикет, поле для футбола, а внутри дома – множество комнат самых разных размеров, подходящих и для классов, и для спален.

Когда я приехал туда, помимо мистера Эбни, меня самого, еще одного учителя по имени Глоссоп и домоправительницы, в доме жили 24 мальчика, дворецкий, кухарка, слуга на все руки и две служанки – одна помогала на кухне, вторая прислуживала за столом. В общем, настоящая маленькая колония, изолированная от внешнего мира.

Кроме мистера Эбни и Глоссопа, унылого, нервного и манерного человека, я перекинулся словом в мой первый вечер с Уайтом, дворецким. Бывают люди, которые нравятся с первого взгляда. Уайт был из таких. Даже для дворецкого он обладал поразительно приятными манерами, но у него не наблюдалось суровой холодности, какую я замечал у его коллег.

Он помог мне распаковать вещи, а между делом мы болтали. Был он среднего роста, плотный и мускулистый, и двигался с прытью, несвойственной дворецким. Из некоторых оброненных им замечаний я сделал вывод, что ему довелось немало попутешествовать. В общем, Уайт заинтересовал меня. У него было чувство юмора, а те полчаса, что я провел с Глоссопом, заставили меня ценить юмор. Я выяснил, что он, как и я, тут новичок. Его предшественник неожиданно уволился летом, и Уайт нанялся на работу приблизительно в одно время со мной. Мы согласились, что местечко симпатичное. Уайт, как я понял, считал уединенность плюсом. Его не слишком привлекало деревенское общество.

На следующее утро в восемь часов началась моя работа. В первый же день все мои представления об учителе частной школы перевернулись. До сих пор я считал, что время эти учителя проводят играючи. Но я смотрел со стороны. Мое мнение складывалось из наблюдений, сделанных в моей частной школе, когда учителя принадлежали к касте, вызывающей зависть. Им завидовали все – спать они ложились, когда желали, не делали уроков, их не могли высечь тростью. Тогда мне представлялось, что эти три фактора, в особенности последний, – чудесный фундамент для Идеальной Жизни.

Но я не пробыл в «Сэнстед-Хаусе» и двух дней, как в душу мне начали заползать сомнения. Мальчик, видящий только, что учитель стоит и ничего не делает (как заманчиво!), не подозревает, что на самом деле бедолага втиснут в крайне жесткие рамки. Он выполняет обязанности учителя, а выполнять их нелегко, особенно человеку вроде меня, который до сей поры жил привольно и беззаботно, защищенный от всяких докук существенным доходом.

«Сэнстед-Хаус» открыл мне глаза. Он меня ошеломил. Он показал мне, как часто я проявляю мягкость и неумелость, сам того не сознавая. Наверное, другие профессии требуют еще более мощного выплеска энергии, но для человека с частным доходом, который вольготно прогуливался по жизни, учительство – достаточно крепкая встряска. Такая требовалась мне, и я ее получил. Мне даже показалось, что мистер Эбни, интуитивно поняв, как благотворно подействует на мою душу жесткая дисциплина работы, по доброте своей предоставил мне полную возможность выполнять не только мои обязанности, но и большую часть своих. Позже я разговаривал с другими учителями и пришел к выводу, что директора частных школ делятся на две категории – трудяги и любители поездок в Лондон. Мистер Эбни принадлежал к последней. Мало того, сомневаюсь, что на всех просторах Южной Англии отыщется еще хоть один более яркий представитель этой категории. Лондон притягивал его, словно магнит.

После завтрака он отводил меня в сторонку. Разговор катился всегда по одной колее:

– Э… мистер Бернс…

Я (боязливо чуя беду, как дикий зверь, пойманный в капкан, чует приближение охотника, пробирающегося лесом):

– Э… да?

– Боюсь, мне необходимо сегодня съездить в Лондон. Я получил важное письмо от… – И он называл имя какого-то родителя или потенциального родителя (под потенциальным я имею в виду такого, кто подумывал прислать к нам сына. У вас может быть хоть двадцать детей, и все же, если вы не отдаете их в его школу, директор не удостоит вас титула «родитель»).

Затем следовало:

– Он пожелал… э… увидеться со мной. (Или, если родитель уже получил свой титул: «Он желает обговорить кое-что со мной». Различие почти неприметное, но он всегда упирал на него.)

Вскоре такси увозило его по длинной дороге, и начиналась моя работа, а вместе с ней – и самовоспитание души, про которую я упоминал.

«Выполнение обязанностей» требует от человека немалых усилий. Приходилось отвечать на вопросы, разнимать драки, останавливать старших мальчиков, чтобы не мучили младших, останавливать младших, чтобы те не мучили самых маленьких, предотвращать швыряние камнями и ходьбу по мокрой траве, следить, чтобы не донимали кухарку, не дразнили собак, не производили слишком громкого шума. А заодно – препятствовать всем формам харакири: лазанию по деревьям, по водосточным трубам, свисанию из окон, катанию по перилам, глотанию карандашей и выпиванию чернил на спор («а тебе слабо»).

Приходилось – с перерывами – совершать и другие подвиги: разрезать баранью ножку, раздавать пудинг, играть в футбол, читать молитвы, преподавать, загонять отставших в столовую и обходить спальни, проверяя, выключен ли свет. Но это еще не все.

Мне ужасно хотелось угодить Синтии, но выпадали минуты в первые дни, когда я недоумевал, как же мне урвать время для похищения. Ведь именно похитителю, как никому другому, требуется свободное время – выпестовать на досуге хитроумный замысел, выстроить планы.

Школы бывают разные. «Сэнстед-Хаус» принадлежит к самому трудному разряду. Постоянные отлучки мистера Эбни немало отягчали бремя его учителей, особая его почтительность к аристократии – еще больше. Старания превратить «Сэнстед-Хаус» в место, где нежно лелеемые отпрыски как можно меньше ощущали бы временное отсутствие титулованных мамаш, привели к благостной терпимости, которая и ангелов превратила бы в бесенят.

Успех или провал учителя, по-моему, – всего лишь вопрос удачи. У моего коллеги Глоссопа имелись почти все качества, необходимые для успеха, но не повезло. С надлежащей поддержкой мистера Эбни он сумел бы навести порядок в классе. Но сейчас у него всегда стоял бедлам, а когда директора заменял он, в школе царил хаос.

Мне же, напротив, повезло. По какой-то причине мальчики приняли меня. Почти в самом начале я насладился величайшим триумфом в жизни учителя: один мальчик смачно треснул по голове другого за то, что тот упорно продолжал шуметь, хотя я велел ему замолкнуть. Сомневаюсь, возможно ли в какой другой области испытывать столь сладкий трепет от завоеванной популярности. Вероятно, подобие такого чувства испытывают политические ораторы, когда их аудитория шумно требует изгнания возмутителя спокойствия, но все равно по остроте своей это не сравнится с учительским. Учитель в классе абсолютно беспомощен, если мальчишки решат, что он им не нравится.

Только через неделю после начала семестра я познакомился с Золотцем.

Я с самого начала старался высмотреть его, и когда обнаружилось, что в школе мальчишки нет, растревожился не на шутку. Послала меня сюда Синтия, я тружусь, как в жизни не трудился, а может – все зря?

Но как-то утром мистер Эбни отвел меня после завтрака в сторонку:

– Э… мистер Бернс…

И я в первый раз услышал эти, вскоре ставшие до боли знакомыми, слова:

– Боюсь, мне необходимо сегодня съездить в Лондон. У меня важная встреча с отцом мальчика, который скоро приедет в нашу школу. Он пожелал… э… увидеться со мной.

Может, наконец-то Золотце!

И я оказался прав. На переменке ко мне подошел Огастес Бэкфорд, брат лорда Маунтри. Крепкий мальчуган с россыпью веснушек на носу. Два качества завоевали ему популярность и славу: он умел задерживать дыхание дольше любого другого мальчишки и всегда первым узнавал все сплетни.

– Сегодня вечером, сэр, приедет новый мальчик, – зашептал он, – американец. Я слышал, как директор сообщал об этом домоправительнице. Его фамилия Форд. Кажется, отец у него жуть какой богатый. А вы хотите быть богатым, сэр? Я хотел бы. Если б я был богатым, то накупил бы себе много чего. Когда я вырасту, я стану богачом. Я слышал, как мой отец говорил про это с адвокатом. Скоро, сэр, приедет новая горничная. Я слыхал, кухарка говорила Эмили. Вот я, хоть тресни, не стал бы горничной. Лучше уж кухаркой.

Мальчик на минутку задумался над этой альтернативой, а когда заговорил, то затронул проблему еще более животрепещущую:

– Вот если б вам, сэр, не хватало полпенни до двух пенсов, чтобы хватило купить ящерку, где бы вы их раздобыли, сэр?

Свои полпенни он получил.

Тем же вечером, в четверть десятого Огден Форд, мечта похитителей, вошел в «Сэнстед-Хаус». Ему предшествовали: Обеспокоенный Взгляд, мистер Арнольд Эбни, таксист с огромной коробкой и наш слуга с двумя чемоданами. Первым я упомянул Обеспокоенный Взгляд, потому что Взгляд этот существовал сам по себе.

Сказав, что обеспокоенным взглядом мистер Эбни смотрел, я бы создал ложное впечатление. Мистер Эбни попросту плелся за ним в кильватере. Обеспокоенный Взгляд заслонял директора, как Дунсинанский лес – войско Макдуфа.

Огдена я увидел лишь мельком, пока мистер Эбни провожал его в свой кабинет. Мальчишкой он мне показался очень хладнокровным и еще более мерзким, чем на портрете, который я видел в отеле «Гвельф».

Через минуту дверь кабинета открылась и вышел мой наниматель. Увидев меня, он явно почувствовал облегчение.

– А-а, мистер Бернс! Как раз собирался вас искать. Вы можете уделить мне минутку? Давайте пройдем в столовую. Наш новый мальчик по имени Огден Форд, – начал он, прикрыв за собой дверь, – несколько… необычный. Он американец, сын мистера Элмера Форда. Так как он будет много времени на вашем попечении, мне бы хотелось подготовить вас к его… э… особенностям.

– А у него есть особенности?

Легкая судорога исказила лицо мистера Эбни. Прежде чем ответить, он промокнул лоб шелковым платком.

– Беря за стандарт мальчиков, которые прошли через мои руки, и, безусловно, справедливо добавить, пользовались у нас всеми преимуществами на редкость утонченной домашней жизни, можно сказать, что он… э… скажем так, несколько своеобразен. Хотя никаких сомнений, что au fond… au fond… в основе своей он – мальчишка обаятельный, ну просто прелесть, в настоящее время ведет он себя… э… странновато. Могу предположить, что его с самого детства систематически баловали. В его жизни, подозреваю я, отсутствовала дисциплина. В результате он очень отличается от обычного мальчика. У него совершенно отсутствуют та застенчивость, та неуверенность в себе, та детская способность удивляться, какие мне представляются столь очаровательными в маленьких англичанах. Он как будто пресыщенный, утомленный жизнью. Вкусы и мысли у него преждевременно развившиеся и… нетипичные для его возраста… Иногда он так диковинно выражается… У него мало почтительности к устоявшимся авторитетам, если вообще есть.