Текст книги "Замок Бландинг"

Но мистер Шнелленхамер только благостно улыбнулся и ничего не ответил. Он убрал контракты в ящик и тотчас заметно смягчился, стал почти обаятельным. Этот человек знал, когда размахивать железным кулаком, а когда облачить его в бархатную перчатку.

– И в любом случае, – продолжал он почти отеческим тоном, – вы и сами не захотите все бросить, прежде чем работа над фильмом будет завершена. Ну конечно же, не захотите – трое таких прекраснейших, честнейших авторов вроде вас. Это было бы некрасиво. Это было бы непорядочно. Это противоречило бы духу сотрудничества. Вы же знаете, как много значат «Глазированные грешники» для студии. Это самое крупное наше начинание. Вся наша программа зиждется на них. Мы верим, что они станут величайшей сенсацией. На приобретение «Глазированных грешников» мы потратили уйму денег и, конечно, прицеливаемся их вернуть.

Он встал с кресла, и на его глаза навернулись слезы. Казалось, какой-то эмоциональный тренер по американскому футболу взывает к слабодушной команде.

– Не отступайте! – настаивал он. – Не отступайте, ребятки! Вы добьетесь, если приналяжете. Возвращайтесь туда и сражайтесь! Подумайте о парнях в администрации, которые болеют за вас, полагаются на вас. Вы же их не подведете? Нет-нет, только не вы! Вы не подведете меня? Ну конечно же, нет. Ну, так возвращайтесь на поле – и вперед к победе… вперед… вперед… ради милой старушки «Идеало-Зиззбаум» и меня.

Он рухнул в кресло, глядя на них молящими глазами.

– Можно мне прочесть параг. шестой? – спросил мистер Мургатройд после паузы.

– Нет, не читайте параг. шестой, – убедительно сказал мистер Шнелленхамер. – Будет куда лучше, если вы не станете его читать.

Мабелле беспомощно оглянулась на Булстрода.

– Идем, – сказала она. – Оставаться тут не имеет смысла.

Они покинули кабинет, с трудом волоча ноги. Мистер Шнелленхамер, озабоченно нахмурясь, вызвал звонком секретаршу.

– Мне не нравится положение дел, мисс Стерн, – сказал он. – Колодники «Глазированных грешников» вот-вот взбунтуются. Трое из них только что хотели сбежать. Не удивлюсь, если зреет мятеж. Слушайте! – сказал он, буравя ее глазами. – Никто над ними не измывался?

– Да что вы, мистер Шнелленхамер!

– Вчера мне почудилось, что из их здания доносились вопли.

– Так это был мистер Доукс. Он работал над своим вариантом, и с ним случился припадок. Изо рта забила пена, и он кричал: «Нет-нет! Это немыслимо!» Если хотите знать мое мнение, – продолжала мисс Стерн, – то все дело в жаре. Мы же в это время года обычно теряем пару-другую авторов.

Мистер Шнелленхамер покачал головой:

– Нет, это не обычный случай свихивания авторов. Тут надо копнуть поглубже. Зреет дух недовольства, а то и восстания или чего-то там еще. Что я делаю в пять часов?

– Совещаетесь с мистером Левицки.

– Отмените. Пошлите извещение всем авторам «Глазированных грешников», чтобы они собрались в Четвертом павильоне для встречи со мной. Я их взбодрю!

Соответственно, за несколько минут до пяти часов из Лепрозория и Тюрьмы Штата Огайо выплеснулся пестрый сброд авторов – авторы молодые, авторы старые, авторы пожилые; авторы с всклокоченными бородами, нервно их пощипывающие, авторы в черепаховых очках, бормочущие себе под нос, авторы с глазами, которые тупо смотрели в пространство или моргали от непривычного света. На них на всех «Глазированные грешники» наложили свою неизгладимую печать. Они вяло прошаркали до Четвертого павильона, где расселись на деревянных скамьях, ожидая появления мистера Шнелленхамера.

Булстрод постарался сесть рядом с Мабелле Риджуэй. Осунувшееся лицо девушки дышало отчаянием.

– Эдвард вскрыл к свадьбе новую банку помады, – сказала она после минутного молчания.

Булстрод содрогнулся.

– Женевьева, – сообщил он, – купила щипчики для выщипывания бровей в соединении со взбивалкой для яиц. Комбайн первой необходимости для новобрачной, если положиться на рекламу.

Мабелле испустила отрывистый вздох.

– Неужели ничего нельзя сделать? – спросил Булстрод.

– Ничего, – тоскливо сказала Мабелле. – Уехать до того, как будут кончены «Глазированные грешники», мы не можем, а они никогда не будут кончены… никогда… никогда. – На миг ее одухотворенное лицо исказилось. – Я слышала, что некоторые авторы корпят над ними годы и годы. Вон тот седобородый джентльмен, который втыкает солому себе в волосы, – указала она. – Это мистер Марки. Его кабинет рядом с нашим, и иногда он заглядывает пожаловаться, что по его стене ползут пауки. Так он начал писать варианты «Глазированных грешников» еще в юности.

И в тот тягостный миг, когда они смотрели друг на друга скорбными глазами без единого проблеска надежды, в павильон вступил мистер Шнелленхамер и взобрался на сцену. Он обвел собравшихся властным взглядом. Затем прочистил горло и заговорил.

Он говорил о Служении и об Идеалах, о Сотрудничестве и про Дух, Который Обеспечивает Успех. И как раз перешел к великолепию южнокалифорнийского климата, когда над собранием разлился аромат очень крепкой сигары и некий голос произнес:

– Э-эй!

Все глаза обратились на нарушителя спокойствия. Это был мистер Изадор Левицки, вице-президент, тот самый, с кем у мистера Шнелленхамера было назначено совещание.

– Что это еще такое? – вопросил мистер Левицки. – Ты должен был совещаться со мной у меня в кабинете.

Мистер Шнелленхамер сбежал со сцены и отвел мистера Левицки в сторонку.

– Извини, И.Л., – сказал он. – Мне пришлось отменить наше совещание. Среди колодников «Глазированных грешников» пошло брожение, и я решил, что мне следует выступить перед ними. Помнишь, как пять лет назад нам пришлось вызвать милицию штата?

Мистер Левицки смотрел на него с недоумением:

– Каких колодников?

– Ну, авторов, которые обрабатывают «Глазированных грешников». Ну, «Глазированных грешников», которых мы купили.

– Но мы же их не купили, – сказал мистер Левицки.

– Не купили? – сказал мистер Шнелленхамер с удивлением.

– Конечно, нет. Ты разве не помнишь, что «Медулла-Облонгата-Глютц» дала больше?

Мистер Шнелленхамер поразмыслил.

– А ведь и верно, – сказал он наконец. – Они дали больше, так?

– А как же!

– И значит, сценарий нам не принадлежит?

– Конечно, нет. Все права на него принадлежат М.О.Г. вот уже одиннадцать лет.

Мистер Шнелленхамер хлопнул себя по лбу:

– Ну конечно же! Вспоминаю, вспоминаю! Ну совсем из головы вон.

И он вновь поднялся на сцену.

– Леди и джентльмены, – сказал он, – вся работа с «Глазированными грешниками» прекращается незамедлительно. Студия обнаружила, что они ей не принадлежат.

Полчаса спустя в столовой «Идеало-Зиззбаум» царило ликование. Женевьева Бутл порвала помолвку с Булстродом и сидела, держа руку Эдварда Мургатройда. Мабелле Риджуэй порвала помолвку с Эдвардом Мургатройдом и поглаживала локоть Булстрода. Трудно было бы отыскать другую такую же счастливую четверку! Разве что вы вышли бы из столовой и поискали в толпе раскабаленных авторов, которые упоенно отплясывали карманьолу вокруг подставки для чистки обуви.

– И что вы, хорошие мои, думаете делать дальше? – осведомился Эдвард Мургатройд, ласково глядя на Булстрода и Мабелле. – Есть у вас какие-нибудь планы?

– Я отправился сюда найти нефть, – сказал Булстрод, – что теперь и сделаю.

Он весело взмахнул рукой и дружески шлепнул бутлегера по сверкающим волосам.

– Ха-ха! – засмеялся Булстрод.

– Ха-ха! – покатился со смеху мистер Мургатройд.

– Ха-ха! – зазвенели Мабелле и Женевьева.

Прекрасное чувство товарищества сплачивало молодую четверку. Ими стоило полюбоваться.

– Нет, но серьезно, – сказал мистер Мургатройд, утирая глаза. – У вас с этим все в ажуре? Хватит, на что пожениться?

Мабелле посмотрела на Булстрода. Булстрод посмотрел на Мабелле. Первая тень омрачила их счастье.

– Да нет, – вынужден был признаться Булстрод.

Эдвард Мургатройд хлопнул его по плечу.

– Ну, так вступай в мое дело, – сказал он душевно. – Для друга у меня всегда найдется местечко. А к тому же в следующем месяце мы приберем к рукам производство пива в Норт-Сайде, и мне понадобятся надежные помощники.

Булстрод, глубоко растроганный, стиснул его руку.

– Эд! – воскликнул он. – Вот это по-дружески. Завтра же куплю пулемет.

Другой рукой он нащупал руку Мабелле и пожал. Снаружи радостный смех перешел в неистовые крики одобрения. Запылал костер, и мистер Доукс, мистер Ноукс, мисс Фейвершем, мисс Уилсон, мистер Фортингей, мистер Мендельсон, мистер Марки и прочие кидали в него свои наработки по «Глазированным грешникам».

В административном здании мистер Шнелленхамер и мистер Левицки, прервав на минуту свое семьсот сорок третье совещание, прислушались к ликующим голосам.

– Просто чувствуешь себя Линкольном, верно? – сказал мистер Левицки.

– А! – сказал мистер Шнелленхамер.

Оба снисходительно улыбнулись. В сердце своем они были добрыми людьми и предпочитали, чтобы девочки и мальчики чувствовали себя счастливыми.

© Перевод. И.Г. Гурова, наследники, 2011.

Киватель

Премьера суперфильма «Малыш», которая состоялась в «Перлах грез» на Хай-стрит, вызвала оживленную дискуссию в «Отдыхе удильщика». Несколько наших наиболее заядлых любителей премьер зашли туда после сеанса для подкрепления, и беседа вскоре перешла на тему малолетних кинозвезд.

– Насколько мне известно, это сплошь лилипуты, – сказал Ром С Молоком.

– Я тоже про это слышал, – подхватил Виски С Содовой. – Кто-то рассказал мне, что в каждой голливудской студии имеется особый человек, который только тем и занимается, что колесит по стране, прочесывает все цирки и, отыскав подходящего лилипута, заключает с ним контракт.

Все мы машинально посмотрели на мистера Муллинера, ожидая, чтобы этот неиссякаемый источник мудрости изрек свой авторитетный вердикт. Мудрец нашего зала некоторое время в задумчивом молчании прихлебывал горячее виски с лимоном.

– Затронутый вами вопрос, – наконец изрек он, – возник в умах мыслящих людей, едва эти прыщульки обрели популярность на экране. Некоторые утверждают, что натуральные детишки просто не могут быть настолько омерзительными. Другие стоят на том, что ни один благонамеренный лилипут не унизится до проделок этих звездных малюток. Но отсюда возникает вопрос, который нам следует задать себе: насколько лилипуты благонамеренны? Все это крайне спорно и темно.

– Ну, – сказал Ром С Молоком, – а этот мальчонка, которого мы видели сегодня, этот Джонни Бингли? Хоть убейте, не поверю, что ему только восемь.

– Что касается Джонни Бингли, – согласился мистер Муллинер, – ваша интуиция не ввела вас в заблуждение. Насколько мне известно, ему слегка за сорок. А мне про него известно все, благодаря тому, что именно он сыграл решающую роль в судьбе моего отдаленного свойственника Уилмота.

– Ваш отдаленный свойственник Уилмот был лилипутом?

– Нет. Он был кивателем.

– Кем-кем?

Мистер Муллинер улыбнулся:

– Не так-то просто объяснить непосвященным сложнейшую иерархию сотрудников голливудской кинокомпании. Вкратце киватель – это вроде дакалки, но ступенью ниже на иерархической лестнице. Обязанность дакалки – присутствовать на совещаниях и говорить «да». Обязанность кивателя, как подразумевает само название, состоит в том, чтобы кивать. Глава студии высказывает какое-то мнение и обводит присутствующих выжидательным взглядом. Это сигнал дакалке сказать «да». Следом за ним «Да!» говорит второй дакалка – или вице-дакатель, как его иногда называют, а следом за ним свое слово произносит младший дакалка. И только когда все дакалки отдакнутся, начинают функционировать киватели. Они кивают.

Портер Напополам С Элем заметил, что работка эта так себе.

– Не слишком престижная, – согласился мистер Муллинер. – Это примерно среднее положение между человеком при машине, создающей ветер, и автором дополнительных диалогов. Имеется еще каста неприкасаемых, или ассистентов кивателей, но это уже тонкости, которыми я не стану вас утомлять. В то время, о котором пойдет мой рассказ, Уилмот был полноправным кивателем. И тем не менее он, бесспорно, замахнулся слишком высоко, когда осмелился претендовать на руку Мейбл Поттер, личной секретарши мистера Шнелленхамера, президента кинокорпорации «Идеало-Зиззбаум».

Безусловно, при обычных обстоятельствах между девушкой на столь высокой должности и мужчиной в положении моего дальнего свойственника вряд ли могли возникнуть сколько-нибудь дружеские отношения. Уилмот заручился ее благоволением благодаря двум обстоятельствам – во-первых, тому, что вырос на ферме и ему были знакомы привычки и повадки разнообразных птиц, а во-вторых, тому, что мисс Поттер перед тем, как обосноваться в Голливуде, выступала на эстраде как имитатор птичьих голосов.

Об эстрадных имитаторах птичьих голосов и их страстной приверженности своему искусству написано крайне мало, зато всем известно присловие: «Став имитатором птичьих голосов, навсегда им останешься». Пусть в описываемые дни Мейбл Поттер была лишь прелестной машиной, строчащей под диктовку своего нанимателя и ведущей его корреспонденцию, но в ее груди по-прежнему пылало пламя тех высоких идеалов, которые неизменно одушевляют девушку, в прошлом привыкшую испускать на эстраде перед битком набитым зрительным залом мелодичные трели кукушки, козодоя и других певчих птиц, всем вам известных.

Такое положение дел открылось Уилмоту в одно прекрасное утро, когда, прогуливаясь вдоль декораций съемочного павильона, он услышал внутри громкие голоса и, узнав серебристый тембр предмета своего обожания, остановился, чтобы послушать. Мейбл Поттер, видимо, спорила с режиссером.

– Если учесть, что я согласилась только из одолжения, – говорила она, – а в обязанности, за которые мне платят, это не входит, то должна сказать…

– Ну ладно, ладно, – сказал режиссер.

– …что это большая самонадеянность – спорить со мной о кукушках. Позвольте сказать вам, мистер Мургатройд, что я изучаю кукушек всю мою жизнь и знаю их от супа до сладкого. Я имитировала кукушек на всех эстрадах, во всех городах нашей страны. Не говоря уж о настойчивых приглашениях из Англии, Австралии и…

– Знаю, знаю, – сказал режиссер.

– …Южной Африки, от которых я была вынуждена отказаться, потому что моя мамочка, тогда еще не покойная, не любила океанских плаваний. Моя кукушка пользуется мировой славой. Дайте мне время сбегать домой, и я принесу вам вырезку из сент-луисского «Пост-демократа», в которой…

– Знаю, знаю, знаю, – сказал режиссер, – и тем не менее полагаю, что мне следует пригласить кого-то, кто будет куковать согласно моим требованиям.

В следующий миг Мейбл Поттер появилась в дверях павильона, и Уилмот обратился к ней с почтительной нежностью:

– Что случилось, мисс Поттер? Не могу ли я чем-нибудь помочь?

Мейбл Поттер сотрясали сухие рыдания. Ее самоуважение было тяжело ранено.

– Видите ли, – пробормотала она, – меня попросили, как большое одолжение, изобразить крик кукушки для новой картины, и вот я изображаю, а мистер Мургатройд утверждает, будто неправильно.

– Презренный пес! – прошипел Уилмот.

– Он утверждает, будто кукушка кукует «ку-ку, ку-ку», хотя всем известно, что кукует она «ву-ку, ву-ку».

– Конечно! Без всякого сомнения. Четкое «ву» в начале.

– Словно у нее с нёбом не все в порядке.

– Или не позаботилась удалить аденоиды.

– Ву-ку, ву-ку… вот так!

– Именно так, – подтвердил Уилмот.

Девушка посмотрела на него с теплой симпатией:

– Бьюсь об заклад, вы слушали не одну стаю кукушек!

– Да, миллионы. Я рос на ферме.

– До чего мне надоели режиссеры-всезнайки!

– И мне, – сказал Уилмот. А затем, решивши испытать судьбу свою, чтобы выиграть все или проиграть, как рекомендует маркиз Монтроз в своем популярном стихотворении, он трепетно произнес: – Мисс Поттер, смею ли я надеяться, что вы согласитесь заглянуть со мной в столовую и выпить чашечку кофе?

Она с благодарностью согласилась, и эту минуту можно считать началом их душевного сближения. В следующие недели день за днем, когда им позволяли служебные обязанности, можно было видеть, как они сидят рядышком либо в столовой, либо на ступенях какого-нибудь восточного дворца в дальнем углу территории – он безмолвно взирает на ее лицо, а она с артистическим жаром в глазах испускает мелодичные трели балтиморской иволги, а возможно, и более пронзительные крики африканского стервятника. И время от времени, отвечая пожеланиям аудитории, она напрягает мышцы гортани и разражается пленительными «ву-ку, ву-ку».

Однако, когда Уилмот, наконец осмелев, попросил ее стать его женой, она покачала головой.

– Нет, – сказала она. – Вы мне нравитесь, Уилмот. Иногда я даже думаю, что люблю вас. Но я никогда не выйду замуж за кабального.

– За ка… за кого?

– За кабального. Пеона. За человека, который зарабатывает свой хлеб, кивая мистеру Шнелленхамеру. Дакалка – еще куда ни шло. Но киватель!

Она сделала паузу, и Уилмот в силу привычки кивнул.

– Я честолюбива, – продолжала Мейбл. – Тот, за кого я выйду, должен быть истинным королем, ну, по меньшей мере администратором. А чем выйти за кивателя, я предпочту умереть от голода в сточной канаве.

Было бы легко указать на непрактичность такого плана, напомнив, что по причине стоящей круглый год прекрасной погоды сточные канавы в Голливуде отсутствуют. Однако Уилмот был слишком удручен, чтобы прибегнуть к подобному аргументу. Он испустил жалобный крик, довольно похожий на брачный призыв дикого селезня где-нибудь на Аляске, и принялся умолять ее. Но она осталась неколебимой.

– Мы всегда будем друзьями, – обещала она. – Но выйти за кивателя? Нет и нет!

И с кратким «ву-ку» она его покинула.

Выбор действий для человека, чье сердце разбилось вдребезги, а мечты о взаимности рассыпались прахом, не так уж велик. Практически говоря, у него есть только два выхода: либо отправиться на Дальний Запад и начать новую жизнь, либо утопить свою печаль в горячительных напитках. Для Уилмота первый выход исключался, поскольку он уже находился на самом-самом Дальнем Западе. И неудивительно, что в этот вечер, когда он уныло сидел в своем одиноком жилище, его мысли все с большей и большей настойчивостью обращались ко второму.

Как все Муллинеры, мой дальний свойственник Уилмот всегда был скрупулезным трезвенником. Если бы на пути его любви не встретилось никаких помех, он после трудового дня вполне удовлетворился бы пломбиром с орехами или молочным коктейлем. Но теперь, когда его поджидало самое безотрадное будущее, он испытывал жгучую потребность в чем-нибудь покрепче.

Он знал, что на полпути по Голливудскому бульвару есть местечко, в двери которого, если постучать дважды и насвистеть «О, родина моя! Лишь ты…», откроется зарешеченное окошечко и появится усатое лицо. Затем лицо скажет: «Ну?», а вы скажете «Обслуживание и содействие». Тогда засов будет отодвинут, и перед вами откроется усыпанный розами путь к погибели. А поскольку настроение Уилмота влекло его именно на этот путь, вы легко поймете, каким образом часа полтора спустя он оказался за столиком в упомянутом заведении и уже чувствовал себя значительно лучше.

Сколько минуло минут, прежде чем он заметил, что сидит за этим столиком уже не в одиночестве, сказать невозможно. Однако наступил миг, когда, подняв стопку, он обнаружил, что смотрит прямо в глаза малютки в костюмчике «Маленький лорд Фаунтлерой», в каковом малютке он узнал крошку Джона Бингли, Идола Американских Матерей – звезду той самой картины «Малыш», которую вы, джентльмены, недавно увидели в «Перлах грез» на Хай-стрит.

Сказать, что Уилмот был удивлен, узрев это дитя в подобной обстановке, значило бы допустить некоторое преувеличение. После получаса под этим родным кровом вдали от родного крова посетителя уже ничто не сможет удивить – даже слон, резвящийся в костюме для гольфа. Тем не менее Уилмот заинтересовался настолько, чтобы сказать «приветик!».

– Приветик, – ответило дитя и положило кубик льда в свой стакан. – Послушайте, не говорите старине Шнелленхамеру, что видели меня тут. В моем контракте есть пункт о моральном облике.

– Кому не говорить? – спросил Уилмот.

– Шнелленхамеру.

– А как он пишется?

– Не знаю.

– И я не знаю, – сказал Уилмот. – Но как бы там ни было, – продолжал он, порывисто протягивая руку для пожатия, – от меня он этого никогда не узнает.

– Кто не узнает? – сказало дитя.

– Он не узнает, – сказал Уилмот.

– Чего не? – спросило дитя.

– Не узнает от меня, – сказал Уилмот.

– Чего не узнает? – осведомилось дитя.

– Я забыл, – сказал Уилмот.

Некоторое время они сидели молча, погрузившись каждый в свои мысли.

– Вы Джонни Бингли, верно? – сказал Уилмот.

– Кто? – сказало дитя.

– Вы.

– Что я?

– Послушайте, – сказал Уилмот, – моя фамилия Муллинер. Такая вот фамилия. Муллинер. И пусть они делают с ней, что хотят.

– Кто?

– Не знаю, – сказал Уилмот.

Он с нежностью смотрел на своего собеседника. Это было непросто, потому что тот все время мерцал и расплывался. Однако Уилмот взглянул на это непредвзято: если сердце на верном месте, рассудил он, так что за важность, если тело мерцает и расплывается?

– Хороший ты парень, Бингли.

– И ты, Муллинер.

– Оба хорошие парни?

– Оба.

– Значит, в сумме будет два? – спросил Уилмот, любивший точность во всем.

– Так и у меня получается.

– Да, два, – согласился Уилмот и перестал загибать пальцы. – Собственно, вы могли бы сказать, что оба – истинные джентльмены.

– Оба истинные джентльмены, совершенно верно.

– В таком случае посмотрим, что у нас имеется. Да, – сказал Уилмот, откладывая карандаш, которым писал цифры на скатерти, – вот окончательный итог, который я подвел. Хорошие парни – два, истинные джентльмены – два. Однако, – сказал он, недоуменно хмурясь, – в итоге выходит четыре, а нас только два. Впрочем, – продолжал он, – пусть. Не имеет значения. Не относится к делу. Мы, Бингли, должны посмотреть в глаза тому факту, что мое сердце удручено.

– Да что вы говорите!

– То и говорю. Удручено. Сверх всяких бингли удручено.

– В чем беда?

Уилмот решил довериться этому на редкость симпатичному дитяти. Никогда и нигде еще, решил он, никакой ребенок не нравился ему до такой степени.

– Ну значит, вот так.

– Что – так?

– Вот так.

– Как – так?

– Да я же говорю! Девушка, которую я люблю, не хочет выйти за меня.

– Не хочет?

– По ее словам.

– Ну-ну, – сказало дитя-звезда с глубоким сочувствием. – Это нехорошо. Отвергла, значит, твою любовь.

– Ты это верно заметил. Она отвергла мою любовь, – сказал Уилмот. – Отвергла как пить дать. Так отвергла, что дальше некуда!

– Так оно и бывает, – сказало дитя-звезда. – В каком мире мы живем!

– Во-во! В каком мире!

– Не удивлюсь, если твое сердце удручено.

– Это ты верно сказал: мое сердце удручено, – сказал Уилмот, тихо плача. Потом утер глаза краем скатерти. – Как мне стряхнуть с себя эту невыносимую тяжесть? – спросил он.

Дитя-звезда задумалось.

– Вот что я тебе скажу, – сказало оно. – Я знаю местечко получше этого. По дороге в Венис. Можем его испробовать.

– Безусловно можем, – сказал Уилмот.

– Есть еще одно в сторону Санта-Моники.

– И там побываем, – сказал Уилмот. – Самое главное – на месте не засиживаться, а двигаться туда-сюда, видеть новые пейзажи и свежие лица.

– В Венисе лица всегда свежие и приятные.

– Так поехали, – сказал Уилмот.

Было одиннадцать часов следующего утра, когда мистер Шнелленхамер обрушился на своего коллегу мистера Левицки. Каждая черточка выразительного лица мистера Шнелленхамера выражала крайнюю степень возбуждения. Сигара, зажатая в зубах, подпрыгивала.

– Слушай! – сказал он. – Знаешь что?

– Слушаю! – сказал мистер Левицки. – А что?

– У меня только что побывал Джонни Бингли.

– Если он хочет прибавки, сошлись на экономическую депрессию.

– Прибавки? Да меня тревожит, долго ли еще он будет стоить того, что получает сейчас!

– Стоить? – Левицки выпучил глаза. – Джонни Бингли? Дитя С Улыбкой, Прячущей Слезинку? Идол Американских Матерей?

– Да. И как долго он останется Идолом Американских Матерей после того, как Американские Матери узнают, что он лилипут из цирка Конноли, да к тому же еще пожилой лилипут, прошедший огонь, воду и медные трубы?

– Так ведь об этом никто не знает, кроме меня и тебя.

– Да неужели? – сказал мистер Шнелленхамер. – Так позволь тебе сказать, что вчера вечером он шлялся по забегаловкам с одним из моих кивателей, а утром является ко мне и говорит, что твердо не знает, признался ли ему в своем лилипутстве, но ему сдается, что признался. Он говорит, что между тем моментом, когда их вышвырнули из «У Майка», и минутой, когда он вонзил в официанта вилочку для оливок, в его памяти зияет провал, стоит сплошной туман, и он думает, что вот тогда-то и мог проболтаться, так как к этому времени они сошлись на самую короткую ногу, и ему сдается, что у него не осталось от того никаких секретов.

Мистер Левицки полностью утратил недавнюю беззаботность.

– Но если этот субъект… как его там?

– Муллинер.

– Если этот субъект Муллинер продаст свои сведения прессе, Джонни Бингли не будет для нас стоить и цента. А его контракт включает еще две картины по двести пятьдесят тысяч каждая.

– Именно.

– Но что же нам делать?

– Это уж ты мне скажи.

Мистер Левицки задумался.

– Ну, для начала, – сказал он, – нам следует точно установить, знает этот Муллинер или не знает.

– Так ведь его же не спросишь!

– Правда. Но нетрудно догадаться по его поведению. Субъект, который может взять «Идеало-Зиззбаум» за горло, не сумеет вести себя, как прежде. А что это за субъект?

– Образцовый киватель, – с сожалением сказал мистер Шнелленхамер. – Не помню, когда у меня был киватель лучше. Всегда действует точно по сигналу. Никогда не пытается устроить себе алиби, ссылаясь на прострел в шее… Тихий… Почтительный. Как это? Еще с буквы «р» начинается?

– Рыжий?

– Раболепный. А еще на «у»?

– Устрица?

– Угодливый. Вот он какой: тихий, почтительный, раболепный и угодливый. Вот каков мистер Муллинер.

– Ну, тогда сразу будет заметно. Если он вдруг перестанет быть таким, как ты описал… если он задерет нос и начнет командовать, понимаешь? Вот тогда мы убедимся, что ему известно, что Малыш Джонни Бингли – лилипут.

– И что потом?

– Ну, нам придется его ублажить. И не скупиться. Никаких полумер.

Мистер Шнелленхамер принялся рвать на себе волосы и как будто жалел, что у него под рукой не нашлось пепла посыпать их вместе с главой.

– Да, – согласился он, взяв себя в руки. – Полагаю, другого выхода нет. Очень скоро мы все узнаем. В полдень у меня в кабинете совещание по сценариям, и он будет там, чтобы кивать.

– Придется следить за ним рысью.

– Как-как?

– Рысью. Такая дикая кошка. Она сидит и следит.

– А-а! – сказал мистер Шнелленхамер. – Теперь понял. Мне было показалось, что нам надо будет за ним бегать.

Знали бы два магната, насколько беспочвенными были их опасения! Если Уилмот Муллинер и выведал роковой секрет, то наутро ничего о нем не помнил. Он проснулся со смутным ощущением, что перенес сокрушающее душу испытание, но никаких подробностей его память не сохранила. И, входя в кабинет мистера Шнелленхамера на совещание, он был исполнен глубочайшего убеждения, что при любом неосторожном движении его голова развалится пополам.

Тем не менее мистер Шнелленхамер, чутко высматривавший зловещие признаки, тревожно дернул мистера Левицки за рукав:

– Смотри!

– А?

– Видел?

– Что?

– Да этого типа Муллинера. Едва он перехватил мой взгляд, так весь затрепетал, будто от дьявольского ликования.

– Да?

– Да. Так мне показалось.

На самом же деле Уилмот, внезапно увидев перед собой своего начальника, не сумел унять мучительной дрожи. Ему почудилось, что кто-то выкрасил мистера Шнелленхамера в желтый цвет. Даже в самые лучшие времена президент «Идеало-Зиззбаума» как объект для созерцания чаровал далеко не всех. Но тускло-оранжевый, мерцающий по краям, он подействовал на Уилмота, как удар в челюсть, и заставил его съежиться, будто улитку, которую присыпали солью.

Мистер Левицки въедливо всмотрелся в молодого человека.

– Что-то мне не нравится его вид, – сказал он.

– И мне, – сказал мистер Шнелленхамер.

– В нем ощущается какое-то дьявольское ликование.

– Я тоже это заметил.

– Видишь, как он прижал руки ко лбу, будто обдумывает жуткий план?

– По-моему, ему известно все.

– Не удивлюсь, если ты прав. Ну, начнем совещание и посмотрим, как он себя поведет, когда настанет его время кивать. Тут-то он себя и выдаст, если выдаст.

Обычно совещания по сценариям виделись Уилмоту как приятнейшая часть его обязанностей. Участие в них не требовало от него особого напряжения сил, а к тому же, как он часто говорил, на них встречаешь очень интересных людей.

Однако на этот раз даже присутствие одиннадцати самых экстравагантных авторов, каждый из которых заслуживал внимательного изучения, не помогло ему преодолеть тупую апатию, овладевшую им с того момента, когда утром он добрел до холодильника, чтобы приложить лед к вискам. Как выразил это поэт Китс в своей «Оде к соловью», его болела голова, и скован дух был тяжким онеменьем. А первый же взгляд на Мейбл Поттер напомнил ему те грезы о счастье, которые являлись к нему совсем недавно и которые, увы, оказались несбыточными, и вверг его еще глубже в трясину унылости. Будь он персонажем русского романа, то немедленно пошел бы и повесился в сарае. Но, будучи Уилмотом Муллинером, он просто сидел, уставившись прямо перед собой в абсолютной неподвижности.

Большинству наблюдателей Уилмот показался бы трупом, несколько дней пролежавшим на дне омута, однако на взгляд мистера Шнелленхамера он выглядел, как приготовившийся к прыжку леопард, о чем президент корпорации поспешил вполголоса известить мистера Левицки.

– Пригни голову, я нашепчу тебе на ухо.

– Что такое?

– По-моему, он выглядит как леопард перед прыжком.

– Извините, – сказала Мейбл Поттер, которая, как требовали ее обязанности, сидела подле своего нанимателя, протоколируя происходящее. – Вы сказали «леопард перед прыжком» или «листопад перед снежком»?

Мистер Шнелленхамер вздрогнул. Он упустил из виду вероятность, что их могут подслушать.

– Этого в протокол не вносите, – сказал он. – Это не относится к теме совещания. Ну что ж, приступим, приступим, – продолжал он в надрывающем сердце усилии изобразить грубоватое благодушие, с каким обычно начинал совещания. – Перейдем к делу. На чем мы остановились вчера, мисс Поттер?

Мейбл сверилась со своими записями.

– Кэбот Деланси, отпрыск древнего бостонского рода, предпринял попытку достичь Северного полюса на субмарине, и теперь он сидит на айсберге, и перед его глазами проходят картины детства.

– Какие именно картины?

– Этого вы еще не обсудили.

– Так, значит, с этого и начнем, – сказал мистер Шнелленхамер. – Какие картины проходят перед глазами этого типчика?