Текст книги "Полная луна. Дядя Динамит. Перелетные свиньи. Время пить коктейли. Замок Бландинг (сборник)"

3

Баронет заморгал, как заморгал бы рыцарь, который скачет в бой и налетает на дерево. Африканские вожди, трепетавшие, как серны, при мановении его усов, удивились бы такой слабости в том, кто неподвластен человеческому чувству, – и ошиблись бы. Гермиону он боялся.

– М-да, – задумчиво сказал он. – М-да, я тебя понимаю.

– Она рассердится.

– М-да…

– Просто не знаю, что и думать, – развернула мысль леди Босток. – Поттер очень хорошо рассказывал, но мог и ошибиться. Вдруг это Реджинальд?

– Навряд ли.

– Да, дорогой, ты прав. Я и сама заметила – он какой-то странный. Пугается, что ли. Но…

Сэру Эйлмеру пришла в голову блистательная мысль:

– Разве Гермиона его не описывала?

– Конечно, мой дорогой. Я совсем забыла! Письмо в моем столе, сейчас принесу.

– Ну что? – спросил баронет через минуту-другую.

– Вот, пожалуйста, – отвечала жена. – Высокий, стройный, с большими сияющими глазами.

– А, что я говорил! Сияют у него глаза?

– Не сияют?

– Нет. Одно слово – яйца всмятку. Еще что?

– Он очень остроумный.

– Видишь!

– О!

– Что такое?

– Уильям знает его с детства.

– Вот как? Тогда зовем Уильяма. Где он? Уильям! УИЛЬЯМ! У-ИЛЬ-ЯМ!!!

Такие вопли редко пропадают втуне. Билл Окшот, куривший на террасе, размышляя при этом о своих горестях, влетел в комнату, словно его потянули за веревку.

Он понадеялся было (или испугался), что дядя при смерти, но быстро понял, что это не так.

– А? Что? – спросил он.

– Пришел наконец! – сказал сэр Эйлмер. – Как насчет этого субъекта?

– Какого?

– Который выдает себя за Твистлтона.

– В каком смысле «как насчет»?

– Господи! Ясно тебе сказано: «Как насчет субъекта?»

– Мы очень расстроены, Уильям, – объяснила леди Босток. – Дядя думает, что этот человек – обманщик, самозванец.

– С чего это вы взяли?

– Не важно! – рявкнул сэр Эйлмер. – Ты его знал?

– Да.

– Так, хорошо. А вчера узнал?

– Ну естественно.

– Не отмахивайся. «Естественно», видите ли! Когда вы виделись в последний раз?

– Лет двенадцать назад.

– Как же ты его узнал?

– Он такой же. Подрос, а так – такой же.

– Вы вспоминали прошлое?

– Нет, не вспоминали.

– Вот! Пожалуйста!

– Да он отзывается на Мартышку!

Сэр Эйлмер звучно хмыкнул:

– Еще бы! Что ж, ты думаешь, у самозванца не хватит на это ума? В общем, толку от тебя нет.

– Извини!

– При чем тут «извини»? Ничего, я сам разберусь. Поеду к Икенхему, у старого психа должны быть его портреты – как-никак племянник. Погляжу. Сверю.

– Как ты хорошо придумал, мой дорогой!

– Да, неплохо, – согласился сэр Эйлмер. – Просто осенило.

Он вылетел из комнаты, словно его метнула рука бразильского туземца. Пробегая через холл, он взглянул на Мартышку, который, словно убийца, вернулся на место преступления, в сотый раз вопрошая себя, сойдет или не сойдет.

– Ха! – заметил сэр Эйлмер.

– А, здравствуйте, – отвечал Мартышка, слабо улыбаясь.

Баронет посмотрел на него тем самым взглядом, каким смотрят на самозванцев, особенно если те пойманы на месте. Да, убедился он, вид у субъекта виноватый, мало того – подозрительный.

– Ха! – повторил он на бегу, устремляясь к своей машине.

Через несколько минут, нетерпеливо вырулив на дорогу, он повстречал другую машину. За рулем сидел лорд Икенхем, рядом – Салли.

Глава 61

Лорд Икенхем зорко взглянул на изгиб дороги и беспечно покрутил ус. Вид у него был такой, словно он едет на пикник. Он хорошо выспался, хорошо позавтракал и просто светился радостью. Одно выражение неплохо опишет предприимчивого пэра: как огурчик. Мы можем осуждать его методы, можем и качать головой, но не вправе отрицать сходства с этим овощем.

– Здесь? – спросил он спутницу.

– Здесь.

– Как ты уверенно отвечаешь!

– Я тут была, лепила этот бюст.

– Балбес не ездил к тебе в мастерскую?

– Конечно, нет. Вельможные особы не ездят к скромным скульпторшам.

Лорд Икенхем ее понял.

– И то правда, – сказал он. – Никак не привыкну, что Балбес – большая шишка. Для меня он – мордатый подросток, который перегнулся через стул, чтобы удобней было его бить. И я бил, страдая не меньше, чем он. Кстати, не верь – я искренне радовался. Да, все становятся старше, и это странно. Себя я чувствую двадцатилетним, а что до Мартышки – понять не могу, что он женится. Так и вижу его в матросском костюме.

– Какая прелесть!

– Нет. Мерзость. Матлот из оперетты. Но хватит о нем. Пришло время обсудить и стратегию, и тактику.

Голос его обрел ту звонкую легкость, которой боялся племянник.

– Стратегию и тактику, – повторил он. – Вот – дом. Вот – бюст. Надо соединить их, что я сейчас и сделаю. А?

– Я квакнула. Хотела спросить: «Как?», но вспомнила про Колумба.

Граф удивился:

– Дорогая моя, неужели ты беспокоишься из-за такой чепухи? Поверь, есть тысячи способов. Если я опущу усы, вот так, – похож я на слесаря?

– Нет.

– А если подниму – похож на репортера сельскохозяйственной газеты?

– Ни в малейшей степени.

– Так-так-так… Интересно, есть у Балбеса попугай?

– Нету. А что?

– Неужели Мартышка не рассказывал, что было на Мэйфкинг-роуд?

– Нет. Что же там было?

– Там был небольшой коттедж, укрепленный, словно замок, неприступные «Кедры». Но я проник в него с поразительной легкостью. Вот я за оградой, вот – в гостиной, сушу ноги у газового камина. Служанке я сказал, что мы пришли подстричь попугаю когти. Я хирург, Мартышка – мой ассистент, дает наркоз. Как же это он не рассказывал? Мне не нравится такая скрытность, есть в ней что-то болезненное. Да, хирург для попугаев мне особенно удался. Жаль, что у Балбеса их нет. Хотя это естественно – попугаев держат хорошие, добрые люди. Ну, как-нибудь войду.

– А потом?

– Это легче легкого. Прячу бюст под полой, завожу разговор с Балбесом и вдруг говорю: «Эй, что там?» Он оглядывается – я ставлю бюст. Пошли!

– Подождите, дядя Фред, – сказала Салли.

– Ждать, в такие минуты? Икенхемы не ждут.

– Пусть учатся. У меня план лучше.

– Лучше моего?

– Несравненно. И проще, и разумней.

Пятый граф пожал плечами.

– Что ж, послушаем, – сказал он. – Вряд ли он мне понравится.

– Это и не нужно. Вы сидите в машине…

– Ерунда!

– …а я отношу бюст.

– Смешно!

– Попытаюсь пройти незаметно, – продолжала Салли. – Но если меня заметят, я все объясню. Историю я придумала, а вы – нет.

– Я могу придумать двадцать историй, одна другой лучше.

– Одна другой безумней. Моя история очень хороша. Я пришла повидать сэра Эйлмера.

– Говори «Балбеса», это мягче.

– Не буду. Итак, повидать сэра Эйлмера и умолить его, чтобы он взял бюст.

– Чепуха какая-то!

– Могу и поплакать.

– Что за чушь! Где твое достоинство?

– В самом худшем случае он меня выгонит.

– А тогда, – просиял граф, – мы начнем все снова, передоверив дело тем, кто мудрее и старше. Что ж, дерзай. Мне твой план не нравится. Он бесцветен. И вообще, как это можно, где я? Ладно, действуй. Посижу поскучаю.

Раскурив сигару, он смотрел, как она идет к дому. Исчезая за поворотом, она помахала ему рукой, и он помахал ей с большой нежностью. «Какая девушка! – думал он. – Старая добрая Салли…»

Лорд Икенхем прожил в Америке лет двадцать, приобрел много друзей, но больше их всех любил беспечного и бедного художника Джорджа Пейнтера. Любил он и его дочь. Она воплощала ту самую разновидность девушек, которую Америка производит в изобилии, одаряя их серьезностью, весельем и почти икенхемовской легкостью. Скажем, как хорошо она справилась с собой, когда он так огорчил ее в гостиной отеля. Не плакала, не ломала рук, не упрекала и не проклинала. Прелесть, а не девушка! Понять невозможно, как Мартышка предпочел ей каких-то таможенников! Вот из-за таких вещей мудрый старый человек разочаровывается в младшем поколении.

Время шло. Граф посмотрел на часы. Сейчас, думал он, она входит в дом, сейчас – скользит через холл, сейчас – ставит бюст. Вот-вот она вернется, скорее всего – вынырнет из кустов. Он стал на них смотреть, но тут Салли появилась на дороге. Руки ее были пусты, лицо – серьезно.

Однако, дойдя до машины, она обрела былую веселость и даже захихикала.

– Веселимся? – осведомился граф.

– Правда смешно, – сказала она, – хотя случилось самое худшее. В жизни не угадаете.

– Я и не пытаюсь. Жду.

Салли облокотилась на машину и снова стала серьезной:

– Сперва покурю.

– Нервы?

– Они самые.

Она закурила и спросила:

– Все еще ждете, дядя Фред?

– Естественно.

– Ну ладно. Дверь была открыта, я обрадовалась…

– Не радуйся раньше времени, – назидательно сказал граф. – Судьба любит пошутить. Но я тебя прервал.

– Я огляделась. Никого нету. Прислушалась – тихо. И я пошла на цыпочках через холл.

– Естественно.

– Поставила бюст… Можно, я назову его бюст А, в отличие от бюста Б?

– Называй.

– Вы хорошо их различаете? Бюст А я несла, бюст Б – с камешками.

– Ясно.

Салли затянулась сигаретой. Ей было нелегко вспоминать, она как будто пробуждалась:

– Да, где мы были?

– Ты идешь на цыпочках через холл.

– Да, конечно. Простите, отупела.

– Не без того, моя дорогая.

– Итак, я взяла бюст Б, поставила бюст А и пошла обратно – зачем задерживаться?

– Незачем. Не просят – не задерживайся.

– Когда я добралась до двери, ведущей в музей, из гостиной вышла леди Босток.

– Какая напряженность действия!

– Вот именно. Эту минуту я буду помнить до смерти. Заснуть не смогу много месяцев.

– Нам всем надо спать поменьше.

– Она сказала: «Кто там?»

– А ты ответила: «Я», – имея в виду, что это ты.

– Я ничего не успела ответить. Она кинулась ко мне, жалобно кудахтая.

– Что?

– Кудахтая, как сердобольная курица. Она хорошая, дядя Фред! Раньше я не понимала. Когда он мне позировал, она была такой сдержанной и светской… Но это манеры. Сердце у нее золотое.

– Прекрасно сказано. Запомню. В чем же это выразилось?

– Она кинулась ко мне, хрипло шепча, что она все понимает, и уговаривала мужа, но он не поддается, так что она пришлет мне чек. Потом она пошла в этот музей, поставила бюст в какой-то шкаф и заперла с такой быстротой, словно прятала мертвое тело. А уж после этого она меня выгнала. Нет, не прямо, но явно. Я ничего не могла поделать.

– Значит, бюст в шкафу?

– Да. А шкаф в музее, а в бюсте – драгоценности. Не повезло нам, дядя Фред.

Пока она говорила, лорд Икенхем оживал, как поникший цветок, который полили водой.

– Не повезло? – удивился он. – В каком смысле? Я в жизни своей не слышал таких хороших вестей. Теперь надо не просто войти в дом, но и обосноваться там, а я очень люблю обосновываться в чужих домах. Итак, ты едешь в Икенхем, там наша база, а я еду с тобой, беру чемодан, поселяюсь в сельской гостинице и плету сети. Жди в самом скором времени сенсационных событий.

– Вы твердо это решили?

– Тверже некуда.

– А мне нельзя сказать «Ой»?

– Не стоит. Предоставь все мне – и я все улажу. Что-то ты грустная, Салли. Надеюсь, ты веришь в успех?

– Я думаю о Мартышке. Что он сделает, когда вас увидит?

– Подскочит, как холмы. Очень полезно. Мартышке ну жен хороший шок.

Они съездили в Икенхем, оставили там Салли, и пятый граф, подъезжая к кабачку, уже жалел, что не попросил ее вернуться и поднести чемодан, когда что-то большое и темно-красное замаячило впереди, и он узнал своего недавнего спутника.

2

Билл Окшот походил на лунатика, который натер ногу. Недавняя беседа и будущая задача потрясли душу, и без того измученную тем, что Гермиона любит другого, а другой целует служанок. Услышав приветствие лорда Икенхема, он посмотрел на него, словно умирающий палтус.

– А, лорд Икенхем, – сказал он. – Здравствуйте.

– Привет, привет, привет! – радостно вскричал пятый граф. За два часа, проведенные с массивным юношей, он горячо его полюбил. – Неужели сам Билл Окшот? В полночный час, при месячном сиянье я гордого Уильяма встречаю.

– А?

– Не важно. Шекспир. Как поживаете, гордый Уильям? Хорошо?

– Вообще-то нет, – ответил не гордый, но честный Билл.

– Значит, плохо?

– Ужасно.

– Дорогой мой, вы меня удивляете. Казалось бы, вы вернулись из абсолютно мерзкой страны в этот рай. У вас неприятности?

Несчастный Билл нуждался в сочувствии и решил излить душу приветливому графу. Еще немного – и он бы зарыдал у него на плече.

– Начнем с того, – сказал он, – что дядя рехнулся.

Лорд Икенхем поджал губы.

– Спятил? – уточнил он.

– Именно, спятил.

– Да, это неприятно. Дом не дом, если в нем живет безумный дядя. Когда же это случилось?

– Сейчас.

– Внезапно?

– Да.

– Почему?

– Из-за Мартышки.

Лорд Икенхем растерялся:

– Неужели мой племянник за один день может свести с ума такого человека? Ну, хоть бы за две недели… Симптомы?

– Говорит какую-то чушь, а теперь поехал к вам за Мартышкиной фотографией.

– Зачем она ему?

– Для проверки. Чтобы узнать, какой он.

– Разве он сам не видел?

– Он думает, это самозванец.

– Почему?

– Не знаю. Да что там – сошел с ума. Сижу на террасе, он меня зовет, я иду, он спрашивает про Мартышку. Давно мы знакомы? Давно. Уверен я, что это тот самый человек? Я-то уверен, а дядя не верит мне. Поехал за фотографией.

Лорд Икенхем покачал головой:

– И зря. Изысканный, тонкий любитель красоты не держит таких фотографий. Венеру – пожалуйста. Да, Билл Окшот, вы правы, Балбес спятил. Видимо, с ним был солнечный удар, когда он держал в страхе Африку. Не удивляюсь, что вы огорчены. Советую спрятать ножи, таблетки и бритвы. А в остальном все хорошо?

Билл засмеялся глухим, безрадостным смехом:

– Вы уж скажете! Да я бы пел, как жаворонок, если б все было хорошо.

– Что же еще случилось, о жертва рока? Билл ответил не сразу, он дрожал.

– Я видел, – сказал он наконец, – как Мартышка целует служанку.

Лорд Икенхем его не понял:

– А что такого?

– Как – что? Он обручен с моей кузиной.

Лицо у графа прояснилось.

– А, так-так-так!.. Вы печетесь о ее счастье. Дорогой мой, не беспокойтесь, у Мартышки это рефлекс. Мы с вами заплачем или сочиним стишок, а он целует служанку. Автоматическое действие.

Билл хмыкнул.

– Уверяю вас, – сказал граф. – Посмотрите в учебниках. Как же это? Комплекс горничной? Нет, забыл. Но уж все прочее в порядке?

– Если бы!

– Значит, нет. Что же еще случилось?

– Младенцы.

– Простите?

– Конкурс детской красоты.

– Разве вы счастливый отец? – осторожно спросил лорд Икенхем.

– Я несчастный судья.

– Не говорите загадками, Билл Окшот. Кого вы судите?

– Младенцев.

– Почему?

– У них конкурс.

– Объяснитесь, – сказал лорд Икенхем. – Помните: я здесь пришелец.

Пока Билл рассказывал о мести сэра Эйлмера, граф сочувственно кивал.

– Ужасно, – подытожил он. – А чего же еще и ждать? Губернаторы – страшные люди. Разят как молния. В общем, вы влипли.

– Если кого-нибудь не найду. А вы не хотите?

Граф покачал головой:

– Я бы рад, но Балбес не согласится. Как-никак, я шесть раз дал ему по задней части битой для крикета.

– Да он забыл!

– Так скоро?

– Сорок лет прошло!

– Сорок два. Но вы недооцениваете силу моего удара.

– Ну, предположим, не забыл. Посмеетесь вместе.

– Я не согласен с вами, Билл Окшот. Не вам считать Балбеса образцом кротости. Разве он не рычит, разве не приносит кровавых жертв? Рычит и приносит. А тут – забыть, мало того – простить!

– Давайте проверим.

– Ни в коем случае. Выгонит из дома, кстати – вашего. А если не выгонит – придется с ним дружить до самой смерти. Ездить друг к другу, посылать подарки… Уф-ф! Нет, даже ради вас я на это не пойду. Вы сказали: «Черт»?

– Сказал.

– Так я и думал. Больно слышать такие слова.

Они помолчали. Билл печально смотрел на прохожую гусеницу.

– Мне конец, – выговорил он.

– Почему? Есть же у вас друзья.

– Здесь нету. Да и вообще я их давно не видел. Связаться я могу только с Планком.

– А кто это? Помню, помню! Начальник экспедиции.

– Да. Майор Брабазон-Планк.

– Брабазон? Поразительно! У нас был такой мальчик, он мне должен два шиллинга. Ваш начальник похож на грушу?

– Да.

– Практически один зад?

– Да.

– Он. Мы его так и звали. Зад. Просто удивительно! Кого вы ни вспомните – я с ним учился. Свяжитесь с Задом.

– Нельзя. Он боится детей.

– Да? Известный комплекс, посмотрите в любом учебнике.

– Он всю дорогу мучился. Надо навестить сестер, а у них дети. Нет, Планк не годится.

– Что ж, – сказал лорд, – значит, остаюсь я.

Билл перевел взгляд с гусеницы на графа.

– А? – осведомился он.

– За неимением лучшего, – пояснил тот, – придется довольствоваться мной. Буду судить младенцев.

– Вы же говорили, это невозможно.

– Говорил?

– Да. Только что.

– А, ясно! Вы меня не поняли. Я говорил, что деликатный человек не придет к тому, кого оскорбил. Но он и не придет. Придет другой.

– Э?

– Что вы удивляетесь? Все очень просто. Я войду в этот дом инкогнито.

– Назоветесь чужим именем?

– Правильно. Я вообще не люблю действовать под своим. Как-то скучно.

Билл смотрел на него, обретая все большее сходство с задремавшей рыбой.

– Вы назоветесь как-то еще? – уточнил он.

– Совершенно верно.

– А…

– Никаких «а».

– Вы запутаетесь.

Лорд Икенхем весело рассмеялся.

– Дорогой мой, – сказал он, – не так давно в предместье Митчинг-Хилл я с полным успехом сыграл не только специалиста по птичьим когтям, но и мистера Роддиса, арендующего коттедж «Кедры», и мистера Булстрода, жителя тех же мест. До сих пор себе не прощу, что не сыграл попугая, он бы мне очень удался. Нет, я не запутаюсь. Введите меня в дом, о прочем не беспокойтесь.

На сей раз Билл понял все, но лучше ему не стало, словно он случайно схватил тигра за хвост.

– Дядя догадается, – предположил он.

– Вы его боитесь?

– Да. Очень.

– Больше, чем младенцев?

Билл окончательно растерялся.

– Что же вы собираетесь делать? – спросил он. – Назоветесь Джонсом или Робинсоном?

– Нет, не Робинсоном. Сейчас это не годится. Судья такого конкурса – это вам не кот начхал. Я буду Брабазоном-Планком. Приятно сыграть старого Зада, и сюжет прекрасный. Ваш бывший начальник путешествует по Англии, вы его случайно встретили и, конечно, пригласили. Он же, услышав о конкурсе, просил о великой чести. Дело в том, что он без памяти любит детей. Нет, Билл Окшот, Балбесу не выкрутиться. Планк не кто-нибудь, Планк – знаменитость. Если вы спросите, что я думаю об этом замысле, я вам отвечу, что он идеален.

Рыбьи глаза страдальца немного посветлели. Конечно, он боялся, как бы его благодетель чего-нибудь не натворил, но еще больше боялся он остаться без помощи. Когда преподобный Обри Другг увидел сорока трех матрон с сорока тремя на редкость мерзкими младенцами, он побледнел, хотя не ведал страха и мог усмирить даже ревностных прихожанок.

– Ладно! – воскликнул Билл. – Пошли. А вообще-то здорово.

– Пошли, – согласился граф. – Возьмите чемодан.

Когда они подходили к воротам (граф – задумчиво, Билл – оживленно), они услышали шум машины. Билл оглянулся и стал буро-лиловым.

– Это дядя, – сказал он. – Может, мы…

– Стыдитесь, Билл Окшот, – прервал его лорд Икенхем, всегда готовый подбодрить в час опасности. – Это слабость. Лучше крикнем ему: «Э-э-э-э-эй!»

3

Сэр Эйлмер провел в Икенхеме четыре минуты, и каждая из них была ему неприятна. Иногда говорят, что человек побывал в огненной печи. Здесь уместней сказать, что он побывал в морозильнике.

Если вы хотите, чтобы дворецкий позволил вам искать фотографии в незнакомом доме, вы непременно сочтете его холодноватым; а Коггз и сам по себе был холоднее среднего. Этот солидный мажордом, похожий отчасти на луну, отчасти на треску, глядел прямо в душу. А всякий, кому глядела в душу треска, останется недоволен.

Коггз не заподозрил пришельца в интересе к ложкам – но как бы и заподозрил. Промолвив: «Нет, сэр, не могу», он отступил в темноту дома и захлопнул дверь.

Когда мы говорим «захлопнул», мы имеем в виду, что она хлопнула, едва не прищемив баронету усы.

Вынести это нелегко, если ты привык к повиновению, и мы не удивимся, что сэр Эйлмер не обрадовался крику «Э-э-э-э-эй!». Если бы в эти мгновения его увидел туземный вождь, он бы воззвал к своему божеству и полез на дерево.

Лорд Икенхем был покрепче вождя. Он вышел на дорогу и воскликнул:

– Балбес!

Сэр Эйлмер больше удивился забытому прозвищу, чем тому странному факту, что кто-то встал перед машиной. Он затормозил, приник к ветровому стеклу, но не узнал незнакомца, хотя понял, что перед ним школьный товарищ, и пожалел, что не решится его переехать.

Собственно, он и не смог бы, ибо таинственный друг детства стал одной ногой на подножку и приветливо похлопал его по плечу.

– Балбес, – с мягким укором сказал он, – ты меня совсем забыл.

Сэр Эйлмер спорить не стал, мучительно гадая, кто же перед ним.

– Да, – сказал незнакомец, – быстротечна юная дружба. Что ж, помогу тебе. Я Планк.

– Планк?

– Брабазон-Планк, – вмешался Билл, ободренный тем изяществом, с каким вел беседу его сообщник. – Начальник нашей экспедиции.

– Не верь ему, Балбес, – возразил пятый граф. – Номинально – да, это так. Но истинный начальник – он сам, Билл Окшот. Душа экспедиции! Кто отдавал больным свою долю воды, презирал кайманов, подбодрял собратьев, когда они страдали, что не переоделись к обеду? Стальной Билл. Можешь гордиться племянником.

– Планк? – задумчиво произнес сэр Эйлмер. – Ерунда!

– Почему?

– У него огромный зад.

– А, понимаю! Да, помню, был какой-то зад. Но я принимал «Грацию». Попробуй, а? Не помешало бы.

Сэр Эйлмер хрюкнул, и не слишком приветливо. Ему не хотелось вспоминать прекраснозадого Планка.

– В жизни бы не узнал!

– И я бы тебя не узнал, если бы не Билл Окшот. Вот, например, были у тебя усы?

– А что ты тут делаешь? – осведомился сэр Эйлмер.

– Путешествую.

– Вот что! Ну, Бог в помощь. До свидания.

Лорд Икенхем мягко улыбнулся.

– Не беспокойся, – сказал он, – я у тебя погощу.

– Что?

– Билл Окшот уговорил. Я все не решался, но тут обнаружилось, что у вас будет конкурс детской красоты. Да я бы ради него прошел пятьдесят миль! Шестьдесят. Чего там – все сто. Буду судьей.

Сэр Эйлмер поджался, словно тигр, у которого из-под носа утащили индийского крестьянина. Лицо его, и так малиновое, налилось царственным пурпуром:

– Судьей?!

– Да. А что?

– Я не позволю!

Лорд Икенхем умел быть и твердым.

– Балбес, – сказал он, – тебе предстоят выборы. Я мог бы на них повлиять, разоблачив две-три тайны. Тебе будет неприятно, если возвышенные души станут спрашивать о том и о сем. Значит, судьей буду я.

Сэр Эйлмер мрачно молчал, шевеля адамовым яблоком, словно проглотил что-то твердое с шипами. Он метал грозные взгляды, но это не помогало. Он жевал усы, тоже без толку.

– Хорошо, – сказал он так, будто этот ответ вытащил щипцами дантист, и покосился на Билла. Тот вздрогнул.

– Ну вот, – успокоился граф. – Теперь пойдем смотреть молочную ферму.

– Какие еще фермы?

– Как, у тебя их нет? Ну, конюшню.

– Не держу лошадей.

– Странно. А я-то думал, что наши землевладельцы подразделяются на два вида: одни тащат гостей смотреть конюшню, другие – ферму. Есть небольшой подвид – те смотрят бегонии. Что ж, пойду в кабачок, у меня там дела. А потом к тебе. Не буду тебя задерживать, ты ведь спешишь отвести мне лучшую комнату. Вы идете со мной, Билл Окшот?

– Я лучше тут покурю.

– Как хотите. До скорой встречи.

И граф упругим, легким шагом направился к «Бычьей голове». Что-что, а кружку пива он заслужил: распространять сладость и свет – нелегкое дело. Позвонив домой и побеседовав с Салли, он уселся за столик, но тут дверь распахнулась, и в ней появился Билл.

Наметанный глаз лорда Икенхема определил с ходу, что он неспокоен. Волосы стояли дыбом, словно он прочесал их пятерней, взгляд стал затравленным. Как и другие его сверстники, Билл всячески стремился вести себя в тяжкую минуту не хуже, чем индеец на костре, но это ему не удалось.

– А, Билл Окшот! – приветливо воскликнул граф. – Прошу, прошу. Я вот наслаждаюсь заслуженным пивом. Слово «заслуженным» подчеркнуто. Видели вы таких растерянных губернаторов? Я не видел, и никто не видел. Однако вы взволнованны. Выпейте пива, помогает.

Граф пошел к стойке, потолковал с пышной блондинкой и принес две пенящиеся кружки.

– Прелестная девушка, – с отеческой нежностью сказал он. – Беседуем о Бразилии. Пейте, Билл Окшот, а потом говорите, что с вами.

Билл, охвативший голову руками, опустил одну руку и взял кружку.

– Вы не можете, – сказал он, – выдавать себя за Планка.

– Вот как? – Лорд Икенхем поднял брови. – Странные слова. Разве наши предки говорили «не можем», когда шли на неверных? Вообще-то говорили, возьмем хоть реляции Львиного Сердца, так что замнем. Но почему я не могу выдавать себя за Планка?

– Не можете, и все. Знаете, что случилось?

– Конечно, нет. Откройте мне это.

– Дядя Эйлмер уехал, я остался с чемоданом…

– Как невежливо!

– Я кричал «Эй!», чемодан тяжелый, но он не остановился. Ну, я пошел, а тут едет Поттер на велосипеде.

– Кто такой Поттер?

– Наш полицейский.

– А, да! Мартышка говорил. Ревностный служака.

– Я говорю: «Поттер», он говорит: «Сэр?», я говорю: «Спешите?», он говорит: «Нет», я говорю: «Тогда подвезите чемодан», а он говорит: «Хорошо».

– Какой диалог! – восхитился лорд Икенхем. – Пьесы не пишете?

– Нет.

– Жаль. Очень выгодно. Но я вас прервал. Поттер говорит: «Хорошо». Что же было дальше?

– Я говорю: «Это чемодан Брабазона-Планка, он к нам приехал». А Поттер… Еще пива можно?

– Он пил пиво?

– Это я спрашиваю. Легче будет рассказывать.

Лорд Икенхем опять потолковал с блондинкой.

– Итак, – напомнил он, вернувшись, – вы сообщили Поттеру, что Брабазон-Планк приехал к вам погостить. А Поттер?..

Билл выпил всю кружку, поохал и проговорил с ледяным спокойствием:

– Поттер, чтоб его черти драли, сказал: «Майор Планк? Ой, а я его знаю. В крикет играли сколько раз. Если можно, мистер Уильям, я попью чайку, а потом с ним поздороваюсь». Что нам делать?

Лорд Икенхем немного подумал.

– Вы обманули меня, Билл Окшот, – сказал он. – Только профессионал расскажет так живо. Этот Поттер просто дышит! Да, вы печатаетесь под псевдонимом. Вероятно, вы кто-то из Ситуэллов. Но вернемся к делу. Оно усложнилось, но, если подумать, решить можно все. Вы не могли бы сказать, что имели в виду Смита или Начбулла Хьютсена?

– Не мог бы.

– Что ж, тогда я скажу, что он играл с моим братом.

– Думаете, он поверит? Вы сможете его убедить?

– Нет пределов тому, что я могу, если постараюсь. Идемте. Где он живет?

– Тут, за углом.

Кроме королевского герба и вывески «Полиция», ничто не свидетельствовало о том, что перед нами – оплот Закона. Как многие участки в английской деревне, этот размещался в веселом домике, крытом черепицей и окруженном небольшим садом, где мирно спал племянник Поттера, девятимесячный Бэзил. Подойдя к ограде, лорд Икенхем кинул взгляд на коляску:

– Он женат?

– Нет. Это сын сестры. Они живут вместе. Ее муж – стюард на океанском корабле, его никогда нет. То есть иногда он есть.

– Да, это видно.

Из открытого окна доносился пронзительный женский голос. Речь шла о носках. Как, спрашивал голос, можно сделать столько дырок? Сам он приписывал это неряшеству, а также невниманию к тем, кому приходится штопать, пока пальцы не облезут. Лорд Икенхем взглянул на Билла:

– Это сестра?

– Да.

– И Поттер?

– Видимо.

– Она его ругает?

– Она его вечно ругает, спросите Элзи.

– Элзи?

– Нашу служанку.

– А, да! Ту, которую… Хм. Забыл.

– Я знаю, что вы хотели сказать.

– Ну, сейчас не до того. Идемте в сад, рассмотрим прекрасного младенца. Все же практика.