Текст книги "Полная луна. Дядя Динамит. Перелетные свиньи. Время пить коктейли. Замок Бландинг (сборник)"

2

Мы не знаем, можно ли назвать великими умами Билла Окшота и Мартышку, но в эту ночь они проявили свойство, присущее таким умам, а именно – думали в унисон. И тот и другой, вспомнив о графине, пошли выпить.

Со встречи с лордом Икенхемом Билл испытывал то, что испытал бы, если бы фалды его фрака привязали к экспрессу Лондон – Эдинбург. Как многие, кого судьба свела с мятежным графом, когда тот без поводка, молодой путешественник страшился будущего, а потому не мог заснуть. Бессонница располагает к жажде, жажда – к мысли о графинах.

И у Билла, и у Мартышки мысль не расходилась с делом, разница была в мелочах. Мартышка не знал, скрипят ли ступеньки, и шел осторожно, как Агаг, знакомый с местностью, а Билл несся, словно бизон к водопою. Тем больше поразила его трогательная сцена. Элзи Бин проговорила «Ой!», Билл ничего не мог сказать. Он стоял и смотрел, потрясенный до глубины души.

Мартышка нарушил молчание первым.

– Привет, – заметил он.

– А, это вы, сэр! – прибавила Элзи.

– Здравствуйте, – сказал новоприбывший.

Говорил он отрешенно, ибо старался понять – хуже ли, если Мартышка невменяем. Несомненно, Элзи ошиблась, сообщив, что он уехал в Лондон, – он просто покатался, что вполне резонно в теплый летний день. Но хорошо это или плохо? Недавно сгоряча Билл подумал, что нормальный распутник лучше больного, а теперь сомневался. Может быть, вменяемый растлитель особенно страшен?

Одно он знал точно: как только Элзи уйдет, он поговорит с ним как с младшим братом – скажем, как Брабазон-Планк-major с Брабазоном-Планком-minor.

Возможность эта представилась раньше, чем подумали бы люди, хорошо знавшие невесту Поттера. Она была общительна и болтлива, но, нарушая строгий этикет, приличий придерживалась; и чутье подсказало ей, что, оказавшись в бигуди и в халате вместе с молодым хозяином и молодым же гостем, надо уйти как можно скорей. Этим начинаются все книги о достойном поведении.

Поэтому, учтиво промолвив: «Ну, спокойной ночи!», она ушла; а Мартышка ощутил какое-то неудобство, словно подуло из окна, посмотрел и понял, что его испепеляет пламенный взгляд.

Разные люди испепеляют по-разному. Билл, уверенный в том, что пора указать Мартышке, чем поведение его отличается от идеала, стал густо-вишневым, а глаза у него вылезли, как у крупной улитки. Кроме того, он трижды откашлялся.

– Мартышка, – сказал он.

– Да?

Он откашлялся еще раз:

– Мартышка.

– Прошу!

Билл обошел комнату. Трудно придумать хорошее начало, а когда говоришь с распутником как старший брат, такое начало исключительно важно. Он в пятый раз прочистил горло:

– Мартышка.

– Здесь!

Откашлявшись снова и тщательно ответив на вопрос, не проглотил ли он комара, Билл опять пошел по кругу. Наткнувшись на небольшое кресло, он остановился от боли.

– Мартышка, – сказал он твердо, – мы об этом еще не говорили, как-то не приходилось, но я недавно узнал, что ты обручен с Гермионой.

– Это верно.

– Поздравляю.

– Спасибо.

– Желаю счастья.

– Мерси.

– Тебе… х-ха… и ей. Главное – ей.

– Ну естественно!

– Ты сможешь его обеспечить?

– Надеюсь.

– Интересно, как, если ты все время распутничаешь со служанками?

– А?

– Ты слышал.

– Распутничаю?

– Да.

Мало кто вынесет спокойно такие слова. Мартышка налил себе виски и, взмахнув стаканом, как король Артур – Эскалибуром, начал речь в свою защиту.

Нет, сказал он, не распутничает все время, да и вообще не распутничает. Прежде всего уточним термин. Предложить сигарету не распутство. Прикурить – тоже. Оказавшись ночью в гостиной с общительной служанкой, всякий воспитанный человек будет учтив. Он поболтает с ней. Он предложит сигарету. Если она согласится – он поможет закурить. Так по крайней мере думает Мартышка; так думали бы сэр Галахад и шевалье Байяр, которых никто не обвинял в распутстве. Очень жаль, что у некоторых такое грязное воображение, ибо, надо сказать, чистому все чисто.

Речь удалась на славу, и мы не удивимся, что Билл покачнулся, словно дуб под ветром. Однако, прочистив горло, вспомнил все благородство своей миссии и снова обрел ту спокойную мощь, которая его отличала.

– Возможно, – сказал он, – но я видел, как ты целовал Элзи.

Мартышка удивился:

– Я?

– Да.

– Элзи?

– Элзи.

– В жизни я ее не целовал!

– Целовал. На ступеньках.

Мартышка хлопнул себя по лбу:

– И верно! Ты подумай… Целовал – но по-братски.

– Прямо, по-братски!

– Да, – не сдался Мартышка, словно часто видел, как целуют служанок их братья. – Если бы ты все знал…

Билл поднял руку. Он ничего не хотел знать и, подойдя к бывшему другу, посмотрел на него так, словно тот – аллигатор, которого надо укротить взглядом.

– Твистлтон!

– Какой я тебе Твистлтон?

– Как хочу, так и называю. Твистлтон, имей в виду: оторву голову, выпотрошу брюхо…

– Ну что ты, честное слово!

– …голыми руками. Чтобы этого больше не было!

– Чего?

– Сам знаешь. Ты кто, Дон Жуан? Мотылек? В общем, хватит. Сдерживай себя. Брось служанок. Ты женишься на прекраснейшей из девушек. Она любит тебя, доверяет…

– Да постой ты!

Мартышка замялся, поскольку Билл снова поднял руку. Жест этот очень эффективен в исторических пьесах, где мигом успокаивает разъяренные толпы. Однако сейчас он помог и в жизни – видно, тут важен размер руки. Измученному Мартышке показалось, что она не меньше окорока.

– Наверное, – продолжал Билл, – ты думаешь, какое мне дело.

– Нет. Нет. Ничего я не думал.

– Хорошо, я скажу. Я люблю Гермиону всю свою жизнь.

– Правда?

– Правда. Много лет. А ей не говорил.

– Не говорил?

– Конечно. Она ничего не знает.

– Вон что!

– Но я обязан печься о ее счастье как…

– …гувернантка?

– …старший брат. Печься как брат и смотреть за тем, чтобы к ней не относились как к пустой игрушке.

Это Мартышку удивило. Он не думал, что к Гермионе можно так относиться.

– К игрушке, – повторил Билл. – Пусть выходит за другого…

– Молодец!

– Да, мне тяжело, но если хочет – пусть выходит. Я желаю ей счастья.

– Правильно!

– Но помни, Твистлтон, – прибавил Билл, и, взглянув на него, Мартышка вспомнил директора школы, с которым пятнадцать лет назад у него был разговор о том, можно ли носить в класс белых мышей, – помни, если я пойму, что другой видит в ней игрушку, не дает ей счастья, разрывает сердце, я оторву ему голову и удушу его как…

– …собаку? – подсказал Мартышка.

– Нет, не собаку. Кто душит собак? Как змею.

Мартышка мог сказать, что и змей душат редко, но ему не хотелось. Странно оцепенев, смотрел он, как собеседник подходит к столику, наливает виски, добавляет очень мало воды, выпивает все это и направляется к двери. Она закрылась. Он остался один.

То чувство, которое испытал полицейский, которого ударил по каске брат Элзи Бин, уже проходило, когда из музея послышался странный крик, а там и голоса. Сжавшись в кресле, словно заяц в норе, Мартышка не сразу узнал их. Один из них волновался; другой его успокаивал.

Хлопнула дверь, потом вторая, и в гостиную вошел лорд Икенхем.

3

Недавняя беседа не повлияла на него; он был беспечен и спокоен, каким и бывает английский пэр, когда вспомнит, что в гостиной остался графин виски. Другие, послабее, дрожали бы всем телом, но он сохранял ту мягкую невозмутимость, которой отличается рыба на льду. Сердце у Мартышки уже не только прыгало à la Нижинский, но и громыхало à la мотор, но все же ему показалось, что глава их семьи что-то напевает.

– А, ты здесь! – сказал граф, протягивая руку к графину. – Не спится? Где виски, там и ты. – Он налил себе и сел в кресло. – По-моему, – он отхлебнул, – это лучшее время суток. Тишина, бодрящая влага, приятная беседа. Ну, какие новости? Ты чем-то расстроен? Надеюсь, ничего не случилось?

Мартышка зашипел, словно сифон, в котором кончается вода. Вопрос показался ему неуместным.

– В каком смысле «ничего»? – спросил он. – Сейчас мне сказали, что меня выпотрошат.

– Кто это сказал?

– Билл Окшот.

– Прорицал или сам собирался?

– Собирался сам.

– Ты меня удивляешь. Билл Окшот, этот милейший человек?

– Да уж, милейший! Хуже Безликого Беса. Ему самое место в комнате ужасов. Еще он обещал оторвать мне голову и задушить меня как змею.

– Когда человек без головы, душить его трудно. Что ж ты такое сделал?

– Сидел тут с Элзи Бин.

– Не припомню, кто это. Столько встречаешь людей…

– Служанка.

– А, да! Которую ты целовал.

Мартышка обратил лицо к потолку, словно взывал к небесной справедливости:

– Да не целовал я! Ну, чмокнул по-братски, она мне очень помогла. Вас обоих послушать – мы сутками играем в фантики.

– Дорогой мой, не горячись. Я тебя понимаю. Он очень расстроен. Его волнует счастье твоей невесты.

– Он ее любит.

– Вот как? Бедный Билл! Наверное, ему было неприятно, когда я сказал в поезде, что она выходит за тебя. Мне его жаль.

– А мне – нет. Чтоб он лопнул.

– Другое странно: как у Балбеса может быть дочь, чарующая всех до единого? Ему больше подошла бы Горгона со змеями. Ты, часом, не слышал, как он кричал?

– Слышал. Что случилось?

– Обиделся.

– Застал тебя в музее?

– Это я его застал. Он спал там среди своих экспонатов. Нехорошо, по-моему. Или ты экспонат – тогда спи, или не экспонат. – Красивое лицо пятого графа подернулось печалью. – Знаешь, Мартышка, мне претит такая низость. До чего дошел человек, если он привязал веревку к большому пальцу ноги и к ручке двери!

– Что ты говоришь!

– Привязал. Честное слово, это подло. Простились, разошлись по комнатам – казалось бы, спи у себя, как честный землевладелец! Иду в музей, не чуя зла, берусь за ручку, поворачиваю…

– А, черт!

– Не знаю, доводилось ли тебе наступить в темноте на кошку? Со мной это было в Нью-Йорке, на Уэверли-плейс. Абсолютно то же самое.

– Что ты сказал?

– Говорил в основном он.

– Нет, как ты оправдался?

– Ах, оправдался? Очень просто. Я сказал, что хожу во сне.

– Он поверил?

– Вот уж не знаю. Какое мне дело, в сущности?

– Ну, нам конец.

– Чепуха! Опять этот мрачный взгляд на жизнь. Что, собственно, случилось? Кое-что не вышло.

– Кое-что!

– Дорогой мой, обойти такое препятствие легче легкого. Хорошо, Балбес спит в музее. Значит, надо его выкурить. Самый быстрый способ – снотворное, но я ничего не захватил. Очень глупо. Нельзя приезжать в поместья без капель или таблеток. Но вообще я не беспокоюсь. Если я не могу перехитрить губернатора в отставке – зачем я столько лет тренировался в Соединенных Штатах Америки? Волнует меня одно: как там Салли. Она ждет в саду, словно Марианна какая-нибудь…

Мартышка испуганно вскрикнул.

– Там этот чертов Поттер! – сообщил он. – Элзи брала для него виски.

Лорд Икенхем задумчиво помассировал подбородок:

– Не знал, не знал. В саду, э? Это немного осложняет дело. Однако…

Он не договорил. Разрывая ночную тишь, зазвенел звонок, словно кто-то нажал на него большим пальцем и не отпускает. Лорд Икенхем посмотрел на Мартышку, Мартышка – на лорда Икенхема.

– Поттер, – сказал граф.

– А, черт! – сказал его племянник.

Глава 91

Многие гордо отмечали (или отметили бы, если бы пришлось), что наши полицейские, закалившись с детства, переносят с отрешенным спокойствием тяготы и огорчения, неизбежные на их стезе, другими словами – не канючат.

Если, скажем, им придется провести в саду летнюю, но не теплую ночь, и попросить, чтобы принесли горячительный напиток, и не дождаться его, они не падут духом, а напомнят себе: «Долг, совести суровое дитя» – и останутся где были.

Так случилось и с Гарольдом Поттером. Проигрывая сызнова сцену Ромео и Джульетты, невеста его побежала за виски, но, видимо, на ее пути возникли препятствия. Минуты шли, она не появлялась, он подумал про эти препятствия и, раза два вздохнув, один – чертыхнувшись, вытеснил виски из сознания.

Человек потоньше утешился бы стихотворством, ибо сад эшенденских владений к тому располагал. Легкие ветерки приносили запах табака и вьющихся роз, одни совы ухали, другие – охали. Прибавьте к этому молчаливое величие дома и сверкание воды, отражающей мерцание звезд, – и вот вам среда, которая легко породит полисмена-поэта.

Однако Гарольд Поттер не очень любил стихи. Даже гуляя при луне со своей Элзи, он рассказывал ей, в лучшем случае, как болят у него мозоли, натертые сапогами. Сейчас он думал о бутербродах с ветчиной и как раз представил себе, какой бутерброд съест дома, когда различил во мраке смутный силуэт. Подобно ему самому, тот притаился.

Полисмен поджал губы. Силуэт ему не понравился. Нет, не смутностью – в такой час трудно ее избежать, а неуместностью. Гарольд Поттер считал, что силуэтам нечего делать ночью в саду Эшендена, и, сильно волнуясь, вышел из-за дерева, увидев перед собой большие буквы:

«БЕССТРАШНЫЙ КОНСТЕБЛЬ ИЗЛОВИЛ ОПАСНОГО ВОРА».

– У-у! – сказал он, хотя мог бы сказать: «Это что такое?», как и рекомендуется в справочниках. – У-уу! Чего вам тут нужно?

Сомнения в том, серьезно ли дело, мгновенно рассеялись. Силуэт подскочил и кинулся бежать. Поттер кинулся за ним, видя шапку:

«НОЧНАЯ ОХОТА В ТЕМНОМ САДУ».

Когда гонишься за кем-то по пересеченной местности, многое зависит от удачи. Беги они по треку, мало кто поставил бы на констебля, ибо он отличался не столько прытью, сколько солидностью. Но в таких погонях прыть еще не все. Силуэт обо что-то споткнулся, чуть не упал – и Поттер настиг его единым скачком, хотя и сам потерял равновесие. Обретя его, он оказался наедине со звездами и совами. Смутный силуэт исчез. Констебль держал что-то вроде неполного платья.

Именно тогда решился он подойти к дверям и позвонить. Вскоре ему открыли. Он вошел в холл.

Народу там было много. Если звонишь ночью в дверь, непременно привлекаешь внимание. Кроме личных друзей – кухарки, невесты, горничной Джейн и мальчика Перси, который чистил обувь и ножи, – констебль заметил сэра Эйлмера, напоминающего Клемансо в плохом настроении, леди Босток, напоминающую лошадь, а также их племянника, напоминающего большой помидор. Мало того, с дрожью ярости он увидел таких подонков, такие отребья Ист-Далиджа, как Джордж Робинсон и Эдвин Смит. Первый из них был благодушен, второй – беспокоен.

Констебль разгладил усы. Пробил его час, тот час, когда они все будут ползать перед ним. По крайней мере он так думал, пока не услышал крика, который издал сэр Эйлмер, уснувший было после беседы с пятым графом.

– Да, сэр? – спросил ревностный констебль, немного испуганный его манерой.

– Это ВЫ трезвонили?

– Простите, сэр?

– КАКОГО ЧЕРТА?! Разбудить меня!.. Переполошить весь дом!..

– Я поймал грабителя, сэр.

– Где же он? Вы что, его отпустили?

– Выпустил, сэр.

– Кретин! Болван! Дурак! Идиот! – сказал сэр Эйлмер.

Констебль огорчился:

– Я не виноват, сэр. Когда я его схватил, порвалась… хм… одежда.

Предъявляя вещественные доказательства, он поднес их сэру Эйлмеру. Сэр Эйлмер всмотрелся.

– Это платье, – сказал он.

– Женская одежда, – уточнил Поттер. – Неизвестная особа пряталась в саду. Когда я ее схватил, она разорвалась.

Слова, несомненно, способные вогнать в дрожь, вызвали крик, точнее – женское восклицание «О-ох!». Зная, что невеста его воскликнет «Ой!», констебль заподозрил Джейн или кухарку, а сэр Эйлмер вообще только что заметил, сколько собралось народу.

– Эмили! – сказал он.

– Да, дорогой?

– Что они тут делают? – спросил он, переводя взгляд с кухарки на Джейн, с Джейн на Элзи. – Пусть идут спать!

– Хорошо, дорогой!

– Титан! – крикнул молодой голос. Элзи собиралась послушать новости, а потом по-дружески обсудить их, и ее независимый дух возмутился. Когда ей исполнилось семь лет, она перевозбудилась, ей стало худо, и ее увели с пантомимы. С тех пор она не знала таких разочарований.

– Кто это сказал? – спросил лорд Эйлмер.

– Я, – спокойно и строго отвечала Элзи Бин. – Титан и есть, можете меня уволить.

– И меня! – сказала кухарка, радуясь удачной мысли.

– Да и меня, – сказала компанейская Джейн.

Сэр Эйлмер вцепился в свой халат, словно хотел его разорвать, как пророк Ветхого Завета:

– Эмили!

– Да, дорогой?

– Ты их разгонишь или нет?

– Да, дорогой, сейчас, дорогой.

Невыразимо страдая – кто-кто, а она знала, как трудно нанять прислугу, – леди Босток отослала женщин. Остался только Перси, закуривший сигарету, радуясь тому, что мужчины могут теперь обсудить все толком.

Сэр Эйлмер перевел дух, словно оратор на собрании, с которого изгнали смутьянов.

– Поттер!

– Сэр?

– Расскажите все снова.

Констебль рассказал, и даже лучше, ибо сумел подыскать слова, а сэр Эйлмер внимательно выслушал.

– Где она была?

– Неизвестная особа, – поправил полицейский, – находилась в саду.

– Где именно?

– Недалеко от окна, сэр. За ним ваши штуки.

– Что-о-о?

– Эспогаты, сэр.

– Экспонаты.

– Да, сэр.

– Что она делала?

– Таилась, сэр.

– Зачем?

– Не знаю, сэр.

Перси стряхнул пепел.

– Сообщника ждала, – сказал он. – Ничего не попишешь – банда.

Лучше бы он этого не говорил. Констебль, вынужденный смиряться перед вышестоящими, ждал случая разрядить обиду с той поры, как сэр Эйлмер назвал его кретином, болваном, идиотом и дураком. Схватив нахала за левое ухо, он ловко вышвырнул его и вернулся, удовлетворенный хорошо выполненным делом.

Однако Перси приоткрыл дверь и сказал:

– И меня увольняйте.

Лорд Икенхем, молчавший до сей поры, тоже взял слово:

– Ловко ты их, Балбес. Единым махом… Жаль, в деревне очень трудно найти прислугу.

Сэр Эйлмер не ответил, он и сам так думал. В беседу вступил констебль.

– Вообще-то мальчишка прав, – заметил он. Перси он не любил, подозревая, что тот кинул в него кирпич, но любил справедливость. – Банда и есть. Сообщники – в доме, – прибавил он, бросив при этом многозначительный взгляд.

Тут заговорил Мартышка, и так живо, словно его укололи в заднее место. Упоминая о многозначительном взгляде, мы забыли сказать, что смотрел констебль на последнего из Твистлтонов, а может, и преуменьшили его силу. Глупо называть многозначительным смертоносный луч.

– Что вы на меня смотрите?

Остроумный констебль заметил, что кошке дозволяется смотреть на короля, и еще радовался своей находчивости, когда сэр Эйлмер решил, что пришла пора говорить без околичностей. Весь вечер он играл радушного хозяина – во всяком случае, не слишком свирепого – перед этим ползучим гадом, и теперь даже мысль о Гермионе не могла его остановить.

– Я вам скажу, почему он смотрит. Он знает, что вы мошенник.

– Кто, я?

– Вы. Думаете, обманули? Не-ет! ПОТТЕР!

– Да, сэр?

– Расскажите, где вы их видели.

– Хорошо, сэр, – отвечал констебль, устремляя взгляд в пустоту. – Забыл! Надо посмотреть, там записано. А в общем, год назад я дежурил на собачьих бегах. Обвиняемый привлек мое внимание, поскольку нарушал порядок, и, отвечая на мой вопрос, назвался Смитом.

– Не Твистлтоном?

– Нет, сэр. Эдвин Смит, адрес – Ист-Далидж, Настурциум-роуд, одиннадцать.

– Ну, что скажете? – спросил сэр Эйлмер.

Тут вмешался лорд Икенхем:

– Балбес, не дури. Ну, назвал чужую фамилию. Ты сам так делал.

– Я? Нет!

Лорд Икенхем пожал плечами:

– Не хочешь – не говори. Кто-кто, а я бы не хотел будить болезненных воспоминаний. Уверяю тебя, это Реджинальд. Вообще-то Билл сказал мне, что ты спятил.

– Вот как?

– Я спросил, в чем это выражается, а он ответил, что ты заподозрил его старого друга. Вы подтверждаете, Билл, что это ваш старый друг?

– Да.

– Пожалуйста!

Сэр Эйлмер подул в усы.

– Уильям его не видел двенадцать лет. Ха! Уильям!

– Да, дядя?

– Спроси его что-нибудь.

– Спросить?

– Про школьные дни.

– Мы не учились вместе. Я познакомился с ним на празднике в Икенхеме.

– Чем не гарантия? – вставил граф. – Исключительно достойный дом. Кстати, как ты туда съездил?

– Не важно, – отвечал баронет. – Что он там делал?

– Гостил.

Сэр Эйлмер подумал и снискал вдохновение:

– Была там собака?

– Э?

– Собака.

– А, собака. Соба…

– Не говори. Спрашивай.

Лорд Икенхем кивнул:

– Очень умно, Балбес. Если он там гостил, он вспомнит, была ли там собака. Мальчики помнят собак. Ну, обвиняемый, помнишь?

– Еще бы. Колли.

– Правильно, Билл Окшот?

– Правильно.

– Как ее звали?

– Рукавица.

– Верно, Билл Окшот?

– Верно. В самую точку. Спросить еще, дядя Эйлмер?

– Не надо.

– Надеюсь, – сказал лорд Икенхем. – Не позорься, Балбес.

– Вот как? – откликнулся уязвленный хозяин. – Сейчас перейдем к вам.

– Ко мне?

– Да. Откуда я знаю, кто вы? Брабазона я помню, вы на него не похожи…

– Я объяснил. «Грация». Банка поменьше – полкроны, побольше – три кроны шесть пенсов. Смешаешь с едой – и зада как не бывало.

– Я не верю, что вы Планк. Может, Уильям подцепил чужого человека, чтобы судить этих детей.

– Смешно! Посмотри на него. Какой чистый взгляд, какой лоб!..

– Тут что-то не так, – твердо сказал сэр Эйлмер, – и я в этом разберусь. Совершенно чужой человек говорит, что он со мной учился. Поттер ловит женщину, которая рыщет в моем саду.

– Не столько рыщет, сколько таится.

– МОЛЧАТЬ!

– Слушаюсь, сэр.

– Рыщет в моем саду, пытаясь связаться с сообщником. Кто он? Не я же.

– Надеюсь, Балбес.

– Не Уильям. Не этот мальчишка, который тут был…

– Откуда ты знаешь? Я бы смотрел за ним и смотрел.

– Видимо, не Реджинальд, поскольку Реджинальд – он. Остаетесь вы.

– Ну что ты, Балбес! Почему ты думаешь, что она пыталась с кем-то связаться? Скорее бедное созданье искало приюта на ночь в каком-нибудь амбаре или стойле, что бы ни значили эти слова.

– Ха-ха, бедное созданье! И шла бы в стойло, а то рыщет…

– Таится, сэр.

– Ма-алчать! Рыщет под окнами музея. Ясно, из шайки. Я их выведу на чистую воду! Вот вы, например, докажите, что вы Планк.

Лорд Икенхем приятно улыбнулся:

– Что ж ты раньше не сказал? Пожалуйста. Тебе недостаточно, что я зову тебя Балбесом?

– Могли откуда-то узнать.

– Тогда вспомним то, чего не узнаешь без постоянного общения. Кто стащил пирожки с джемом в школьной лавке? Кто всунул перо в стул француза? Кто получил шесть раз по заду за измывательства над младшими? Кстати, помнишь хрупкое златовласое дитя, которое смотрело на тебя, словно на небожителя? Ты измывался над ним, Балбес, ты ему угрожал, словно ассириец, ты драл его за волосы, ты выкручивал его нежную ручку. Но тут он вырвал ее и дал тебе в глаз – приятно было посмотреть. Через десять минут, препроводив тебя в постель, мы узнали, что этот мальчик – чемпион в легчайшем весе, которого отец перевел к нам, чтобы он дышал деревенским воздухом. А вот еще…

Он остановился. Речь его прервали странные и страшные звуки, словно закудахтал индюк с больным горлом. Констебль смеялся редко, пытался себя сдержать, но не сумел.

– Ык, ык, ык, – промолвил он, и сэр Эйлмер кинулся на него с яростью златовласого чемпиона, которому выкручивают руку.

– ПОТТЕР!

– Сэр?..

– Вон отсюда! Что вы тут торчите? Искали бы ту женщину, если сдуру упустили.

Укор отрезвил Гарольда Поттера.

– Да, сэр, – сказал он.

– Что «да»?

– То есть нет, сэр. В общем, пойду искать. А чего там? Сразу увижу – она, простите, голая, – вывел он со свойственной ему ясностью мысли.

Учтиво поклонившись, он ушел, и сэр Эйлмер решил последовать его примеру.

– Пойду спать, – сказал он. – Уже часа два.

– Больше, – сообщил лорд Икенхем, взглянув на часы. – Как бежит время! Пойдем и мы, пора.

Он взял под руку племянника, дышавшего так, словно у него поднялась температура, и пошел с ним наверх.