Текст книги "Эхо"

23

За час до рассвета Фридрих внезапно проснулся и сел на своей узкой постели.

В соседней комнате тихонько похрапывал дядя Гюнтер.

Еще когда Фридрих ложился спать прошлым вечером, в голове мелькнула идея, а сейчас она полностью оформилась. Фридрих снова лег и повторил про себя, что должно произойти и в каком порядке. Он поймал себя на том, что дирижирует, размахивая руками.

Он сбросил одеяло. Теперь нужно уговорить дядю Гюнтера.

– Не нравится мне это, Фридрих. Совсем не нравится.

Дядя Гюнтер сидел на кровати в рабочем комбинезоне и натягивал ботинки.

– Давай хлебушка пожуем и на фабрику.

Он зашагал в кухню.

Фридрих пошел за ним, продолжая убеждать:

– Дядя, если бы даже Элизабет предложила передать деньги – а она не предложила, – сейчас она в Берлине, на севере, туда поездом больше двенадцати часов. Дахау вдвое ближе и на восток. Разумней будет мне поехать. А за тобой уже наблюдают. Тебе надо как можно скорее скрыться. Мы же так и планировали до того, как папу забрали.

– Я обещал твоему отцу, что не оставлю тебя…

– Если тебя арестуют, ты волей-неволей меня оставишь. Слышал, что сказала фрау фон Гербер? В среду тебя вызовут на допрос. Многих после допроса отпускают? Тебя заберут, и что со мной тогда будет?

– Фридрих, если я попросту исчезну, перед тем как за мной придут, хватит одного телефонного звонка, чтобы пресечь любые твои попытки вызволить отца.

– Нет, если я успею раньше. – Фридрих набрал в грудь побольше воздуха. – Я все продумал. Сегодня пятница. На работе объясни как-нибудь Эрнсту, почему тебя не будет в понедельник. И сегодня, как стемнеет, уезжай в Берн. За три дня доберешься. Будешь идти по ночам, а днем спать, как мы и собирались. За выходные никто тебя не хватится. А я приду на работу в понедельник и в обед уйду. Извинюсь перед господином Эйхманом, что не смогу ему почитать. Сяду в поезд и во вторник с самого утра передам коменданту деньги.

Дядя Гюнтер поднял брови:

– А когда мы не выйдем на работу во вторник утром?

– Рано или поздно кого-нибудь пришлют за нами сюда, – ответил Фридрих, обводя рукой комнату. – Я и это продумал. Они решат, будто знают, что с нами случилось, только подумают совсем не то.

Фридрих стал объяснять дальше, пока дядя резал хлеб.

Наконец дядя Гюнтер тяжело вздохнул и поскреб подбородок.

– Хитро́.

– Уезжай сегодня!

Дядя Гюнтер уставился в окошечко над раковиной.

– Только представь, сколько тут может быть неожиданностей. Неизвестно, в каком состоянии Мартин. Что, если путешествие окажется ему не по силам? – Дядя поднял кверху палец. – Постой! У меня есть надежный друг в Мюнхене, он врач. Поезжай к нему, если отцу понадобится медицинская помощь.

Фридрих улыбнулся:

– Скажи мне его адрес.

– Да… Да… Это может получиться. Не бери с собой ничего такого, что тебе дорого как память, чтобы не отобрали. И ничего ценного – кроме, конечно, денег для взятки. Хорошо, что сейчас праздники. Многие куда-нибудь едут, и все заняты хлопотами. Подозреваю, комендант Дахау перед самым Рождеством тоже будет сговорчивей.

Дядя Гюнтер пристально посмотрел на Фридриха. В комнате словно стало трудней дышать от осознания, как серьезно и опасно то, что они задумали.

– Фридрих, ты должен понимать: как только мы уедем, назад дороги не будет.

– Да, дядя, я понимаю.

– Племянник… Откуда у тебя такая решительность?

– От отца и от тебя. И даже от Элизабет. Если уж она решилась рискнуть всем, что для нее важно в жизни, лишь бы спасти отца, то и я должен.

Дядя Гюнтер кивнул:

– Ну что ж, я тогда скажу Эрнсту, что уже несколько дней маюсь зубной болью. Я звонил врачу, но записаться на прием смог только на понедельник и подозреваю, что зуб придется удалить, поэтому я пропущу один рабочий день.

Фридрих улыбнулся.

– А я скажу господину Эйхману, что не смогу почитать ему в понедельник после обеда, потому что тебе надо будет помогать после похода к зубному.

Дядя Гюнтер глубоко вздохнул, помрачнев.

Фридрих машинально погладил карман, где лежала гармоника.

– Дядя, мы справимся! Главное – идти вперед, шаг за шагом.

24

Вечером, когда стемнело, дядя Гюнтер подошел к двери, укутанный от ночного холода.

Он намотал на шею толстый шерстяной шарф и натянул вязаную шапку. Надел перчатки, оглядывая тесную квартирку.

– Устрой все так, чтобы выглядело как будто по-настоящему.

Фридрих кивнул.

– И помни, о чем мы говорили.

– Дядя, мы уже сто раз все обсудили.

– Знаю, знаю. Фридрих, я тобой горжусь. И отец твой будет гордиться. – Он обнял Фридриха на прощание. – Не забывай, кто твой настоящий дядюшка. Кто тебя учил ездить на велосипеде?

– Ты.

– А играть на губной гармошке?

Фридрих засмеялся, глотая слезы:

– Ты. Я не забуду.

– Увидимся через неделю, если повезет. Будь осторожен.

Дядя Гюнтер взял заплечную сумку, вышел и прикрыл за собой дверь.

– Постараюсь, – прошептал Фридрих.

В субботу утром Фридрих проснулся, весь дрожа.

Он развел огонь в камине, придвинул поближе свою лежанку и стал смотреть на пляшущие языки пламени. Впервые в жизни он оказался совсем один. Мало того, он держал в руках судьбу своих родных. Что с ними со всеми будет, если он не сумеет выполнить задуманное?

На него обрушилось понимание того, что ему предстоит. Ему придется покупать билеты на поезд и ехать в вагоне с совершенно посторонними людьми. Терпеть взгляды кассиров, носильщиков, проводников и просто незнакомых людей.

Он протянул руки к огню, чтобы согреть, мысленно повторяя, о чем они договорились с дядей Гюнтером. Он поедет в Штутгарт, а там пересядет на поезд, идущий в Мюнхен, стараясь не привлекать к себе внимания.

Деньги – его главная забота. Ни в коем случае нельзя их потерять или допустить, чтобы их украли. Как только доберется до Мюнхена, он пойдет в Дахау. Найдет административное здание у главных ворот и попросит разрешения поговорить с комендантом по поводу своего отца, Мартина Шмидта.

Нужно вести себя смиренно и вежливо, а главное – очень искренне. С собой нельзя брать ничего ценного или дорогого для души, потому что сумку наверняка обыщут и все интересное конфискуют. Если охранники или сам комендант спросят о родимом пятне, сказать, что он собирается добровольно пойти на операцию, чтобы доказать свою преданность отечеству.

Нужно солгать, и он солжет.

Фридрих стал репетировать, что он скажет, передавая деньги. «Моя семья стремится вернуть отца гитлеровской Германии, и в знак уважения я привез небольшой гостинец для коменданта».

Слова перекатывались во рту, словно камешки, твердые и гладкие. Их страшно хотелось выплюнуть.

Но Фридрих повторил их еще раз. И еще.

25

В воскресенье вечером Фридрих собрал небольшую сумку и поставил у двери.

Накрыл стол на двоих, положил еду в тарелки и поел из обоих. Потом разбросал по комнате пачку газет. Открыл дверцы шкафчиков, повыбрасывал на пол тарелки, несколько штук разбил, обернув посудным полотенцем, чтобы приглушить звук. Тихо и методично – не тревожить соседей раньше времени! – опрокинул стулья и лампы, разворошил старые письма, выгреб из ящиков комода постельное белье. Все, что недоедено, оставил на столе, как будто их с дядей Гюнтером прервали посреди ужина. Когда стемнело, он взял отвертку и тихонько расковырял дверной косяк. Затем сделал домашнее задание по математике.

Когда все было готово, он, сидя на койке, сыграл на губной гармонике сам себе колыбельную. Чудесная музыка и стихи успокаивали.

 
                      Баю-бай, мой малыш,
                      Сон спускается с крыш…
 

Фридрих покачивался, словно баюкая Троссинген и его домики с островерхими крышами. Он играл высокому каменному зданию консерватории, ноты сыпались дождем, начисто умывая его лицо. Играл для фабрики с мощеным двором, тесно сгрудившимися корпусами и коренастой водонапорной башней, что хранила его и берегла. Прощался с птицами-обжорами, с которыми делил обед, и с кладбищем машин, куда мало кто решался заходить в одиночку, и со стремянкой, на которую любил забираться, воображая, что дирижирует симфонией фабричных станков. Он желал доброй ночи фрау Штейнвег, господину Карлу, господину Эйхману и господину Адлеру с господином Энгелем, которые до сих пор спорили, кто из них больше достоин обучать Фридриха истории по программе средней школы.

Он играл своему дому, кухне с ореховым буфетом и маминой коллекцией тарелок, с жестяными банками, расставленными по росту, и с зелеными ставнями; гостиной, где пахло канифолью, и отцовскими анисовыми леденцами; своей комнате, которая до сих пор была обставлена именно так, как ему нравилось, и комнате Элизабет, и картине с цветущим лугом, которой полагалось висеть над ее кроватью.

 
                   Месяц-лодка плывет,
                   В колыбельку зовет.
                   Спи, малыш мой, усни…
 

Он играл кукушке, поджидающей за дверцей в часах, когда будет пора отмечать четверть часа.

 
                     …Небо тебя храни!
 

Фридрих лег одетым на свою лежанку – он ее перевернет, когда проснется утром. Натянул на себя одеяло.

И прошептал:

– Спокойной ночи.

26

На фабрике Фридрих старался держаться как в любой другой понедельник.

Он притворялся, будто нести с собой наплечную сумку, прикрывая ее сложенным пальто, – самое обычное дело. И спрятать эту сумку в шкафчик возле рабочего стола, зная, что у самых его ног лежат сотни рейхсмарок, – будничное происшествие, ничего особенного. Он как ни в чем не бывало отправил одного из учеников передать господину Эйхману, что не сможет ему почитать после обеда, потому что дяде Гюнтеру понадобится помощь, когда он вернется от зубного. А когда в цех заглянул господин Карл, Фридрих отдал ему домашнюю работу по математике, но попросил перенести ее разбор на завтра по той же самой причине – сегодня ему придется уйти пораньше.

Он, не разгибаясь, трудился над гармониками, проверяя их и полируя тряпочкой. Вскоре к нему подошел Ансельм с очередной коробкой.

– Фридрих, в четверг будет праздничный митинг по случаю зимнего солнцестояния. Можем пойти вместе прямо отсюда, в два часа. Надеюсь, ты на этот раз не откажешься…

– Я пойду. – Фридрих заставил себя улыбнуться.

– Конечно, пойдешь! И не разочаруешься. А я выполню обещание, данное твоей сестре. Наверняка она удивится, что я все-таки тебя уговорил. Но я умею убеждать, верно?

Фридрих кивнул, возвращаясь к работе:

– Верно.

Весь остаток утра он то и дело поглядывал на часы.

Наконец вынул из кармана гармонику и долго протирал ее. Куда дольше, чем нужно. Он хотел передать гармонику дяде Гюнтеру, но забыл – все мысли были заняты планами побега. А теперь вспомнил дядины слова: «Не бери с собой ничего такого, что тебе дорого, чтобы не отобрали». Фридрих огляделся – не смотрит ли кто – и напоследок подул в отверстия гармоники, что все это время придавала ему сил и решимости. Аккорд показался полным надежды. Фридрих провел пальцем по букве «В» и со стесненным сердцем убрал гармонику в коробочку, а коробочку пристроил в другую коробку, побольше, вместе с дюжиной других. Скоро их упакуют в ящик, погрузят в поезд, и паровоз отвезет ящик на грузовое судно, которые уплывет из Германии в огромный мир.

– Gute Reise, старый друг! Счастливого пути! – прошептал Фридрих, гадая, кто теперь будет играть на этой гармонике и подарит ли она тому человеку такие же радость и утешение, какие подарила ему.

Прозвучал гудок на обед. Фридрих подождал, пока цех опустеет, вытащил из шкафчика сумку, снова прикрыл ее сложенным пальто и вышел на улицу.

Сыпал легкий снежок. Дыхание застывало в воздухе клубами пара. За воротами Фридрих остановился и надел пальто. Руки дрожали. От страха или от холода? Он натянул шапку на самые уши и обмотал вокруг шеи шарф, так что лица почти не было видно. Закинул сумку на плечо и пошел на станцию.

Там купил билет. Среди дня пассажиров было немного. Фридрих сел на скамью под козырьком и стал смотреть, как падают снежинки. Он слышал шарканье метлы – железнодорожный сторож сметал снег с платформы. Хихикали две девушки на соседней скамейке, дребезжала тележка носильщика. Фридрих подсунул руки под себя, чтобы не начать дирижировать.

Поезд прибыл по расписанию и остановился в облаке пара.

Фридрих сел у окна.

В вагон вошли двое солдат.

– Проверка! Всем предъявить документы!

У Фридриха сильно застучало сердце. Он узнал голоса! Те же самые штурмовики приходили к ним домой и забрали отца, а Фридриха назвали мерзким уродом. Не они ли и разгром в доме устроили? Что теперь? Вдруг они захотят его задержать?

Эйфель и Фабер проверяли одного пассажира за другим, постепенно продвигаясь по вагону. Наконец Фабер остановился рядом с Фридрихом:

– Ваши документы!

Фридрих трясущимися руками достал из кармана удостоверение личности, протянул ему.

– Цель поездки?

– К родным на праздники.

Фабер бегло проглядел документ и вернул Фридриху:

– Все в порядке.

Он пошел дальше.

Фридрих перевел дух.

И тут перед ним остановился Эйфель.

– Постой-ка!

Фабер обернулся.

Эйфель сдернул с Фридриха шапку и потянул вниз шарф.

– Э-ге-ге! – сказал Эйфель. – Кто это у нас тут? Уродский сынок любителя евреев! Я всегда говорю: яблочко от яблоньки недалеко падает!

Фридрих крепче вцепился в сумку. От страха сдавило горло. Он переводил взгляд с одного штурмовика на другого.

Фабер расправил плечи:

– Именем Адольфа Гитлера и Третьего рейха, Фридрих Шмидт, отдай сумку и выйди в проход! Мы проведем обыск!

Фридрих начал задыхаться. Неужели его путешествие оборвется, еще не начавшись?

Локомотив запыхтел, разводя пары.

Фридрих медленно встал и шагнул в проход.

Налетел ветер, за вагонными окнами взметнулся снежный вихрь. Все обернулись посмотреть. Огромные хлопья снега плясали, словно танцовщицы в балете Чайковского.

Фридрих услышал вальс из «Спящей красавицы» в исполнении симфонического оркестра. Струнные, медные и деревянные духовые, ударные – сотни инструментов. И в этот миг случилось нечто мистическое. Фридрих не смог бы сказать, была ли это инстинктивная попытка отвлечь солдат или еще что-нибудь, но он не совладал со своими руками. Уронив сумку на пол, он начал дирижировать.

Фабер с отвращением посмотрел на него, схватил сумку и начал в ней рыться.

– Прекрати эту дурь! – заорал Эйфель, пытаясь залезть Фридриху в карман. – Скоро тебя посадят под замок, полоумный!

Эйфель и Фабер за шиворот поволокли его к выходу из вагона, а Фридрих видел перед собой снежных балерин. Словно крошечные, ослепительно белые звездочки, они кружились и взлетали в такт чарующей музыке.

Раз-два-три… Раз-два-три… Раз-два-три…

Часть 2

Июнь 1935 г.

Округ Филадельфия, штат Пенсильвания

Соединенные Штаты Америки

ПРЕКРАСНАЯ АМЕРИКА[11]11
  America the Beautiful (англ.) – американская патриотическая песня. Музыку церковной песни, сочиненной композитором-любителем Сэмюэлом Уордом (1847–1903) в 80-х годах XIX века, в начале XX века подтекстовали светскими стихами малоизвестного литератора Кэтрин Ли Бейтс (1859–1929). Популярность песни стала расти начиная с 1930-х гг. Ныне «Прекрасная Америка» – одна из самых популярных в США патриотических песен. Перевод Анны Васильевой.


[Закрыть]

 
6  6  5  5  6  6–4 -4
Прек-рас-на-я прос-то-ра-ми
 
 
5 -5  6–6 -7  6
Сво-их не-бес, до-лин,
 
 
6  6  5  5  6  6–4 -4
Ян-тар-ных нив у-зо-ра-ми,
 
 
–8–8 -8  8–6 -8
Ве-ли-чи-ем вер-шин,
 
 
6  8  8–8  7  7–7 -7
А-ме-ри-ка, А-ме-ри-ка,
 
 
7 -8 -7 -6  6  7
Да бу-дет Бог с то-бой
 
 
7  7–6 -6  7  7  6  6
И брат-ство сде-ла-ет в стра-не
 
 
6 -6  7  6–8  6
Все-об-ще-ю судь-бой!
 

1

Всю ночь напролет Майк Фланнери маялся от жары в общей спальне старших мальчиков и наконец уткнулся носом в подушку, наслаждаясь прохладным ветерком, который повеял в открытое окно на втором этаже приюта Бишопа для одиноких и обездоленных детей.

За окном, предчувствуя утро, ворковал голубь. Капала вода из крана. Скрипели пружины узких кроватей, в которых беспокойно ворочались мальчишки.

Сквозь паутину снов до Майка донесся характерный свист Фрэнки – шесть нот из «Прекрасной Америки», сигнал для чрезвычайных случаев.

Майк приподнялся на локте и потер глаза, надеясь, что ему послышалось. Но свист раздался снова, и в голове отозвались слова: «Всеобщею судьбой»… Майк сбросил простыню, на цыпочках подобрался к окну и выглянул.

Возле куста гортензии стоял его младший брат Фрэнки и показывал пальцем на дуб, растущий вплотную к кирпичной стене дома.

Майк вернулся к своей койке, натянул рубашку и штаны, поправил подтяжки, стараясь не разбудить девятнадцать соседей по спальне. Провел рукой по обкромсанным волосам. Накануне в приют приходил парикмахер, который бесплатно стриг мальчишек, и так обкорнал Майка, что чубчик над левой бровью торчал прямо вверх, словно восклицательный знак. И без того плохо, когда ты в одиннадцать лет вымахал шести футов ростом, да еще и рыжий. А привлекать к себе лишнее внимание и того хуже. Майк нацепил кепку.

Он босиком прокрался мимо двери миссис Годфри, смотрительницы на этаже. Мощный храп за дверью его успокоил – в ближайшее время она явно не проснется. Майк выскользнул на лестницу, затворил за собой дверь и побежал, прыгая через две ступеньки, на площадку между этажами. Там приоткрыл окно и высунул голову наружу.

Фрэнки уже забрался на дерево и устроился в развилке. Помахав брату, он полез вверх.

Майк отвел глаза. Он боялся высоты, а когда смотрел прямо вниз, начинала кружиться голова. Он ждал, упорно разглядывая пейзаж за окном. От приюта до Филадельфии было всего два часа на автомобиле, а казалось, они находятся в каком-то неведомом краю – вокруг тянулись бесконечные поля.

Фрэнки был уже напротив окна – держась за ветку у себя над головой, он словно канатоходец шел по длинному суку. Мелюзга вообще ничего не боится! Майк не дышал, пока Фрэнки не перекинул ногу через подоконник и не перевалился на площадку.

Майк помог ему подняться.

– Что вскочил ни свет ни заря? Если миссис Деленси узнает, что ты выходил наружу до утреннего звонка, она нажалуется Пенниуэзер, и тебя опять посадят в чулан.

Он вытащил застрявшие в волосах малыша прутики. Фрэнки вчера тоже был у парикмахера. Его, как и всех младших, постригли «под горшок».

– Ненавижу, когда ты лазаешь по деревьям!

– Звычайный случай, – прошептал Фрэнки, глядя на брата честными глазищами. – Пришлось лезть. Боковая дверь еще заперта, а парадную дверь отпирать – слишком много шума.

– Что случилось-то? – спросил Майк, подталкивая его к лестнице.

Фрэнки сел на ступеньку, а Майк устроился двумя ступеньками ниже, чтобы не нависать над братом.

Что они братья, было видно с первого взгляда. Фрэнки – точь-в-точь Майк, только на четыре года младше. Правда, волосы у него не такие ярко-рыжие, скорее каштановые. Оба белокожие, с веснушками, но у Фрэнки веснушек меньше. Оба высокие для своего возраста – Майк долговязый, неуклюжий и молчаливый, а Фрэнки поджарый, спортивный и болтун.

– Вчера миссис Деленси вечером загоняла нас в постель, – начал рассказывать Фрэнки. – Мы с мальчишками не хотели спать и спрятались. Она меня нашла, как дернет за руку и сказала, что ждет не дождется, когда наконец от меня отделается. Говорит, Пенниуэзер предупредила, что в пятницу нас с тобой вызовут наверх. Это завтра! Приедут выбирать мальчишек.

У Майка перехватило дыхание:

– Нас отдадут в приемные семьи?

– Если мы им понравимся. А вдруг Пенниуэзер опять захочет нас разлучить?

– Я тебе уже говорил, никто нас не разлучит. Мы с тобой заодно, помнишь? – Майк поднял стиснутый кулак.

Фрэнки сжал кулачок и стукнул по кулаку Майка.

– Ага! Мы с тобой заодно.

Майк помог ему встать.

– Иди давай, пока миссис Деленси не проснулась. Как ты к себе проберешься?

– Меня у окошка друг ждет, Джеймс.

Майк подсадил Фрэнки на подоконник, чтобы он мог спуститься тем же путем, каким пришел. Майк посмотрел через двор на общежитие младших мальчиков. Здание было точно такое же, как и у старших: кирпичное чудище, похожее на крепость, со сложным узором «ёлочкой», окаймляющим окна и двери. Кому-то здания могли показаться красивыми, но Майк мало хорошего мог сказать о приюте, где чувствовал себя не дома, а как будто в собачьем питомнике.

Они с братом прожили в приюте чуть больше пяти месяцев – ничто по сравнению с тем, сколько времени провели здесь другие мальчишки. По будням полагалось ходить в школу, но уже с первого мая вместо занятий мальчиков отправляли работать на соседние фермы. Лучше уж сидеть на уроке… А Фрэнки так и вовсе надо учиться: он и читает-то с трудом.

Майк мерил шагами площадку, пока не услышал свист – значит, Фрэнки благополучно спустился на землю. Майк бросился к окну и успел увидеть, как Фрэнки перебежал через дорожку и стукнул в окно первого этажа. Окно открылось. Джеймс помог Фрэнки забраться внутрь. Майк изумленно покачал головой. Братишка уже завел тут столько друзей, что и не сосчитать.

А Майк ни одного. Ну и ладно. Старшие к нему не цеплялись – побаивались из-за его габаритов, но и в компанию не брали. Майк их за это не винил. Он не увлекался спортом, держался всегда сам по себе и был слишком серьезным. Просто ничего не мог с собой поделать.

Он обещал бабушке, что позаботится о Фрэнки. Эта ответственность приросла, будто лишний слой кожи. Только подумаешь, что можно вздохнуть свободней или хоть засмеяться громко, тут же стягивает как тисками. Что бы ни происходило, Майк всегда первым делом просчитывал, что может случиться плохого и, если случится, как защитить Фрэнки.

Майк тихонько прокрался снова в спальню. На соседней койке разметался Мышонок. Он был старше Майка, еще выше ростом и едва умещался на узкой кровати. Майк осторожно обошел его и улегся на свой плоский матрас. В серых предрассветных сумерках он рассматривал трещинки в краске на потолке.

Может, завтра их заберут отсюда в приемную семью. Может, там даже будет пианино. Майк потер лоб. Хоть и больно такое думать, но он обойдется и без пианино, лишь бы люди были приличные и разрешили им с Фрэнки остаться вместе.

С другой стороны, вдруг их с Фрэнки отдадут каким-нибудь злобным гадам?

Всегда может много чего случиться плохого.