Текст книги "Дорога гигантов"

– Исполню.

Граф д’Антрим поглядел на него.

– Дай мне твою руку, Роджер, – сказал он в сильном волнении.

Сэр Роджер поцеловал протянутую ему стариком руку. Тот глухо простонал.

– Роджер, Роджер, какая это страшная вещь – долг, и как трудно его распознать! Вот мы здесь, в этой комнате, двое, и никогда не было ни у кого из нас иной мысли, как только о благе нашей родины... И смотри, с какою силою мы столкнулись...

Он качнул стоявший на столике рядом со стаканом звонок. Сэр Роджер поднялся, пошатываясь. Вошел Ральф.

– Вы дадите сэру Роджеру комнату, – сказал граф. – Он должен быть в Трали не позднее пяти. Я рассчитываю на вас, Ральф, вы разбудите его вовремя и проводите туда.

Ральф и Роджер вышли. Я оставался в течение пяти минут один с графом. Он закрыл глаза. Исчезло на этом недвижимом лице всякое выражение. Не осталось даже и слабого следа тех усилий, которые он только что делал.

Ральф вернулся, погасил электричество. В комнате, освещаемой лишь ночником, стало опять совсем темно.

Он подошел, взял меня за руку, ощупью подвел меня к двери.

– Ральф, – раздался слабый голос графа.

– Сейчас, ваше сиятельство, сейчас.

Мы были в коридоре. Ральф знаком пригласил меня хранить молчание.

– А теперь, – сказал он очень тихо, – идите спать. Нужно выспаться. Бессонны будут грядущие ночи. Нужно теперь спать, чтобы быть в силах их вынести.

Жестом он показал мне на следующий этаж над темным сводом лестницы. Необыкновенно ласковая улыбка на секунду озарила его четырехугольное лицо.

– Берите пример с нее. Она спит.

***

В эту ночь, 23 апреля, была сделана основательная брешь в запасах шампанского леди Арбекль. С десяти часов танцевали. За стол сели около часа. Было уже около трех.

За ужином собралось человек сорок. На леди Флоре было лиловое бархатное платье, на Антиопе – черное бархатное, слегка перехваченное у бедер поясом из серебряных трилистников.

Мы слушали, что говорил комодор Розель Тауэр. Он командовал морской базой в Трали и теперь передавал подробности дела, которое уже два дня волновало общественное мнение.

– Значит, этот транспорт имел определенное намерение выгрузить свой арсенал в бухте Трали? – небрежно спросила леди Флора.

– Совершенно верно, сударыня. Впрочем, его командир очень быстро сознался в этом. Экипаж не оказал никакого сопротивления ни тогда, когда мы предложили ему подчиниться формальностям осмотра, ни тогда, когда истинный характер груза был выяснен. У офицеров и матросов был угрюмый и решительный вид людей, которые стоят лицом к лицу с неприятной обязанностью и которым хочется поскорее с нею покончить.

– Во всяком случае, комодор, – сказал Реджинальд, – что была за странная идея – отправить этот корабль в Куинстоун! Если бы вы просто задержали его в порту Трали, у экипажа не было бы возможности его взорвать.

– Это не идея, дорогой мой, но приказ от Адмиралтейства, – приказ этот был дан, как только Адмиралтейство узнало о захвате «Од», – так называется этот транспорт. И я повиновался приказу. «Од» был взорван в тот момент, как входил в порт Куинстоуна, причем весь экипаж предварительно и в полной безопасности был спущен в шлюпки.

Барон Идзуми поднял руку, как всегда делал, когда хотел говорить.

– Разрешите вы мне один вопрос, господин комодор?

– Прошу вас.

– Какой смысл для правительства его величества короля британского в том, чтобы позволить этому судну взорваться?

– Какой смысл, милостивый государь? Вы шутите! – сказал комодор Розель Тауэр.

– Я выражаюсь вполне точно, господин комодор: какой смысл?

– В наших интересах было – ни в коем случае не дать этому кораблю исчезнуть. Напротив. Причину нужно видеть в недостатке наблюдения.

– Англия – это нация, у которой не в обычае такого рода упущения, – сказал, отчеканивая слова, барон Идзуми. – Когда неприятельские суда, находящиеся под ее наблюдением, взрываются у нее в руках, в таких случаях вполне извинительна ошибка: считать этот недостаток бдительности умышленным. Прошу вас, господин комодор, меня извинить.

Моим соседом был д-р Грютли. Он толкнул меня тихонько локтем.

– Ге-ге! – пробормотал он мне с улыбкой, – вот человечек, которого вам было бы выгодно иметь посредником в истории Фашоды. К счастью, впредь такого рода недоразумения немыслимы между двумя нашими нациями. Теперь его черед... Ну-ка, какую преподнесет он нам глупость?

Эта любезность была сказана по адресу красивого полковника Гартфилда. Я имел возможность заметить во время ужина, что Грютли питает к командующему войсками в Трали уважение весьма умеренное.

– У морских войск была своя роль в этой истории, – сказал полковник, – но и у сухопутных войск также.

– Да, верно, полковник, – сказал Реджинальд, – расскажите нам об аресте Кэзмента. Эта отчаянная выходка интересует меня чрезвычайно, вы и представить себе не можете, до какой степени.

– Дело развивалось чрезвычайно быстро. Кэзмент был высажен подводной лодкой в четверг, 20 апреля; час и место высадки – установит дальнейшее расследование. Под дождем он проходил ночь с 20 на 21 где-то по деревням. Утром 21-го его видели в Трали. Он имел беседу с некоторыми лицами, – они будут еще допрошены. Наконец, в тот же самый день, совершенно точно – в двадцать минут второго, недалеко от Ардферда, у старого форта Мак-Кенна, мои люди схватили его. Ему не отвертеться. Прошу графиню Кендалль простить мне это выражение, – она, может быть, несколько интересуется этим человеком.

– Вы знаете его, дорогая? – спросила леди Флора.

– Знаю ли сэра Роджера Кэзмента? – сказала Антиопа равнодушно, даже почти весело. – Конечно. Мне случалось встречаться с ним несколько раз до войны.

– Как это интересно! – воскликнул молодой Реджинальд. – Антиопа, вы никогда мне не говорили о нем. Почему?

– Потому что, Реджинальд, нельзя заранее угадать, на какого человека судьба обрушится – и тем сделает его знаменитым.

– Что это был за человек, этот сэр Роджер? – спросила леди Флора.

– Самый обыкновенный, – сказала графиня Кендалль. – Кстати, полковник Гартфилд, теперь я должна просить вас меня простить: пожалуй, и правительство его величества виновато в той ненависти, какую сэр Роджер к нему питал. Кажется, он был чиновником и, по-видимому, не всегда мог похвалиться добрым отношением к нему английской администрации.

– Совершенная правда, – сказал майор Стентон. – Кэзмент служил в нашем консульском корпусе, и не думаю, чтобы воздавали должное его заслугам.

– Ну, конечно, он ведь ирландец, – сказала с милой настойчивостью графиня Кендалль.

– Жестокая, – галантно вскрикнул полковник Гартфилд, – жестокая и столь же несправедливая! Вы также ирландка. Но это никогда не помешает мне заявить, потому что это – правда, – что леди Антиопа – самая красивая женщина во всем графстве.

Д-р Грютли пожал плечами.

«Жалкий идиот», – пробормотал он.

Леди Флора расхохоталась.

– Очень любезно по отношению ко мне, – сказала она. – Но я не ревнива, не правда ли, господин профессор Жерар? Браво, полковник Гартфилд! Антиопа, что же вы не поблагодарите его, чего еще ждете?

– Ах, дорогой друг, она сердится на меня, – сказал полковник. – И, знаете, за что? За то, что я только сию минуту, во время танцев, спросил ее: назначено ли по-прежнему на завтра исполнение пророчества Донегаля.

Д-р Грютли вынул часы.

– Без двадцати четыре, – шепнул он мне на ухо. – И пока этот обшитый галунами кретин говорит пошлости дамам, знаете, что происходит в Дублине? Четыре батальона волонтеров созваны на сегодняшнее утро, к десяти часам.

Полковник Гартфилд наполнил свой бокал шампанским и чокался с графиней Кендалль.

– Ну, так как же? На завтра? – повторял он, до того нравилась ему его шутка. – На завтра?

– Ах, полковник, перестаньте вы приставать к Антиопе, – сказала леди Флора. – Лучше похвалите мой севрский сервиз, я только что получила его из Парижа.

– Сервиз очаровательный, – раздалось со всех сторон.

– Это – милое внимание со стороны моего друга Анри Сегвена, отличного фольклориста; надеюсь, вы все его знаете? По-моему, этот французский фарфор – по-настоящему прелестен.

– Севрский фарфор, – сказал майор Стентон, любивший, в разъяснениях полную точность и техническую обстоятельность, – изготовляют под Парижем, на фабрике того же наименования. Производством в настоящее время управляет господин Буржуа, я встречался с ним в Гааге, когда он был представителем Франции на Мирной конференции, Когда разразилась война, столь резко опровергшая всю его политическую метафизику, господин Буржуа, покорный голосу своей совести, удалился от политической жизни. Тогда-то французское правительство, озабоченное тем, чтобы такой ум не пропадал бесплодно, решило призвать его к управлению Севрской фабрикой.

– Вы допускаете, милостивый государь, небольшую ошибку, – заметил я.

– Всегда с признательностью принимаю всякую поправку, – сказал майор Стентон, с любезной улыбкой.

– Директором Севрской фабрики состоит Эмиль Буржуа, – сказал я, – профессор словесного факультета в Парижском университете. С Леоном Буржуа, хорошо известным французским политическим деятелем и пацифистом, с которым вы встречались в Гааге, у него только общего, что фамилия. Прибавлю, что Леон Буржуа, к счастью, не счел себя обязанным лишать нашу страну света своих познаний. Он в настоящее время состоит министром в кабинете Бриана и сенатором от Марны, того департамента, где производится шампанское.

– Очень интересная личность, – заметил полковник Гартфилд.

– Благодарю вас, господин Жерар, – сказал не без колкости майор Стентон. – И часты во Франции совпадения фамилий?

– Довольны часты, – ответил я и покраснел.

Ужин подходил к концу. Как это часто бывает в таких случаях, одни продолжали еще сидеть за столом, другие уже встали. Леди Флора придвинула свой стул к моему и развязно просунула свою обнаженную руку под мою.

Антиопа сидела в кресле и смеялась речам полковника Гартфилда, которые становились все более нежными. Красивый офицер завладел ее рукой и покрывал ее поцелуями. Молодой Реджинальд смотрел на это удивленными глазами, в которых ясно читалось неодобрение. Всякий раз, как руки леди Флоры крепче прижимала мою, рука Антиопы, так по крайней мере мне казалось, сильнее прижималась к ярким губам красивого полковника.

– Вы разрешите? – сказал я хозяйке, встал и подошел к маленькому буфету, где стояли виски. Там я застал д-ра Грютли, он с религиозным благоговением пил в обществе профессора Генриксена и нескольких пехотных и флотских офицеров. За исключением доктора, вся эта компания была, показалось мне, изрядно навеселе.

Грютли взял меня под руку и показал глазами на полковника Гартфилда. Тот как раз в эту минуту начал объяснять графине Кендалль, прижимая руку к сердцу, как он был бы рад, если бы ему пришлось ее арестовать за восстание в Трали, и он освободил бы ее и бежал вместе с нею.

– Целый мир поставили бы мы между нами и всеми другими... целый мир. В сущности, я солдат – только по одежде, а в самом деле, я – поэт, да, да, поэт.

– Мрачный пьяница, – пробормотал д-р Грютли. – И подумать, что он читал мои донесения, – мои донесения, сообщавшие, что восстание назначено на сегодня, в час пополудни! Что вы на это скажете? Раз приходится иметь дело с такими чудовищными вещами, право, нужно совсем особое призвание, чтобы заниматься нашим делом.

Он опять посмотрел на часы.

– Двадцать пять минут пятого. Ничего не понимаю. Поезд в Дублин отходит из Трали в шесть. Уж не думают ли они отправить нас на баррикады во фраках!

Как раз в эту минуту к графине Кендалль подошел метрдотель, нагнулся и что-то сказал шепотом.

Лицо д-ра Грютли расплылось в широкую улыбку.

– А, это наверное Ральф. Сама точность! А я чуть было не оказался к нему несправедлив. Смотрите, в парке, под дождем, экипажи Кендалла, и он с ними.

Он налил себе последнюю рюмку виски и залпом выпил.

***

Ждали два экипажа. Генриксен, Идзуми, Гарвей и Грютли сели в первый, Антиопа пригласила меня ехать с ней во втором и сделала знак Ральфу, чтобы и он сел с нами.

Когда мы выезжали из решетки парка Клэйр, графиня Кендалль сказала:

– А я уж начинала тревожиться, Ральф. Мы не опаздываем?

– Будьте совершенно спокойны, ваше сиятельство. Мы даже выехали на пять минут раньше.

Когда наш экипаж остановился у подъезда замка Кендалль, было пять часов без десяти. Антиопа прошла прямо в свои комнаты.

Г-н Ральф подождал, пока остальные четыре пассажира из второго экипажа вошли в вестибюль, и только тогда обратился к нам. Голос его был четок и почтителен.

– Господа, его сиятельство граф д’Антрим возложил на меня обязанность подтвердить вам то, что он уже лично говорил вам. Сегодня, в час, начинается в Дублине борьба Ирландии с Англией, та борьба, лояльный характер которой вы изъявили желание удостоверить от имени всех стран. Мы сейчас уезжаем в Дублин, господа, и нашим главою приняты все меры, чтобы тем из вас, кто пожелает предпринять это путешествие, были обеспечены наилучшие условия.

– Мы все едем, – сказал полковник Гарвей, – само собою разумеется, за исключением сенатора Баркхильпедро. Чтобы ехать туда, нужно сначала приехать сюда.

Г-н Ральф поклонился.

– Хорошо, господа. В таком случае я беру на себя смелость сообщить вам расписание, которому мы будем точно следовать с настоящей минуты, и я позволю себе просить вас, ввиду чрезвычайной краткости времени, сообразоваться с ним.

Сейчас пять часов. Вы подниметесь каждый в свою комнату, чтобы уложиться. Вы будете так любезны сойти вниз в половине шестого. У вас останется полчаса, чтобы слегка позавтракать, проститься с графом д’Антримом и выслушать его пожелания. В шесть...

– Но поезд из Трали уходит в шесть, – не мог не возразить д-р Грютли, – а до этого вокзала миль семь.

– В шесть часов, – продолжал невозмутимо г-н Ральф, – мы выедем из Кендалла на автомобиле и в сорок минут седьмого нагоним поезд на Листоуэльском вокзале. А теперь, господа, разрешите мне удалиться, меня ждут дела.

– Отлично, отлично, – сказал мне д-р Грютли, поднимаясь по лестнице и все еще слегка прихрамывая. – Все это великолепно! А было время, когда в этом доме не разрешалось даже заикнуться о том, чтобы сесть в автомобиль. Перемены, перемены!

Я быстро переоделся. За исключением туалетных принадлежностей, которые я уложил в маленький сак, весь остальной мои багаж был уже уложен в сундук. На него был наклеен чистый ярлык для адреса.

Я погасил электричество и быстро спустился вниз. На лестнице спохватился, что забыл поставить обратно в библиотечный шкаф «Тристрама Шенди». Мне было досадно, что я не воспользовался этим предлогом, чтобы еще раз увидеть комнату, в которой провел, несомненно, оригинальнейший месяц всей своей жизни.

Д-р Грютли был уже в столовой. Барон Идзуми и полковник Гарвей скоро присоединились к нам. В руках у полковника была телеграмма, пришедшая накануне вечером: телеграммой сенатор Баркхильпедро уведомлял нас, что болезнь старой тетки вынуждает его еще отложить поездку.

– Я думаю, – сказал д-р Грютли, – что он захотел удвоить – на зеленых полях различных Ривьер – деньги, ассигнованные ему на расходы по путешествию.

Никто ничего не ответил. Вошел г-н Ральф с листом бумаги.

– Будьте столь любезны, господа, – сказал он, – записать на этом листе адреса, куда вы хотели бы направить ваш багаж в случае каких-либо осложнений.

Мои коллеги один за другим выполнили эту формальность. Я последним вписал просимый адрес, причем указал Дом печати, уверенный, что юному Лабульбену доставило бы удовольствие позаботиться о судьбе моего жалкого сундука.

Когда я возвращал Ральфу лист, то увидел, что он – в форме офицера волонтеров.

– Теперь, господа, – пожалуйста, – сказал он.

Молча пошли мы за ним. Минуты были полны такой торжественности, что даже д-р Грютли, показалось мне, как-то оробел.

Граф д’Антрим ждал в той гостиной, где принимал нас в первый раз. За его креслом, облокотившись о спинку, стояла графиня Кендалль. Она была в короткой юбке, открывавшей ноги в высоких желтых башмаках, и в серой куртке волонтера. У кожаного пояса, от которого шел к правому плечу тонкий ремешок, пристегнута кобура с револьвером.

Граф д’Антрим произнес лишь несколько слов. Чувствовалось, что говорит он их в предельном волнении, какое только доступно человеку.

– Господа, события, вам известные, наступают. Отправляйтесь туда – и смотрите. Лишь об одном прошу вас: скажите миру то, что увидите. Не нужно Ирландии ничего другого.

Он стал пожимать руку каждому из нас пяти. Когда пришел мой черед, он сказал:

– Должно быть, господин Жерар, деревья на Вилле цветов теперь все покрылись листьями. Я любил, я очень любил вашу родину.

Наконец, обращаясь ко всем, он прибавил:

– Прощайте, господа.

И жестом показал, что просит оставить его с Антиопой.

Было без десяти минут шесть.

В шесть сорок мы приехали в Листоуэл одновременно с поездом из Трали. Три минуты спустя поезд мчал нас к Лимерику. Для нашей небольшой компании были оставлены два отделения. Графиня Кендалль заняла место в первом. Там же поместился я и остальные четверо. Ральф вошел во второе отделение с Уильямом и еще двумя слугами замка, Джемсом и Девидом.

Все трое, как и Ральф, как и Антиопа, были в форме волонтеров. Все – с ружьями.

В нашем отделении было тихо. Антиопа, бледная, серьезная, молчала. Д-р Грютли, сдерживаемый присутствием этой женщины, напоминавшей трагическую статую, не осмеливался давать волю своим обычным шуточкам.

В Лимерике он немножко успокоился. Мы прибыли на эту станцию в пять минут десятого, уезжали отсюда в четверть одиннадцатого. Графиня Кендалль уселась в зеленом бархатном кресле в помещении вокзала. В одном углу Уильям, Джемс и Девид, сидя на скамейке, продолжали начатую в вагоне игру в карты и предавались ей с детской беззаботностью. Охраняющие вокзал английские солдаты с завистью поглядывали на них.

Д-р Грютли – я все время старался быть от него подальше, но он всегда находил меня, – взял меня под руку.

– Поглядите вы на этих болванов, – сказал он, показывая мне на стражников. – На глазах у них ходят с ружьями, которые через три часа будут разряжены в их товарищей, а они даже не удивляются. А другие играют у них под носом в карты. А во что это они играют, эти молодчики? Кажется, я эту игру знаю.

Он подошел к маленькой группе, состоявшей из Уильяма и его товарищей. Заговорил с ними. Я видел, как они встали, краска залила им лицо, они что-то бормотали. Слов я не расслышал. Потом, не без смущения, снова сели. Д-р Грютли сел с ними. Взял карты, стал играть. Он вошел четвертым к ним в игру.

Когда пробило десять, он встал и подошел к г-ну Ральфу, разговаривавшему со мной.

– Надеюсь, вы ничего не будете иметь против того, что остальную часть дороги я поеду в вашем отделении? Я только что начал с этими ребятами партию, хотел бы доиграть ее.

– Как вам угодно, ваша честь, – ответил Ральф и поклонился.

– И хочу попробовать достать карты получше, – продолжал доктор. – Те, в которые играют ваши подчиненные, право, злоупотребляют правом карт не быть очень чистыми.

– На площади есть магазин, где ваша честь может достать. Я должен лишь напомнить, что через четверть часа мы едем.

Доктор вышел. Почти в тот же миг Ральф крикнул:

– Уильям!

Тот вскочил со скамьи.

– Пойдемте со мной, Уильям. Мне нужно сказать вам два слова.

Он отвел его в угол залы.

Пять минут спустя оба они вернулись. Лицо лакея было землистого цвета.

– Ступайте к вашим товарищам, Уильям.

В залу вбежал д-р Грютли, помахивая пакетиком.

Было около одиннадцати. Приникнув лицом к стеклу дверцы, я глядел на пенившиеся желтые воды Шаннона, бежавшие вдоль полотна дороги. Потом дорога свернули в сторону от реки. Мы въехали в тесный гранитный коридор, который, по-видимому, кончался тоннелем. Поезд несся во всю и отчаянно свистел.

Вдруг я вздрогнул. То, чего я ждал, случилось. Дверца в соседнем отделении отворилась, и почти тотчас же снова захлопнулась. Мелькнуло что-то, похожее на серый мешок, и полетело к скале, ударилось о нее. С видом полнейшего равнодушия я опустил окно, высунулся. Но дорога сделала загиб. Я не мог уже ничего видеть.

Во всяком случае, несомненно было одно: впредь Швейцария уже не будет представлена в знаменитой контрольной комиссии.

На станции Баллипрофай, куда мы прибыли в половине двенадцатого, у нашего отделения появился г-н Ральф.

– Мы прибыли, – сказал он.

Он пригласил нас выйти, мы повиновались, но были несколько смущены, – мы знали, что от Дублина нас отделяет еще довольно почтенное количество миль.

– Машины здесь, Ральф? – спросила графиня Кендалль.

– Здесь, ваше сиятельство.

Дождь лил, как из ведра. Во дворе вокзала ждали два человека и форме волонтеров. Они подбежали к Ральфу; он пожал им руки.

– Вижу, все в порядке, Джордж, – сказал он тому, который был повыше.

– Все в порядке, господин Ральф.

– Приказ о сборе?

– Отправлен сегодня утром, в четыре.

– Батальоны?

– Они должны были занять свои места в десять.

Джордж робко прибавил:

– А ее сиятельство?

– Вот она, – сказал Ральф и указал на графиню.

Солдаты сняли шапки. Они были невыразимо взволнованы тем, что находятся перед дочерью д’Антрима.

– Это ваши машины? – спросил Ральф, остановившись у стоявших во дворе двух громадных автомобилей.

– Да, господин Ральф.

– Однако, голубчики мои, хороши вы! Да ведь это автомобили из дворца.

– На счет одного вы не ошиблись. Он – из автомобилей вице-короля. Майкл захватил его сегодня утром у входа в церковь, пока шофер молился.

– Ход хороший?

– Через час будем в Дублине.

– Сейчас половина двенадцатого, – сказал Ральф. – Чудесно.

– А другой, – продолжал Джордж, – идет немножко потише, этот прибудет на полчаса позднее; это – наш автомобиль.

– Ну, хорошо, вперед, – сказал Ральф.

Он протянул руки.

– В первом автомобиле всего четыре места. Господа, может быть, кому-нибудь из вас не так уж важно опоздать на полчаса?

– Да я с удовольствием, – сказал профессор Генриксен, – я не имею никакого желания разбить себе голову ради того, чтобы выиграть несколько минут.

– Хорошо. Значит, вы сядете во вторую машину, с которой поедет Майкл. А теперь, господа, будьте любезны...

Он уже занял место впереди, рядом с Джорджем, на которого было возложено управление автомобилем, захваченным у вице-короля.

Антиопа села, за нею барон Идзуми, потом я. Полковник Гарвей собирался уже сесть, но вдруг остановился.

– Но я не вижу доктора Грютли.

Ральф ударил себя по лбу.

– Боже мой, я и забыл! Доктор Грютли непременно пожелал выйти в Розкри, чтобы купить мандаринов. Напрасно говорил я ему, что поезд стоит всего три минуты.

Лицо полковника Гарвея выразило сожаление.

– Вот, наша комиссия уменьшилась до четырех членов, – сказал он. – Как досадно; две столь важные страны, как Испания и Швейцария, будут, по вине их представителей...

Ральф вежливо перебил его:

– Нужно ехать, ваша честь.

Домики маленького городка пропали из виду. Потянулась грязная желтая дорога, автомобиль бешено мчался по ней, поднимая целые фонтаны грязи.

Правой рукой Антиопа перебирала агатовые четки. Медленно, мерно двигались по белой перчатке маленькие черные шарики.

– Уже! – вырвалось у меня.

Автомобиль остановился, Ральф открыл дверцу.

– Уже!

Покрытые слоем грязи окна не позволили нам даже заметить, как мы въехали в Дублин.

Мы вышли.

Полковник Гарвей, хорошо знавший город, говорил нам названия.

– Набережная Лиффей, статуя О’Коннеля, Бэйчелорз-Уок.

– Прошу вас, господа, – сказал г-н Ральф, – поспешим.

В одном высоком доме отворилась дверь. Управляющий сказал Антиопе:

– Нас ждут здесь, ваше сиятельство, в доме Келли. Позднее, когда будет дан сигнал, мы отправимся в Либерти Холл.

Мы вошли в дом. Послышался радостный возглас:

– Антиопа! Дорогая моя! Это вы! Как я счастлива!

Перед нами была высокая женщина величественной красоты, также в форме волонтеров. Она обняла графиню Кендалль и дважды поцеловала.

– Как я счастлива! – повторяла она. – О, раз вы здесь, с нами Бог!

Ральф шепнул мне на ухо:

– Графиня Маркевич.

– Нелегко было приехать вовремя, – сказала Антиопа. – Представьте себе, всего восемь часов назад я, в бальном платье, слушала любезности английского полковника.

Все в манерах, в голосе графини Кендалль вдруг изменилось. Удрученность сразу сменилась какой-то бурной радостью. Графиня Маркевич отворила дверь.

– Господа, дочь графа д’Антрима! – объявила она дрожащим голосом.

Задвигались с шумом стулья. Сразу встали человек десять.

Мы были в большой комнате с закрытыми ставнями, скупо освещенной двумя электрическими лампами. По стенам карты. На столе, по середине комнаты, разложен громадный план Дублина. В разных местах – телефонные аппараты.

Графиня Маркевич быстро представила всех Антиопе. Г-н Ральф стоял за моей спиной и повторял мне имена. И чувствовалась в нем, когда он произносил эти имена, какая-то особенная, чрезвычайная гордость. Близость борьбы делала самого молчаливого человека, какого я когда-либо встречал, почти разговорчивым.

Кларк, Эмон Кеннт, Мак Диармада и вы, Мак-Донаг, и вы, Пирс, – здесь, в этой таинственной комнате, впервые услыхал я ваши имена, вчера еще неведомые, которые завтра засверкают навсегда самой чистой славой.

Маленькие ирландки, под мелким дождем пробирающиеся по воскресеньям в свою деревенскую церковь, понесут все эти имена в своем требнике, отпечатанные рядом с именем Спасителя.

Каждый из них по очереди подходил к Антиопе, низко ей кланялся. Кое-кто из них уже раньше знал ее, все целовали у нее руку.

Графиня Маркевич взглянула на одного из них, державшегося немного поодаль, тонкого юношу с бледным лицом, застенчивого и гордого, с пылающими глазами.

– Господин де Валера, – сказала она, – подойдите, представьтесь графине Кендалль.

В это мгновение дверь с шумом растворилась, ударившись о стену. На пороге стоял какой-то человек.

– Ну, известно ли здесь, что без десяти час? – сказал он, и в голосе его был какой-то радостный экстаз.

– Джеймс Конноли! – прошептал г-н Ральф.

Я знал его историю. Это он, социалистический вождь, глава Либерти Холла – дублинской Биржи труда, еще раньше ирландских националистов организовал – и был этим горд – «первую гражданскую вооруженную силу на юге Бойны». Он стоял на пороге, скрестив руки, и все его лицо горело верой.

– Хорошенько в него вглядитесь, господин Жерар, – шептал голос г-н Ральфа, ставший каким-то свистящим. – Нигде еще, кроме Германии, не встретите такого зверя о пяти ногах – рабочего-патриота.

Он еще прибавил:

– Мы назначили его главнокомандующим наших войск. И никому из нас не придется в этом раскаиваться.

– Джеймс, подойдите, – сказала Констанс Маркевич.

Она обратилась к нам:

– Он хвастался, что будет звать графиню Кендалль не иначе как гражданкой, согласно доброй ларкинистской традиции. Ну же, Джеймс, подойдите и сдержите ваше слово!

Не без смущения подошел Джеймс Конноли к Антиопе. Она пошла ему навстречу, первая протянула руку, и жест этот вызвал в присутствовавших улыбку, смешанную со слезами.

– Без двух минут час, – сказал Пирс.

– Господа, к вашим телефонам, – скомандовал Конноли. – Откройте окна.

В открытые окна, выходившие на набережную Лиффей, проник серый свет. Там, в той стороне, где был дворец, собирались серые тучи.

– Теперь сигнал, – сказал Конноли.

Он взял стоявшую в углу винтовку, сам ее зарядил. Потом подвел Антиопу к окну, передал ей ружье.

Часы в комнате пробили час дня – тот час, в который семь пятилетий назад, 24 апреля 1881 года, явилась на свет маленькая девочка, предсказанная за шесть веков пророчеством.

– Часы спешат на одну минуту, – сказал Клерк.

Как раз напротив дома, на балюстраде набережной, сидел, свесив ноги, маленький жалкий английский солдатик. Глаза его блуждали, он не видел дула карабина, направленного на него неумолимым главнокомандующим революционных сил.

Антиопа покорно исполняла, что ей приказывали.

Вдруг она вздрогнула. На вершине мачты на набережной она увидала красный с белым флаг, флаг Соединенного Королевства.

Она подняла ружье выше. Раздался выстрел. Пуля пробила полотнище флага.

Со всех сторон загремели выстрелы. Бой начался.