Текст книги "Владетельница ливанского замка"

Такое времяпрепровождение я считал недостойным себя. Мы только и делали, что встречались, пили чай и танцевали. Однако я наслаждался этой легкостью жизни, – она так сильно отличалась от моего прошлого сурового существования. Мой мундир – этот прославленный Вальтером и другими мундир – привлекал ко мне внимание барышень и молодых женщин. И в самом деле, если приятно танцевать с авиатором, то танцевать с мегаристом уже положительно лестно.

– Ваша рука… вы были ранены, капитан? Может быть, вам больно?

– О нет, сударыня! Пожалуйста, опирайтесь на нее без всякого опасения. Я уже совершенно поправился.

Благодаря прекрасным дням поздней весны повсюду появились очаровательные летние наряды. Платья из тюля и легкой тафты – лимонно-желтые, бледно-голубые, нильской зелени, розовые. Оттенки, быть может, несколько яркие, но такие естественные, так гармонирующие с великолепной лазурью, лившейся в окна этих гостиных с колеблющимися пальмами, с лиловыми цветами жакаранды, с красным пламенем чибиска.

Сколько своеобразного очарования в этих сирийских приемах! Старички в фесках, приверженцы Стамбула, молодые люди в пиджаках блеклых тонов, французские офицеры, женщины, по большей части очень красивые… Как я любил их, этих покорных туземок! Каких преданных союзниц я видел в них.

– А как вам нравятся, капитан, наши горы? Они так же красивы, как и у вас на родине?

– Я так мало еще знаю их, сударыня. Даже с Бейрутом еще не сроднился. Прошло ведь только три месяца, как я здесь, и два из них – в госпитале.

– А другие – среди пустыни, в борьбе за нас с бедуинами этого ужасного Файсаля. Вы – герой!

– Ну что вы!

– Да, да! Мы так признательны французским солдатам. Вы знакомы с моей кузиной, Неджиб Хаддад? Позвольте вас представить. Она хорошенькая, не правда ли?

– Вы поедете этим летом в Алей или в Сафару, капитан?

– Я еще не решил…

– Надо ехать. Оставаться в Бейруте немыслимо. Дорогая, ты имеешь на него влияние, скажи ему, что необходимо ехать. Заезжайте ко мне в Бхамдун, это рядом с Алеем. Не обращайте особенного внимания на наш дом, мы ведь там – в деревне, вы понимаете?

– Вы, право, слишком любезны, сударыня.

– А вот и наша другая кузина, Селим Кхуру: она тоже проводит лето в Бхамдуне. Капитан Домэвр, о котором ты, конечно, уже слышала, дорогая.

– Ты опоздала, милая Саада. Я танцевала с капитаном еще третьего дня у Альфреда Сюрсока.

– Уже успела! Он уверяет, что начал делать визиты всего три дня тому назад, а оказывается, уже имел случай пригласить тебя! Право, я ревную. А вот и фокстрот. Вы со мной, капитан? Нет, нет, никаких извинений.

– Очень мило! – сказала мне после фокстрота, на другом конце залы, майорша. – Ваша жизнь принадлежит лишь сирийским дамам. Вы танцуете только с ними. Неужели они вам так нравятся?

– Я нахожу их очаровательными, – отвечал я, наслаждаясь той кислой улыбкой, какую постоянно вызывал подобный ответ.

Помню, это было в пятницу. В тот день я отправился с визитом к жене секретаря Верховного комиссариата. М-ль Эннкен, немного утомленная, предупредила меня, что в этот день я ее больше не встречу. Я тотчас же собрался идти работать в свою канцелярию. Но она горячо запротестовала. Я повиновался.

Было пять часов, когда я пришел в гостиную, переполненную народом. Тяжкая духота предвещала близкую грозу. В окна струился аромат садов и смешивался с духами дам.

Лишь только я вошел, меня окружила толпа моих постоянных партнерш по танцам. Меня буквально вырвали из их рук, чтобы представить трем молодым женщинам, пившим чай в самом темном уголке гостиной. Я почти не расслышал их имен, поклонился и, пробыв с ними для приличия минут пять, сумел потихоньку улизнуть к моим славным барышням. Не рассчитывая увидеть меня так скоро, они уже принялись болтать о разных пустяках. С большим удовольствием я вслушивался в их щебетанье, вставляя слово только тогда, когда ко мне обращались с вопросом.

– Какое у тебя красивое платье, Вера!

– Этот фасон, милочка, дала мне Клио. Это модель от «Мадлен и Мадлен».

– От «Мадлен и Мадлен»! Как ты счастлива!

– Ну, не так, как Клио: она уезжает в Париж.

– Да, правда. Она выходит замуж за банкира. Они будут жить в квартале Этуаль. Улица Шальгрен, если не ошибаюсь.

– Вы знаете улицу Шальгрен, капитан?

– О да. Это маленькая улица, которую я очень люблю. Она выходит на авеню де-Буа.

– На авеню де-Буа, боже мой! Вероятно, Бейрут вам кажется очень жалким, капитан?

– Что вы, мадам! Бейрут мне очень нравится. А женщины в нем так красивы…

– Вы это говорите только для того, чтобы доставить нам удовольствие.

– Клянусь…

– Боже мой! Вера! Гром! Я боюсь!

– Какая ты глупенькая, Элен! Капитан будет смеяться над нами.

– Ты думаешь?.. А вот молния! Через десять минут, пари держу, разразится настоящий ливень.

– Ты боишься за свое платье?

Я ловко улизнул от этих встревоженных пташек и вышел из гостиной. Я тоже опасался, – не за платье, но за свой мундир. Их всех – Элен, Веру и других – спокойно ждали у подъезда автомобили. Я же отпустил привезший меня экипаж

и не имел ни малейшего желания очутиться во время грозы на улице.

Едва я успел спуститься вниз по лестнице, как глухо загрохотал гром. Потоки воды хлынули с неба, внезапно ставшего черным, как сажа. Кучера и шоферы кинулись искать убежища, – некоторые в подъезд, другие, менее вышколенные, в свои экипажи.

– Вот удовольствие! – пробормотал я свирепо, отступив назад на крыльцо, чтобы не смешиваться с этой толпой.

Шквал бушевал уже добрых десять минут, но на небе не появлялось ни единого просвета, предвещавшего его конец. Несколько автомобилей остановилось посреди улицы. Их седоки опрометью выскочили прямо в лужу и кинулись, отфыркиваясь, на крыльцо.

«Надо и мне подняться наверх, – подумал я. – Я представляю собой довольно глупую фигуру среди этой прислуги».

Отчаявшись, я уже решил привести свою мысль в исполнение, когда услышал приближающиеся сверху шаги. По лестнице сходила вниз какая-то молодая женщина. Я посторонился, уступая ей дорогу.

– Элиас! – позвала она.

Подошел один из шоферов. Хозяйка его начала говорить с ним, как мне показалось, по-русски. Он вышел под дождь, сел в один из лимузинов и начал поворачивать к подъезду.

Молодая женщина, выйдя на порог, подняла воротник своего черного шелкового манто.

Она стояла впереди меня, и это длинное широкое манто вызвало вдруг во мне какое-то смутное воспоминание. Мне показалось, будто я узнаю одну из тех трех дам, которым я только что был представлен.

Автомобиль подъехал к крыльцу. Шофер распахнул дверцу. Молодой женщине оставалось пройти до него один только метр. Она приподняла платье и приготовилась прыгнуть через поток дождевой воды, бурливший вдоль тротуара. Я следил за каждым ее движением с напряженным вниманием. Раздражение мое проходило… И я едва успел принять равнодушный вид, когда она внезапно обернулась:

– Капитан?

– Да, мадам…

– Вероятно, среди этих экипажей вашего нет?

– Я его уже отослал.

– Кажется, гроза кончится еще не скоро. Хотите, я довезу вас?

Она говорила на чистейшем французском языке, но в произношении ее слышался четкий иностранный акцент.

– О, мадам! Я, право, боюсь затруднить вас.

– Полноте, какие пустяки! Куда вы едете?

– К полковнику Оливье.

– К полковнику Оливье? Он живет на авеню дэ-Франсе, в двух шагах от Военного собрания. Нам как раз по дороге. Садитесь же! Постойте, дайте мне руку, я не могу перейти эту противную лужу.

Она оперлась ручкой на мою руку. Я едва успел почувствовать почти неощутимую тяжесть ее тела.

Теперь она отдавала короткие приказания шоферу.

– Вот! – сказала она. – Теперь едем.

Все это произошло так быстро, что даже слегка ошеломило меня. Она это заметила и рассмеялась.

– У вас довольно несчастный вид.

Я пробормотал что-то неопределенное.

– Хотите, я вам скажу почему? Вы боитесь, чтобы я не спросила, как меня зовут: ведь вы не помните!

Автомобиль мчал нас полным ходом. Дождь, хлеставший по стеклам, превращал его в какую-то полутемную серую клетку. Невозможно было даже различить лица моей благодетельницы, скрытого густой вуалью.

– Можно подумать, что мы в Париже в ноябре месяце, – сказала она.

И так как я по-прежнему молчал, рассмеялась еще громче.

– Поверьте, мадам, – осмелел я наконец, – я сам сознаю, насколько я смешон.

– Что вы, что вы! – воскликнула она. – Никогда не надо впадать в трагический тон.

– Не будете ли вы так добры напомнить мне ваше имя? Уверяю вас, я его не расслышал, когда нас знакомили.

– Постарайтесь узнать его не от меня. Видите ли, я творю добро бескорыстно. Сказать вам сейчас свое имя – значит приказать вам отдать мне визит вежливости. Я не гонюсь за этими церемониями…

– Я непременно буду у вас, если только вы разрешите.

– Ах, – воскликнула она, – вот вы и приехали!

Что почувствовал я в эту минуту? Помню, я схватил ее руку, которую она уже положила на ручку дверцы,

– Я не сойду, пока вы мне не скажете…

– Ну-ну, – сказала она небрежно, – без ребячеств! Вот как вознаграждаются добрые дела! И потом, не забудьте, нас видят. Смотрите, вон там стоит офицер, который, кажется, испытывает живейший интерес к нашей маленькой семейной сцене.

Она открыла дверцу.

– До свиданья, капитан!

Раздосадованный и злой, я очутился на тротуаре и чуть не отдавил ноги Рошу. Тоже застигнутый дождем, он дожидался конца грозы в подъезде полковника Оливье. Автомобиль исчез в конце улицы.

Рош окликнул меня тоном насмешливого удивления:

– Черт побери! Здорово!

– Что ты тут делаешь? – спросил я.

– Гляжу на вас! Да-с!

– Ты знаешь эту даму?

– Разумеется, знаю.

– Кто же она?

– Ну, брат, зачем хватать через край! Ты прикатил в ее авто и ты еще спрашиваешь!..

– Уверяю тебя, я ее не знаю. Мы вышли вместе из одного дома. Лил дождь. Она пригласила меня в свою машину, но своего имени не сказала. Говори же, кто она?

– Ха-ха, это на нее похоже, право! Кто она такая?.. Номер, дорогой мой, замечательный номер! Графиня Орлова.

– Графиня Орлова?

Мне показалось, что я уже слышал это имя. И вдруг я вспомнил. Тем не менее я продолжал расспрашивать Роша.

– Номер? Что ты хочешь этим сказать?

– Ты и сам прекрасно понимаешь.

– Она замужем?

– Вдова.

– Есть любовники?

К нам подошел артиллерийский капитан. То был хорошенький и весьма навязчивый розовый мальчуган в пенсне. Рош понял, что я не хочу продолжать разговор в его присутствии.

– Вы направляетесь к мадам Оливье? – спросил юноша в пенсне.

– Да.

– Я только что оттуда, – сказал Рош. – Там скучные разговоры. Удовольствия мало. Скоро мы встретимся в Курзале.

– Хорошо, но предупреждаю тебя, что в восемь у меня свидание с Гобсоном.

– В таком случае мы, конечно, увидимся вечером в Табари, на балу Итальянского Красного Креста.

– Возможно.

– До свиданья.

Гобсон уже сидел за столом в саду Курзала; когда я вошел, он читал газеты.

– Продолжайте, – сказал я ему. – У меня тоже есть письмо, которое мне хочется поскорее прочесть. Извиним друг друга.

Я уже прочел письмо, а он все еще продолжал просматривать свои газеты. Вдруг я заметил, что он чуть вздрогнул, опорожнил стакан виски и взглянул на меня с насмешливым видом.

– Что вы на меня так смотрите?

– Просто так, ничего! Не находите ли вы, что на свете немало мерзавцев?

С этими словами он протянул мне номер «Сирии». Я прочел столбец, отчеркнутый его ногтем:

«ОПАСНЫЙ СУБЪЕКТ. Тартус, 4 мая. Властями арестован вчера Беггранский мудир Салид Али Кхелф по заявлению Хаммуда Дакхеля, таможенного чиновника в Руаде. Салид Кхелф обвиняется в изнасиловании Айше, супруги Хаммуда Дакхеля. Преступник заключен в Тартусскую тюрьму. Полиция с трудом спасла его от ярости толпы, намеревавшейся покончить с ним самосудом».

Я вернул Гобсону его газету.

– Вы правы. Отъявленный мерзавец!

– Очень приятно, – заметил он, – что еще встречаются мужья, заботящиеся о своей чести.

Мы посмотрели друг другу в лицо и одновременно улыбнулись.

– Молодец Хаммуд Дакхель! – сказал Гобсон. – Французское правительство, я в этом уверен, примет в соображение проявленное им доверие. Правительство всегда должно вознаграждать оказываемое ему доверие.

– Всегда! – подтвердил я. – Именно поэтому, надеюсь, другое известное мне правительство никогда не оставит в нужде семью бедного Салида Али Кхелфа.

Гобсон налил себе еще стакан виски.

– Приятно обмениваться с вами мыслями, – заметил он. – Кстати, я забыл вас спросить, остались ли вы довольны своей недавней поездкой в Алауитам, – как раз в окрестности Тартуса.

– Я в восторге. Но вы заставили меня вспомнить, что я оказался столь же забывчивым но отношению к вам. Довольны вы своей поездкой в Пальмиру?..

– В восторге!

– Не будь это путешествие интересно прежде всего с археологической точки зрения, приятно было бы, – не правда ли, – изучить этих забавных бедуинов-амаратов. Ведь их область захватывает одновременно и вашу и нашу территорию.

– Повторяю, – сказал Гобсон, – с вами удивительно приятно вести беседу.

Он хлопнул в ладоши.

– Бармен, два «Метрополитена»!

Когда перед нами поставили два бокала с розовым ликером, Гобсон поднял свой на высоту глаз и подмигнул:

– Поздравляю.

– С чем? – спросил я невинно. Он тихонько рассмеялся:

– Бедный Салид Али Кхелф!

– Да, такое приключение, в конце концов, довольно-таки плачевно.

– Сделайте мне удовольствие, поднимите ваш бокал, – сказал он. – Чокнемся!

– К вашим услугам.

– Еще раз повторяю: вести игру с вами – это истинное удовольствие. Бедный Салид Али Кхелф!.. Ну хорошо. Вы признаете, не правда ли, что я выиграл первую ставку?

– Признаю.

– Ладно. А я признаю, что вы выиграли вторую. Остается чокнуться.

– Прекрасно! – сказал я.

– A la belle!

Я поднес бокал к губам… и в этот миг увидел, что Гобсон, сделавший тот же жест, вдруг остановился, поставил свой бокал на стол, вскочил и склонил голову.

Я обернулся. Графиня Орлова, войдя в Курзал, проходила мимо нашего столика. Ее сопровождал, краснея и сияя от счастья, молоденький лейтенант спаи. Она была в вечернем туалете. Затканный серебром синий бархатный плащ оставлял открытым одно ее плечо. Я тоже встал и поклонился. Она ответила легким движением головки.

Минутная тишина, которая месяц тому назад встретила в этом зале Вальтера, приветствовала теперь появление этой женщины.

Первым из нас двоих пришел в себя Гобсон.

– Вот вам, – сказал он, садясь, – один из фокусов вашего проклятого французского языка. Мы сказали a la belle44
  Непереводимая игра слов: la belle обозначает «удачный ход, розыгрыш» и «красавица».


[Закрыть], когда чокались. Графиня Ательстана услыхала и, уж наверное, Решила, что мы пьем за ее здоровье!

IV

– Сверни направо, – приказал полковник Приэр. Автомобиль послушно повернул.

– Осторожно на втором повороте. Ты его знаешь? Маленький шофер в синей униформе утвердительно кивнул. Было девять часов утра. Мы выехали из Бейрута в восемь.

Накануне, перед моим уходом из Сераля, полковник Приэр сказал мне:

– Завтра работы нет? Я вас увезу.

– Куда, г-н полковник?

– В авиационный парк, в Райяк. Не возражаете?

– То есть…

– Что?

– Прежде всего, моя работа.

– Какая работа?

– Вы знаете, г-н полковник.

– Ваша «бедуинская карта»? Она почти отыграна.

– Завтра я жду сведений о племени сбаа.

– Хорошо. Они и без вас придут. Это все?

– Нет, г-н полковник.

– Что же еще?

– Вы, может быть, забыли, что завтра вечером прием в резиденции?

– Черт подери, не забыл! – буркнул полковник.

– Мы должны…

– Знаю, знаю. Мы вернемся вовремя к вашему приему. Я должен ехать завтра в Райяк. Дело идет о покупке участков для авиации. Я вам объясню по дороге. Значит, завтра в восемь часов, у подъезда. Мы позавтракаем у летчиков. Я только что звонил коменданту парка. Вернемся в семь. Успеем пообедать, надеть парадную форму… До завтра.

Мы выехали из Бейрута в условленный час. Ночью шел дождь. Он прибил пыль, не превратив ее в грязь. Кирпичные крыши ливанских домиков блестели, прелестные, красные. Оливковые деревья были зеленее обыкновенного. Рой белых облаков курчавился в лазури.

Я решил использовать для моих скрытых целей эту неожиданную прогулку. Но я никогда не представлял себе, что может быть так трудно задать вопрос – он жег мне губы. Я наметил себе сначала, как последнюю черту, сосны резиденции. Но мы переехали эту первую границу, а я все еще не мог победить свою странную стыдливость. Мы начали подниматься вверх по первым склонам Ливана. Переехали и вторую границу, кофейню на открытом воздухе, где автомобили запасаются бензином, недалеко от башенок сумасшедшего дома. Я рассеянно слушал полковника Приэра, рассказывавшего мне историю покупки участков: торговцы в Бекайе требовали от военного ведомства, кроме стоимости самих участков, цену урожая этого года да еще уплаты

наличными стоимости урожаев трех последующих лет, ввиду того, что сделка по приобретению необходимых семян была ими уже заключена на эти три года…

«Когда мы проедем Алей, – сказал я себе, – клянусь, я спрошу…»

– Вы представляете себе? Так я и преклонюсь перед волею этих господ! – воскликнул полковник Приэр. – Их трое: два маронита и один мусульманин. Я пригласил их к часу дня. Попрошу их вежливенько сесть, а потом…

– Полковник…

– Что?

– Кто эта графиня Орлова?

Автомобиль огибал в это время караван. Слева от нас – пропасть, справа – колыхающаяся цепь верблюдов. Один несчастный поворот одного из этих животных, нагруженных огромными ящиками, мог сбросить нас в бездну. Только когда мы проехали мимо верблюда-вожака, полковник Приэр сказал мне поддразнивающим тоном:

– Однако вы не обращаете внимания на мои великолепные истории.

– Г-н полковник…

– О, не смущайтесь! Дело идет ведь не об участках в Райяке. Это началось еще раньше – в первый же день, когда я вас принял в моем кабинете в Серале. Кажется, я говорил вам тогда о графине Орловой?

– Это правда. Я этого не забыл.

– Я-то, кажется, и обратил ваше внимание на нее. А сегодня вы хотите подробностей? Ведь я и на этот раз говорю с вами как с офицером из разведки, – не правда ли?

– Господин полковник, разве мой вопрос так уж необычен?

– Э, не вопрос, но то, как вы меня спросили. Позвольте мне сначала спросить вас.

– К вашим услугам.

– Мне кажется, в этот понедельник мы обедаем у полковника Эннкена.

– Да, в понедельник.

– Обед по случаю помолвки?

– То есть на этом обеде будет объявлена моя помолвка с Мишель нескольким друзьям, из которых вы – первый, г-н полковник.

– Понимаю. Ну, теперь спрашивайте. Я отвечу. Я был слегка сбит с толку. Полковник улыбнулся.

– Я очень, очень люблю Мишель, – сказал он.

– Она этого заслуживает. Но какое отношение имеет она к графине Орловой?

– О, никакого, надеюсь, – ответил он. – Я бы не хотел, чтобы она имела к этой женщине такое же отношение, как Жанна д'Обиан – вот и все.

– Жанна д'Обиан?

– Вы ее не знали? Дочь полковника д'Обиана, из авиационного отряда. Два года тому назад она была невестой лейтенанта Фабра, из того же отряда. Я должен был быть свидетелем Фабра. Но мне не пришлось, – на сцене появилась графиня Орлова.

– Графиня Орлова была любовницей Фабра?

– Вот именно.

– Он, вероятно, не скучал!

Полковник с удовлетворением похлопал меня по плечу.

– Я предпочитаю этот тон, – сказал он.

– Я не понимаю…

– Повторяю, что этот тон больше мне нравится. Я предпочитаю его странному, почти трагическому тону, каким вы только что спросили у меня, знаю ли я графиню Орлову. Теперь, когда я уверен, что меня спрашивает офицер из разведки, я отвечу. Но разве вы забыли, что я рассказал вам о ней в тот день, когда устроил вас на новую службу.

– Вы мне упомянули о ней случайно, г-н полковник, – в связи с леди Эстер Стэнхоп, леди Блэнт, мисс Белль.

– Быть может, это сопоставление и было случайным. А может быть, это и не так уж глупо – думать, что она сродни этому трио симпатичных англичанок.

– Она тоже англичанка?

– По происхождению. Но происхождения она, как вы увидите, довольно неясного.

– Она занимается политикой?

– Как сказать? По-своему. Как ей вздумается. Еще вчера, например, она всецело была с друзами. Это могло казаться нам подозрительным: ведь друзы испокон веков были излюбленной игрушкой англичан. Но, с другой стороны, можно допустить, что в этом народе, красивом, смелом и как нельзя более таинственном – достаточно черт, способных привлечь молодую романтическую женщину. Однако, по наведенным мною справкам, я не мог бы утверждать, что это была склонность исключительно сентиментального или, вернее, эстетического порядка. Вы знаете главного предводителя друзов, эмира Фарэса? Нельзя, конечно, отрицать, что он парень красивый, но…

– Графиня Орлова была любовницей эмира Фарэса?

– Вот именно.

– И теперь тоже?

– Э, милый мой, вы от меня требуете слишком многого. Это женщина исключительно независимая. Никто не может утверждать, что такой-то и такой-то не будет завтра ее любовником или, напротив, не будет ею отставлен… Вас это волнует?

– Это меня интересует и немного удивляет.

– Что вас удивляет?

– Что за два месяца мне ни разу не пришлось заняться графиней Орловой в силу моих служебных обязанностей.

Полковник присвистнул.

– Вот он и рассердился! Скажите, пожалуйста, уж не хотите ли вы в два месяца узнать все на свете?

– Конечно, г-н полковник…

– Я обратил ваше внимание на графиню Орлову. Мне было трудно при первом разговоре сделать больше. С ней нам надо действовать чрезвычайно осторожно. Например, мы не должны забывать, что год тому назад она получила от генерала Гуро «медаль французской признательности».

– Я знал эту подробность. Но она так плохо согласуется с тем, на что вы только что намекнули.

– И потом, знаете, все кажется просто в этой стране для людей, проживших здесь дней пятнадцать; но останьтесь вы на год, и увидите, как все усложняется, запутывается… Если та же рука, которая вручила медаль графине Орловой, подпишет завтра приказ подвергнуть ее военному надзору, – разве это сколько-нибудь удивит вас?

– А ваше мнение об этом, г-н полковник?

– Мое мнение? Скажу вам откровенно. У нас есть основание не выпускать из виду графиню Орлову – из-за разных подозрительных лиц, роковым образом окружающих эту странную особу. Но следить за нею – это значило бы попусту терять время и деньги.

– Потому что она не враждебна Франции?

– Нет, не потому. Просто она богата.

– Разве это достаточное основание?

– Да. Лучшее, какое я знаю.

– А леди Эстер Стенхоп?

– Я так и думал, что вы это скажете. Что ж, тот, кто захочет серьезно изучать ее историю, подтвердит мои слова: леди Стенхоп была разорена, когда приехала в Сирию. Ее роскошь, великолепие, которым она ослепляла бедуинов, – ведь деньги на все это доставляло ей английское правительство. Это кажущееся могущество бросилось ей в голову. Она сошла с ума. Когда англичане поняли, что нельзя больше ожидать от нее никакой пользы, они лишили ее своей поддержки, и несчастная царица Пальмиры умерла в самой мрачной нищете.

– Может быть, богатство графини Орловой тоже…

– Мне нравится, – сказал полковник, – мне нравится, что вы с таким спокойствием обсуждаете дело этой любопытной особы. Сначала тон вашего вопроса о ней, честное слово, испугал меня. Я думал, что вы попались… Вы ее знаете? Я хочу сказать: вы ее видели?

– Три раза.

– Где?

– В первый раз – у генерального секретаря Верховного комиссариата. Второй раз – в Курзале. Третий – у нее. Я посетил ее.

– В Бейруте?

– В Бейруте. Но в ее салоне было столько народу, что мы не обменялись и десятком слов.

– Сегодня вечером в резиденции вокруг нее будет побольше народу. О чем это мы говорили? Ах да, о ее состоянии. Последний банковский служащий в Бейруте скажет вам, что оно – одно из крупнейших во всей стране.

– А какое примерно?

– Не знаю. Сотня тысяч египетских фунтов, по крайней мере. По курсу дня – несколько миллионов на наши деньги.

– Откуда они у нее?

– Ну, это, милый мой, долго рассказывать. В этом – вся история графини Ательстаны.

– Что за странное имя!

– Она – англичанка. Говорю вам, официально, по рождению, она англичанка. Она сама рассказывала мне о своем рождении. Ее отец, сэр Френсис Уэбб, был английским посланником в Пекине. Когда леди Уэбб забеременела, он держал пари, что у него будет сын и что он назовет его Ательстаном. Это имя одного из героев «Айвенго» – книги, которою сэр Френсис был, кажется, немного ушиблен.

– С кем же он держал пари?

– Со своим коллегой, русским посланником. Это было в 1883 году, сообщаю точно. Ребенок родился. Девочка. Сэр Френсис, тем не менее, назвал ее Ательстан, так что выигрыш от второй части пари вознаградил его за потерю первой.

– Русский посланник, вероятно, был крепкого сложения…

– Но протестовать надлежащим образом он не мог: он был джентльмен. Да к тому же говорили, что…

– Что он замешан в деле рождения девочки?.. А как звали этого благородного спорщика?

– Граф Орлов.

– Как? Отец того, который…

– Нет, не отец. Он сам.

– О! – сказал я с отвращением.

– Люди очень злы, – серьезно сказал полковник Приэр. – Те, кто передает этот анекдот, сами будут тесниться сегодня вечером вокруг графини Ательстаны, вымаливая у нее приглашение на один из ее великолепных праздников. Но должен вам сказать, что и другие, менее подозрительные лица подтверждали мне подлинность этой гнусной истории. Во всяком случае, если она и позорит покойного графа Орлова, – она уменьшает ответственность молодой женщины, обреченной такой наследственностью на всякого рода сумасбродства…

– Графиня Ательстана не совсем нормальна?

– Я этого не говорил.

– Сколько лет было графу Орлову, когда она родилась?

– Тридцать семь или тридцать восемь. Он женился на ней, когда ей было восемнадцать. Умер он в 1918 году, во время войны, семидесяти двух лет от роду.

– Что за странная жизнь должна была быть у них!

– Они ездили по всему свету, то вместе, то отдельно. Когда они приехали жить в Бейрут в 1910 году, их состояние почти растаяло, граф восстановил его довольно скоро, даже слишком скоро. Потом вспыхнула война. Их не беспокоили, – напротив. Они были под всемогущим покровительством Джемаль-паши, завсегдатая салона графини.

– Как! И он тоже?..

– Как же! Это притча во языцех, мой милый. Джемаль и граф, действуя совместно, морили Бейрут и Ливан свирепыми спекуляциями на хлебе. Графиня Ательстана была ни при чем в этом преступлении, – допускаю. Но все-таки ее роскошь возникла из этих мерзких махинаций. Правда, она делала и делает также много добра. Во время войны, например, благодаря ее влиянию на Джемаля… А, вот уже и Софар!

Полковник вынул часы.

– Теперь всего около девяти. Мы быстро доехали.

Автомобиль остановился посреди деревни, у кофейни. Пока наш шофер лил воду в дымившийся резервуар, сидевшие на террасе почетные посетители кофейни встали, оставили свои кальяны и игру в трик-трак, окружили нас и стали расточать полковнику Приэру разные любезности и уверения в дружбе.

С удивлением смотрел я на эту крошечную площадь, придавленную фасадом огромного дворца. Киоск, аллея, усаженная чахлым кустарником, зеленые боскеты, курорт на европейский лад, – какой-то маленький прелестный парадокс, заброшенный на высоту нескольких тысяч метров посреди этих таинственных гор Азии.

Мы поехали дальше.

– Во дворце еще никого нет, – сказал полковник. – У нас теперь июнь. Мне кажется, в прошлом году, в это время, окна были уже открыты.

– Не могу вам сказать, г-н полковник, – я ведь первый раз в Софаре.

Он посмотрел на меня с изумлением.

– Да. Я проезжал здесь только по железной дороге, ночью, возвращаясь в глубь страны через Дамаск или Алеп.

– Как? Вы уже три года в Сирии и только в первый раз видите Ливан?

– Это преступно, но это так.

– Что ж, – сказал он с легкой насмешкой, – надо признаться, что для первой прогулки вы недостаточно обращали внимания на горы. Конечно, это очень лестно для меня, как для вашего собеседника, но… о чем это мы говорили?

– О состоянии графини Орловой.

– Так. Но, скажите, – раз вы никогда здесь не бывали, значит, вы не знаете еще Калаат-эль-Тахара?

– Ее замок на Ливане? Нет, г-н полковник.

– Знаете, он здесь совсем поблизости, на дороге в Аин-Захальта?

Он опять посмотрел на часы:

– А, собственно, почему бы и нет?.. Сейчас только десять минут десятого. Нам нет необходимости быть в Райяке до двенадцати. Время у нас есть. О! Не воображайте, что я повезу вас к ней сегодня утром, я даже не покажу вам ее знаменитого замка, – с дороги его не видно. Но вы увидите захватывающий пейзаж.

Мы приехали к какому-то обнаженному хребту, продырявленному туннелем, в который погружается линия дамасской железной дороги. Налево ныряла шоссейная дорога к зеленеющей долине, сиявшей розовыми крышами; другая дорога углублялась, змеясь справа от нас, посреди желтоватых бугров.

В эту минуту полковник Приэр приказал шоферу повернуть направо.

– Когда мы приехали в Софар, г-н полковник, вы сказали мне…

– Что?

– Что графиня Орлова сделала во время войны много добра.

– Черт возьми, у вас достаточно последовательности в ходе мыслей!.. Да, она сделала много добра.

– Вы мне сказали также, что она была награждена медалью «французской признательности». Это немалое отличие. Оно означает настоящие услуги, оказанные нашему делу.

– Графиня Орлова должна была бы получить орден Почетного легиона и, вероятно, получила бы его, если быисточник ее благодеяний не был столь нечистым.

– Что же такое она делала?

– Много добра… О, конечно, не в качестве сестры милосердия! Она делает добро как бы играя – по прихоти своей фантазии, когда ей вздумается, понимаете, и всегда театрально. Она использовала свое влияние на Джемаля для бедняков союзных национальностей, захваченных войною в Сирии, – в частности, для французов. Нельзя отрицать, – она отдает нам явное предпочтение. Если бы можно было составить более или менее полный список ее любовников, я убежден, что в нашу пользу обнаружилась бы пропорция, которой не найти нигде, например, в Лиге Наций. Французские женщины и девушки, которых Джемаль хотел выслать в анатолийские или евфратские степи, были избавлены, благодаря графине Орловой, от этой мрачной участи, а может быть, и от бесчестия. Под ее покровительством они были неприкосновенны. Любопытное время! Джемаль вешал, строил козни, спекулировал на хлебе с графом Орловым. Ательстана, со своей стороны, широко тратила деньги своего мужа и своего любовника одновременно на добрые дела и на разврат, и каждый вечер, в сопровождении разных бледных спутников, это чудовищное трио сходилось у стола для покера, здесь в Алейе, у Джемаля, или в городе, у графа. Вот вам, милый мой, эпизод из светской жизни в Бейруте за время войны. Однако довольно болтать. Ваши глаза будут вам теперь полезнее, чем уши. Что вы скажете об этих местах?

– Ах, я не представлял себе ничего подобного в полутора часах езды от Бейрута…

Проехав Райякскую дорогу, мы стали то подниматься, то опускаться, как по «американским горкам». Мало-помалу растительность исчезла. Там и сям только каперсовые кусты, за которые цеплялись черные козы. Направо от нас, в изрезанной долине, тянулись далекие друзские деревни. Налево – суровая преграда внезапно открывшегося Ливана, – Ливана диких скал, того особого цвета, который отличает львиную шкуру. Гигантские вершины вырисовывались на небе с четкостью карниза, которого, казалось, можно коснуться рукой. Разреженный воздух гор придавал каждой подробности – будь то горный хребет на расстоянии десяти миль – какую-то особую выпуклость, четкость, рельефность, какой я никогда не видел, ни в самых ясных пейзажах страны мавров, или Каталонии, ни в Сахаре.