Текст книги "Зеркало наших печалей"

6

Луиза читала и перечитывала повестку, выписанную следователем Лепуатвеном, пытаясь понять, что означает формулировка «в связи с касающимся вас делом», но так ни до чего и не додумалась. Ночью страх подполз совсем близко, цеплялся за ноги, душил, не давая дышать. Если речь об оскорблении нравственности, почему ее вызывает он, разве это теперь не дело суда? Она вообразила, как стоит перед сидящими в ряд юристами, нервно протирающими очки, ломающими оправы и посылающими ее на гильотину, а палач с лицом Лепуатвена вопит пронзительным голосом: «Вот, значит, как… мы хотим продемонстрировать свою… свой…», она голая, а судья пялится на ее промежность. И смотрит, и смотрит… Она проснулась в липком поту.

В четверг она была готова уже к семи утра, даже пальто надела, хотя ей назначили явиться к десяти. Руки у Луизы слегка дрожали, но она все-таки сварила себе еще кофе, выпила чашку, ополоснула ее и решила: чем томиться дома, лучше ждать у кабинета. В этот момент кто-то нажал кнопку звонка у ворот.

Она подобралась к окну и увидела мсье Жюля: хозяин «Маленькой Богемы» стоял на тротуаре и не отрываясь смотрел на фасад ее дома. Луизе не хотелось открывать – не было настроения разговаривать. Мсье Жюль никак не замешан в случившемся; игнорируя его, она поступает, как члены античного муниципалитета, убивавшие гонцов, принесших дурную весть. Ресторан ассоциировался у нее с недавним злоключением, хотелось найти виноватого, и мсье Жюль вполне подходил, поскольку не справился с ролью защитника. Луиза жила напротив ресторана, но он надел парадный костюм (слишком тесный) и лаковые штиблеты. Не хватало только букета! Ресторатор напоминал человека, явившегося просить руки любимой женщины и заведомо обреченного на отказ.

Несколько дней назад автобус, за которым она пряталась, задержался, и ей пришлось передвигаться в открытую. Пробегая мимо ресторана, она заметила мсье Жюля со стопкой тарелок. В те редкие дни, когда она отсутствовала, он брал ее работу на себя, и, по словам очевидцев, «это было что-то с чем-то!». Мсье Жюль обслуживал посетителей в точности так, как вел беседу. Он путал столы, забывал хлеб, ложечку, заказанные блюда попадали к едокам остывшими, если вообще попадали, счет приходилось ждать почти час, клиенты нервничали, хозяин выходил из себя («Ходите в другое заведение!»), самые нетерпеливые швыряли на стол салфетки («Прекрасно, так и поступим!»), завсегдатаи вздыхали. Короче, невыход Луизы на работу наносил урон репутации заведения и сумме выручки, но мсье Жюль категорически отказывался брать кого-то на ее место, предпочитал метаться между кухней и залом и терять клиентов!

Луиза бросила взгляд на часы и поняла, что придется впустить ресторатора.

Он стоял, заложив руки за спину, и смотрел, как она идет к нему по дорожке.

– Могла бы появиться… Мы беспокоились о тебе!

«Мы», подразумевавшее его самого, клиентуру ресторана, соседей и весь земной шар в целом, прозвучало как: «Мы, особы королевской крови», и он сам почувствовал его неуместность.

– Я хотел сказать…

Он помолчал, вглядываясь в ее лицо.

Луиза не открыла калитку, и мсье Жюль подумал: «Бедняжке плевать на слухи и сплетни…»

– Ты хоть нормально себя чувствуешь? – спросил он.

– Вполне…

– Собралась куда-то?

– Нет. То есть… да.

Он кивнул с понимающим видом и вдруг вцепился обеими руками в прутья решетки, как заключенный в камере.

– Скажи честно, ты вернешься?

Мсье Жюль придвинулся совсем близко, и берет съехал на затылок, придав ему комичный вид, но его волновал только ответ Луизы.

Она пожала плечами:

– Не думаю… Нет.

В эту же секунду в ней что-то сломалось: за короткий отрезок времени она стала свидетельницей самоубийства, пережила унизительный допрос, обвинение в оскорблении общественной нравственности, объявление войны, но принятое решение выталкивало ее в новую жизнь, и это пугало.

Мсье Жюль тоже был потрясен. Он отшатнулся, едва не заплакал, попробовал улыбнуться и не смог.

– Конечно, я понимаю.

Луизе стало невыносимо горько. Нет, она не сожалела, что они расстаются подобным образом, дело было в любви: мсье Жюль являлся частью подошедшей к концу предыдущей жизни.

Толстяк в парадном костюме и нелепой беретке топтался на месте, бормоча:

– Ладно… что уж тут… ничего не поделаешь… пойду…

Луиза молча смотрела вслед комичному персонажу, пока он не скрылся за дверью своего ресторана, потом достала платочек, чтобы вытереть слезы, и только тут сообразила, что он не задал ей ни одного вопроса. Что ему известно о случившемся? Мсье Жюль, конечно же, заметил отсутствие доктора (первое за многие годы), но вряд ли связал это с Луизой. Может, «Пари-Суар» дала заметку в рубрике «Происшествия», он прочел ее и сопоставил факты?

Луиза покинула дом и пошла к автобусной остановке. Разговор с мсье Жюлем так ее расстроил, что она почти не думала о свидании с судьей Лепуатвеном.

– Дело касается вас напрямую! – сообщил юрист.

На сей раз очков на нем не было – наверное, отдал в починку, – он вертел в руке длинную самописку и смотрел на Луизу с прищуром.

– Вы…

Судья выглядел разочарованным. Усталая, потерянная, сидящая в подушках на больничной кровати, Луиза показалась ему соблазнительной, этакой бульварной Козеттой (Лепуатвен предпочитал именно таких девушек), а у него в кабинете выглядела незначительной, посредственной… как замужняя женщина. Он бросил ручку на стол и уткнулся в папку с делом.

– Что касается ущерба общественной нравственности… – произнесла Луиза недрогнувшим голосом – и сама себе удивилась.

– Речь о другом…

По его скучному тону она поняла, что это обвинение тоже будет снято.

– По какому же праву вы снова вызвали меня на допрос?

Услышав слово «право», Лепуатвен разозлился. Он театральным жестом скрестил руки на груди и заговорил, глядя в окно:

– Что значит, какое я имею право? Вы стоите перед лицом Правосудия, мадемуазель! И обязаны отвечать ему!

Напыщенность фразы не впечатлила Луизу. Она продолжила – очень спокойно:

– Не понимаю, зачем я здесь…

– Затем, что вы – не центр Вселенной, мадемуазель!

«О чем он?»

– Нет, не центр… – повторил крючкотвор, и Луиза испугалась.

Судья сделал знак молодому секретарю, тот вздохнул, вышел и через несколько секунд завел в кабинет элегантную даму лет шестидесяти с печальными глазами. Ей пришлось сесть рядом с Луизой, и молодая женщина почувствовала тонкий аромат незнакомых, но явно очень дорогих духов.

– Госпожа Тирьон, мне жаль, что я снова докучаю вам…

Лепуатвен кивнул на покрасневшую Луизу.

Вдова Тирьон смотрела прямо перед собой и даже не моргнула в ответ.

– Дело о смерти вашего супруга закрыто…

Долгая пауза призвана была подчеркнуть последствия этого установления и тайну нового вызова. Луиза совсем запуталась: если никакого дела нет, что ей грозит?

– …но есть другой аспект! – отчеканил судья, как будто прочитав ее мысли. – Обвинения в занятиях проституцией и оскорблении общественной нравственности сняты, однако остается…

Его склонность к театральной аффектации, так мало свойственная рядовым юристам, была почти непристойной и попахивала дискреционной юстицией.

– Финансовое вымогательство! Если мадемуазель не продавала свои прелести, за что ваш муж собирался заплатить ей столь крупную сумму? Здесь явно имел место шантаж!

Луиза онемела. Что за абсурдное предположение, чем она могла шантажировать доктора Тирьона?

– Если вы подадите жалобу, мадам, мы сможем провести расследование и доказать факт лихоимства!

Он повернулся к Луизе.

– А вас приговорят к трехлетнему тюремному заключению и штрафу в сто тысяч франков!

Судья пристукнул ручкой по столу, отметив конец угрожающей тирады.

Луиза потрясенно молчала. Три года тюрьмы! С нее едва сняли одно обвинение – и уже выдвигают другое… Она готова была разрыдаться и вдруг скорее почувствовала, чем увидела движение мадам Тирьон.

Женщина отрицательно покачала головой.

– Заклинаю вас подумать, мадам! Вам нанесли огромный моральный урон. Вы потеряли мужа, человека безупречной репутации, не из тех, кто «ходит по девочкам». Раз он дал мадемуазель денег, значит у него была на то веская причина!

Луиза почувствовала, как напряглась мадам Тирьон. Женщина открыла сумочку, достала платок и промокнула слезы. Лепуатвен определенно не в первый раз уговаривал вдову доктора подать жалобу, не преуспел, но не сдался и все еще надеялся добиться своего.

– Эту непомерную сумму мсье Тирьон изъял из семейного бюджета! Мы можем выяснить причину его поступка и наказать виновную!

Лепуатвен зашелся визгливым смехом. Луиза хотела вмешаться, но присутствие плачущей вдовы не давало ей шевельнуться.

– Возможно, мадемуазель и раньше обирала вашего мужа! Только представьте, как много денег это… существо выкачало из доктора, сколько она отняла у вас!

Приведя столь веский аргумент, судья просветлел лицом.

– Эти деньги вернутся к вам, мадам! Станут частью наследства вашей дочери Анриетты! Но без жалобы не будет расследования и мы не отыщем истину!

Луиза понимала, что обязана вмешаться: нельзя, чтобы они считали ее шантажисткой и воровкой, она не брала никаких денег, конверт так и остался лежать на комоде…

Мадам Тирьон не переставая качала головой, и Лепуатвен взорвался:

– Секретарь! – Он резко махнул рукой, молодой человек вздохнул, взял с полки какой-то предмет и подошел к столу судьи.

– Что скажете на это, мадам Тирьон?!

Он указывал пальцем на кухонный нож, который Луиза перед роковым свиданием взяла с собой, его, должно быть, нашли при обыске. Обычная вещь, снабженная этикеткой с фамилией «Бельмонт» и порядковым номером, теперь выглядела опасно. Подобным ножиком мог бы воспользоваться и убийца.

– Если «девушка» прогуливается с такой штукой в кармане, намерения у нее вряд ли невинные, это вы, надеюсь, понимаете?!

Вопрос был риторическим: постановление о прекращении дела приводило юриста в бешенство, он жаждал наказать эту девку – и не мог!

– Подайте жалобу, мадам!

Лепуатвен схватил нож, как будто и впрямь намеревался пустить его в ход, но пока не решил, кого прикончить – молодую распутницу, ушедшую от ответа, или вдову, чье упрямство не позволяло ему выступить в роли карающего меча Правосудия.

Все было напрасно. Мадам Тирьон хотела покончить с неприятным делом раз и навсегда. Она вскочила и выбежала так стремительно, что застала врасплох и молодого секретаря, и удрученного неудачей судью.

Луиза была спасена. Снова.

Она пошла к двери, ожидая, что в спину ей вот-вот прозвучит властное: «Сядьте, мадемуазель, я вас не отпускал!» Мучитель промолчал. Она покидала Дворец правосудия свободным человеком, но на душе было тяжело из-за встречи с вдовой.

Повернув в аркады, Луиза, к своему удивлению, увидела мадам Тирьон, та стояла у колонны и разговаривала с какой-то женщиной, скорее всего своей дочерью – между ними имелось явное сходство, хотя младшая Тирьон выглядела далеко не так элегантно, как мать. Обе проводили Луизу взглядом, и ей стоило больших усилий не ускорить шаг. Она пересекла эспланаду, сгорая от стыда и глядя в землю.

День или два Луиза бесцельно бродила по комнатам, потом решилась и написала директору школы, что с понедельника приступит к работе, после чего отправилась на кладбище, как поступала всегда, если была в растерянности.

Она подошла к семейной могиле, поменяла воду в вазе и поставила в нее цветы. Эмалевые медальоны с фотографиями отца и матери соседствовали на мраморной доске, но выглядели ее родители людьми разных поколений. Мсье Бельмонт умер в 1916-м, жена пережила его на двадцать три года.

Луиза совсем не помнила отца, а с матерью была очень близка, хотя депрессия превратила милую любящую женщину в тень, в призрак самой себя.

Часть своего детства Луиза ухаживала за ней, не считая это за труд. Они были очень похожи, но она до сих пор не поняла, хорошо это или плохо. С фотографии на молодую женщину смотрело ее собственное лицо с чувственным ртом и очень светлыми глазами.

Впервые после смерти Жанны ей захотелось поговорить с матерью по душам, и она подумала: «Верно говорят – лучше жалеть о сделанном…»

Траур закончился. Луиза будет приходить на могилу, но ее сердце больше не плачет.

7

«Аннексировав» территорию Габриэля, Рауль Ландрад развернулся в полную силу. В первый день он сел за руль грузовика, курсировавшего между интендантством и торговыми точками Тионвиля, и любой сторонний наблюдатель признал бы в нем уверенного в себе человека, отвечающего за дело, для которого создан.

За спиной Ландрада устроились его цепные псы Амбресак и Шабрие.

– Как там его зовут, этого зеленщика? – спросил Рауль.

В мозгу Габриэля прозвучал тревожный звонок.

– Флутар, Жан-Мишель Флутар.

Рауль покачал головой, «надев» на лицо скептическое выражение. Началась война за влияние. Заранее проигранная война. В каждом магазине, в каждой лавке, наблюдая за погрузкой товаров, Габриэль видел, как Рауль закулисно общается с продавцами. Потом он исчезал – на час, иногда отсутствовал дольше, – точь-в-точь как клиент, обремененный кучей дел. Сразу после трех им пришлось прождать его целый час.

– Может, забежал в бордель, – предложил Шабрие.

– Или играет в бонто в соседнем переулке, – добавил Амбресак. – Если хотим успеть за сигаретами, нужно поторапливаться.

Наконец капрал появился, толкая тележку с мешками и ящиками, прикрытыми куском джутовой ткани. Габриэль сделал ему замечание самым суровым тоном, на какой был способен.

– Едем, шеф, уже едем! – со смехом отвечал Рауль.

Они тронулись в пять вечера и впервые вернулись в Майенберг так поздно.

На следующий день, в Тионвиле, Рауль сразу направился к новому поставщику. Габриэль смолчал, признав свое поражение. Ландрад возрадовался и меньше чем за неделю закинул сети на всех направлениях.

Обычно грузовик выезжал пустым, а возвращался забитым под завязку. Уже на второй неделе машина из Майенберга стала отправляться в рейс, загрузив в кузов некоторое количество коробок, ящиков и мешков. Однажды Габриэль залез на колесо и потянулся к брезенту. Тут же последовал окрик Рауля:

– Это личные вещи!

В его голосе прозвучала сдержанная угроза, тонкие губы сложились в улыбку, напоминавшую гримасу, он как будто сознательно провоцировал старшего по званию.

– Мы оказываем услуги нашим парням, понимаешь? – продолжил он, аккуратно поправил брезент, спрыгнул на землю и посмотрел в глаза Габриэлю.

– Если хочешь, можем послать ребят ко всем чертям, скажем, что больше палец о палец ради них не ударим. Если ты хочешь…

Их уже и так считали группкой привилегированных мерзавцев, которые день напролет таскаются по городу, пока другие гниют во чреве Майенберга или заливают под дождем бетон, так что реакция на подобное заявление – если на него решиться – будет соответствующей. Габриэль занял свое место в кабине…

Через несколько километров колесо попало в выбоину, раздался звон разбитого стекла – и кабину заполнил аромат рома.

– Остановимся ненадолго, нам надо кое с кем встретиться, – сказал Рауль.

Габриэль и рта не успел раскрыть – Шабрие уже передавал ящики Амбресаку, стоявшему на тротуаре у «Спортивного бара», Ландрад зашел внутрь. Габриэль понял, что его «напарники» воруют спиртное и кофе со складов интендантства и перепродают хозяевам местных заведений всех рангов…

– Держи… – Рауль вернулся в кабину и протянул ему несколько мятых банкнот. – Немного, но все-таки…

– Так дальше продолжаться не может… – Габриэль побледнел от злости.

– Неужели? И что ты сделаешь? Как объяснишь штабным, почему покрывал меня целую неделю, а? Не забудь сказать, сколько имеешь сам, им понравится.

– Я не прикасался к твоим деньгам!

– Еще как прикасался, мы все видели, так, парни?

Амбресак и Шабрие дружно кивнули. Рауль схватил Габриэля за плечо:

– Брось ломаться, старина, бери деньги! Через три месяца вернешься в форт, а там никому не будет дела до твоих… подвигов.

Габриэль стряхнул руку Ландрада, но тот не успокоился, хотел, чтобы последнее слово осталось за ним.

– Поступай, как знаешь. Пошевеливайтесь, ребята, у нас много работы.

На третьей неделе Рауль придумал новый вид торговли – из военной прачечной. Он продавал окрестным крестьянам мешки кальсонов, курток, одеял, даже ботинок и отлично зарабатывал, зачерпывая из «живорыбного садка».

Старший капрал Ландрад был воистину талантлив. Огромное количество разнообразного товара покидало форт так стремительно и скрытно, что Габриэль иногда спрашивал себя, не чудится ли ему все это. «На выходе» никто ничего не замечал, поскольку отобранное им было спрятано среди законных поставок.

Как-то раз в пятницу, день капитального пополнения запасов, четыре машины привезли тяжелые и громоздкие продукты: сублимированные овощи, консервы, бочки с вином, кофе и много чего еще. В форте все перегружали в вагонетки, курсировавшие по коридорам к интендантству и кухням. Внезапно погас свет, и туннель погрузился в полную темноту. «Это что еще за шутки?!» Пришлось звонить на электростанцию, появился недовольный техник в налобном фонаре, поковырялся тут, поковырялся там – «и стал свет»… Габриэль успел увидеть, как захлопнулась дверь одного из складов. Рауль со товарищи появились только через час: все трое выглядели очень довольными.

Через неделю, во вторник, Рауль перехватил Габриэля и отвел его в сторонку.

– Хочешь расслабиться?

Он порылся в карманах и достал смешной билетик с печатью, одной цифрой и несколькими буквами.

– Если хочешь, мы тебя завезем, сами сделаем работу, а на обратном пути подхватим тебя…

Ландрад изобрел «бордельные талоны». Одно заведение находилось в тридцати километрах от форта, другое в шестидесяти. Добираться до того и другого приходилось поездом. Железнодорожная линия окупалась благодаря краткосрочным увольнительным. Рауль протянул «талончик» и добродушно ухмыльнулся.

– Спасибо, нет! – отрезал Габриэль.

Рауль пожал плечами и убрал бумажку в карман. Что за соглашение он заключил с содержательницей борделей? О каких тарифах договорился, какие поставки посулил? Габриэль ничего не желал знать, но не мог не видеть, какую силу взяли «талоны на разврат»: их бросали на кон, играя в бонто, обменивали на продукты. Вскоре они стали параллельной валютой в «подземной» экономике Майенбурга, которой заправлял старший капрал Ландрад.

Дело принимало пугающий оборот.

За три недели «система Ландрада» заработала в полную силу. Габриэль был потрясен стремительностью ее внедрения в жизнь форта и широтой охвата, но разоблачить Рауля не мог, и в нем сработал преподавательский рефлекс: он начал все записывать, хоть и не знал точных количеств и фамилий контрагентов Ландрада. Возвращаясь к себе, он помечал в блокноте названия продуктов, предполагаемые исходные и конечные точки, дни и часы. Габриэль притворялся, что не видит, как капрал общается с хозяйкой мясной лавки, бакалейщиком, поставщиком вина, но все записывал. Грузовик привозил в Майенберг блоки сигарет, пакеты с табаком, сигары в коробках, не фигурирующие ни в одной официальной накладной, и Габриэль брал все это «на карандаш».

Шли дни, похожие один на другой, и радость избавления от удручающей атмосферы Майенберга сменилась желанием вернуться туда и избавиться наконец от шантажиста и его грязных делишек. Он ясно осознавал, что рано или поздно организаторы грандиозных махинаций будут арестованы военной полицией. Оставалось одно – подделывать цифры и маскировать «неудобные» детали.

Очень скоро произошли два события, и Габриэль, не успев понять, что к чему, был подхвачен вихрем эпохи: его жизнь изменилась, чтобы никогда не стать прежней.

Бывает, что сложные операции проваливаются в одно мгновение: коммерческая империя старшего капрала Ландрада рухнула за один день.

Все началось с глупой ошибки Рауля.

Проверяя кузов, Габриэль обнаружил между двумя пустыми ящиками четыре канистры дизельного топлива.

– Да это пустяк! – сказал Ландрад. – От нас не убудет, а беднягам-землепашцам хоть в петлю лезь из-за ограничений на горючку!

Рауль украл со склада в Майенберге солярку, на которой работала система вентиляции и фильтрации. Пока Габриэль находился в форте, он часто проверял ее работу и воспринял поступок капрала как предательство, посчитав, что в случае газовой атаки недостаток топлива может погубить французских солдат.

Вид канистры спровоцировал приступ астмы, он ужасно побледнел, повернулся к Ландраду, прошипел:

– К черту твою коммерцию, Ландрад! – и спрыгнул на землю.

– Постой, приятель! – крикнул тот.

Его дружки заступили Габриэлю дорогу.

– Все кончено, подонок!

Голос Габриэля сорвался, на них начали оборачиваться. На лицах солдат читались любопытство и недоумение, но он закусил удила, выхватил из кармана заветный блокнотик с компроматом и отчеканил:

– Я все записал! Твои махинации, даты, время! Будешь объясняться с командиром!

Рауль отреагировал мгновенно, оценив всю опасность ситуации, возможные последствия, и впервые запаниковал. Увидел боковым зрением приближавшихся с разных сторон солдат, он ударил Габриэля в солнечное сплетение, и тот сложился пополам. Амбресак тянул его за подмышки, Рауль пытался отобрать опасный документ, но Габриэль держал его мертвой хваткой. Негодяи затащили героя в полутемную комнату и принялись избивать. Амбресак ударил его ногой в пах, и Габриэля вырвало.

– Прекрати! – рявкнул Ландрад, оттаскивая своего приспешника, наклонился к Габриэлю и мягко попросил: – Не валяй дурака, отдай блокнот и вставай, все будет хорошо…

Габриэль только крепче вцепился в блокнот и свернулся улиткой, подтянув колени к голове.

Внезапно завыли сирены.

Боевая тревога…

По коридорам бежали десятки солдат.

Рядовой второго класса запнулся о валявшийся на земле вещмешок. Рауль схватил его за плечо и проорал:

– Что, черт возьми, происходит?

Молодой парень не отвечал, завороженный видом избитого Габриэля.

Рауль повторил вопрос.

– Война… – пробормотал рядовой.

Габриэль поднял голову.

– Боши… Они в Бельгии!..