Текст книги "Зеркало наших печалей"

13

Луиза вернулась с работы, разделась и вдруг почувствовала странную слабость. Такое бывало с ней раньше, когда она каждый месяц со страхом ждала месячные, щупала свой живот, надеялась, из раза в раз жестоко разочаровывалась, впадала в депрессию, слабела и звонила милому доктору Пипро, который прописывал ей банки и давал освобождение от работы.

Прошла суббота. Потом воскресенье. Луиза чувствовала себя пустой и отяжелевшей. Наплевала на два воздушных налета. «Наверное, я хочу умереть…» – думала она и не верила себе. Париж полнился воем сирен, а она оставалась в постели, лежала в старом бесформенном свитере и смотрела в потолок.

По понедельникам у Луизы всегда были занятия, но она слишком устала, чтобы идти в школу. Следовало вызвать врача или самой сходить к нему, но для этого пришлось бы одеться и подняться вверх по улице, до угла с телефоном-автоматом.

Утром она смотрела через окно во двор, пила мелкими глотками теплый кофе и, когда у калитки звякнул колокольчик, не задумываясь открыла дверь. У ограды, заложив руки за спину, стоял мсье Жюль. Луиза не удивилась.

На сей раз он обошелся без парадного костюма – «Нет уж, спасибо, я теперь ученый!» – надел кухонные штаны и даже не переобулся в уличные туфли.

Луиза осталась стоять на пороге, их разделяло метров двенадцать садовой дорожки. Она прислонилась плечом к косяку, отхлебнула кофе. Мсье Жюль открыл было рот, но так и не заговорил, потрясенный красотой лица, обрамленного короткой шапочкой волос, и печалью в глазах молодой женщины.

– Я насчет воздушной тревоги… – наконец пробормотал он холерическим голосом человека, уставшего твердить одно и то же.

Луиза кивнула, сделала глоток. Расстояние заставляло ресторатора говорить громче, он пыхтел и задыхался.

– Ты вот что, девочка… занимайся чем хочешь, но, если услышишь сирену, спускайся в убежище, как все люди!

На бумаге фраза выглядела повелительной, однако, начавшись в категоричном тоне, каким мсье Жюль обычно комментировал «подвиги» французской артиллерии, закончилась как шепот, просьба, мольба.

Луиза улыбнулась бы, не будь она такой усталой. Налеты и воздушная тревога стали настоящей драмой в жизни мсье Жюля, когда его не назначили руководителем пункта обороны. Помимо ресторана, он владел зданием по соседству и предоставил подвал под убежище, надеясь получить командную должность (он считал, что это было бы «совершенно естественно»). Увы, вследствие сложной интриги должность получил мсье де Фробервиль, «военный на половинном жалованье», как его презрительно называл хозяин «Маленькой Богемы». С тех пор отношения между мужчинами ухудшились до невозможности, и Луиза сразу поняла, что ее отсутствие в убежище ослабляло позиции ресторатора. Впрочем, пришел он по другой причине.

Она спустилась по ступенькам, пересекла садик и подошла к решетке.

Мсье Жюль откашлялся.

– Без тебя ресторан не тот…

Он попробовал улыбнуться.

– Все ждут твоего возвращения! Люди спрашивают, как у тебя дела…

– Разве они не читают газет?

– Плевать им на газеты! Все тебя любят…

Произнося эти слова, мсье Жюль опустил голову, как провинившийся ребенок. У Луизы увлажнились глаза.

– Когда объявляют тревогу, нужно спускаться в убежище, Луиза… Даже старый хрыч Фробервиль за тебя волнуется.

Она сделала неопределенный жест рукой, который мсье Жюль принял за согласие, – во всяком случае, он на это надеялся.

– Вот и хорошо…

Луиза допила кофе. Ресторатор считал ее «артистичной» – так он называл девушек, позировавших художникам, богемных, растрепанных, насмехающихся над всем миром, наделенных диковатым обаянием, невероятно чувственных.

В квартале таких было две, и обе позволяли себе курить на улице (!), теперь появилась третья – Луиза, красавица с прекрасным, как у статуи, лицом, пухлыми губами и странным взглядом…

– Вот же я старый болван, не спросил, как ты себя чувствуешь! С тобой все в порядке?

– А что, я плохо выгляжу?

Он похлопал по карманам, пожал плечами:

– Ладно, пойду…

Луиза вернулась в дом. Чем она занималась? В памяти осталась картинка – вполне невинная для большинства людей, но чудовищно жестокая для нее. В середине дня она поняла, что уже много часов сидит у окна, выходящего во двор, – точно в той же позиции, которую заняла Жанна после смерти мужа. Заняла раз и навсегда.

Неужели она тоже скоро сойдет с ума?

И кончит как мать?

Луизе стало страшно.

Атмосфера дома угнетала молодую женщину. Она поставила чайник, умылась, оделась, отправилась на улицу и прошла мимо «Маленькой Богемы», не отвернувшись в другую сторону. Неожиданное сходство с матерью потрясло ее.

У Луизы не было никакой цели, она дошла до проспекта и решила дождаться автобуса, заметила в урне газету и потянулась за ней, наплевав на презрительный взгляд стоявшей рядом женщины: «Так делают только бездомные!» Чужое мнение перестало интересовать Луизу, она отреклась от самолюбия и потому разгладила ладонью страницу и начала читать. Война шла полным ходом, враг нес колоссальные потери, сбитых самолетов насчитывались сотни.

На второй странице была напечатана фотография толпы людей с больными глазами. Подпись гласила: «Бельгийские беженцы прибывают на Северный вокзал и повествуют о своем пути в изгнание». На первом плане фигурировал ребенок – то ли мальчик, то ли девочка, разобрать не представлялось возможным из-за плохого качества снимка.

Внимание Луизы привлекла одна заметка:

ФРАНЦУЗСКИЕ УЧИТЕЛЯ ПРИНИМАЮТ БЕЖЕНЦЕВ

Национальный профсоюз учителей рекомендует всем своим членам немедленно предложить властям помощь в приеме беженцев из Бельгии и приграничных районов.

Адрес приемной: улица Шато-д’О, Десятый округ, 3.

Луиза не вступала в профсоюз. Возможно, события пошли бы иначе, не заведи та самая снобка разговор со своей соседкой:

– Вы уверены, что он ходит?

– Вообще-то, нет… – ответила та. – Шестьдесят пятый точно сняли…

– Сорок второй тоже! – подхватил кто-то. – Транспорт необходим для перевозки беженцев.

– Лично я ничего против них не имею, но автобусы нужны нам самим! Мы и так страдаем от ограничений: сегодня нет мяса, завтра не станет сахара… Чем кормить беженцев, если французам уже сейчас не хватает продуктов?!

Пришел автобус, она села у окна и продолжила читать: «Самолеты летели совсем низко над крышами и сбрасывали бомбы. Детей, которых собрали для отправки, изрешетило осколками».

Она сложила газету и начала смотреть в окно. Парижане шли на работу и с работы, делали покупки, по мостовой катили военные машины, волонтеры вели за собой группы беженцев, каждая человек по тридцать, сигналили машины «скорой помощи», некоторые полицейские были вооружены…

Луиза легко нашла нужное место по толпе, собравшейся у Биржи труда, вошла и попала в людской муравейник. Люди несли коробки, перекликались, кто-то выходил на улицу. Под огромным стеклянным куполом потолка тут и там стояли столы, человек сто усталых беженцев сидели и лежали на деревянных скамьях, расставленных, как в дортуаре. Было шумно из-за немолчного гула голосов. Между группами бродила женщина в пальто с фотографией в руке. Луиза услышала: «Мариетта, ей пять… Я ее потеряла…» «Как это возможно – потерять пятилетнюю девочку?» – недоумевала Луиза.

– Это случилось на Северном вокзале, – произнес чей-то голос.

Луиза оглянулась и увидела пожилую медсестру, скорбно качавшую головой.

– Людей было так много, что их отправили на цокольный этаж для посадки в грузовики. Началась давка, вы не представляете, что там творилось… Эта женщина на секунду выпустила руку малышки, шагнула в сторону, девочка шарахнулась в другую, мать обернулась, а дочки уже нет, она кричит, срывает голос, но никто не видел, куда девался ребенок.

Луиза почувствовала, как к глазам подступили слезы.

– Кто вы? – спросила медсестра.

– Учительница… Я…

– Нужно обойти весь зал, проверить, чего не хватает людям. Организаторы вон там…

Она указала на открытые двойные двери. Луиза хотела ответить, но собеседница уже ушла.

Чемоданы служили столами, скамьи – кроватями, пальто – матрасами. Людям выдали хлеб и сухие галеты, смертельно усталые женщины обнимали сонных детей, орали младенцы. Мужчины жевали…

Луиза не понимала, что делать, и совершенно растерялась. На верхней галерее кто-то соорудил из швабр вешалку для белья и пеленок. На полу сидела молодая женщина, низко склоняясь к коленям, у нее на руках тоненько и жалобно пищал ребенок.

– Я могу вам помочь?

Беженка подняла измученное лицо, и Луиза увидела младенца: нижняя половина тела была обмотана шарфом.

– Сколько ему? – спросила она.

– Четыре месяца.

Голос прозвучал хрипло, с безнадежной тоской.

– Где его отец?

– Он посадил нас в поезд, а сам не захотел бросить коров…

– Что я…

– У меня мало пеленок…

Она взглянула на импровизированную сушилку.

– …а мокрые никак не высохнут… не знаю почему.

Луиза почувствовала облегчение, найдя применение своим силам: нужно достать пеленки! Она пожала руку молодой мамочке и отправилась к организаторам, где ей сказали, что уже три дня не получают детскую одежду и питание.

– Обещают подвезти, но все никак… Если найдете, очень нам поможете!

Луиза бегом вернулась к женщине с ребенком.

– Я принесу все необходимое… – пообещала она и едва не добавила «дождитесь меня». Слава богу, в последний момент прикусила язык.

Луиза вышла на улицу, полная сил. Теперь у нее была миссия.

До тупика Перс она добралась к шести часам, поднялась наверх и вошла в комнату матери.

Луиза ни разу не была здесь со дня ее смерти. Как только сотрудники похоронного бюро увезли тело, она сняла белье, сложила в пакет все, что лежало на столике у кровати, потом освободила от одежды гардероб. Мадам Бельмонт бесследно исчезла еще до похорон. Выйдя на следующее утро из дома, Луиза обнаружила, что все четыре мешка забрали.

В комнате было холодно, пахло затхлостью, и она первым делом открыла окно.

Шкаф был заполнен льняными простынями, скатертями и салфетками, которые ее мать никогда не использовала – берегла для приданого дочери. Из постельного белья можно было наделать много крепких пеленок.

Черт, какие же они прочные! Руками разорвать не получится… Она схватила штук пять или шесть, добавила еще две, собралась уходить и вдруг увидела обложку из искусственной кожи, в которой мадам Бельмонт хранила открытки и письма. Она открыла ее и увидела фотографию отца, свадебное фото родителей, письма с войны, положила архив на матрас, снесла вниз половину простыней и вернулась за остальными с джутовым мешком. Поколебавшись – недолго! – захватила бумаги, выбежала из дома, поймала такси на углу и дала шоферу адрес биржи.

На улице быстро темнело. Водитель рассуждал о текущих временах и талонах на бензин, усталая Луиза рассеянно кивала.

– Нет, вы только посмотрите, сколько в Париже беженцев! Куда их девать, ума не приложу…

Людей и правда было очень много, они шли пешком с чемоданами и узлами, не глядя по сторонам.

Луиза читала пожелтевшие открытки из приморских санаториев, подписанные дядей Рене, братом отца, умершим в 1917 году. У него был потрясающе красивый каллиграфический почерк с завитушками и изогнутыми прописными буквами. Вся переписка родителей датировалась 1914–1916 годами.

«Моя дорогая Жанна, – писал ее отец, – здесь жутко холодно, даже вино замерзло».

Или: «Мой товарищ Виктор ранен в ногу, но врач пообещал, что все будет в порядке, чему он, понятное дело, страшно обрадовался». И подпись: «Твой Адриен».

Мадам Бельмонт начинала свои письма словами «Дорогой Адриен» и рассказывала мужу, как живет: «Луиза учится очень усердно… Цены у нас все время растут… У мадам Ледлинже родились близнецы…» Подписывалась она: «С любовью, Жанна».

В первый момент Луиза испытала неловкость из-за того, что вторглась в чужую историю, но любопытство и удивление возобладали. Она вспомнила, как ее мать сидела у окна и дни напролет смотрела в пустоту, и вот нашла в письмах не приметы большой утраченной любви, превратившей мадам Бельмонт в неврастеничку, а плоские фразы, мужское самодовольство и женскую скуку.

Луиза смотрела в окно на парижский пейзаж и силилась понять, почему не почувствовала в словах отца и матери настоящей нежности и как получилось, что мадам Бельмонт навсегда затосковала после смерти мужа.

Луиза захлопнула обложку, и на пол упала карточка.

Она помедлила. Опустила глаза. И прочла задом наперед: «Отель „Арагон“, улица Кампань-Премьер».

Большой зал Биржи труда был пуст. К концу дня беженцев увезли в центр перераспределения, находился он вроде бы под Лиможем, но точно никто не знал.

Луиза положила простыни на пол, не стала никого предупреждать, вышла и подозвала такси, махнув рукой, в которой была зажата визитка отеля, не выходившего у нее из головы.

Она попросила высадить ее на бульваре Монпарнас и дальше пошла пешком, проделав в обратную сторону путь, которым несколько недель назад бежала, голая и потерянная, а вслед ей гудели машины, и прохожие провожали изумленными взглядами…

За стойкой портье никого не оказалось.

Луиза подошла ближе, чтобы рассмотреть вывеску с эмблемой отеля, и поняла, что это новый вариант с арабесками в испанском стиле, более современный.

Интересно, когда его сделали?

Появление старухи застало ее врасплох. Она выглядела все такой же суровой и высокомерной в мантилье, черном платье с перламутровыми пуговицами и съехавшем набок парике.

Луиза тяжело сглотнула, услышав ее голос:

– Добрый вечер, мадемуазель Бельмонт…

Взгляд у нее был хищный, она излучала злобу.

– Там нам будет удобней… – сухо произнесла она, указав на маленький салон, примыкавший к холлу.

14

Мост рухнул. Габриэль с Ландрадом сорвались с места, под косым дождем шрапнели догнали товарищей, бежавших куда медленнее, и промчались мимо горевшего грузовика. Макушки всех росших вокруг деревьев были срезаны, стволы посечены на высоте человеческого роста, а уходившая вглубь чащи дорога зияла воронками.

Они добрались до позиции, где совсем недавно стояли части 55-й дивизии, на поддержку которой их прислали, и не обнаружили ни одного человека.

Отсутствовали подполковник, ругавшийся на нехватку боеприпасов, весь его штаб и стоявшие лагерем солдаты. Остались только брошенные палатки, в грязи валялись разбитые пулеметы, по воздуху летали документы. Горел грузовик-тягач, выделяя едкий дым. Эта военная пустыня воняла отречением.

Габриэль бросился к посту связи, от которого остались две разбитые рации, провода были перерезаны. Конец. Они остались одни в целом мире. Он отер рукавом липкий пот со лба.

Обернувшись на шум, они увидели в пятистах метрах от себя первые немецкие танки, которые «не могли», но все-таки прошли через Арденны, а за ними двигались французские (!) гусеничные транспортеры, захваченные и с удовольствием пущенные немцами в дело.

Колонна выползала из леса, как морда неповоротливого, но разъяренного чудища, готового поглотить все и вся, что окажется у него на пути.

Люди бросились врассыпную, они спрыгивали в ров, карабкались по склону и мчались в подлесок, но через несколько сотен метров выскочили на просеку, по которой двигалась еще одна колонна немецкой бронетехники. Враг был повсюду.

Они отступили и спрятались за кустами, долго ждали, а мимо ползли стальные монстры, равнодушные к обстрелу французской артиллерии. Разведывательные самолеты не летали, поэтому палить приходилось вслепую. За полчаса всего два снаряда попали в цель. Три подбитые машины остались гореть, собратья равнодушно огибали их и двигались дальше.

Габриэль сбился со счета, но танков было как минимум двести плюс бронеавтомобили и мотоциклисты…

На глазах у горстки до смерти усталых, деморализованных, побежденных, безнадежно одиноких солдат в страну въезжала армия захватчиков.

– Нас предали…

Габриэль посмотрел на солдата, прошептавшего эти слова: он понятия не имел, кто кого предал, но всем своим нутром был согласен.

Рауль Ландрад закурил, разогнал рукой дым и процедил сквозь зубы:

– Мы победим, потому что мы сильнее всех!

Никто не знал, уничтожена ли французская артиллерия или захвачена в плен, но орудия не стреляли, а немецкая армия наступала, оставляя за спиной поверженный лес.

Люди поднимались на ноги, озирались на изуродованный пейзаж, чувствуя себя его частью, и не знали, что делать.

Следы, оставленные на земле танковой колонной, ясно указывали направление ее движения. На запад.

Габриэль остался единственным унтер-офицером среди горстки низших чинов, он чувствовал, что должен проявить себя, и сказал:

– Предлагаю идти на восток…

Ландрад первым отдал ему честь, щелкнул каблуками, и, не выпуская изо рта сигареты, насмешливо гаркнул:

– Слушаюсь, господин старший сержант!

Они шли около часа, пили воду из двух уцелевших фляг и в основном молчали, удрученные событием, еще вчера казавшимся невозможным. Стороннему наблюдателю эти солдаты сейчас напомнили бы нокаутированных боксеров. Ландрад замыкал группу, как сторонний фланер-наблюдатель, которого ситуация скорее забавляла, и не переставая дымил.

Вдалеке показался просвет – лес кончался, и они ускорили шаг, хотя не знали, где находятся. Большого значения это не имело, а мыслить трезво никто не мог. Время от времени кто-нибудь оборачивался, чувствуя животный страх. Нужно двигаться, враг идет по пятам, спасет только бегство. В нескольких километрах западнее шел ожесточенный бой, в небе расцветали оранжевые сполохи.

Они встретили солдат из других частей – трех пехотинцев, артиллериста, интенданта, двух железнодорожников… Как все они попали в этот лес? Тайна, покрытая мраком неизвестности…

– Откуда идете? – спросил у Габриэля высокий молодой солдат с пшеничными усиками.

– От моста через Трегьер.

Лицо солдата выражало недоумение, он понятия не имел, где течет Трегьер, и его уж точно не взволновал бы тот факт, что Габриэль мог там погибнуть.

– А ты?

Ответа он не получил. Его собеседник замедлил шаг и высказал вслух терзавшую его мысль:

– Немцы, переодетые во французскую форму, понимаешь?

Габриэль молча вздернул брови.

– Приказ отступать дали немцы, замаскировавшиеся под французских офицеров!

Голос незнакомого солдата дрожал от волнения.

Предположение показалось Габриэлю таким нелепым, что он не сумел скрыть насмешки, и собеседник принялся убеждать его:

– Зря сомневаешься! Шпионы говорили по-французски, как мы с тобой! Они приказали, и все подчинились! У них был приказ из штаба. Фальшивый, само собой!

Габриэль вспомнил орду, хлынувшую из Арденнского леса…

– Ты видел бумагу? – спросил он.

– Я – нет, но наш капитан – собственными глазами!

Никто не знал, куда подевался тот капитан.

Они вышли на узкую дорогу, по которой брели невесть откуда взявшиеся беженцы, мимо них время от времени проезжали машины, катили велосипедисты, кричавшие: «Бегите! Скорее!» Автомобили исчезали быстро, владельцы двухколесного транспорта медленно, пешие переставляли ноги механически, как в похоронной процессии.

Внимание Габриэля привлекла группа на обочине дороги. Военные, генерал и два офицера, разложили карту на днище коляски опрокинувшегося мотоцикла с эмблемой «BMW R 66». Сцена напоминала батальное полотно. Генерал выглядел потрясенным до самых основ зрелищем, недоступным его пониманию. Солдаты-оборванцы, бредущие за погонщиками волов, которые тянули телеги с крестьянским скарбом, воистину поражали воображение…

Звуки боя удалялись на запад. Габриэль ускорил шаг, чтобы не отстать от группы, и вдруг понял, что ее больше нет: растянулась, рассыпалась.

Внезапно, как черт из табакерки, появился Ландрад, ухмыляющийся, несмотря на обстоятельства.

– Дерьмовая ситуация, братец, давай сюда!

Он схватил Габриэля за рукав и потянул к светло-бежевому «рено-новакатр» с открытым капотом.

– Я кое-кого привел! – радостно воскликнул он, ткнув пальцем в Габриэля.

Темноволосый широкоплечий водитель ждал подмоги в обществе молодой женщины. Он пожал Габриэлю руку и представился:

– Филипп.

Его жена, маленькая брюнетка, довольно хорошенькая, держалась застенчиво и знакомиться не захотела. Габриэль решил, что Рауль не просто так решил помочь супругам, даже сейчас в нем сработал инстинкт охотника.

– У их тачки заглох мотор, – объяснил он Габриэлю. – Давай подмогнем. – И добавил, не дожидаясь ответа: – Я сяду за руль, ты будешь толкать сбоку, они – сзади. За дело!

Рауль наклонился к уху Габриэля и шепнул:

– Подозрительная парочка!

Машина была забита коробками и чемоданами.

– А ну поживее! – заорал Ландрад, все напряглись, и «рено» медленно тронулся с места. Мимо них пронесся автомобиль с генералом и штабистами. Чуть дальше дорога пошла под уклон, двигатель кашлянул, Габриэль удвоил усилия и… услышал крик Ландрада:

– Прыгай!

Дверца была открыта, он не задумываясь запрыгнул на подножку, перебрался на сиденье, и Рауль надавил на акселератор.

– Что ты творишь? – воскликнул Габриэль, глядя назад через плечо.

Ландрад жал на клаксон, разгоняя беженцев. Хозяева машины смотрели им вслед, мужчина потрясал кулаком, Габриэль схватил Рауля за локоть, чтобы заставить его остановиться, получил удар в челюсть и ударился виском о стойку окна.

Боль была такой сильной, что он едва не лишился сознания, хотел выпрыгнуть, но было слишком поздно. Спидометр показывал пятьдесят километров в час.

Ландрад начал насвистывать.

Габриэль попытался остановить кровь.