Текст книги "Зеркало наших печалей"

15

– Мы гордимся нашей доблестной французской армией, которая оказывает героическое сопротивление противнику, с неслыханной свирепостью наступающему на нас по всему фронту близ Мааса. Мы побеждаем! Французские части перешли в контрнаступление вместе с союзниками, сея панику и растерянность в рядах тевтонцев.

Дезире уже на первых пресс-конференциях взял на заметку скептиков и сомневающихся, которых будет непросто «уболтать». Он смотрел в их сторону, произнося «болезненные» пассажи, обращая на них пламенно-патриотический взор из-за толстых стекол очков.

– Немцы атакуют остервенело, но командование нашей армии заканчивает возведение стены, которая остановит захватчиков. Враг нигде не нарушил целостности главных оборонительных рубежей.

По залу пронесся легкий шум. Решительные утверждения Дезире Миго на всех влияли положительно.

– Скажите, мсье Миго…

Дезире притворился, что ищет глазами, кто задал вопрос. Ага, там, сзади, справа…

– Слушаю вас…

– Немцы должны были напасть с территории Бельгии, но они атакуют у Мааса…

Дезире понимающе кивнул:

– Так и есть. Немецкие стратеги вообразили, что наша армия будет дезориентирована отвлекающими действиями на востоке. Подобная наивность может только насмешить тех, кому известно, как ясно мыслит наш Генеральный штаб.

В разных местах зала прозвучали приглушенные смешки.

Журналист собрался было продолжить, но Дезире остановил его, подняв указательный палец:

– Задаваться вопросами естественно для любого человека. При условии, что эти вопросы не заставят французов сомневаться и подозревать. В час решающей битвы подобные чувства контрпродуктивны и антипатриотичны.

Представитель прессы воздержался от вопроса.

Все пресс-конференции Дезире заканчивал одной и той же тирадой, каждое слово которой призвано было усилить, в случае надобности, веру во французскую армию и – опосредованно – в коммюнике министерства:

– Наши руководители, преемники Фоша[37]37
  Фош, Фердинанд Жан Мари (1851–1929) – французский военный деятель, военный теоретик. Французский военачальник времен Первой мировой войны, маршал Франции с 6 августа 1918 г.


[Закрыть] и Келлермана[38]38
  Келлерман, Франсуа Этьенн (1770–1835) – французский полководец, дивизионный генерал (1800), граф (1808), 2-й герцог де Вальми (1820), пэр Франции, участник революционных и Наполеоновских войн.


[Закрыть], предельно компетентны, у них стальные нервы, с нашими летчиками никто не сравнится в мастерстве, наши танки безусловно лучше немецких, мужество наших пехотинцев вызывает бесконечное уважение и восторг… Совокупность всех этих элементов позволяет с уверенностью утверждать: французы будут сражаться и одержат победу.

Увы – реальность вступала в противоречие с желаемым, «успехи» французской армии вынуждали Дезире постоянно преувеличивать.

Чем тревожнее были фронтовые сводки, тем категоричнее он высказывался.

Однажды утром он спросил заместителя директора, считает ли тот министерство самым «авторитетным голосом» Франции, способным лучше других поднять народный дух.

Высокий чиновник откинулся на спинку кресла и слегка шевельнул указательным пальцем: «Продолжайте…»

– Наши коммюнике точны, но как «официальные высказывания» они всегда вызывают у слушателей определенное недоверие. Если мне будет позволено высказать свое мнение…

– Дерзайте, старина, высказывайте!

– Люди инстинктивно меньше доверяют «официозу», чем… разговорам в бистро.

– Хотите встречаться с журналистами в бистро?!

Дезире издал короткий сухой смешок. Его шеф полагал, что такие звуки издают только высоколобые интеллектуалы.

– Конечно же нет! Я подумал о радио.

– Что за вульгарность! Мы не можем опуститься до уровня… Радио-Штутгарт! Уподобиться этому предателю Фердонне!

Поля Фердонне никто не называл иначе как «штутгартский предатель». Главный франкоговорящий журналист Радио-Штутгарт на содержании у немцев был в марте заочно приговорен 3-м военным трибуналом Парижа к смертной казни[39]39
  Фердонне, Поль (1901–1945) – французский журналист, сторонник нацистов, автор антисемитской книги «La Guerre Juive» («Иудейская война»), казнен за государственную измену.


[Закрыть]. Распространение лживых новостей, призванных подорвать моральный дух французов – то есть заставить их сложить оружие, – сочли актом предательства. Фердонне был коварен, и некоторые его утверждения попадали в точку: «Великобритания предоставляет машины, Франция – тела», «Пушечные ядра никогда не попадают в генеральские кабинеты», «Вас мобилизовали, а прикомандированные отираются на заводах и спят с вашими женами»… Дезире не только нашел высказывания очень эффективными, но и счел возможным взять их на вооружение.

– Я спрашиваю себя, какое влияние окажет на слушателей ежедневная передача, в которой некий чиновник будет высказывать в эфире то… о чем администрация не может заявить открыто…

Дезире принялся развивать идею, согласно которой любой человек готов принимать на веру слова чиновников, если они выдают инсайдерскую информацию, так сказать, «из-под полы».

– Француз состоит со своим радиоприемником в интимных, почти плотских отношениях. У него возникает чувство, что диктор общается лично с ним, и, если мы хотим сохранить доверие страны, придется взять на вооружение радио.

На лице заместителя директора появилось скептическое выражение, которым он обычно маскировал восторг.

– Мы покажем Радио-Штутгарт, – продолжил Дезире, – что знаем своего врага, и очень хорошо знаем!

Вот так на волнах Радио-Париж, вещавшего на всю Францию, появилась передача «Хроника господина Дюпона». В самом начале звучала одна и та же фраза, сообщавшая аудитории, что особо информированный член французского правительства ответит на вопросы граждан.

«Мы получим двойную выгоду! – уверял своего шефа Дезире. – У слушателя появится чувство, что именно его вопросы интересуют власть, что она считает его достаточно зрелым и готова делиться с ним стратегической информацией».

– Добрый вечер всем. Мсье С. из Тулона, – (Дезире настаивал на географической привязке, которая, по его мнению, «наделяла вопрос топографической подлинностью» – это выражение особенно понравилось его начальнику…), – спрашивает меня: «Почему Германия, год не предпринимавшая никаких действий, вдруг решила начать наступление?» – (На этом месте Дезире включал музыкальную отбивку, призванную подчеркнуть значимость вопроса и заранее придать вес ответу.) – Скажу так: Германия не могла поступить иначе. Эта страна разрушена экономически и духовно, там правит бал нехватка буквально всего на свете, у дверей безнадежно пустых магазинов стоят длинные очереди. Гитлер вынужден был скомандовать «Вперед!», чтобы избежать революции, отвлечь внимание от насущных проблем и не допустить окончательного разочарования немцев в национал-социализме. Мы должны ясно представлять, каковы сегодня Германия и ее обескровленное, лишенное всего необходимого, абуличное[40]40
  Абулия – патологическое психотическое состояние, для которого характерны бесхарактерность и безволие, отсутствие стремления и желания к деятельности, неспособность принимать волевые решения и выполнять действия.


[Закрыть] население. Германское наступление – жест отчаяния нацистской власти, тщетно пытающейся вернуть стране перспективы и надежду. Выиграть время.

Дезире не ошибся. Уже после первой передачи Радио-Париж получило сотни писем с самыми разными вопросами, адресованными мсье Дюпону. Заместитель директора, докладывая руководству, выдал идею за свою.

– Добрый вечер всем. Слушательница мадам Б. из Коломба просит уточнить, что именно я назвал «нехваткой буквально всего» в Германии. – (Музыкальная отбивка.) – Мы располагаем множеством примеров этого экономического состояния. Немцам не хватает угля, и матери водят детей на кладбища, где они греют маленькие ручки у печей для сжигания отходов. Вся кожа идет на нужды армии, а женщины носят одежду на рыбьем меху[41]41
  Рыбий мех – ироничное выражение, используемое для описания низкокачественной зимней одежды, обладающей слабой способностью к сохранению тепла.


[Закрыть], которая лишь условно защищает от холода. Из еды осталась одна картошка; масло, причем любое, получает только армия для смазки оружия. Больше года ни одна хозяйка не видела ни риса, ни молока, хлеба каждому члену семьи выдают кусок в неделю. Больнее всего нехватка бьет по самым слабым. Голодающие молодые женщины рожают хилых младенцев. Ограничениями объясняется и стремительное распространение туберкулеза по всей стране. Миллионы немецких школьников каждый день приходят в школу чумазые, как поросята, ведь у них нет мыла, чтобы отмыться.

Дезире вел передачу очень умно́ и вкраплял в текст «ответов» информацию о жизни французов, чтобы хоть сколько-нибудь успокоить их.

– Было бы совершеннейшей неправдой заявлять, – объяснял он однажды вечером, – что французам не хватает кофе. Это не так, ведь его можно найти, но французы обожают кофе, и им всегда его мало, отсюда и ощущение (естественно, ложное!) нехватки.

Силлогизмы Дезире Миго восхищали одну половину «Континенталя» и вызывали зависть и ревность у другой. В коридорах над Дезире подсмеивались, но беззлобно, ведь в «высших сферах» были очень довольны напористой информационной контратакой французов в том секторе, где немцы всегда их обставляли.

Лидером подковерной фронды против Дезире стал господин де Варамбон. Это был вытянутый вверх человек с невозможно длинными ногами, фразами и даже мыслями, что, кстати, всегда его спасало. Когда ему в голову приходила какая-нибудь идея, он цеплялся за нее и «возделывал участок» с изумительной убежденностью и почти животным упрямством. Это он тайно «натравил» на Дезире мсье Тонга, изумляясь тому обстоятельству, что никто никогда ничего не слышал о Миго до его появления в «Континентале».

Заместитель директора искренне изумился:

– А рекомендация мсье Сёдеса, директора Французского института Дальнего Востока в Ханое, ничего для вас не значит?!

Мсье де Варамбон сменил тактику. Да, кроме пресловутого мсье Сёдеса, никто здесь не видел и не имел дела с Дезире Миго.

– Скажите-ка, молодой человек…

Дезире обернулся и судорожным движением поправил очки:

– Да?

– До «Континенталя», до Ханоя… чем вы занимались, где были?

– В Турции. Большую часть времени – в Измире.

– Тогда вы знакомы с Портефеном?

Дезире наморщил лоб, вспоминая.

– Ну как же, Портефен! – повторил де Варамбон. – Самый важный человек в Турции!

– Эта фамилия ничего мне не говорит… Где именно он работал?

Варамбон раздраженно дернул плечом и большими шагами пошел по коридору. Его ловушка не сработала, но он не сдался, провалы всегда вдохновляли его на новые подвиги. Расследование будет продолжено!

Дезире отправился по своим делам. Он сразу почувствовал тот самый, особый, сквознячок, который всегда предшествовал моменту разоблачения. Мсье Миго давно сжился с ним и знал: пора подумать о стратегическом отступлении.

Но сейчас ему впервые предстояло расстаться с подходившей ему ролью раньше времени, что было очень досадно. Ему нравилось воевать на этой войне!

16

Хозяйка гостиницы напоминала высокомерную сову. Она сидела, сцепив узловатые пальцы в замок и поджав тонкие губы, серые глаза смотрели недобро и отчужденно. Луиза боялась ответов на еще не заданные вопросы и не знала, с чего начать. Женщины молчали. Посетительница рассматривала ковер, хозяйка гостиницы разглядывала ее со смесью презрения и жгучего любопытства…

Луиза сделала над собой усилие, разжала кулак, выпустила ремень сумочки, и начала, пытаясь совладать с волнением:

– Мадам…

– Тромбер. Адриенна.

Слова прозвучали как пощечина. Не имело значения, как начнется беседа, старуха напала первой.

– Вы, похоже, считаете приличным поступком самоубийство в чужом доме?

Можно ли дать разумный ответ на подобный вопрос? Луиза вспомнила обстановку номера, тело старика и почувствовала себя виноватой – она не рассматривала происшествие под таким углом.

– Разве доктора с его цыпочкой плохо здесь принимали? – продолжила мадам Тромбер. – Почему он не застрелился в другом месте? Мало было ему матери – понадобилась и дочь?

Удар оказался таким неожиданным, что у Луизы закружилась голова.

Старуха прикусила губу: она давно мечтала произнести эту фразу, репетировала ее дни напролет и находила идеально выражающей жившую в душе мстительную злобу, а теперь произнесла вслух, громким голосом – и не получила удовольствия.

Теперь в пол смотрела она, досадуя на себя и жалея, что поторопилась.

– Они обыскивают мой отель, допрашивают постояльцев…

Женщина все никак не могла заставить себя посмотреть на Луизу и нервно крутила обручальное кольцо.

– Сами понимаете… Полиция! – Она подняла голову. – У нас никогда не было проблем! Это приличное заведение, а не…

Слово «бордель» осталось непроизнесенным, но это не имело значения: Луизе казалось, будто ее обозвали шлюхой.

– Потом… после… происшествия, клиенты угрожали съехать, мадемуазель! Мои постоянные гости, обитавшие тут много лет…

Адриенна Тромбер была раздавлена бедами, свалившимися на ее заведение, и опасалась оказаться внакладе, если номера будут пустовать.

– Плюс ко всему, ни одна горничная не соглашалась убирать номер, пришлось все сделать самой…

Луиза почти не слушала жалобы хозяйки, потрясенная словами «мать и дочь», поставленными в один ряд. Она и впрямь повела себя как продажная девка, но при чем тут ее мать?

– Кровь была повсюду, даже на лестнице, пахло просто ужасно… Полагаете, в моем возрасте это легко?

– Я готова возместить убытки…

У Луизы были отложены деньги, и она пожалела, что не додумалась взять с собой некоторую сумму: предложение компенсации старухе явно потрафило.

– Любезно с вашей стороны, но родные доктора повели себя… благородно. Прислали человека – нотариуса или поверенного – и заплатили не торгуясь.

Дело пошло легче – разговор о деньгах состоялся, трудности с постояльцами упомянуты, она произнесла давно вертевшуюся в голове фразу и теперь могла вздохнуть с облегчением (хоть и ожидала более театрального эффекта).

Адриенна впервые увидела в Луизе не «негодяйку», создавшую ей столько проблем, а реальную женщину, смущенную, дрожащую от страха.

– Вы так похожи на вашу мать… Как она поживает?

– Мама умерла.

– Ох… мне очень жаль.

Счетчик времени в голове Луизы вращался со страшной скоростью. Неужели доктор может быть ее отцом?

– Когда вы… познакомились с моей матерью?

Старуха пожевала губами:

– Кажется, в тысяча девятьсот пятом. Да, в начале года.

Луиза родилась в 1909 году. У нее отлегло от сердца. Подумать только – она могла раздеться перед… Вот ведь ужас!

– Вы уверены, что именно моя мать?..

– Ни малейших сомнений, моя милая. Вашу маму звали Жанна, верно?

Луиза онемела. Ее мать бывала в отелях! Нет, она не могла в семнадцать лет стать проституткой!

– Мама была несовершеннолетней…

Адриенна просияла улыбкой, захлопала в ладоши:

– Я так и говорила моему-бедному-мужу-да-упокоится-он-с-миром! «Рене, у нас не то заведение, чтобы днем пускать в номера парочки! Пусть приходят вечером, когда ты здесь!» Но они с доктором были друзьями детства, ходили в одну школу, и Рене настаивал, уговаривал меня, обещал: «Это будет исключение!» – и я согласилась: что вы хотите, если женщина замужем, она должна проявлять понимание…

Рассуждения хозяйки не отвлекли Луизу от печальных мыслей.

– Впрочем, все было очень пристойно, иначе я бы воспротивилась! Жанна и доктор бывали здесь раз или два в неделю… скорее два. Приходили незадолго до полудня, доктор оплачивал номер. А уходили после трех. Ваша мама всегда держалась чуть сзади, не выставлялась.

Луиза поняла, что закрывать глаза на правду бессмысленно, и спросила:

– Как долго они посещали ваш отель?

– Думаю, около года… да, до конца тысяча девятьсот шестого. Я помню, потому что тогда как раз женился кузен моего мужа, из провинции съехались родственники и у нас не осталось свободных комнат. Я подумала: «Если эти двое придут на неделе, придется их отослать». Они не явились, и больше я не видела ни вашу маму, ни доктора.

В голове Луизы промелькнула мысль: «Они поменяли отель?» – и Адриенна без слов догадалась, о чем подумала молодая женщина.

– Они перестали видеться, доктор сам сказал моему мужу. Я так поняла, что он из-за этого расстраивался.

Слава богу! Связь закончилась за три года до ее рождения, она не дочь доктора!

– Потому-то я не удивилась, когда они вернулись. В тысяча девятьсот двенадцатом.

Луиза обмерла. Ее мать к этому времени уже пять лет была замужем.

– Может, хотите чаю? Или кофе? – участливо спросила Адриенна. – Ах нет, у нас только чай, кофе теперь так трудно достать…

– В девятьсот двенадцатом? – перебила ее Луиза.

– Да. Все было в точности как раньше, вот только приходить они стали чаще. Доктор всегда оставлял хорошие чаевые горничной, а ваша мама ничем не напоминала распутницу. Чувствовалось, что это… романтическая история, если можно так выразиться.

Луизе тогда было три года, значит роман превратился в адюльтер.

– Я, пожалуй, выпью чаю.

– Фернанда!

Голос хозяйки гостиницы напомнил Луизе крик то ли павлина, то ли перепуганной курицы. Появилась молодая крепкая женщина в фартуке, спросила угрюмо:

– Мадам?

Та распорядилась, назвав служанку «моя маленькая Фернанда», она всегда была любезна с прислугой, если рядом оказывался посторонний.

Луиза прилагала невероятные усилия, чтобы взять себя в руки.

– Выходит, мать ничего вам не рассказала?

Молодая женщина колебалась. От ее ответа зависело, как дальше поведет себя Адриенна Тромбер, откроется она или замкнется.

– Нет. Я всего лишь хочу понять…

«Вот черт, ошиблась: старуха разглядывает ногти, игнорирует меня…»

– На смертном одре мама сказала одно: «Ты все узнаешь и, надеюсь, поймешь…» – но ничего не успела объяснить, потому что умерла.

Ложь исправила положение: хозяйка аж рот разинула от любопытства. История о покойнице, жаждущей открыть дочери тайну своей страсти, тронула ее: сама она вышла замуж за жандарма, не слишком сильного по части сексуальных утех, но ни разу не решилась завести любовника, а сочувствующих подруг не имела и душу облегчить не могла.

– Бедная малышка… – задумчиво произнесла она, жалея скорее себя, чем собеседницу.

Луиза потупилась с видом скромницы, но следующий вопрос задала:

– Вы сказали, они снова появились в тысяча девятьсот двенадцатом?

– И посещали нас два года. Потом началась война, и всем стало не до амуров. Какие были времена…

Служанка принесла чай, безвкусный и едва теплый.

– Когда вы пришли, в день воздушной тревоги, я посмотрела на вас и сказала себе: «Невероятно, она так похожа на малышку Жанну (я так ее называла из-за возраста)!» Два дня спустя появился доктор, и я подумала: «О-ля-ля, что-то будет!» Он постарел… ужасно! Почти до неузнаваемости. Раньше был чертовски хорош собой, совсем как мой-бедный-покойный-муж, который, правда, к старости растолстел, наел брюхо, жирные ляжки… Так что я говорила? Ах да, появился доктор, попросил ключ от номера триста одиннадцать – как когда-то, – положил деньги на стойку. Я так поразилась, что молча отдала ключ, а он сказал: «Я кое-кого жду…» Я сразу подумала о малышке Жанне. Потом явились вы, и я едва не воскликнула: «Господи, быть того не может! Прошло двадцать пять лет, а она совсем не изменилась, значит это не мать, а дочь…»

Адриенна пила свой невкусный чай, «изящно» отставив мизинец и поглядывая на Луизу поверх чашки, очень довольная тем, что все-таки ввернула еще раз фразу о «матери и дочери».

Луиза перечитала открытки времен войны. Все теперь обретало иной, печальный смысл. У мадам Бельмонт был страстный роман с доктором Тирьоном. Любила ли она когда-нибудь своего мужа? Что, если Адриен и сам никогда не любил жену? Все может быть, их письма так банальны!

Луиза чувствовала душевную боль. Не только потому, что история ее родителей оказалась совершенно заурядной, даже тривиальной. Она и вообразить не могла мать в роли любовницы, это казалось неприличным и нелепым. Образ Жанны Бельмонт раздвоился, и Луиза начала понимать глубину ее депрессии. Но тайна осталась. Все, что узнала Луиза, не объясняло поступка доктора, совершенного двадцать пять лет спустя. Почему он решил убить себя в присутствии дочери бывшей любовницы? Разве что…

Луизу осенило. Она бросила открытки на стол, надела пальто и решительными шагами направилась к «Маленькой Богеме», но к стойке, где мсье Жюль протирал стаканы, не села, а выбрала любимый столик доктора.

С этого места был виден фасад ее дома.

Дома Жанны Бельмонт.

Мсье Жюль вздохнул и протер стойку влажной тряпкой. Торопиться было некуда, зал пустовал.

Луиза сидела неподвижно, не снимая пальто. Мсье Жюль открыл дверь, выглянул на улицу, не увидел ничего интересного, перевернул табличку стороной «Закрыто» и сел напротив Луизы.

– Ладно… Хочешь поговорить? Давай поговорим.

Луиза не отвечала, и он обвел взглядом пустой зал…

– Ты спросишь… Так о чем ты меня спросишь?

Ей хотелось отхлестать его по щекам.

– Вы с самого начала все знали и ничего мне не сказали…

– Я знаю все, я знаю все… Я мало что знаю, Луиза!

– Начните с того, что знаете.

Мсье Жюль отошел к стойке. Спросил:

– Выпьешь что-нибудь?

Луиза не ответила, и он вернулся за столик, неся стакан вина, как бесценное сокровище.

– Доктор начал приходить сюда, – он поднял бровь, указывая на столик, – дай подумать… в тысяча девятьсот двадцать первом? Тебе было тринадцать! Можешь представить, как я заявляю тебе: «Луиза, милочка, тот дядька, что сидит там каждую субботу, был любовником твоей мамы!»? Ответь честно, можешь?

Луиза не шевельнулась, не моргнула. Она смотрела на мсье Жюля холодно, непрощающе. Ресторатор глотнул вина.

– И потом… Время идет, ты взрослеешь, он приходит каждую неделю. Слишком поздно… – Жюль буркнул эти слова себе под нос, как будто подвел итог собственной жизни. – Твоя мама и доктор полюбили друг друга. Это старая история. Нам было тогда кому шестнадцать, кому семнадцать…

Мсье Жюль был уроженцем квартала. Его родители жили на улице Орденер. Он и Жанна Бельмонт ходили в одну школу. Жюль был года на два-три старше.

– До чего же она была хороша тогда… Как ты сейчас! Правда, улыбалась чаще. У доктора Тирьона был кабинет в конце улицы Коленкур, и у него лечился весь квартал. Там они и познакомились. Все очень удивились. Твоя мама окончила неполную среднюю школу, но не поступила в школу медсестер, а пошла в служанки, в семью доктора! Я все понял, когда узнал об… отношениях. Сначала решил, что доктор, ну, как все, завел интрижку с горничной. А он влюбился. Был на двадцать пять лет старше Жанны – и влюбился! Я говорил ей: «У вас нет будущего…» – но она любила, и с этим ничего нельзя было поделать. Твоя мама была очень возвышенной, нежной особой, Луиза, она все время читала романы, а это вредно для мозгов.

Мсье Жюль сделал еще глоток и сокрушенно покачал головой. Луиза вспомнила библиотеку матери, читаные-перечитаные книги – «Джейн Эйр», «Анна Каренина», романы Поля Бурже[42]42
  Бурже, Поль (1852–1935) – французский писатель и критик, в конце XIX в. его романы пользовались огромным успехом во Франции. Самое известное произведение – роман «Ученик» (1889).


[Закрыть] и Пьера Лоти…[43]43
  Лоти, Пьер (настоящее имя – Луи Мари-Жюльен Вио; 1850–1923) – французский офицер флота и писатель, известный романами из жизни экзотических стран.


[Закрыть]

– Это все? – спросила она.

– Что значит «все»? Чего тебе еще? Они завели роман и занимались любовью, вот тебе и «все»!

Мсье Жюль разгневался, забыв, что Луиза хорошо его знает и не испугается грозного рыка.

– А еще я хочу знать, – спокойно сказала она, – почему через два года они расстались. А через пять лет снова сошлись. Почему все эти годы он по субботам сидел за этим столиком. То, что вы сказали, я уже знаю, меня интересует все остальное.

Мсье Жюль почесал голову через берет.

– Я никогда не спрашивал, почему он ходит в мой ресторан, и так было понятно. – Они синхронно повернулись и посмотрели через витрину на фасад дома Бельмонтов. – Доктор хотел ее видеть, может, даже караулил. Жанна не выходила из дома, сидела у окна, смотрела на двор, но…

Луиза представила, как эти двое двадцать пять лет подряд глядят в разные стороны, думая об одном и том же, и ее сердце затопила печаль.

Мсье Жюль откашлялся и продолжил, притворившись, что ничего не замечает:

– Доктор давным-давно открыл кабинет в другом округе и переехал жить в другой дом, я и думать о нем забыл и даже не сразу узнал, но с клиентами я сама тактичность. Сдержанность – вот мой девиз.

Он залпом допил вино.

– Я, конечно, спрашивал себя, что он тут забыл, но быстро сообразил: дом Жанны… твоей мамы… виден, только если сидишь за этим столиком… Доктор ее ждал…

– А вам не пришло в голову сообщить маме, что он приходит по субботам, что он…

– Еще как пришло, я же не полный болван! – Мсье Жюль вдруг сделался мрачным, словно разозлился на себя. – Я пошел к Жанне и поставил ее в известность. «И что ты хочешь, чтобы я сделала?» – спросила она и ничего не добавила. Представляешь, каким дураком я себя почувствовал?! Это отучило меня соваться к людям со своей добротой…

Луиза приняла первое причастие в тринадцать, на год позже ровесниц, тогда же ее мать заняла место у окна и больше его не покидала, сидя спиной к ресторану мсье Жюля.

Доктор не собирался смотреть на дом Жанны, он ждал ее.

– Твоя мама так и не пришла повидаться с ним, я подумал, что рано или поздно ему надоест, – и ошибся! Сначала мне было грустно, потом я привык и перестал об этом думать. Пока он не заговорил с тобой. Я понимал, что что-то происходит, но ты не захотела поделиться… Что…

Пауза…

Он все-таки задал мучивший его вопрос:

– О чем именно тебя попросил доктор? То есть… Что произошло в отеле?

Дело было не в любопытстве, он хотел знать, насколько серьезно пострадала Луиза. И она рассказала ему все – о предложении доктора, деньгах, номере отеля, выстреле.

– Какое ужасное несчастье! – воскликнул мсье Жюль. – Он хотел увидеть не тебя, а твою мать!

Ресторатор накрыл ладонь Луизы своей ручищей:

– Доктор совершил очень дурной поступок… Жаль, что я не знал, научил бы его хорошим манерам!

– А что говорила о докторе мама, когда они были вместе?

– Что говорила, что говорила… То, что женщина может сказать о мужчине, с которым спит!

Луиза не удержалась от улыбки:

– А вы занимались с ней любовью, мсье Жюль?

– Нет… Она не захотела… – Он похлопал себя по карманам.

– Вы не все мне рассказали, ведь так?

– С чего ты взяла? Конечно, я все тебе рассказал! Все, что знаю!

Луиза придвинулась ближе. Она любила этого человека за доброе сердце и простую душу. Он пытался обмануть ее, но не мог и потому не знал, куда деваться. Она взяла его за руку, прижалась к ней щекой, как будто хотела согреть.

Мсье Жюль совсем растерялся. Он знал, что снова причинит ей боль, рассказав чужой секрет, и судорожно вздохнул.

Луиза смотрела на него не отрываясь, как поступала в классе с самыми застенчивыми учениками.

– У твоей мамы… был ребенок от доктора, милая.