Текст книги "Любовные похождения князя"

Глава 2
ДРУГ СЕРДЕЧНЫЙ

– Что это? Как разогнался! Как высоко поднимается! Боже правый… да это аэроплан!

Люди, дремавшие в купе остановившегося в чистом поле поезда, устремились к дверям, радуясь негаданному развлечению. Пассажиры, сидящие по углам, немедленно пооткрывали окна и почти повылазили наружу, пока их соседи сзади давили друг друга, из кожи вон лезли, дабы разглядеть в облаках, что же так смутило воображение более зорких.

Было около половины шестого, близилось к концу мартовское воскресенье. На землю опускались сумерки.

День был очень теплым, и с первыми лучами солнца парижане, привлеченные чистой небесной лазурью и сияющим солнцем, торопливо принарядились и, кто на поезде, кто на трамвае, а кто на собственном велосипеде, отправились за город, чтобы вдохнуть свежего воздуха и первых ароматов весны.

К всеобщему удовольствию день выдался чудесным, и все парижское предместье полнилось разноголосицей бурного веселья.

Однако, если день оказался прелестным, возвращение домой обещало быть менее приятным.

Вдоль трамвайных линий выстроились вереницы людей, нетерпеливо, но обреченно ожидающих отправления вагонов.

На вокзалах к прибытию парижского состава сутолока из залов ожидания перекинулась на перрон; у косогоров, вдоль тротуаров изнуренные велосипедисты – пунцовые мужчины – буксировали грузных дам, изможденных дальней прогулкой, к концу которой они все были почти без чувств.

И хотя спортсмены завидовали своим согражданам, набившимся в тесные пригородные поезда, к окнам которых были подвешены, дабы не растерять свежесть, букеты сирени и пышные ветви цветущего боярышника, участь этих пассажиров была незавидной.

Действительно, главное было не выехать, а добраться до места; те же, кто рискнул отправиться по железной дороге до вокзала Сен-Лазар, томились вечной тревогой, не зная, очутятся ли они когда-нибудь в Париже, поскольку поезд то и дело вставал.

Уже добрую четверть часа следующий из Мэзон-Лаффита состав потерянно стоял среди обширной равнины Сартрувиль. Время от времени осипший от усталости паровоз натужно свистел, словно просил, если не помощи, то хотя бы разрешения продолжать путь. Но ничто не обещало вызволить его из состояния неподвижности! Измученные ожиданием, уставшие за день пассажиры, большинство которых отнюдь не торопилось по домам, впали в ласковую дремоту. Из оцепенения их вывел неожиданный возглас путешественника, заметившего аэроплан.

Пассажиры третьего класса, а таких, естественно, было хоть отбавляй, бросились к окнам, но, раздосадованные, разошлись по местам, осуждая происшествие, которое нарушило их полузабытье.

Средних лет господин буркнул, пожав плечами:

– Да это воздушный шар!

Его соседи одобрительно закивали головами.

И в самом деле, это был обычный воздушный шар. Он мог летать, где ему вздумается, устремляться ввысь, нырять к земле, даже лопнуть – никто бы и бровью не повел!

Воздушный шар! Что может быть в наше время банальнее! Аэропланы – еще куда ни шло, но кому интересны подъем и воздушные перипетии заурядного шара?

Однако обладатель быстрого и зоркого глаза, одним из первых заметивший аэростат, – плюс ко всему он занимал выгодную позицию в углу, – вполголоса заметил со сведущим видом:

– Совсем неплохо для воздушного шара! Минимум 1500 кубических метров. Наверное, он из аэроклуба, будет участвовать в розыгрыше кубка Гордон-Бенетта…

Говоривший пребывал в самом благодатном возрасте: от тридцати до тридцати двух лет; его волевое лицо перечеркивали большие черные усы, на широкий квадратный лоб падали пряди густой ухоженной шевелюры, изысканно подстриженной на висках и затылке.

Этот знаток был просто, но изящно одет. Однако некоторая безвкусица в костюме выдавала в нем человека, не принадлежащего к свету, а, скорее, представителя нынешнего поколения рабочих, элегантного, видного, усвоившего самые лучшие манеры.

Он не был аристократом, но не был и проходимцем.

Его выслушали. Кто-то, желая скрасить дорожную скуку приятной беседой, поинтересовался:

– Сударь наверняка разбирается в этом деле, раз так, на глазок, определяет размеры шара?

– Тут уж будьте уверены, все тютелька в тютельку, у меня глаз наметан. Здесь у земли тихо, а в атмосфере гуляют ветры, и приличные; этот шар пролетает, по меньшей мере, километров семьдесят в час.

Несколько женщин разом заголосило, но расфранченный рабочий их коротко ободрил:

– По этой части я собаку съел! Это мое ремесло!

Меж тем как в вагоне третьего класса, где по случаю духоты окна были открыты, разговор становился все более общим; специалист тихо беседовал, перебрасывался оживленными репликами с сидевшей с ним по соседству очаровательной девушкой, которой можно было дать не больше восемнадцати; ее огромные ясные голубые глаза скромно прятались в тени тяжелых ресниц, густые каштановые волосы были забраны под широкополую шляпу.

Нежно взяв спутника под руку, девушка твердила с тенью беспокойства на лице:

– Морис, обещай, поклянись, что не будешь летать на таком аппарате!

Выслушав мольбы подружки, молодой человек легко передернул плечами:

– Глупышка! Да я проделывал это множество раз, я же их строю! Не будь такой трусихой, милая Фирмена!

– Я не против воздушных шаров, – разъяснила девушка. – В них нет ничего страшного! Но вот аэропланы! Если ты сядешь в аэроплан, я умру от ужаса!

Желая подразнить подругу, Морис с загадочным видом проговорил:

– Хе-хе! Как знать? Сегодня воздушный шар, завтра аэроплан. Одно от другого совсем недалеко!

Красивые глаза девушки внезапно наполнились слезами, она окинула спутника долгим любящим взглядом.

– Обещай, – взмолилась она, – что ты не будешь огорчать малышку Фирмену!

В шуме поезда, который под гул восклицаний медленно тронулся, Морис, растроганный нежностью подруги, вполголоса согласился:

– Ладно, обещаю!

Мало-помалу сгущалась тьма; вдали размытыми очертаниями, серыми тенями проступал силуэт деревни. Там и сям вспыхивали огоньки, вагон, где сгущался полумрак, вновь погрузился в тишину; влюбленные парочки, а таких здесь оказалось немало, поближе придвинулись друг к другу.

Тихим ходом проплыли станции, обещавшие скорое приближение Парижа. В Асньере поезд не задержался сверх положенного, а с городскими фортификациями замаячила надежда добраться до столицы.

Но рано еще было торжествовать победу. Пассажиры знали эту ветку и понимали, что им предстоит пройти знаменитый Батиньольский туннель, где у поездов вошло в привычку безбожно застревать – особенно по выходным и праздникам.

Не был исключением и состав, в котором ехали наши влюбленные – Морис с Фирменой; не успел поезд войти под грозные своды, как заскрежетали тормоза и длинная вереница вагонов постепенно замерла.

Поезд должен был прибыть на место назначения задолго до наступления ночи, поэтому света в вагонах не было: в них воцарилась непроглядная тьма.

После первых тягостных и беспокойных мгновений – на железной дороге всегда лезут в голову тревожные мысли – свойственная парижанам веселость одержала верх.

Темнота – вот нечаянная благодать влюбленным!

Какой-то шутник додумался смачно чмокнуть – не то собственную руку, не то, что более похоже на правду, соседку в щечку…

Послышались смешки. Другой шутник начал было чиркать спичкой, но вызвал такой гнев истинного негодования, что тут же ее затушил. В воздухе носились вздохи, нежные словечки, томный шепоток; затем те, кому менее повезло с приятным соседством, придумали себе развлечение: сеять смуту и замешательство среди ласково щебечущих влюбленных парочек.

– Берегись! Инспектор! Ты взят с поличным!

– Да не щипайся ты!

Вновь посыпались возмущенные возгласы, смешки! Кто-то испуганно прокричал: «Караул! Грабят!» и, сглаживая случившийся переполох, добавил:

– Анжелика покушается на мою невинность!

Вагон покатился со смеху! Ведь испугались! Вовсю шло веселье… И не прекращались поцелуи. Внезапный взрыв заставил пассажиров вздрогнуть.

Что случилось?

Непрерывно заполнявший темноту туннеля шепот сменился тишиной… Однако все оставалось по-прежнему, никакой катаклизм не нарушил гармонии вещей. То была, безусловно, хлопушка, какой-нибудь сигнал.

Тогда один неисправимый шалопай, из тех, кто просто обожает поволновать людей, с ухмылкой предположил:

– Должно быть, очередная проделка Фантомаса!

Но его озабоченность не встретила отклика – публика гоготала! Нет, сегодня Фантомаса не боялись, кого-то неожиданное упоминание о зловещем бандите, возможно, и могло привести в панику, но большинство, со свойственной нынешним поколениям беспечностью, с иронией относилось к самой возможности появления знаменитого чудовища, злодеяниями своими не раз повергавшего в ужас Париж, Францию, всю планету!

Словно желая ободрить начавшую было волноваться девушку, которая при имени Фантомаса судорожно вцепилась в его мускулистую руку, Морис тихо проговорил:

– Да Фантомас уже полгода, как отошел от дел… После истории с поездом Барзюма о нем ничего не слышно. Не беспокойся, Фирмена, подумай лучше о нас с тобой! Подумай о нас с тобой!

Молодой человек действительно думал о нежных речах подруги. Несомненно, он был любим; Фирмена отдала Морису всю любовь, которую только могло вместить ее сердце. Не сама ли она, презрев всякую стыдливость, дала понять, что готова не возвращаться к себе, а последовать за другом в его жилище, чтобы провести там ночь?

Несколько мгновений спустя поезд прибыл на вокзал, с обеих сторон состава на перрон посыпались пассажиры, торопящиеся кто домой, а кто в кафе или бар, чтобы там скоротать остаток вечера.

Морис с явной охотой уцепился за столь заманчивую возможность повести к себе свою очаровательную любовницу, но в последний момент Фирмена заколебалась.

Конечно, молодая работница, воспитанная одной матерью в безропотной покорности судьбе, которая была уготована большинству женщин, придерживалась широких, очень широких взглядов, но не ночевать дома ей предстояло впервые; и хотя Фирмена уже была близка с Морисом, которого любила всей своей юной душой, она не решалась пуститься в новое распутство.

Морис становился все настойчивее, он пускался в уговоры, завлекал, расточал нежности. Мало-помалу Фирмена уступила, однако еще пыталась сопротивляться:

– Мама будет волноваться, если я не приду.

У Мориса на все был готов ответ:

– Почта в двух шагах. Ты ей пошлешь пневматическое письмо.

Для проформы Фирмена вновь возразила:

– Но ты знаешь, что завтра в девять мне надо быть в мастерской?

– У меня есть будильник! – заверил Морис. – Успеешь! Давай, соглашайся!

Добрых десять минут Фирмена провела на телеграфе, где пляшущим почерком сообщила матери о своей задержке и заверила, что той не о чем беспокоиться.

Девушка не пускалась в пространные объяснения, они были ни к чему: мать поймет…

Разумеется, столь дерзкая выходка неминуемо приведет к бурному объяснению, но может, все к лучшему?

Фирмена не доводила мысль до конца. Не то было время и место.

Но придя около одиннадцати в скромное жилище молодого человека и готовясь ко сну, Фирмена с полными любви глазами прижалась к возлюбленному, который нежно обнимал ее стройную талию, и предложила:

– Морис, можно я завтра вечером опять приду?

Молодой рабочий покраснел от удовольствия; запечатлев на губах девушки долгий поцелуй, он тоном, исполненным воодушевления, простодушно заметил:

– Ты хочешь, чтобы мы жили вместе? Я правильно понял?

– А почему бы и нет? – задумчиво пробормотала Фирмена.

Молодые люди прильнули к окну и молча созерцали открывшуюся взору живописную панораму.

Разливая серебристый свет, ярко сияла луна.

Морис, счастливый любовник красавицы Фирмены, уже некоторое время занимал чудную комнатку во внешне довольно скромном, но содержащемся в образцовом порядке доме на авеню Версаль, приблизительно посередине между мостами Гренель и Мирабо.

Жилище Мориса находилось на шестом этаже, в задней части здания – его фасад был отведен под самые дорогие апартаменты, – и окно выходило не на авеню Версаль, а на набережную Отей, что, возможно, было много приятнее.

Набережная Отей прилегает к Сене, и из окна Мориса открывался восхитительный вид на реку, простирающийся от статуи Свободы до виадука Поэн-дю-Жур и Медонских холмов.

Напротив был засаженный деревьями берег – здесь проходила граница квартала Гренель с его вечно снующими версальскими электричками и пригородными поездами из Сюресн-Лоншам.

Днем и ночью пейзаж был наполнен жизнью, являл собою красочное зрелище.

Комнатка Мориса, светлая и просторная, с обоями в цветочек, была идеальным гнездышком для влюбленных. Мечтая рядом с возлюбленным, Фирмена говорила себе, что здесь она найдет счастье, счастье всей жизни! Безусловно, союз их тел и сердец сам по себе не принесет состояния, но они молоды и храбры, она – хорошая швея, он – умелый рабочий. Они могли бы любить друг друга, а затем придет и богатство, если она того пожелает.

Тем не менее, Фирмена с сомнением возразила переполненному счастьем любовнику:

– А деньги?.. Чтобы жить вместе, надо прилично зарабатывать…

Девушка всем сердцем мечтала получить обнадеживающий ответ. Морис сделал широкий жест, словно кидая вызов будущему.

– Да полно! – воскликнул он уклончиво. – Поживем – увидим! А пока будем любить друг друга!

От ночной прохлады прелестную Фирмену охватил легкий озноб.

– Давай ложиться, – чуть слышно произнесла она.

Морис закрыл окно…

– Брр!.. Не слишком горячая вода у тебя в умывальнике, мой милый!

– Фирмена, не ной, ты разве не знаешь, что знатные дамы умываются холодной водой? Я это вычитал в книге о том, как сохранить красоту…

– Ты что, читаешь такие книжки?

– Все надо читать. Ты не боишься опоздать?

– Страшно боюсь! Который час?

– Пять минут девятого…

– Я же не буду сорок с лишним минут ехать на метро.

– Верно… тебе надо быть в девять?

– Да, Морис, в девять. Где, черт побери, моя сумочка?

– Посмотри на стуле, под жакетом…

– Ах да… спасибо…

Красавица Фирмена, свежая и отдохнувшая, хотя и с легкой синевой под глазами, заканчивала сборы в комнате на набережной Отей, готовясь отправиться в мастерскую к Генри, где она была портнихой по юбкам.

Она проворно и стремительно шныряла по крошечной комнатенке, запаздывая, как и все парижские работницы.

Морис лениво возлежал в постели, закинув руки за голову, и с любовью поглядывал на прелестную девушку, завершающую туалет.

– Ну вот ты и готова, – сказал он. – Видишь. Могли бы еще поваляться минут пятнадцать.

Фирмена улыбнулась:

– Какое там поваляться! Словно я ничего не понимаю! Я и так еле-еле успеваю.

– Эка невидаль, ну опоздаешь, придешь после закрытия дверей…

Фирмена бросила шнуровать ботинок и взглянула на любовника:

– Да что с тобой, наконец? Ты что, не понимаешь, что я тороплюсь?

– Как знать! Говоришь, что идешь в мастерскую, а сама…

Фирмена стрелой метнулась через комнату и встала на колени возле кровати, где предавался лени Морис; опершись на нее, она взяла в ладони голову любовника и страстно поцеловала его в лоб.

– Злюка! – проговорила она. – Гадкий злюка! Хочешь мне сделать больно? Что ты еще втемяшил в голову? Ну пораскинь умом, разве я встала бы в такую рань, бросила бы тебя, милый, если бы мне не надо было в мастерскую!

Вместо ответа Морис пожал плечами.

– Как знать! – повторил он. В глазах молодого человека неожиданно мелькнула печаль, меж тем как Фирмена подарила ему еще один пылкий поцелуй, вложив в него всю свою любовь.

Она была очень хороша собой, прелестная и своенравная парижаночка, вызывающая буйное восхищение всех мужчин на улице, и возможно, Морис не так уж заблуждался, со страхом рисуя будущее, задаваясь вопросом, сможет ли он сохранить подле себя и только для себя свою очаровательную возлюбленную.

Тем временем Фирмена продолжала:

– Как ты можешь злиться и ревновать после вчерашнего… такого дня! И такого вечера! Господи, какие эгоисты эти мужчины! Не люби я тебя, негодника, разве я была бы здесь? Ты хоть знаешь, что мне предстоит услышать вечером от мамы?

Морис погрозил подружке пальцем:

– Вечером? Но ты обещала вернуться…

– Да, решено, но прежде я заскочу на улицу Брошан! Не могу же я без предупреждения не ночевать дома две ночи подряд… Мама будет переживать, решит, что меня убили.

Фирмена резко поднялась с пола.

– Ты что-то совсем меня заболтал, – продолжила она. – Так я никогда не соберусь…

Она дошнуровала ботинки. В два счета водрузила на голову шляпку, легонько и ловко взбила кудри, взгляд в зеркало придал ей бодрости:

– Морис, это из-за тебя у меня такие глаза? Злюка… В мастерской меня засмеют…

Она вновь встала на колени у постели любовника:

– Ну, поцелуй меня! Будь умницей, раз уж ты не работаешь… До вечера… До половины десятого…

– Половины десятого, а пораньше никак?

– Думаю, пораньше не получится. Я постараюсь…

Они снова поцеловались.

– До вечера, дорогой!

– До вечера, дорогая!

Последняя улыбка, последний взгляд на часы.

– Я побежала! – сказала Фирмена.

Глава 3
БОГАТЫЙ ЛЮБОВНИК

Площадь л'Опера, черный людской муравейник двух лестниц метро.

В тот же понедельник утром, когда время близилось к девяти, тысячи пар глаз устремились на часы банка «Комптуар д'Эсконт», что расположился на углу улицы Четвертого Сентября и авеню л'Опера, следя за неумолимой и роковой стрелкой, которая так много значила для них. Стрелка показывала без десяти девять. Одни безропотно принимали ее приговор, другие бунтовали:

– Да эти часы врут, постоянно спешат! Спорю, мои идут точнее…

Стрелка бесстрастно продолжала свой ход и, несмотря на сыпавшиеся упреки, привлекала все большее внимание. Может, она и правда ошибалась? Увы! Пытающиеся ее уличить были бессильны, ибо знали, что не стоит покушаться на столь официальный механизм, как банковские часы, удостоенные чести сообщать прохожим время!

Те, кто с такой тоской взирал на часы «Комптуара д'Эсконт», принадлежали к многочисленной армии служащих, продавцов и работниц, последние двадцать пять минут бороздивших элегантные окрестности площади л'Опера.

Этим утром работницы запаздывали чаще, чем обычно, что было объяснимо. Накануне они притомились, поздно легли, ужинали всей семьей, предавались любовным утехам; в мастерскую же теперь влетали пулей, браня про себя начавшуюся рабочую неделю, но глаза их еще светились вчерашним весельем, а души ликовали при воспоминании о счастливых часах!

На Рю де ла Пэ, возле заново отстроенного известным модельером великолепного особняка, где и размещалась фирма «Генри», толпилась группа оживленных, элегантных и нарядных работниц. Они запрудили весь тротуар, не желая ни минутой раньше положенного входить в мастерскую, но готовые ринуться в здание с первым боем часов.

Среди работниц фирма «Генри» пользовалась почетом. И действительно, патрон отбирал себе не только самых умелых и способных, но и самых элегантных и красивых.

Этим утром работницы вовсю чесали язычки.

Девушки обменивались подробностями вчерашнего. Некоторые похвалялись кавалерами, поджидавшими их в субботу вечером у дверей мастерской и только что доставившими их обратно. Другие уверяли, что приехали на машине, а не в метро! Третьи, напустив высокомерный вид, вышучивали хвастуний, стращали их всяческими бедами… За последних заступались и снова ссорились, без умолку трещали, вовсю перемывали друг другу косточки!

Внезапно в плотно сбитой группе произошло движение, и около полудюжины работниц бросились навстречу хмурой девчонке, которая с видимым удовольствием шлепала громадными башмаками по ручейку.

– Негодница! – воскликнула мадемуазель Марта, одна из заправил в юбочной мастерской. – Марго, ты неисправимая замарашка!

Удивленная подобному обращению девчонка вздернула голову, но нахлобучка ничуть ее не смутила:

– Ну и что? Как хочу, так и развлекаюсь!

Марго, вернее Маргарита Беноа, приходилась красавице Фирмене, любовнице Мориса, младшей сестрой… И являла собой полную ей противоположность. Насколько Фирмена была элегантной, опрятной и ухоженной, настолько Марго казалась равнодушной и безразличной к собственной наружности и даже чистоте! Она была грязнулей в полном смысле слова. Правда, девчонке едва минуло двенадцать, возможно, она и не думала, что в один прекрасный день кто-то захочет за ней приударить.

Несмотря на свой хронически неряшливый вид, Марго работала у «Генри». Она исполняла почетные, хотя и малооплачиваемые обязанности подручной, вызывая жгучую зависть у своих сверстниц-работниц. Они не упускали случая вставить, что Марго никогда бы сюда не взяли, а уж тем более так долго не продержали, не будь она сестрой красавицы Фирмены!

Та же, напротив, несла в себе дух фирмы! Великолепная мастерица, она обладала столь изящной внешностью, столь изысканными манерами, что будущее назначение манекенщицей было у нее почти в кармане.

У «Генри», как и в других мастерских, манекенщицам завидовали; хорошеньким девушкам со стройными фигурками, часто просто красавицам, было судьбою написано если не преуспеть на своем поприще, то, по меньшей мере, найти среди мужей или любовников клиенток богатого содержателя.

Тем временем Марго, видимо, что-то задумав, собрала в кружок несколько работниц.

– Эй вы, слышите! – сказала она, кривя жирный от жареной картошки рот. – А у нас новость!

Мадемуазель Анна, крупная зрелая женщина, уже подбирающаяся к сорока, законченный тип вечной работницы, которой не дано испытать ни взлетов, ни падений, последние несколько месяцев компаньонка Фирмены по юбочной мастерской, озабоченно перебила крошку:

– Что-то с сестрой?

– Представляете, вчера она не явилась ночевать! Совсем загуляла моя старшая…

Сообщение Марго всколыхнуло противоречивые чувства. Одни одобрительно захихикали с притворно-циничным видом, другие лишь пожали плечами, третьи возвели глаза к небу…

– Наверняка, – продолжала Марго, исподтишка оглядывая аудиторию, – наверняка, где-то шляется с любовником!

Вокруг девчонкиных слов завязался целый диспут.

– Любовником? Кто он такой? Хоть стоящий? Разве у нее есть любовник? А как же! Черноусый, который последние две недели иногда поджидал ее у мастерской. Эка невидаль! Приказчик! А поди и того хуже, рабочий! И это с ее-то красотой!

Но другие заверяли, что здесь что-то не так. Как-то вечером ее видели садящейся в машину к сногсшибательному типу… Наверное, какому-то ухажеру…

Невзирая на намеки тех, кто допускал существование двух любовников, большинство сочувствовало девушке, пустившейся в любовную авантюру с юношей без гроша в кармане, которого они сочли за рабочего, что было, безусловно, более романтично, хотя и менее разумно!

И пошли-потянулись пересуды; пока отсутствующей подруге перемывали косточки, Марго, сестрица Марго, ушки на макушке, вылавливала в общем потоке фраз новый фактик, доселе неизвестную детальку; чуть покачивая головой и мыча что-то одобрительное, она подзадоривала возмущавшихся подруг…

Пробило девять. Рю де ла Пэ вмиг опустела. Как стайка напуганных воробьев, рассыпались работницы…

Началась давка у входа, беготня по лестницам, падения на поворотах. То там, то сям раздавались крики, вспыхивали и тут же гасли перебранки. Мастерские заполнялись. Прикусив языки, все поспешно рассаживались по местам, настроенные с головой уйти в работу.

Мадам Версадье, старшая по юбочной мастерской, глядя в лорнет, зачитывала распорядок примерок на день:

– Барышни, с десяти пойдут клиентки! Платье номер три должно было быть готово в прошлую субботу. Заканчивайте с ним; клиентка придет утром!

Мадам Версадье отдала еще несколько распоряжений, затем вызвала:

– Фирмена!

В мастерской стояла тишина.

– Фирмена! – повторила мадам Версадье.

Мадемуазель Анна, напарница любовницы Мориса, оставшаяся за столом в одиночестве, мелодично отозвалась:

– Ее нет! Нет ее, мадам!

Малышка Марго, словно желая выпятить отсутствие сестры, дерзко выскользнула из-за стола и, истуканом встав перед старшей, выпалила:

– А вы знаете, мадам, Фирмены нет, к вашему сведению, она вчера не ночевала дома!

Что же стряслось с Фирменой? Она намеренно прогуливала работу или просто запаздывала?

Расставаясь с любовником, девушка, казалось, очень спешила.

– Морис, я побежала, до вечера! – прокричала она.

Она быстро спустилась по лестнице и выскочила на авеню Версаль.

Молодая работница стремительно зашагала по набережной по направлению к метро, но не пройдя и ста метров, замедлила ход. Теперь она двигалась неторопливой поступью, казалось, с интересом наблюдая за такелажниками, сгружающими с тяжелых барж рыжий песок, который крупинками золота блестел на солнце.

Было не более половины девятого; утро выдалось великолепным. С реки поднимался легкий пар, солнце еще не пригревало, но уже повсюду разливались его лучи, как обещание, первая летняя улыбка.

Похоже, Фирмена совсем не спешила!

Несколько раз она взглядывала на изящные серебряные часики, которые вынимала из корсажа.

Поистине, работница не так уж торопилась в мастерскую, как расписывала любовнику!

В течение нескольких минут она, облокотившись на парапет, следила за планомерной работой огромного крана, запускающего ковш в чрево груженного песчаником судна, восхищалась силой землекопов, точными и ритмичными движениями перебрасывающих тяжелые камни, затем ее внимание привлек удильщик в широкополой соломенной шляпе, терпеливо и без особой надежды водивший удочкой по воде, самопоглощенно забрасывающий ее выше по течению…

Так поротозейничав минут пять, Фирмена медленно тронулась дальше.

По мере приближения к метро ей все чаще попадались служащие, спешившие наперегонки к подземному транспорту, обязанному их доставить на рабочие места.

В ней было столько очарования, что мужчины оборачивались, а женщины заглядывали в лицо. Но воистину, ей было не до них! Опустив голову, Фирмена упрямо глядела под ноги, словно думала там найти рецепт от забот.

– Глупая штука – жизнь, – шептала она. – Глупая и скверная!

Когда она наконец подошла к спуску в метро, было десять минут десятого, двери мастерской давно закрылись.

Фирмена купила билет, прошла на перрон.

Четверть часа спустя, сделав пересадку на площади Звезды, она вышла на площади Клиши, что было весьма далековато от Рю де ла Пэ.

Фирмена солгала любовнику, обожаемому любовнику, сказав, что идет в мастерскую!

Площадь Клиши – а время подходило к без четверти десять – была запружена, обезображена горланящей толпой простолюдинов. Стараясь оставаться незаметной, Фирмена вынырнула из метро. Она огляделась по сторонам, задержала взгляд на улице Вио.

– Никого. Еще полчаса дожидаться!

Приободрившись, девушка двинулась через площадь к статуе маршала Монсея, у подножия которой раскинулся настоящий цветочный базар; она придирчиво выбрала букетик гвоздик и роз, приколола его к корсажу и отправилась по магазинам. Она наведалась в универмаг, неизвестно зачем расположившийся на перекрестке, пробежалась по отделам, не забывая время от времени посматривать на часы.

Фирмена все больше мрачнела и грустнела. Очевидно, она кого-то или что-то ждала. Не надо быть ясновидящим, чтобы почувствовать ее досаду.

В этой фланирующей девушке не осталось ничего от утренней возлюбленной, веселой и обворожительной, припадавшей к изголовью юного Мориса и восклицавшей в порыве страсти:

– Милый! Милый! Если бы ты знал, как я тебя люблю!

Когда часики показывали половину одиннадцатого, Фирмена, изрядно находившись, покинула магазин и снова глянула на площадь.

– Ну и точность! – усмехнулась она.

Она намеревалась было ступить на проезжую часть, но, передумав, свернула на улицу Сан-Петербург.

– Нетушки! Еще не время. Пусть помается минут; двадцать, это пойдет ему на пользу!

Женщине до кончиков ногтей, Фирмене совсем не хотелось приходить на свидание первой.

Так добредя до площади Европы, без четверти одиннадцать она повернула назад. Очутившись вскоре на площади Клиши, она направилась к роскошному автомобилю – закрытому лимузину, который стоял там уже довольно продолжительное время.

Юная работница виновато улыбнулась шоферу, который вылез ей навстречу со степенным и достойным видом и, сдернув с головы фуражку, торопливо распахнул ей дверцу.

– А вот и вы, моя красавица!

Ее приход был встречен радостным возгласом.

С ленивой беспечностью раскинувшись на подушках сиденья, ее поджидал мужчина, шикарный джентльмен, который при появлении Фирмены казался на седьмом небе от счастья.

– Дайте поцеловать вашу ручку, милочка.

Замерший у распахнутой двери шофер осведомился:

– Куда поедем, господин виконт?

Незнакомец, виконт де Плерматэн, бросил:

– Везите в лес, а там будет видно!

Он был шикарным мужчиной, виконт де Плерматэн, с такими почестями усаживающий в автомобиль любовницу Мориса, красавицу Фирмену.

Ему было около сорока пяти, но с помощью ухищрений туалета, тонких уловок, мрачной элегантности он умел казаться совсем юнцом.

– Дорогая, милая Фирмена, – продолжил он, когда автомобиль тронулся с места и, тихо и нежно урча, покатил по бульвару Батиньоль, – у меня такое ощущение, что с каждым днем я все крепче привязываюсь к вам, все сильнее влюбляюсь… Вы сводите меня с ума!

Фирмена уселась поудобнее.

Работница, еще несколько минут назад запросто путешествовавшая в плебейском метро, чувствовала себя как нельзя лучше в великолепной машине. Она поглубже устроилась на мягких подушках сиденья, с грациозно-непринужденным видом взялась за спадавшие с кресла ремни и, небрежно закинув ногу на ногу, уперлась каблучком в обитую бархатом скамеечку. Поскольку виконт замолчал, она пошутила:

– Неужели вы ходите по ювелирным лавкам?

– Что вы имеете в виду?

– Фразы, подобные вашим, пишут на шкатулках для амулетов!

– Что за фразы, моя красавица?

– Люблю тебя все крепче с каждым днем.

Сегодня больше, чем вчера, но еще сильнее завтра…

Это Розмонд Жерар!

Виконт спрятал ехидную улыбку:

– Фирмена, мне не нужны ювелирные лавки, чтобы объяснить, насколько вы восхитительны! Подобные слова черпают в душе… Но раз уж вы завели об этом разговор… Вы правы, я действительно туда заглядывал… Нравится?

Вынув футляр из автомобильного кармашка, виконт вручил Фирмене великолепный подарок: играющий на солнце дорогой браслет!

– О! Какая прелесть! Как мило с вашей стороны! Да, мне очень нравится.

Фирмена продела запястье в золотой обруч.

– Вы довольны? Тогда поцелуйте меня! Так что же, скверное дитя?

Фирмена насупилась.

– Ах, дорогой, какой вы неумеха! – воскликнула она. – Сводите на нет самые прелестные задумки! Очень любезно купить мне браслет, но нелепо тут же требовать вознаграждение! Вы словно покупаете мои поцелуи.

Виконт Раймон де Плерматэн нервно заерзал в глубине сиденья.

– Какая вы жестокосердная! – прошептал он. – Вы полагаете, что поцелуями можно торговать? Я вас прошу меня поцеловать только потому, что люблю вас и…