Текст книги "Иона. Эдип-цареубийца"

 
Это верно. Я тоже не вижу ошибки. Разве только ту,
что Ниневия еще стоит.
 

ИОНА

 
Не смейтесь надо мной. Не такой это пустяк – сте —
реть с лица земли целый город.
 

СЕМИРАМИДА

 
Но что было не так?
 

ИОНА

 
Проклятие было неполным.
 

СЕМИРАМИДА

 
Нет, текст был точным.
 

ИОНА

 
Но не было жестов.
 

СЕМИРАМИДА

 
Значит, вы действовали не всерьез.
 

ИОНА

 
Я действовал совершенно серьезно.
 

СЕМИРАМИДА

 
А почему не сделали положенных жестов?
 

ИОНА

 
Не смог преодолеть себя настолько, чтобы забыть о
приличиях.
 

СЕМИРАМИДА

 
То есть действовали не всерьез или не слишком се —
рьезно.
 

ИОНА

 
Ниневия погибнет. Но разве я местный юродивый
и должен желать так, как желает Ниневия? Все жесты,
достойные Ниневии, были бы в высшей степени непри —
стойными жестами.
 

СЕМИРАМИДА

 
Он должен был вращать глазами, вот и все.
 

ИОНА

 
Это просто противоречит чувству стиля. Это дурной
тон. Что ни говори, а конец света – событие не в моем
вкусе.
 

СЕМИРАМИДА

 
Сколько потрачено слов, чтобы сказать, что вы дей —
ствовали не всерьез. А почему? Да потому, что прекрас —
но знали, что Богу это неугодно. Видите ли, когда Бог
играет против мира, Он всегда проигрывает.
Давайте заканчивать.
Мы благодарны всем, кто помогал
Вернуть угасший Ниневии блеск.
Эскару, победившему врага,
Асирте, сохранившей дружбу с другом,
И господину Ионе. Полагаем,
Он в изумленье приведет весь мир,
Когда о наших сообщит деяньях.
Но сами мы с величьем распростимся
По нашей доброй воле в сей же час.
Другое время на пороге ждет.
Пускай другие им распорядятся,
Как я – своим. Царю пора уйти,
Но Шамша кровь, дух Шамша остаются.
А потому, как требует народ,
Как требует закон, я называю
Властителя, владетеля, царя,
Хозяина эпохи новой: Готтхельф.
 

Входит Готтхельф, дебил.

 
Вот перед вами Готтхельф, Шамша отпрыск,
Рожденный мною. Радуйся, народ.
Кричите же: Да здравствует царь Готтхельф!
 

Эпилог

АКТРИСА, ИСПОЛНЯВШАЯ РОЛЬ АСИРТЫ

Признаю, что в этой драме так много и так нагло лгали, что даже некоторые из нас краснели со стыда.

Я думаю, редко кому удавалось лучше, чем нам, свести воедино правила искусства и законы действительности. А если сейчас вы слегка ошарашены, то ошарашены весьма изысканным образом. На прощанье могу вас утешить. Ниневия действительно погибла, и разрушил ее не Бог, а Вавилон, который, впрочем, тоже погиб. А если вам немного страшно возвращаться из театра в свой город, то ставлю три против одного: он еще стоит. Всего хорошего. Передайте наш привет вашим соседям.

Эдип-цареубийца
О драмах Вольтера

Драмы Регентства (1715–1726)

Сочинять – общее свойство всех поэтов. В чем же своеобразие поэтов?

Вольтер возник, как возникают все поэты: появился на свет с таким устройством мозга, без которого при сочинительстве не обойтись; для экстраординарных интеллектуальных свершений нужен экстраординарный интеллект. Семейные обстоятельства и детские впечатления выработали в ребенке потребность формулировать свой взгляд на вещи. Например, он писал, что родился мертвым.

Возможно, в этом утверждении Вольтера есть некоторое преувеличение, и он просто хотел сказать, что был человеком слабого здоровья, хилым, тщедушным недомерком со впалыми щеками; у него никогда не отрастет борода; и, как все драматурги на свете, он будет всю жизнь страдать от судорог. Уверяю вас: не было такого поэта, которого не терзали бы колики. Он был более или менее импотент, а если точнее, скорее более. Физическая неполноценность побуждает поэта стремиться к интеллектуальному превосходству, толкает его к интеллектуальному самовыражению: отсюда сила воображения и бешеная страсть к труду – самая сильная черта художественных натур. Служенью муз также весьма способствует социальная неполноценность.

Художники рождаются между классами, в некоторой неясной среде, откуда происходят выбросы вниз или вверх. Вольтер происходил из ремесленно-интеллигентской буржуазии, претендовавшей на роль чиновничьей аристократии. Художник обречен сомневаться, свое ли место он занимает в мире. Чтобы стать вровень с теми, кому их место уготовано с колыбели, художник претендует на роль гения, для чего требуется слишком много усилий. Стоит ли говорить, что обычно он терпит провал во многих почтенных профессиях.

Очень скоро после столь незадачливого рождения Вольтер ощутит фатальную неполноценность, свойственную всякому таланту: он поймет, что он талантливее своего окружения. Чтобы сгладить этот изъян, он начнет – ну, не смешно ли? – предъявлять одно за другим доказательства своего дарования; разумеется, он таким образом не только не исправит своего изъяна, но и будет его постоянно усугублять – до тех пор, пока не умрет в своем странном заблуждении.

В этом отношении с Вольтером все обстояло так же, как с другими поэтами. Это не жизнь Вольтера, но просто жизнь поэта. А неповторимое своеобразие поэта создается теми препонами, которые ставит ему мир, и теми контрмерами, которыми поэт отвечает миру.

В 1715 г. свободомыслие и тщеславие Вольтера, которому тогда едва исполнился двадцать один год, находят удовлетворение в богемной среде привилегированных актеров, богохульников и прожигателей жизни; благодаря своему остроумию он слывет меж ними снобом. В 1715 г. в весьма преклонном возрасте умирает Людовик XIV. Ему наследует его маленький правнук Людовик XV. Власть во Франции после государственного переворота захватывает герцог Филипп Орлеанский, регент.

Людовик XIV скончался отнюдь не на вершине успеха. Он выстоял против всего остального мира в войне за испанское наследство. В этой войне Франция не выиграла ничего, однако сохранила себя, во всяком случае, сохранила свое положение великой державы. Война потребовала огромных жертв. Итогом была погубленная армия, дороговизна и непомерные налоги. Государственный долг был и остался непогашенным: полдесятилетия длился всеобщий экономический кризис.

Достижением Короля-Солнце было то, что после него еще осталось королевство и королевская власть.

И королевская власть… Королевская власть есть способность монарха, дальновидно используя классовое равновесие и хорошо рассчитанный культ личности, противостоять во имя Франции фронде высшего дворянства и буржуазного сословия. Существуют два вида власти: наследственная и узурпированная. Абсолютизм не принадлежит к тем формам правления, когда тот, кто просто управляет экономикой, управляет и государством, а тот, у кого есть деньги, обладает властью. При абсолютизме власть осуществляется планомерно, политическими средствами. Вот почему абсолютизм не воспроизводится сам по себе. Он всегда находится под угрозой и в состоянии обороны.

Преемник Короля-Солнце, регент, был старым врагом Короля-Солнце, главой аристократической клики заговорщиков. Его социальной программой было восстановление прав родовой аристократии на корону. Взяв в свои руки управление государством, он в первый же день увольняет министров Людовика и отправляет их в ссылку. Их место занимают сословные палаты, состоявшие наполовину из аристократов, а наполовину из представителей парижского парламента. Регент, во-первых, это контрабсолютизм и фронда.

Регент, во-вторых, это вольнодумство, и надо сказать, что в этом смысле он зашел довольно далеко. Молва числит за ним два порока: кровосмесительную связь и отравление политического противника. Однако многим импонировала его религиозная терпимость. Людовик защищал абсолютизм с помощью заплесневелого благочестия и отнюдь не жаловал распущенных друзей Вольтера – либертинов. Регент, напротив, был чуть ли не одним из них. При нем их аморальные привычки стали официальным светским тоном.

Суть перемены власти можно кратко резюмировать так. Старый король умирает ко всеобщему восторгу и к облегчению французов. Власть переходит к человеку, чей стиль и чья личность напоминали стиль и личность Вольтера. Во всем прочем (по крайней мере, на обозримое время) регент олицетворяет крутой поворот Франции назад, к состоянию феодальной раздробленности. Как относится Вольтер к перевороту? Что такое гений?

Гений – это способность видеть вещи как они есть, не разделяя общего мнения. Гений допускает, что путь, на который сворачивает большинство, вероятно, ложный путь. Гений озабочен судьбой нации сильнее, чем собственным благополучием.

Вольтер ни минуты не питал иллюзии, что переворот осуществит мятежные грезы его юности. То, в чем все видели зарю свободы, он ощутил как начало рабства. Со свойственной ему проницательностью он воспринял показной прогресс как предательство по отношению к Франции. Как все великие поэты в юности, внешне он производил впечатление талантливого молодого автора, продуктивного, оппозиционного и преуспевающего. На самом же деле это был масшабно мыслящий и не поддающийся на соблазны патриот. Потеря монарха и приход к власти регента нанесли его душе рану, которой никогда уже не суждено было затянуться.

Вот эта душевная рана и делает Вольтера неповторимым.

“Эдип” – первая пьеса Вольтера и его первая пьеса, направленная против Филиппа Орлеанского. Он писал трагедию с 1715 по 1718 г. В 1718 г. состоялась ее премьера, а Вольтер состоялся как поэт и драматург. Сработал закон, согласно которому дебютантам прощают враждебность правительству и даже талант. И то, и другое было очевидно – и талант, и враждебность.

Сюжет «Эдипа» сводится к следующему. Лай, очень великий и очень старый царь Фив, был убит неким родственником сомнительного происхождения, Эдипом. Последний приходит к власти и подвергает опале руководящие кадры своего предшественника. Неизмеримые беды обрушиваются на фиванское царство. Все гибнет, и в финале остается лишь надежда на сына покойного царя, маленького принца. В переводе на французский это означало, что регенту предъявлено обвинение в убийстве Короля-Солнце. Вот такая простая история.

Будь у пьесы более длинное название, чем просто имя героя, она не могла бы называться «Эдип-царь», она должна была бы называться «Эдип-цареубийца». Еще долго драма о преемнике власти, драма о цареубийце – претенденте на трон и неверном опекуне законного наследника остается неизменной моделью вольтеровской трагедии. Он принципиально никогда не откажется от этой схемы. Почти все трагедии Вольтера имеют в предыстории своего Лая, а в сюжете – своего Сфинкса, который задает свой роковой вопрос.

Отношения между Вольтером и регентом легко свести к формуле и трудно описать в подробностях. Пока вопрос о королевской власти Сфинкс-Вольтер задает в политической прозе, регент держит его в Бастилии. Но выпускает на свободу к премьере пьесы, где тот же вопрос поставлен в александрийских стихах. Например, в нижеследующих, где трагедия с немалой горечью обвиняет фиванцев. забывших Лая и его “добродетели, каких теперь уж нет”, и сожалеет о судьбе “великих царей”:

 
Пока они живут, мы верим их закону.
Возносим до небес их справедливый суд
И чтим их, как богов. Но лишь они умрут,
Мы забываем их. Что остается нам?
Другим богам мы курим фимиам.
 

Регент совершенно невозмутимо относится к такого рода поэтическим размышлениям. За приведенные выше стихи он дарует поэту пенсию, ибо в те дружественные искусствам времена было принято награждать поэта пожизненной рентой, если он хотя бы один-единственный раз доказал свою одаренность сочинением драмы. Как в любой культурной политике, речь идет о поощрении и одновременно о подкупе. Вольтер, готовый взять деньги хоть от самого дьявола, предлагает своему смертельному врагу посвятить ему “Эдипа”. Регент не удостаивает его даже ответом.

Принадлежало ли Вольтеру открытие, что убийство Лая делает сюжет Эдипа политически актуальным? Оно принадлежало Корнелю. Вольтер следует Корнелю. Задолго до Вольтера Корнель, анализируя античный материал, обнаружил, что здесь царь в лице царя (своего предшественника) умерщвляет мораль, обычаи и традиции страны, а заодно и провоцирует социальную катастрофу. Новая интерпретация сюжета Вольтером понадобилась потому, что новая политическая ситуация требовала переоценки ценностей.

У Корнеля тиран Эдип символизирует Короля-Солнце. На его стороне законные права. Он укрепляет трон в борьбе против старых ретроградов и мошенников Тезея и Дирке; хотя отцеубийство и является преступлением, но это преступление короля против фронды. У Вольтера тиран Эдип – это регент. Прошлое, которое он ниспровергает, – трон, а сам он – мошенник и фрондер.

Оба драматурга почти не задумывались о том, что сделало трагедию Софокла вершиной жанра на все времена. Главная мысль «Эдипа» Софокла: человек может обладать достаточной гордостью и упорством, чтобы стремиться узнать правду о самом себе. Идея трагедии выражена в драматургически безупречной форме. Это – аналитическая драма.

Греческий «Эдип» – это истории царя. чьим грехом было введение отцовского права, патриархальная революции. Его преступление – это преступление хода истории, оно невольно и неизбежно. Только чудовищное неведение собственной вины дает ему силу усомниться в себе и себя уничтожить. Тот, кто просто ощутил бы свою вину, постарался бы отвернуться от своего изображения в зеркале.

Итак, следует признать, что версия Корнеля ближе к смыслу античного материала и в ней больше трагизма, чем в интерпретации Вольтера. Корнель размышляет о вине прогресса. У Вольтера же, напротив, мертвый Лай – просто носитель права, а живой Эдип – негодяй, и речь идет всего-навсего о вине регресса, в чем нет ни противоречия, ни трагизма. Вина, говорит пьеса Вольтера, проистекает из вины. Ну конечно – откуда же еще? Хотя… о чем другом должна бы размышлять пьеса?

Регент оставляет поэту лишь одну возможность враждебного отношения – морализаторство. Это просчет Вольтера или ошибка регента? Сравнение трех трагедий об Эдипе учит меня широко смотреть на вещи; я ведь пытаюсь показать, каким образом время, в которое родился Вольтер, помешало ему стать таким же хорошим драматургом, какими были его предшественники-классики. Впрочем, поймите меня правильно: я считаю эпитет “хуже, чем Корнель” весьма высокой оценкой.

Вольтер, говорит Гегель, не улучшил произведений древних, он их “только национализировал”. Именно в этом была его ошибка. И его заслуга.

«Эдип» Вольтера отражает политическое положение Франции. Эту слабость, если это слабость, драма разделяет со всеми драмами французских трагедиографов. Французская драма никогда не бывает исторической, как драма Шекспира или Шиллера, где история в высокой форме принимается и постигается всерьез, и где косвенно, через историческую конкретику, указано на политические обстоятельства современности. Французская драма всегда и непременно является драмой современности.

Эстетическая плоскость французской драмы – придворный натурализм. Французы писали для двора о дворе. Не то чтобы они не замечали событий, происходящих в мире, но они воспроизводили их в такой форме, в какой эти события выступали при дворе. Классовые битвы фигурируют в их придворном переводе как вражда клик и ужасы в спальнях. Это имело преимущества: французы обнаруживали события современности уже расписанными на несколько ролей, в исполнении нескольких персонажей и сразу же обработанными для сцены. Французские драмы никогда не перегружены материалом и все являются образцами для подражания – хорошие и не столь уж хорошие.

Недостаток французских драм заключается в том, что истина, имманентно присущая каждому оригинальному материалу, от них ускользала. Они вообще отказались от главного средства всех искусств – метафоры. Их материал – это не такие картины, которые не только важны сами по себе, но и означают еще нечто важное. Дворец в Фивах (в «Эдипе») не обозначает и фиванский дворец и версальский замок. Дворец в Фивах – это Версаль, и ничто другое.

Здесь мы встречаем королеву, которая, хотя и любит одного короля, должна по государственным соображениям выйти замуж за двух нелюбимых королей. Здесь мы встречаем епископов, которые лгут во имя Божье:

 
Перед толпой жрецы комедию ломают.
Лишь наша слепота их мненье уважает.
 

Здесь герои отданы на растерзание интригам и шепоту придворных сплетников, они ревниво наблюдают за малейшим проблеском чувства, не выпуская из поля зрения ни единого душевного движения. Я уже не говорю о том, что для Софокла инцест был самым преступным нарушением табу и смертным грехом, а регент просто спал с герцогиней де Берри и при всей пикантности этой связи вряд ли опасался гнева богов. Но он весьма опасался эпиграмм Вольтера. Однако, как говорилось выше, переложение мифа не входило в намерения Вольтера. И конечно же, не намек на инцест не понравился регенту. Многие другие аристократы не спали со своими дочерьми, но, как и регент, отклонили сомнительную честь посвящения им «Эдипа», ни один не разрешил поставить свое имя на титульном листе. Это означает, что Вольтер осуществил свое намерение.

Насколько французам безразличен материал, которым они пользуются как предлогом для изображения современности, показывает другая пьеса, написанная Вольтером в период регентства – трагедия «Мариам-на». Здесь Версаль называется “дворцом в Иерусалиме”.

Страной правит Ирод, чужеземец (то есть отпрыск боковой линии, как и Эдип), убивший, как и Эдип, местного (то есть законного) властителя. Его жена Мариам-на – дочь убитого царя (Иокаста была вдовой Лая). Мариамна (как и Иокаста) имеет сына: речь идет только о его притязаниях на трон. На стороне Мариамны (как и Иокасты) – старый министр из старого царского дома, обладающего законными правами престолонаследия. В «Эдипе» его имя Форбас, в «Мариамне» – Набал. Перед нами опять коллизия, характерная для регентства, та же самая пьеса, хотя и написанная полдесятилетия спустя.

Эти пять лет принесли две удачи реализму. В «Мариамне» наряду с регентом фигурирует аристократия, и она виновата во всех бедах, постигших страну. Фурия Саломея приходится сестрой Ироду, иными словами, регентство связано с аристократией узами близкого родства. И в «Мариамне» регент не подвергается однозначному осуждению. История об Ироде и Мариамне, как известно, это история правителя, мечущегося между ненавистью и любовью к своей жене-царице. Перевожу: Филипп Орлеанский колебался между своей склонностью к фронде и своим долгом по отношению к абсолютизму и дому Бурбонов. Но и входя в положение Филиппа, Вольтер остается неколебимым в своей принципиальной позиции. Бедному регенту, ослепившему себя в роли Эдипа, приходится во второй раз выходить на сцену в роли царя Иудеи и сходить с ума.

Вольтер вполне последовательно сообщает в предисловии, что «Мариамна» – история частная и весьма аполитичная. Вообще французские авторы трагедий вполне последовательны, когда настойчиво утверждают, что их сюжеты уникальны. Эти старые-престарые истории, говорят они, ни на что не намекают. Ни о какой злобе дня, говорят они, нет и речи. Этот жанр шутовского комментирования – непременная принадлежность придворного натурализма. Материал – не что иное, как маска. Маска все время съезжает, и приходится ее придерживать. Все теоретические высказывания всех французских классицистов суть политические увертки и попытки отвлечь внимание на второстепенные вещи. Нельзя верить ни одному их слову, и вряд ли стоит их читать.

Итак, от придворного драматурга не следует, конечно, требовать исторической драмы. И все-таки одни маски сидят более прочно, а другие носить мучительно. Там, где действие происходит при дворе, маски очень удобны. Это когда речь идет о римских и китайских императорах, о деспотических придворных нравах древнего Востока и османов. На индейцах «Альзиры» или рыцарях «Танкреда» маски держатся еле-еле; не менее странной кажется нам отчаянная беззаботность в изображении придворных интриг мифического мира.

Французская драма использует любой материал, который попадается ей под руку. Она строго избегает лишь двух вещей: ее действие никогда не разыгрывается в современности и никогда не происходит во Франции. Уже только это служит доказательством, что французская драма всегда повествует о французской современности.

Понять «Эдипа» как социальное явление – не значит без оговорок извинить эстетические слабости пьесы. «Эдип», без сомнения, был не самым подходящим сюжетом для намерений Вольтера. Не следует так поступать с Софоклом. Это значит обрабатывать вечность на злобу дня.

Но если бы нам удалось забыть об оригинале, воздать должное пьесе Вольтера и насладиться ею, раз уж она написана так, как написана, то мы могли бы сказать о ней много хорошего. Вольтер дебютирует как положено дебютировать драматургу: на высоте своей силы и во всеоружии темы, которую будет развивать всю жизнь.

Творческое наследие Вольтера состоит из четырех частей: его трагедий, его труда «Эпоха Людовика XIV», его «Генриады» и его философских повестей. Кроме последних, все главные произведения уже в 1715 г. были созревшими замыслами в голове юноши. Кстати, как раз для первого издания «Эдипа» молодой Аруэ выбрал себе псевдоним «Вольтер».