Текст книги "Моцарт и Сальери. Кампания по борьбе с отступлениями от исторической правды и литературные нравы эпохи Андропова"

Высокое слияние души и просветленного разума, бренного существования и творческого порыва, мира, окружающего поэта, и мира внутреннего становится сутью лирики Преловского. Это то, ради чего он боролся со словом, обуздывал форму, ограничивал и истязал собственный стих. И это те ориентиры, по направлению к которым он, на мой взгляд, развивается245245
  Мальгин А. «В дорогу, как судьба, большую»: [Рец. на кн.:] Анатолий Преловский. Земная тяга. Стихотворения, поэмы. М.: Советский писатель, 1983 // Литературное обозрение. 1984. № 1. С. 59–61.


[Закрыть].

Такие рецензии молодого критика не шли в одиночку: именно Мальгин одним из первых обратил внимание читателей на необходимость выполнения решений июньского пленума ЦК 1983 года: «Конечно, не случайно на недавнем Пленуме ЦК КПСС, когда шла речь о том, против чего должны бороться работники культуры, в одном ряду с „идейно чуждыми“ назывались и „профессионально слабые произведения“»246246
  Мальгин А. Вдохновение напрокат? // Литературная газета. 1983. № 30, 27 июля. С. 3.


[Закрыть].

Рвение Мальгина по общественно-политической линии не могло остаться незамеченным, и партийный комитет «Литературной газеты» оценил его дарования, отметив в годовом отчете 11 ноября 1983 года, сочтя нового сотрудника серьезной удачей газеты:

Отделы литературы народов СССР, русской литературы, публикаций за последнее время пополнились новыми сотрудниками. Истекший год проверил их профессиональный уровень, редакторскую и журналистскую квалификацию <…> Активно зарекомендовал себя А. Мальгин (отдел русской литературы)247247
  РГАЛИ. Ф. 634. Оп. 6. Д. 54. Л. 10–11.


[Закрыть].

Третья жертва кампании – Натан Эйдельман

Натан Яковлевич Эйдельман (1930–1989) был литературной знаменитостью той эпохи. У него не было ни премий, ни званий, только ученая степень кандидата исторических наук, ну и не самая удачная биография.

Говоря о тяжкой доле его отца, нужно сказать, что перековка целого поколения, особенно евреев, которым советская власть дала настоящую свободу и возможность учиться в вузах, жить в больших городах и т. д., из сторонников революции в безгласных противников этой власти часто происходила через аресты и лагеря. Таков был и Яков Наумович Эйдельман (1896–1978) – «пламенный еврей», осужденный в 1950 году на десять лет лагерей по 58‐й статье, а после освобождения ставший активным участником сионистского движения в СССР. До того как советская система перемолола его, отправив в воркутинский лагерь, он прошел обычный для журналистов той эпохи путь: работал в газетах и писал тексты вполне в соответствии с духом времени, в том числе и в эпоху Большого террора; в 1942 году ушел на фронт и служил в армейских газетах, в 1945‐м вступил в ВКП(б), все годы до и после войны был пропагандистом еврейской литературы и театра, переводчиком с идиш, а некоторые его тексты по истории русской литературы вызывают мысль, что сын многое перенял от отца248248
  Эйдельман Я. Путь великого поэта: На пушкинской выставке [в Гос. Историческом музее] // Литературная газета. 1937. № 10, 20 февраля. С. 6.


[Закрыть].

Окончив с отличием исторический факультет Московского университета в 1952 году, в тот момент, когда отец отбывал срок в Заполярье, после некоторых мытарств Н. Я. Эйдельман получил ставку преподавателя истории и географии в школе рабочей молодежи в Ликине Московской области249249
  РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 40. Д. 1798. Л. 1–11.


[Закрыть]. Там он проработал три года, а летом 1955‐го смог перейти на должность учителя истории в московскую 93‐ю школу Краснопресненского района на Большой Молчановке. Вероятно, он бы и проработал там всю свою жизнь, если бы не неприятности по политической линии: вместе с некоторыми товарищами по истфаку он был близок к аспиранту Л. Н. Краснопевцеву, который после XX съезда КПСС организовал нелегальный кружок молодых историков, изучавших марксизм-ленинизм, вопросы истории революционного движения. Доклад Н. С. Хрущева придал им сил, кружок начал формулировать политические требования, в том числе гласное расследование злодеяний Сталина, отмену 58‐й статьи УК, создание рабочих советов на предприятиях с правом смены администрации, созыв чрезвычайного съезда КПСС и чистку рядов партии, осуждение тотального огосударствления всех сторон экономической и культурной жизни СССР… Такие идеи, довольно близкие прогрессивной молодежи, стали причиной внимания к кружку КГБ и формирования уголовного «дела молодых историков» (1957–1958), которое дошло до суда, а деятельные участники кружка получили длительные сроки лагерей250250
  См.: «Дело» молодых историков (1957–1958 гг.): [Встреча с участниками событий в редакции журнала «Вопросы истории»] // Вопросы истории. 1994. № 4. С. 106–135.


[Закрыть]. Н. Я. Эйдельман был близок к некоторым участникам кружка, разделял их интересы и даже дал согласие вступить в кружок, но не успел. Отказавшись от сотрудничества со следствием, он, однако, не был обвинен, но был исключен из рядов ВЛКСМ и навсегда лишился права работать на педагогическом поприще.

Устроившись экскурсоводом в Московский областной краеведческий музей в Истре, он впоследствии получил ставку научного сотрудника и затем зам. директора, проработав там до конца 1964 года. В том же году он защитил в Институте истории АН СССР диссертацию «Корреспонденты вольной печати Герцена и Огарева в период назревания первой революционной ситуации в России» (на основе ее в 1966 году в издательстве «Мысль» вышла книга «Тайные корреспонденты „Полярной звезды“»); в конце 1966‐го стал членом редколлегии журнала «Знание – сила»251251
  РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 40. Д. 1798. Л. 6; также см.: Эйдельман Ю. Равный самому себе // Знание – сила. 1996. № 4. С. 104–107.


[Закрыть], где работал до 1970 года, но сохранял связи с журналом до конца жизни.

Литературной работой Н. Я. Эйдельман начал заниматься в 1955 году (именно тогда было положено начало «Путешествию в страну летописей»), первые печатные тексты он подписывал псевдонимом «Н. Натанов»; в 1965‐м был принят в профком литераторов при Гослитиздате, а в начале 1967 года подал заявление в Союз писателей, что было обосновано несколькими книгами. После двух лет томительного ожидания, в начале 1969 года, получил заветный для каждого литератора членский билет. Рекомендации для вступления ему тогда дали писатели Д. С. Данин, А. М. Турков, В. В. Жданов и Ю. В. Давыдов. Особенно нужно отметить роль литературоведа С. А. Макашина, который сказал массу лестных слов в адрес Н. Я. Эйдельмана на заседаниях приемной комиссии, что оказалось едва ли не решающим; после этого, накануне итогового голосования на заседании секретариата Московского отделения СП РСФСР, отдельное заявление в пользу писателя подал драматург В. С. Розов, особо отметив книгу «Ищу предка» именно как «труд писателя»252252
  РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 40. Д. 1798. Л. 30–72.


[Закрыть].

Жанр своих литературных работ Н. Я. Эйдельман в 1969 году определил как «проза, документальная публицистика». Но более интересно, как он охарактеризовал их еще в 1967 году:

Мои занятия историей помогли мне обратиться к литературе. Я ощущал ограниченность чисто научных методов проникновения в прошедшее, все больше видел в ученых изысканиях не цель, а средство, исходный пункт для литературных занятий. <…> Странствия по «пограничной области», разделяющей и соединяющей литературу с историей, привлекают меня и в тех случаях, когда выхожу за обычный круг своих тем – Россия в XIX веке – и пытаюсь писать историко-фантастические рассказы, а также очерки и книги о древнейшей человеческой истории253253
  Там же. Л. 10–11.


[Закрыть].

В 1970–1980‐е годы имя Натана Эйдельмана уже было известно очень широко: он прошел в своей творческой биографии путь от ординарного историка до неординарного исторического писателя и лектора. Такой эволюции отчасти способствовал и необыкновенный ораторский дар Эйдельмана, который помогал ему видеть моментальную реакцию слушателей на те мысли и положения, которые впоследствии становились главами его книг.

Бытует мнение, что Эйдельман «как ученый стоит в ряду многих замечательных русских историков XX века»254254
  Гордин Я. А. В сторону Стикса: Большой некролог. М.: Новое литературное обозрение, 2005. С. 93.


[Закрыть], однако эти слова стоит отнести к нему не как к ученому, а именно как к историческому беллетристу и просветителю. И именно в этой ипостаси он и замечателен, и исключителен.

Как крупный литератор он заявил о себе в 1970 году книгой «Лунин» в серии «Жизнь замечательных людей»; так и писал один его горячий сторонник: «В этой книге взрывоподобно явил себя писатель Натан Эйдельман»255255
  Порудоминский В. Уроки Эйдельмана // Зарубежные задворки. [Дюссельдорф], 2014. № 12. С. 5.


[Закрыть]. Интересен отзыв Б. А. Успенского в письме Ю. М. Лотману: «Вышла замечательная книга Эйдельмана о Лунине. Я не могу оценить ее критически, но это необыкновенно увлекательное чтение»256256
  Ю. М. Лотман – Б. А. Успенский: Переписка, 1964–1993 / Сост., подгот. текста и коммент. О. Я. Кельберт и М. В. Трунина / Bibliotheca Lotmaniana. Таллинн: Изд‐во Таллиннского университета, 2016. С. 215 (11 октября 1970).


[Закрыть].

Приведем еще несколько откликов.

Натан Яковлевич не умел писать неувлекательно. Под его пером историческая наука органически перерастала в беллетристику: все оживало, делалось притягательным, загадочным, ярким. Мне случалось слышать, что увлекательность его работ частично навеяна вкусами издателей, но я всегда видел здесь другую причину. Натан Яковлевич был лектор и педагог божьей милостью. Несправедливая судьба навсегда отделила его от педагогической кафедры, но жажда педагога кипела в нем. В нем жила потребность видеть лицо своей аудитории. Популяризаторский жанр создавал ощущение непосредственного контакта с ней и утолял жажду лекторства257257
  Цит. по: Лотман Ю. М. Воспитание души. СПб.: Искусство–СПБ, 2005. С. 78–79.


[Закрыть] (Ю. Лотман).

В одном ряду с вечерами стихов Евгения Евтушенко в Лужниках, концертами бардов, таких как Владимир Высоцкий или Булат Окуджава, во всевозможных закрытых НИИ, неожиданными показами фильмов Андрея Тарковского на окраинах Москвы, скандальными премьерами в Театре на Таганке Юрия Любимова, – были и публичные выступления Натана Эйдельмана. Свидетельствую как очевидец об их неизменном успехе у публики – и в Центральном Доме литераторов, и в Институте радиотехники и электроники АН СССР, и в музеях А. С. Пушкина или А. И. Герцена258258
  Ляско К. И. Звезда Натана Эйдельмана: [Рец. на кн.:] Натан Яковлевич Эйдельман: Библиогр. материалы… 1991 // Библиография. 1993. № 2 (258). С. 128.


[Закрыть] (К. Ляско).

Природный артистизм Натана имел отклик публичный, широкоформатный, с оттенком успеха еще и театрального – битковые сборы, цветы, очереди за автографами, жажда собравшихся продлить очарованье, не отпуская его вопросами; мы принадлежали ему, а он – нам, в самом лучшем смысле259259
  Рецептер В. Смерть Сенеки, или Пушкинский центр. Роман [Начало] // Знамя. М., 2019. № 8. С. 13.


[Закрыть] (В. Рецептер).

Слушая потрясающей красоты голос Натана Эйдельмана, его баритональные теплые тона, все всегда обращали внимание прежде всего на то, как подчас импровизационно рождалась, словно на глазах, мысль историка в сюжетах о России. Память у Эйдельмана была феноменальная, поэтому всегда казалось, что он стоит рядом с событиями, о которых рассказывает, независимо от временнóй удаленности, что он видит своих героев в лицо260260
  Эйдельман Н. Слово о Пушкине: Лекция, прочитанная на Высших курсах режиссеров и сценаристов / Предисл. и публ. И. Я. Боярского // Искусство кино. 1999. № 6. С. 153.


[Закрыть] (И. Боярский).

Жажда лекторства, утоляемая, впрочем, сверх меры (отчасти, по-видимому, и по причине нужды в презренном металле261261
  «У нас были огромные долги – он содержал две семьи. Я думала, мы так и умрем с долгами», – вспоминала вторая жена писателя (цит. по: Шрайман Т., Островский Г. Натан Эйдельман: [Интервью с Юлией Мадорой (Эйдельман)] // Окна: еженедельное приложение к газете «Вести». [Тель-Авив], 1992. 31 декабря. С. 20.)


[Закрыть]), явно разбазаривала творческие и физические силы. Как отметил в свое время А. А. Ильин-Томич,

будучи по призванию просветителем, Эйдельман выступал, кажется, всюду, куда его звали, – и это было великим благом для слушателей. Но до какой степени шло это на пользу его дару историка и исторического писателя? Сколько книг и научных исследований он не успел написать оттого, что растрачивал себя на эту – безусловно крайне важную – просветительскую деятельность?262262
  Реферат доклада на А. А. Ильина-Томича «Биобиблиография Н. Я. Эйдельмана как историко-культурная проблема» на Первых Эйдельмановских чтениях (18 апреля 1991 года) в кн.: Мильчина В. Хроники постсоветской гуманитарной науки: Банные, Лотмановские, Гаспаровские и другие чтения. М.: Новое литературное обозрение, 2019. С. 20.


[Закрыть]

Впрочем, Эйдельман этим в значительной степени компенсировал свою потребность общаться с внимающей каждому слову аудиторией, как когда-то гениальный исследователь русской литературы XVIII века Г. А. Гуковский словесно набрасывал с кафедры положения будущих книг.

Историческая проза Н. Я. Эйдельмана оказала влияние даже на его антагониста в глазах читающей публики В. С. Пикуля, чье творчество было и остается невероятно популярным. На Третьих Эйдельмановских чтениях в 1993 году историк литературы А. С. Немзер говорил

об эволюции творчества Пикуля от подражания историческому или нравоописательному роману второй половины XIX века до подражания не кому иному, как Эйдельману, чья популярность среди интеллигентных читателей вызывала у Пикуля соревновательный пыл и на чьей прозе Пикуль явно учился (другой вопрос, насколько уроки пошли впрок)263263
  Третьи Эйдельмановские чтения (20 апреля 1993 года) // Мильчина В. Хроники постсоветской гуманитарной науки… С. 29.


[Закрыть].

Тяга читающей публики к истории, и отсюда популярность не только таких титанов исторического романа, как В. С. Пикуль, но также и более «интеллигентских» писателей – Натана Эйдельмана, упомянутого Юрия Давыдова или Якова Гордина, – происходила еще и от духа эпохи позднего Брежнева – стабильности, напоминающей вечность.

Не имея собственного содержания, мысля себя «концом истории» (ясно, что коммунизма не будет, но зато социализм уж такой развитой, что дальше некуда), время это отличалось своеобразной ностальгической всеядностью. Официоз по-своему, противостоящие ему духовные силы по-своему пребывали в грезах о былом, старательно выискивая в далеком или близком прошлом нечто привлекательное и в то же время схожее с днем сегодняшним. В «вечности по-советски» должно было найтись место всему: мистифицированной Древней Руси и мистифицированной эпохе революции, вымышленному XIX веку и вымышленным шестидесятым годам. Вкус к истории, очевидный в исканиях многих замечательных писателей, постоянно «испытывался на прочность» аудиторией, искавшей в прошлом не движения противоречий, но удобного антиквариата. Проблема заключалась не в том, что Пикуль вытеснял Эйдельмана, а в том, что публика была готова читать Эйдельмана (или Трифонова, или Юрия Давыдова), так сказать, «по-пикулевски»264264
  Немзер А. Замечательное десятилетие русской литературы. М.: Захаров, 2003. С. 61.


[Закрыть].

Пикуль же был серьезной отдушиной после советской реалистической литературы с ее принципами идейности, борьбы хорошего с лучшим и т. д. Сочинения, в которых автор вел повествование так, «будто ему дано право кроить и перекраивать былую жизнь – и все дозволено»265265
  Чайковская О. Соперница времени / Литературная критика // Новый мир. 1983. № 8. С. 215.


[Закрыть], были увлекательным чтением без подтекста:

Семидесятые годы были временем триумфа Валентина Пикуля. К политической оппозиции Пикуль, разумеется, никакого отношения не имел, его успех не в последней степени объяснялся тем, что его романы представляли неофициальный вариант отечественной истории. В них идеологию заменила физиология. Даже вполне достойные исторические романы советского периода были романами идеологическими, а лучшие из них – как «Смерть Вазир-Мухтара» – напряженно идеологическими. Средний читатель, уставший от идеологии вообще, предпочел деидеологизированные, растянутые до романных объемов квазиисторические анекдоты Пикуля. И это тоже была своя форма неприятия системы266266
  Гордин Я. Занятия историей как оппозиционный акт / Итоги советской культуры // Знамя. 2001. № 4. С. 182.


[Закрыть].

Устоялось мнение, что во многом силами Н. Я. Эйдельмана был создан феномен «декабристского мифа», через призму которого многие историки и литераторы доносили до читателей свой морально-нравственный посыл, идею внутреннего противостояния:

Опыт декабристов, который он широко пропагандировал, был важен для него как опыт психологической несовместимости порядочного человека с деспотизмом, как опыт самопожертвования ради братьев меньших, как опыт неистребимого нравственного протеста267267
  Гордин Я. Занятия историей как оппозиционный акт. С. 181–182.


[Закрыть].

Для трудов Эйдельмана-писателя оставалось характерным привлечение массы разнообразных, подчас неизвестных широкой публике источников; его работа о Лунине в серии ЖЗЛ была оценена не только широким кругом читателей (мономанов этой серии было всегда немало), но и крупными историками268268
  Буганов В. И. Отечественная история в серии «Жизнь замечательных людей» // Вопросы истории. 1984. № 1. С. 28.


[Закрыть]. Критик О. Г. Чайковская, говоря об этой биографии, писала, что «„Лунин“ Эйдельмана – это книга-событие, книга-открытие»269269
  Чайковская О. Соперница времени. С. 227.


[Закрыть]. По словам Я. А. Гордина, эта книга «воспевала предельно независимую личность и предельную независимость мысли», «воспринималась как призыв к игнорированию системы, интеллектуальному бунту»270270
  Гордин Я. Занятия историей как оппозиционный акт. С. 181.


[Закрыть].

Здесь мы должны оговориться, что мифологизация сочинений о декабристах как некой фронды внутри литературы выглядит скорее стремлением литературоведов или историков сформировать внешне привлекательную теорию, нежели отражает реальное положение дел в литературе послевоенной эпохи. То есть и приведенные выше слова Я. Гордина о воспевании независимости личности и мысли, как и формулировки С. Э. Эрлиха об Эйдельмане («лидер литературной фронды», «одаренный герценовский эпигон», соавтор «эйдельмано-окуджавской аранжировки мятежного мифа: „Мы – декабристы. Они – палачи“»271271
  Эрлих С. Е. Декабристы в исторической памяти, 2000–2014 гг.: Дисс. … д-ра ист. наук / СПб Институт истории РАН. СПб., 2015. С. 85, 391, 89.


[Закрыть]) – скорее призваны утвердить теоретические построения их авторов, нежели отражают действительное стремление Н. Я. Эйдельмана и его литературных современников.

Налицо здесь не мифологизация декабризма, а более широкая тенденция (даже можно сказать, традиция) создания беллетризованных биографий тех фигур, которым было позволено в условиях советской власти иметь отдельно изданную биографию, то есть преимущественно революционеров всех времен, и вполне объяснимое «стремление многих авторов показать своих героев как людей новой нравственно-психологической формации»272272
  Бровман Г. Люди революции: мысль и действие: [О серии «Пламенные революционеры»] // Знамя. 1981. № 8. С. 239.


[Закрыть]. Конечно, если искусственно выделить декабристов из безбрежного моря деятелей так называемого освободительного движения, то у них будут отмечены общность и мифологизация героев, но то же самое будет и с жизнеописаниями и народовольцев, и деятелей революций 1905 и 1917 годов, и героев Гражданской войны… Другой вопрос, что биографии профессиональных революционеров к тому времени уже навязли в зубах, отчасти и по причинам их невероятного числа и низкого литературного качества, тогда как декабризм был (и остается) овеян ореолом романтики и благородства. Не последнее значение имеет еще и то, что массовый читатель в целом, что показал интерес к творчеству В. Пикуля, более интересуется жизнью благородных сословий, нежели героев рабоче-крестьянского происхождения. И довольно важно в данном контексте привести дневниковую запись Давида Самойлова от 21 сентября 1982 года, которая комментирует чтение двух книг в серии «Пламенные революционеры»: «Читал роман Давыдова. Читал Эйдельмана о Пущине. Общность и современность идей: обоснование конформизма»273273
  Самойлов Д. С. Поденные записи: В 2 т. М.: Время, 2002. Т. 2. С. 179 (21 сентября 1982).


[Закрыть]. Какой уж там «интеллектуальный бунт»…

Поэтому мы не можем принимать за истину утверждение, что

Судя по его дневникам, Эйдельман мучился двойственностью своего положения – неприятием советской реальности и неготовностью к радикальному действию. Речь шла, естественно, не о вооруженной борьбе, но о прямых высказываниях во время выступлений274274
  Гордин Я. Книга судеб, или История с человеческим лицом // Эйдельман Н. Я. «Сказать всё…»: избранные статьи по русской истории, культуре и литературе XVIII–XIX веков / Сост. Ю. Мадоры; предисл. Я. Гордина; отв. ред. Я. Гордин, А. Осповат. М.: Новое литературное обозрение, 2021. С. 11.


[Закрыть].

С перспективы сегодняшнего дня трудно сочувственно отнестись к такой трактовке внутреннего конфликта писателя: принадлежа к интеллигенции, будучи одним из властителей умов современников, Эйдельман был человеком, лояльным власти, и его волновал вопрос не о том, как эту власть сбросить, а как при этой власти нормально жить и плодотворно трудиться в избранной им специальности писателя и просветителя.

При этом мы не пытаемся опровергнуть тезис, что вынужденный уход в определенные жанры есть следствие несвободы в обществе. Как было это и в довоенные годы, когда в 1929‐м Лидия Гинзбург записала для памяти:

Исторические романы и детские книги – для многих сейчас способ писать вполголоса. Самоограничение этих жанров успокаивает писателя, не договорившего свое отношение к миру275275
  Гинзбург Л. Я. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. СПб.: Искусство–СПБ, 2002. С. 79.


[Закрыть].

Книга «Большой Жанно», над которой вскоре скрестились клинки критиков, вышла в свет в начале сентября 1982 года; уже 2 сентября Эйдельман записал в дневнике: «Получил первую порцию Пущиных!»276276
  Эйдельман Ю. Дневники Натана Эйдельмана. М.: Материк, 2003. С. 267.


[Закрыть] Разослав друзьям экземпляры, автор уехал в отпуск в Грузию, а вернувшись 26 сентября в Москву, отпраздновал выход книги в редакции «Пламенных революционеров», записав в дневнике: «Вечер (обмыв)»277277
  Там же. С. 272.


[Закрыть]. Это была книга, совсем не похожая на его прежние сочинения: «Самая эстетически совершенная книга Эйдельмана», в которой «биография превращается в роман»278278
  Немзер А. Почто слеза катится?: Натан Яковлевич Эйдельман, 18 апреля 1930 – 29 ноября 1989 // Немзер А. Памятные даты: от Гаврилы Державина до Юрия Давыдова. М.: Время, 2002. С. 464.


[Закрыть].

Перед отъездом в отпуск писатель успел дать интервью, в котором говорил:

Только что вышла книга «Большой Жанно». Это я впервые сочинил за своего героя: якобы дневник Ивана Пущина перед смертью. Сочинял через документы. Составил для этой работы даже словарь языка Пущина. Это как бы его последнее путешествие. Получилось ли – судить не мне, но задача была трудная и увлекательная279279
  Задачник по истории: [Беседа с историком и писателем Н. Я. Эйдельманом] / Беседу вела О. Нильсен // Московский комсомолец. 1982. № 210, 12 сентября. С. 2.


[Закрыть].

«Большой Жанно» стал последним его художественным повествованием о декабристах.

Книги Н. Эйдельмана о Лунине – «Лунин», Муравьеве-Апостоле – «Апостол Сергей», Пущине – «Большой Жанно» (первая увидела свет в серии ЖЗЛ, две другие – в серии «Пламенные революционеры») – эти три книги, полно и завершенно существующие каждая сама по себе, при всем их несходстве в задаче и методе отбора материала, построении, стилистике, составляют нечто цельное – трилогию, вместе являют широкую, насыщенную серьезнейшими раздумьями, крупными, пластическими образами, яркими, многозначными подробностями картину первого этапа русского освободительного движения280280
  Порудоминский В. Век Большого Жанно: Штрихи к портрету // Московский комсомолец. 1983. № 180, 5 августа. С. 4.


[Закрыть].

Друг и соавтор Эйдельмана В. И. Порудоминский (род. 1928) объяснял в своей рецензии притягательность исторической прозы писателя:

Про Н. Эйдельмана обычно говорят: «писатель и историк», или через запятую: «писатель, историк» – не точнее ли тогда «писатель-историк»? В его книгах свойственное художественной литературе исследование характеров и ситуаций органически сопрягается с подлинно историческим исследованием – поисками новых сведений, предложением новых точек зрения, концепций, выводов; правда факта и правда психологическая неразделимы. Проза Н. Эйдельмана уходит корнями в его исторические труды…

Одновременно в «Новом мире» появилась большая критическая статья Ольги Чайковской, посвященная исторической прозе и проблемам этого жанра. Свое внимание она уделила и «Большому Жанно», которого смогла прочесть еще в рукописи и, несмотря на недочеты, считала «серьезным вкладом в современную литературу»:

Пущин – настоящая (и для наших целей принципиально необходимая) удача Эйдельмана, его декабрист настолько достоверен в своем слоге, мыслях, поступках, что вымышленность его записок забыта нами совершенно; книга озарена пущинским умом, согрета его сердечностью, нам интересно следовать именно за этим «автором» не только в прошлое, но и в некую философию истории. Именно потому, что Пущин поверяет прошлое своей совестью, сами собой встают нравственно-исторические проблемы, важные для всех эпох, небезразличные и для нашей – так во временное пространство повести вступает и наше время281281
  Чайковская О. Соперница времени. С. 230.


[Закрыть].

Рассматривая «сложную, многослойную ткань повести» Эйдельмана, ее художественные приемы и документальную основу, критик в завершение обращается к читателю:

Ну а теперь зададимся вопросом: хотелось бы нам, чтобы этот материал был изложен в форме строгой документалистики, без выдумок? Нет, пожалуй, не хотелось бы: сколь бы ни были многочисленны документы, говорящие об этой эпохе, автору вряд ли удалось бы создать такой полный и живой образ. Тут потребовалось еще что-то, именно эта достоверная выдумка, достоверная, основывающаяся на том же, только невидимом материале (который копился всю жизнь) и ничего общего не имеющая с тем легкомысленным и безответственным «я так это вижу», с которым нам пришлось столкнуться. Придумать Екатерину, которая валяется на траве с графом Понятовским, нетрудно (только вот не нужно бы), для этого достаточно услышать их имена, поставленные рядом, и дать простор воображению. Для того чтобы написать Пущина, читающего тютчевские стихи или пушкинский черновик, да так написать, чтобы оторваться было невозможно, для этого нужно иное: серьезная духовная работа – здесь та интуиция, которая основана на информации, иначе говоря, чувство времени, эпохи, людей, основанное на многолетнем опыте тщательных исследований, на большом запасе мыслей и сопереживаний. Вот почему книгу закрываешь с ощущением, что вместе с ее героем прожил долгую и богатую жизнь282282
  Там же. С. 231.


[Закрыть].

Затем, в журнале «Литературное обозрение» К. А. Икрамов (1927–1989) дал книге сугубо положительный отклик, а говоря о мистификации, когда сочиненный Н. Я. Эйдельманом дневник Пущина кажется подлинником, поставил это в заслугу писателю: «Ничто в литературе не кажется мне таким притягательным, как достоверность на уровне эффекта присутствия»283283
  Икрамов К. Иван Иванович: [Рец. на кн.:] Эйдельман Н. Большой Жанно. Повесть об Иване Пущине // Литературное обозрение. 1983. № 9. С. 64.


[Закрыть]. А в журнале «В мире книг» критик Ю. С. Смелков (1934–1996) предначертал этому сочинению большое будущее:

«Большой Жанно», книга, которой, мне кажется, уготована завидная судьба даже среди современной, отнюдь не бедной хорошими книгами, исторической прозы. Как, впрочем, и всему, что уже написал и, надеюсь, еще напишет Н. Эйдельман284284
  Смелков Ю. «Мой первый друг…» [Рец. на кн.:] Эйдельман Н. Большой Жанно. Повесть об Иване Пущине // В мире книг. 1983. № 6. С. 76.


[Закрыть].