Текст книги "Закон Ордена"

– Да, тут долго ждать не придется, – прервав на минуту хлопоты, заметил Лангсс. – Однако все это слишком уж быстро и просто для меня, старика.

– А те люди, напавшие на меня… их смерть заметят? – решив сменить тему, спросила Виана.

– Вряд ли. Когда пропадают одни шпионы, появляются другие. А Ордену наплевать на княжеских шпионов. Он, если потребуется, для поисков мозаики выставит всю свою армию.

Виана с грустью подумала о мозаике. А ведь, милый мой ВанБарт, все пошло именно так, как ты хотел.

Несмотря на столько лет, пролетевших со времени последнего разговора, Виане до сих пор было искренне жаль ВанБарта. Поражение хунг подкосило его. Он искренне верил в то, что хунг победят. Во время битвы его мозаика заблокировала всю магию Ордена. Все его высокомерные колдуньи стояли на холмах, беспомощные и разъяренные собственным бессилием. Но военная мощь Тринадцати княжеств превозмогла людей хунг. Может, следовало искать союзников или остаться под землей и не выходить на поверхность. Однако Орден руками княжеских слуг уже много лет опустошал подземные поселения. Хунг хотели положить этому конец раз и навсегда.

И положили – но не тому. Хунг разгромили, рассеяли, а отряды карателей в оранжевых плащах пошли в подземелья и учинили резню в беззащитных уже поселениях.

ВанБарт не мог смириться с поражением.

Потом он спокойно глядел на Виану и не обращал внимания на все, что она говорила о мозаике, на все уговоры и просьбы.

– Это слишком опасно, – только и говорил он. – Они будут искать ее и обязательно отыщут, если она останется у вас.

Он так же молчал, когда Виана заверяла в том, что сумеет сохранить мозаику и снова поднять народ на битву.

– Виана, вы все – ты, твой муж, Третий генерал, – хорошие, храбрые люди. Но чтобы сражаться с Орденом, мало быть хорошими и храбрыми. Нужна сила. А ваша сила осталась на взгорьях Нортха.

Виана хотела возразить, но маг предостерегающе поднял руку.

– Это уже решено. Мы ее спрячем, – объявил ВанБарт.

– Ну, дай же нам шанс, поверь нам!

Он не поверил.

«Но он ведь вполне мог поверить нам», – вспомнив о муже, о его любви, поимке и пытках, подумала Виана.

Торн ДаХан молчал, когда до беспамятства влюбился в молодую изгнанницу. Она пришла, рассказала о своем бегстве из Ордена, и ее спрятали от Ордена. Торн молчал, когда его потом ломали колом, не выдал правды ни из-за притворного милосердия, ни под страшными пытками. Виана не сомневалась в этом, ведь и после его смерти все осталось по-прежнему. Даже объявили амнистию хунг, Орден по-прежнему искал крупицы сведений о мозаике, не понимая, что она такое.

Да, ВанБарт. Ты мог бы больше доверять нам, но не захотел.

Виана обвела взглядом скромное жилище, типичное для тех, кто явился к людям после амнистии и дал переписать себя.

Хунг. Когда-то гордый люд подземелий.

Лангсс не явился и не позволил, но жил среди Переписанных, каждодневно рискуя жизнью. Впрочем, хоть сама Виана и уговорила многих явиться, разве сдалась сама?

Она не могла позволить себе. Если бы сестры Ордена знали, где искать Виану ДаХан, в первую же ночь пришли бы за ней.

Лангсс выглядит старой развалиной. Но его таким сделали не годы, а поражение. Может, он до сих пор еще достоин своей славы. А он был прославленным воином. Он срубал головы топором, какой не мог поднять ни один человек, и ни один хунг.

Однако, глядя на Лангсса, Виана не могла отделаться от мысли о том, что ВанБарт оказался прав. Народу хунг уже не встать. Его силы иссякли. С какой стати могучему колдуну по-прежнему доверять слабым свое драгоценнейшее сокровище – готовившееся многие годы оружие против Ордена?

Теперь-то Виана поняла это и стала горячей сторонницей мира с Орденом. Хунг никогда больше не должны воевать с ним! А с Вианы ДаХан хватит ее личной мести.

Но тогда, после поражения, Виана разъярилась, услышав слова ВанБарта, и бросила ему:

– Не хочешь – так забирай ее и выметайся!

Он помотал головой.

– Я боюсь, – спокойно признался он.

– Ты – и боишься?

– Меня могут выследить. А если выследят…

– Я знаю. Если ты умрешь, мозаика…

– Я боюсь, что меня выследят, и я не умру, – сказал ВанБарт. – Меня оставят в живых, чтобы мозаика не утратила силы, и воспользуются ею. Виана, я не могу забрать мозаику. Я должен исчезнуть, а вы – укрыть ее. Мозаика не должна попасть в лапы Ордена.

Тогда Виана поддалась и беспомощно спросила:

– Как же нам укрыть ее?

Лангсс со звоном поставил стальные бокалы на стол, налил горячее вино. Виана вдохнула такой знакомый, успокаивающий аромат. От очага веяло теплом. Но Виана вспомнила, что тогда сказал ВанБарт, – и ее пробрала дрожь.

– Каждый элемент в отдельности надлежит укрыть там, откуда ни единый человек не выйдет живым. Мозаику сохранит смерть. Она – лучший стражник.

– Так мы похороним мозаику навсегда?

– Нет, лишь до поры. Когда-нибудь отыщется сила, способная встать против Ордена, устроить ему ад. И тогда появится сервисант.

Виана ощутила деликатное прикосновение. Лангсс подал ей бокал, уселся рядом. От напитка поднимался благоуханный пар. Виана вздохнула и постаралась отогнать тяжелые воспоминания.

Выпив, Виана спросила о том, что мучило ее всю дорогу до поселения:

– Что говорят старейшины?

Лангсс смешался. Она поняла, что он ответит, еще до того, как он открыл рот.

Лангсс долго собирался с духом и наконец сказал:

– Я не хотел говорить вам об этом сегодня… но, госпожа Виана, вы совершаете глупость. Я понимаю ваши мотивы – но это же глупость.

Потом они молча смотрели в огонь.

– Если вы уж хотите мести – приказали бы Кестелю убить Алию, и все. Это было бы проще и куда безопаснее.

Да, на первый взгляд, это самое простое решение. Но Виана уже когда-то приказала трем молодым хунг убить Алию, и все трое расстались с жизнью.

С тех времен многое изменилось.

Ненависть растет как язва. Она разливает отраву, застит взгляд, и может в конце концов заслонить мир до такой степени, что человек уже не видит и не слышит ничего, кроме ненависти.

Растить ее нужно заботливо и очень аккуратно.

Глава 14

Алия сидела под замком, и Кестель остался не у дел. Теперь следовало ждать условленного сигнала от Вианы.

А до того нужно чем-то занять себя.

Ночью Кестелю удалось заснуть – ненадолго, но он все равно был очень доволен. Обычно он попросту лежал без сна, не имея сил встать. Алия была права: после встречи с ВанБартом мир обесцветился, жизнь стала нудной борьбой с усталостью и скукой, недомоганием, приходящими наяву кошмарами.

Кестель терпел как мог.

Казалось ли ему, что ВанБарт обманул? Да. Но иногда, когда Кестель больше размышлял о том, – нет. Может, другого пути и не было? Если бы не ВанБарт, он пошел бы на дракона в первый же день после пленения Кладии и погиб бы. Погибли все, пошедшие на дракона. Уход на бой с драконом за любимую не случайно все и всегда считали высшим знаком любви и самоотверженности.

Не надо считать себя обманутым. Кестель и не считал, и не думал бы о том, если бы не давешний разговор с Алией.

Выходя в одиннадцатом часу утра из номера, Кестель встретился с Дунтелем, также покидавшим свое обиталище.

– Я вчера не спросил, так спрошу сегодня: как там поживает госпожа Алия? – осведомился Дунтель.

– Великолепно, – заверил Кестель. – Она сохраняет хладнокровие, а обстановка как нельзя тому способствует.

Перед отелем у столба с объявлениями стояли трое в пурпурных плащах. Дунтель обрадовался стражникам Камер смерти.

– Простите, я хотел бы подойти к ним, узнать обстоятельства казни, – сообщил он. – Кстати, если это не секрет – куда вы сейчас направляетесь?

Кестель редко бывал в Арголане. Тут были места, о которых знал буквально каждый и взахлеб рассказывал о них в барах по всему княжеству, а Кестель не имел понятия.

– Я хотел бы увидеть Зал Оран.

– Замечательно! Если мое присутствие вам не в тягость, я охотно пошел бы туда вместе с вами. У меня встреча сегодня, но лишь ближе к вечеру.

– Мне будет очень приятно.

– Вот и хорошо. Я присоединюсь к вам там.

Дунтель обратился к одному из стражников, блондину с коротким шрамом под глазом. Блондин с подозрением уставился на франта в безукоризненном облачении и скривился, услышав церемонное обращение. Кестель не слышал разговора, но немного встревожился. А что, если стражники захотят обидеть чудака-щеголя, который уже начал нравиться Кестелю?

Перед тем как свернуть за угол, он обернулся. Похоже, разговор протекал спокойно. Блондин перестал хмуриться и выглядел ошеломленным.

– А, сила прощения, – усмехнувшись про себя, подумал Кестель. – Она производит впечатление на каждого.

ВАрголане казнь была товаром, а Зал Оран – монументальной витриной казни.

Кестель в первую же минуту пожалел о том, что пришел сюда. На что он надеялся? Ведь представлял же то, что увидит.

Кестель с Дунтелем шли между разделанными трупами, висящими на веревках. Было тепло и душно, в воздухе стоял непонятный мерзковатый запашок. Иссохшие лица застыли в предсмертных муках. На каждом теле висела деревянная табличка с именем и описанием злодейства. Жуткие виды, однако, не производили впечатления на местных. Висельники образовывали аллеи, по которым гуляли влюбленные, на небольших, окруженных трупами площадях оживленно переговаривались купцы.

Чем дальше заходили Кестель с Дунтелем в Зал Оран, тем сильнее менялось окружение. Появились орудия казни.

Колесо смерти, стальная кровать, гаррота, крюки, колья, железная дева… все, что когда-либо использовалось для казни в Арголане. Мумии жертв лежали и торчали среди орудий экзекуции. Тела некоторых приговоренных не удалось мумифицировать, потому выставлялись только их кости.

Миновав экспозицию останков четвертованного кузнеца, истребившего половину деревни из-за пророческих видений (каких именно, табличка не уточняла), Кестель с Дунтелем оказались у ремонтируемого экспоната. Там стояли трое высоких мужчин в одеждах служащих Зала Оран. Один держал под уздцы ломового коня. Конь помогал двоим мужчинам вставлять на место изрядного размера заостренный столб. Понятно: тут будет изображаться посажение на кол.

Дунтель подошел ближе. До того спокойный конь вздрогнул и дернулся, потянул за собой и мужчин, и всю конструкцию. Один из тех, кто поддерживал кол, бросился успокаивать коня.

– Уходим, – посоветовал Дунтель и, не дожидаясь ответа, пошел прочь.

Кестель зашагал следом, вспоминая о том, что рассказал Ребиер. Дунтель не ездит верхом. Теперь понятно почему.

Немного дальше они наткнулись на один из древнейших экспонатов: безголовый скелет стоял на коленях у толстого пня, откуда торчал топор. Рядом лежал череп с прицепленными к нему рыжими волосами и бородой.

– Его казнили так же, как он убил всех тех жен. Он отрубал им головы. Вот и ему отрубили! – томно воскликнула девица, прижавшаяся к держащему ее под руку мужчине.

– Это было так давно, – вздохнув, устало произнес мужчина.

Дунтель не обратил внимания на парочку и казался встревоженным. Кестель сперва подумал, что приятеля расстроило происшествие с конем, но вряд ли дело было именно в этом. Дунтель то и дело оглядывался.

– Чем дальше в прошлое, тем изощренней казни, – заметил Кестель. – Я слыхал, что теперь в Арголане почти исключительно вешают.

– Не всегда, – заметил Дунтель, остановившись перед экспонатом стосемидесятипятилетней давности.

Жертва увековеченной здесь казни лишилась жизни от удара коротким мечом между ключицами. Опертый о деревянный ящик труп казненного был настоящим, склонившийся над ним палач с мечом – на удивление добротно выполненным манекеном.

– Как мне кажется, для господина Буртая приготовили другое, – добавил Дунтель.

– Вы узнали о его казни?

– Да. Она совершится завтра, посредством удара мечом – как здесь.

– Я думал, его повесят, – заметил Кестель.

– Я тоже. Но господин Буртай боится веревки и попросил об иной смерти. Совет экзекуторов решил уважить просьбу.

– Что ж, это вполне согласуется с идеей прощения.

Дунтель холодно посмотрел на него.

– Вы замечательно поняли идею прощения, – вежливо сказал он. – Но я должен чуточку вас поправить: это согласуется с вашей идеей прощения, а не с моей.

Старейшины давно не собирались все вместе: Боргх, Мильксоан, Воннд, Лангсс и она, Виана ДаХан. Горе кольнуло сердце. С ними должен был сидеть и ее муж – и занимать место старейшего.

Виана понимала, что и сама вскоре уйдет из круга старейшин, станет прошлым, как и Торн – хотя они еще не догадывались об этом. А то, о чем они догадывались, им очень не нравилось.

Виана глядела на Мильксоана и Воннда, и ее сердце сжималось от боли. Они старели еще быстрей и страшней, чем Лангсс. Хорошо выглядел лишь Боргх.

Даже и слишком хорошо. И он слишком уж вызывающе смотрел.

– У сервисанта уже пять элементов, – заметил он. – То есть вполне можно полагать: если он узнает, где шестой и седьмой, добудет и их. И что тогда? Что мы будем делать, когда начнется война?

– Это если он добудет все семь, – покачав головой, сказал Мильксоан.

– Он добудет, какие сомнения? – сказал Боргх. – До сих пор никто не смог остановить его.

– До сих пор у него не висела на шее Алия, – напомнила Виана.

Все замолкли, не глядя на нее.

– Ах, вот как оно будет сейчас выглядеть, – подумала она. – Они жутко злы на меня. Они того не скажут, но ведь злы, как старые ошалевшие псы.

– Я понимаю ваши сомнения, – сказала она.

– Госпожа, нам попросту трудно понять кое-что, – вежливо склонив голову, сообщил Боргх.

Виана понимала, что его любезность – наигранная.

– Сервисант быстро отыскал и поймал Алию, – осторожно заговорил Лангсс. – И это меня удивляет. Она ведь вполне могла узнать про него. Его удивительные способности – не тайна. То есть мы сами дали ей замечательный повод, чтобы приблизиться к сервисанту.

Виана была готова к тому, что ее не поддержит даже Лангсс, но в атмосфере всеобщего осуждения чувствовала себя все хуже – и злилась. Да, она использовала сервисанта для личной мести, но разве хунг не мстят за своих генералов?

Если бы только Виана могла им рассказать про то, что вскоре они получат желаемое. Ведь ее не станет.

– Я понимаю ваши сомнения, – повторила она. – Но Алия не уйдет от Кестеля и не сможет помешать ему. Он – опытный и сильный. Он приведет ее в Арголан.

Снова повисло молчание. Виана разозлилась. Старцы слишком многое пережили, и с ними бесполезно говорить о мечтах и надеждах. Старики признают лишь факты.

– Он не поддается магии. Он бессмертный. И колдунья, защищающая Алию, не сможет помешать ему, – убеждала Виана то ли старцев, то ли саму себя.

– Госпожа, мы должны верить в то, что вы скажете, – сказал Боргх. – Мы должны поверить во все то, во что верите вы.

«А вы же не верите, – с горечью подумала Виана. – Вы думаете, что от меня вред сбору мозаики, а лучше бы не вредить – как будто это важно сейчас. Как будто война еще продолжается, а не закончилась кровавой катастрофой».

– Меня беспокоит то, что Алия может знать о сервисанте, – заметил Лангсс.

– Она не знает. Откуда ей? Она даже не знает, что это я попросила ордер на нее.

– Виана, тем не менее, Алия теперь в опасной близости к сервисанту. И это должно бы волновать вас не менее, чем нас. По-видимому, горе не позволяет вам отчетливо видеть происходящее.

Да уж, Ланггс выбирает слова поделикатней. Старейшины закивали.

– Нас печалит то, что время не лечит ваши раны, а усугубляет, – добавил он.

– А мне кажется, что это вы не можете отчетливо видеть происходящее. Для нас война окончена. Даже если Кестель сложит мозаику, хунг останутся не у дел – целиком. Так хотел ВанБарт, и так будет. Мы не выйдем на новую войну с Орденом, кто бы ни начал ее. Если вы примете эту простую истину, вам будет проще понять меня. Вы говорите, что заглядываете в будущее, но такого будущего, которое вам хочется видеть, – попросту нет.

Старейшины переглянулись. Ах, как хорошо Виана знала такие взгляды! Эти понурые удрученные старцы были готовы прямо сейчас встать и пойти в огонь, на верную смерть.

– Разве мы уже вернули наши черные города? – тихо спросил Боргх. – Разве мы уже отомстили за наших павших?

– Разве мы не живем до сих пор в соломенных хибарах, будто звери? – спросил Мильксоан. – Почему нам не воспользоваться шансом?

– Каким шансом? – вопросом на вопрос ответила Виана. – Мы даже не знаем, для кого сервисант собирает мозаику.

– Госпожа, вы же знаете – и получше нас, – что ВанБарт не отдал бы мозаику слабым. Для кого бы сервисант ни складывал ее, они – настоящая мощь. И когда они выступят, мы встанем рядом с ними.

Да, она знала – и иногда позволяла себе утешиться мечтами. Но сразу же в памяти вставали лица погибших, груды тел в подземельях.

Виана нахмурилась.

– Пусть сильные сражаются между собой. Наша цель – выжить.

– Но зачем? Тень от соломенной крыши – это не отобранный у нас мрак подземелий.

Виана промолчала.

– Мы убедим Кестеля рассказать нам, для кого он собирает мозаику, – предложил Мильксоан.

– Он не расскажет, – предрекла Виана.

– А мы заставим, предложив обменять знание за знание. Поставим условие, – странно усмехнувшись, предложил Мильксоан. – Отчего бы не поставить ему очередное условие?

– ВанБарт… – заговорила Виана, но Мильксоан перебил ее.

– Разве ВанБарт позволял использовать сервисанта для личной мести?

Виана яростно впилась в него взглядом.

– Мы не вступим в новую войну!

– Госпожа, вы одна в своем убеждении, – напирал Мильксоан. – Этой войны хотят все, кроме вас. А в особенности хочет Третий генерал.

– Третий генерал мертв, – сказал Воннд и мрачно хохотнул.

Старейшины заулыбались. Виана тоже. Рассмеялся и тот, кто был Третьим генералом.

Виана посмотрела ему в глаза. Она знала, чего он хочет. Он охотно приказал бы хунг оставить жалкие хибары на поверхности и повел бы народ в подземелья, чтобы пробить копьями и прорубить топорами дорогу к давним жилищам – домой. И тогда была бы новая война, а Виана знала цену войне с Орденом.

– Пока я веду вас. Пока я ношу маску, – утвердила Виана ДаХан и подняла руку, призывая к молчанию. – Да, я использую сервисанта для личной мести. А если вы понимаете, что мы не присоединимся к новой войне, для вас станет ясно: мои поступки дают нам единственную возможность отомстить за Торна ДаХана. Он ведь был не только моим мужем, а прежде всего генералом хунг.

– А риск? – спросил Боргх.

Виана устало посмотрела на него.

– Да, как мы знаем, Алия ищет мозаику. Но, как мы тоже знаем, она не имеет понятия о сервисанте, да и сам Нетса не понимает своей роли. Он не расскажет Алие о том, что собирает мозаику, как и нам не рассказал ничего сверх необходимого. Он умеет молчать, у него невероятные способности. Риск вполне приемлемый.

Виана обвела взглядом старейшин.

– Кто, если не Нетса, в состоянии отвести Алию в Арголан, несмотря на магиню-охранительницу?

Лангсс тяжело вздохнул, покачал головой.

– И все равно мне это совсем не нравится. Алия при сервисанте, тот не понимает ситуации, не знает, что она вовсе не убежала из Ама и что она – магистр Ордена. Нетса не представляет силы и влияния Ордена – и того, что за Алией стоит вся его непомерная мощь.

Старейшины зло глядели на своего вождя. Даже очень зло.

– И от нас он этого не узнает, – твердо сказала Виана.

Глава 15

^– Бомол?

Паяц очнулся. Говорили из-за спины, паяц не мог видеть, кто там – но узнал сразу. Как тут не узнаешь?

В Верхнем Арголане уже была ночь. Паяц сидел в убогом баре Нижнего Арголана, сущей дыре – но тут еще помнили традиции. В углу стоял треугольный стол и три стула. Стол всегда пустовал. Гости выбирали места подальше от него. Паяц не расстраивался. Из ресторана в Морстхоке паяца мгновенно выбросили, едва он успел ступить за порог. А здесь паяц спокойно уселся за треугольным столом и крикнул, чтобы подали самый большой кувшин с пивом. Расплатился Бомол алмазом Шеронов. Сами по себе эти алмазы стоили гроши, но выглядели вполне как настоящие бриллианты. Потому Бомол посчитал, что переплатил.

В баре смердело, вонь тухлятины и пота мешалась со смрадом скверной выпивки и мяса, приготовленного без приправ. Публика здесь собралась самого гнусного сорта: грязные обрюзгшие мужики, стучащие кружками по столам, грязные, расплывшиеся, вульгарные бабы. Все с отвращением посматривали на паяца.

Тот не обращал внимания.

Он уже с час дремал над третьей своей кружкой пива. Тряпки уже понемногу протекали, что не нравилось обслуге. Впрочем, никто это паяцу не ставил на вид. Паяц очень любил подобные старые, верные традициям бары. Чувствовал себя в них как дома.

Но этот голос за плечами… эх, надо поосторожней.

– Дунтель…

– Бомол, знаешь, что мне в тебе нравится? Ведь ты практически весь исполняешь меня отвращением. Но одно в тебе я по-настоящему обожаю.

– Удивительно. Тебе и вправду что-то во мне нравится?

– В твоем обществе не обязательно быть вежливым. Знаешь, сколько труда мне зачастую стоит вежливость? А такой стервятник, как ты, не стоит усилий, – сообщил Дунтель.

– Ну так поговорим как стервятник со стервятником.

Дунтель уселся рядом с паяцем. В своем безукоризненно белом облачении совершенно не вписывался в обстановку. Щуплый, почти истощенный, с бледным лицом, он казался больным.

Он переставил кувшин, чтобы лучше видеть паяца. Удар глиняного дна о доски стола с неожиданной гулкостью разнесся в повисшей тишине. Все разговоры в корчме затихли, люди замерли.

– Покажи-ка, с собой ли у тебя полное благородных замыслов сердце, – велел Дунтель, наклонился и ударил в грудь паяцу так проворно, что Бомол не успел среагировать. – Ах пусто! Значит, ты вышел на охоту. Но где, в Нижнем Арголане? Без птичьих сплетен?

– Держи лапы подальше, а то отсеку.

– Ох, Бомол, так за кем ты таскаешься? Мне показалось, чуть я отвернусь – и ты за спиной.

– Я не за тобой таскаюсь. Какое твое дело?

– Большое.

– А, так ты отыскал приятеля и не хочешь, чтобы тот лишился головы, – заключил паяц.

– Паяц, никто не заслужил того, чтобы оказаться в твоих лапах.

Задетый за живое Бомол скривился. Конечно, он паяц. Тут ничего не поделаешь. Но когда тебя называют так другие, очень обидно.

– Дунтель, а ты кто? Птицы много говорят, но не о тебе. Они боятся тебя. Почему? Я о тебе мало знаю, и это меня злит.

– Но ведь ты меня знаешь.

– Я знаю то и се, обрывки, – сказал Бомол. – Что птицы принесут, то и знаю. Но этого же мало.

Вокруг по-прежнему висело молчание. Но Дунтель, казалось, совершенно не обращал на это внимания, а Бомол, если уж на то пошло, еще меньше.

Наконец поднялся мужчина с седеющими волосами, заплетенными в две косы. Заскрипела кожа доспехов, заскрежетали костяные пластины. Мужчина был тяжело вооружен, и не спускал глаз с Дунтеля.

Паяц наклонился и прошептал:

– Что, этот Кестель – человек с принципами? Наверное, совсем не то, что тряпичный Бомол.

– Ты начинаешь наконец говорить разумное, – заметил Дунтель.

– Он – чудесный экспонат.

– А сейчас ты напрашиваешься.

– Дунтель, ты живешь иллюзиями. Нет людей с принципами. Ты – последний, о котором еще можно сказать, что с принципами.

Паяц усмехался, хотя и знал, что на теперешнем его лице застыла другая гримаса и усмешку никто не увидит.

– Я чувствую, ты мне кое-что расскажешь, – предсказал Дунтель

– Может, я бы и рассказал. Ты уж очень крепко меня ударил.

С тем паяц приложил руку к груди и закашлялся.

К столу подошел мужчина с большими косами.

– Зачем вы обижаете бедного паяца? – осведомился он.

– Это не ваше дело, – благодушно ответил Дунтель и посмотрел на мужчину.

Мужчина усмехнулся, показав желтые, но здоровые зубы. Его скулы были изборождены шрамами.

– Уже три года никто не садился за этот стол, – кивнув, сообщил он.

– Столики рядом гораздо лучше, – заметил Дунтель.

– В задницу лучше. Столько лет тут мог сесть каждый, кто захочет, – но ведь никто не захотел. Даже когда тут собиралась толпа и мест хватало, этот стол пустовал.

– В самом деле, необычно, – согласился Дунтель.

– Ничего ту необычного. Всего три угла, три стороны света. Есть твари, для которых сторон в этом мире всего три. Такие столы притягивают тварей.

Дунтель молчал, по-прежнему вежливо и мертво улыбаясь. Мужчина с косами выхаркнул струйку слюны, приземлившуюся у белых туфель Дунтеля.

– Твари, чудовища, ненавидящие восход, потому что он несет надежду. Наши предки поставили в корчмах треугольные столы, чтобы чудовища садились за них и не мешались с людьми.

– Само собой, мне известны эти предрассудки, – заметил Дунтель. – Но я должен вас разочаровать. Я сел здесь лишь затем, чтобы поговорить со знакомым. А этот знакомый сам бы гораздо охотней уселся где-нибудь в другом месте, если бы его не прогоняли.

Паяц кивнул. Ему понравилось то, как говорил Дунтель. Тот умел облекать мысли в слова.

Воин с косами, тем не менее, не смягчился.

– Уже бывало, что за этот стол садились паяцы.

– Мне показалось, вы говорили, что уже три года…

– Паяцы не в счет!

Дунтель нахмурился, но его лицо тут же приобрело прежнее благодушное выражение. Он захотел что-то сказать, но мужчина не позволил ему.

– Я ненавижу паяцев – так же, как тараканов, крыс и прочую мелкую поскудь. И обхожу их, потому что брезгую. А вот вы – совершенно другое дело, и вас я не могу обойти.

– И что же вы имеете в виду?

– Вы знаете, что я имею в виду, – рассматривая Дунтеля, будто товар на полке, заверил мужчина. – Три года назад за этот стол тоже уселся чужак, в доспехах, изукрашенных цветочными лепестками, с чем-то прицепленным к спине. Он ел баранину. Я до сих пор помню запах того мяса. Чужой приправил его чем-то из своего мешка.

– Вы долго собрались рассказывать? – поинтересовался Дунтель.

– Мы ждали его снаружи, у выхода. Чужак убил трех моих людей ястребиными шпорами, а потом захотел расправить черные крылья. Но у нас была сеть, и крылья не помогли ему. Когда с ним покончили, я сам отрубил ему крылья. Как, по-вашему, долго я рассказывал?

– Слишком кратко, потому что вы опустили несколько важных обстоятельств, – заметил Дунтель.

– Я рассказал о важном. Было чудовище. Потом его не стало.

– Вы не сочтете за невежливость, если я добавлю немного подробностей к вашему рассказу?

Мужчина не ответил. Он стоял не вплотную, но и недалеко, положив ладонь на рукоять меча. Значит, осторожный, и это говорит в его пользу. Паяц любил осторожных, хотя этого все равно считал глупцом.

А Дунтель посчитал молчание знаком согласия.

– Я думаю, вы здесь не случайно. Да о чем здесь говорить? Вы нарочно приходите сюда, ожидаете, пока кто-нибудь сядет за треугольный столик, чтобы дать вам повод для резни. Вы – кровожадный безумец. Но

более всего вы алчны и жадны. Уже три года вы бдительно стережете этот стол и три его стула, как алтарную жертву. И никто здесь не садится, потому что боится вас.

– Я не боюсь, – вставил паяц.

– Ты не в счет.

– Меня зовут Рахт Ванов Третий, и я убью вас, когда вы выйдете отсюда, – пообещал мужчина.

– Само собой, здесь вы этого не станете делать, потому что этот стол – символ гостеприимства, обещанного вашими предками тем, кого вы называете тварями и чудовищами, – указал Дунтель. – Это любопытное гостеприимство, служащее для того, чтобы отделить от себя предмет своих страхов – но ведь, тем не менее, гостеприимство. Предкам могло бы не понравиться, если бы вы нарушили их обещание. И вы посчитали, что для сохранения обещания достаточно выйти за порог?

– Я так не думаю, – заметил паяц.

– Ты не в счет, – сказал Рахт.

– Итак, у нас остается вопрос мотива, – улыбаясь, добавил Дунтель. – У всякого действия есть мотив. И он не таков, каким его хотят представить. Вы безумец, но вы отнюдь не бедняк. Ваша одежда говорит о вас многое. И вы здесь не собираетесь очищать мир от скверны.

– Пусть не целый мир, – спокойно заметил Рахт.

– Нет монстра хуже человека, объятого алчностью, – заключил Дунтель. – А уж алчность умеет рядиться в красивые слова.

– Красивые речи уж точно вам не помогут.

– А тот летун, которого вы поймали, – что у него были за сокровища? Предрассудок, в который вы верите, обещает награду за истребление монстра. Само собой, ведь кому захочется убивать без награды?

Рахт обвел взглядом зал и понял, что все ожидают его ответа. Тогда Рахт криво усмехнулся.

– У него были кольца, украденные у жриц башен Бога о Четырех Лицах. Монстр убивал их и забирал кольца. Мы отдали их жрецам – все до единого.

Паяц захихикал. Он-то знал, как оно со жрицами. Дунтель тоже знал, и холодно заметил:

– Летун не убивает женщин. Он лишь умеет их любить. Если жрицы и умирали, то разве что от тоски по нему. И кольца давали на память. Сам бы он их не взял. Зачем ему? Летуны знают тропки, ведущие к горным кладам, но никогда не ходят по этим тропкам. Зато жрецы, наверное, щедро вам заплатили за возврат колец?

Дунтель с минуту подождал ответа, а когда не дождался, посмотрел на зал и с отчетливым презрением произнес:

– Тоже мне, нашли монстра. Убили путника, случайно присевшего за треугольным столом.

– Вы бы о себе подумали. У вас-то крыльев нет, – заметил Рахт. – У вас даже и оружия нет.

Грохоча тяжелыми сапогами по доскам пола, Рахт вышел. За ним вышло несколько вооруженных мужчин с волосами и бородами, заплетенными в косы.

Паяц глядел на них и усмехался.

– Похоже на то, что ты не сегодня выслушаешь мой рассказ, – заметил Бомол. – И зря. Тебя бы точно заинтересовали кое-какие сведения о твоем не названном приятеле.

– Они будут ждать меня снаружи, чтобы убить, – сказал Дунтель.

– Ну да, такие дела, – поддакнул паяц.

Дунтель задумался, уставившись в пол. Но лицо Дунтеля по-прежнему оставалось бесстрастным и спокойным.

Наконец он выпрямился и сказал:

– Было бы невежливо заставлять их ждать слишком долго.

Затем он посмотрел на свои руки и принялся неспешно, палец за пальцем, стягивать перчатки. Паяц увидел узкие белые кисти с хрупкими тонкими пальцами. На пальцах были черные раздвоенные ногти.

– Ну и иди себе, – с интересом глядя на приготовления, пожелал паяц. – А когда убьешь, возвращайся. Конечно же, не сегодня. Но это, в общем, очень мило с твоей стороны, что проведал меня. Может, вернешься завтра? Поговорим снова. Я уверен в том, что завтра нам никто не помешает. Займем место на широкой лавке, у большого стола, поговорим про интересные дела.

До окна паяц добежал одним из первых. В корчме зашумели. Клиенты елозили по лавкам, вскакивали, толкались – спешили к окнам.

Бомола затиснуло между тремя огромными мужиками, судя по запаху от одежды кузнецами, и монструозно толстой бабищей. На паяца никто не обращал внимания. Все слишком заинтересовались происходящим, чтобы замечать придавленного нелюдя.

Дунтель стоял на мощеной улице. Там ожидали девятеро мужчин с волосами, заплетенными в косы, вооруженных мечами, пиками и топорами. Мужчины стояли полукольцом, загораживали выход, но оставили Дунтелю достаточно места. За спиной грохнули, закрываясь, двери бара, лязгнул засов.