Текст книги "Игрывыгры"

– Наташ! Натали! Ты меня слышишь?

– Да, милый, слышу. И чувствую. Не покидай меня, Мишенька. Останься. Хотя бы до утра… Завтра мне станет лучше…

Жена продолжала считать его призраком, навестившим перед окончательным уходом в небеса. А если бы вместо него пришел кто-то еще? Чужака она в чувственном угаре тоже приняла бы за родного муженька?!

А если уже приходил? Дверь открыта. Наташа – в жадном жарком полусне. И тако-ое вытворяет…

Нет, думать надо о хорошем. И больше не пить. Это главное. Трезвость будет залогом того, что ничего подобного не повторится.

– Наташа, очнись! – Михаил затормошил жену, плававшую в сладком небытие. – Расскажи, что случилось?

– С кем?

– Со мной!

– С тобой? – она непонимающе приоткрыла глаза. – Ты вернулся. Милый…

Расплывшись в улыбке, она попыталась утопить его в объятиях.

Он не дался:

– Сначала рассказ. Давай по порядку, с того момента, как я должен был вернуться домой, но не вернулся.

– С работы позвонили, сказали что тебе стало плохо, – пробормотала жена, погружаясь в неприятное былое, – и что оттуда тебя увезли в больницу.

– Ты была в больнице?

– Не пустили. Сказали, ты в реанимации.

– Вот как. Интересно. А кто звонил?

– Куда? В больницу? Зачем? Ты же попал в реанимацию…

– Кто звонил тебе с моей работы?

– А-а, с работы. – Наташа задумалась. – Не помню. Смирнов? Вроде бы нет. А может быть, этот, как его?.. который у вас новенький.

– И все же? Который из них?

– Зачем? Это что-то изменит?

– Не знаю, но поверь, это важно.

Неплохо бы знать того, кто сдал его в больницу. Зачем – Михаил и сам не понимал, но не покидало чувство, что знание лишним не будет.

– Кажется, все-таки новенький, который к вам, как ты говорил, пару дней назад учеником пришел. Остальных я бы узнала и вспомнила.

«Значит, новенький…»

– Потом мне позвонили из больницы… и…

Она уткнулась ему в плечо.

– И?..

– Сказали, что ты умер.

– Как?

– Ну как умирают?

– Имею в виду – от чего?

– Понятно от чего. – Наташа вздрогнула. – Перепил.

Михаил еще раз попытался вспомнить, сколько и чего он выпил. Память служить отказывалась. Помнилось только начало застолья.

– Что дальше?

– Я приехала, а тебя уже не было.

– В каком смысле «не было»? Ты уже знала, что я умер!

– Нет, я говорю в отношении тела.

– Стоп. Куда делось тело? Если я умер в больнице, то тело должно оставаться там. И его… тьфу, меня должны были отдать тебе.

– Я тоже так думала. Но не успела.

– Меня похоронили?

– Как же ты не понимаешь. – Наташа потерлась об него, как заждавшаяся хозяев кошка, одинокая и проголодавшаяся. – Мне сказали, что тело уже забрали.

– Кто?! Это могла сделать только ты!

– Мне сказали, что тело забрали родственники.

– Какие родственники?! – Михаил повысил голос. – Ты – моя главная родственница!

– Не сердись. – Она погладила его по груди. – Я же говорю – не успела.

– Ничего не понимаю. Кто же тогда?

– Я думала, твои родители.

– Наташа, мои родители живут за две тысячи километров отсюда.

– За телом сына они могли приехать. Я говорю как мне сказали. Как было не поверить?

Кое-что прояснилось. От Наташи просто отмахнулись, сославшись на других родственников. Понятно, что проверять она не стала. Кто в такой ситуации, после ошеломляющего известия, станет заниматься проверкой? Наташа была в прострации, смерть близкого человека выбьет из колеи любого. Но потом, да, потом… должна же она была принять какие-то меры? Позвонить его родителям хотя бы. Умер – нужно похоронить. Разве не так? А она… напилась.

Ну и семейка. Сначала один пил, теперь другая. А если дети по той же дорожке пойдут? Вот вам и династия, итить свое коромысло.

Размышления прервала Наташа. Она томно завозилась, прильнула, и в Михаиле, очнувшемся от дурного сна, вновь зазвучали чудесные колокольчики. Когда такое случалось последний раз? Если только давным-давно, когда Наташа просто выпивала его до дна, которое в те времена было далеко и глубоко. Но оба стали другими. Место кувырканий в постели заняло удобное отправление физиологических надобностей среди ночи, когда дети гарантированно заснули, а сами участники тоже клевали носом.

Едва Михаил прилепился к горячему счастью, Наташа остановилась на полпути. Ее будто выключили. Словно внутри нее кто-то дернул за рубильник. Рраз! – и вместо желанной живой женщины, влекущей и любимой – пьяное тело, больше похожее на резиновую куклу, чем на человека. А у Михаила внутри все клокотало от пережитого. В жене он увидел недавнего себя – ежевечерний труп, падавший в постель, чтобы пережить ночь в забытьи. Он ненавидел того себя – в ее образе. И он вторгся в запертое и с сумасшедшей ненавистью ко всем, а в первую очередь к себе, стал молотить безвольную наковальню. Словно пытался убить прошлое, загнать в пышущую жаром щель и запечатать, утрамбовать, спалить там дотла.

В какие-то моменты казалось, что жена отвечает. Подхватывает. Всхлипывает. То есть, тоже чувствует. Но…

Показалось. Супруга напоминала тюфяк, который можно класть или взбивать как вздумается. Как же противно пользоваться неодушевленным предметом. Что, вообще, на нее нашло? Одно дело, когда Наташка неполный бокальчик вина выпивала, больше она не пила, но и стаканчик ее менял. Зайка превращалась в тигрицу, просыпалось желание, и глазки загорались воинственно-лукавым пламенем, словно собирались поджарить муженька на огне страсти, высушить и высосать в духовом шкафу внутренностей. А потом все стихало и быстро успокаивалось. Но что она недавно творила!.. До сих пор не верилось, что человек, с которым, буднично пересекаясь телами по супружеской необходимости, Михаил прожил бок о бок столько лет, оказывается, умеет, а, главное, хочет безумных вещей, о которых вслух даже не заговорить.

Вот и не говорили. А жизнь шла. Мимо. А оказывается…

Губы растянулись в блаженстве прозрения: если то, что произошло в неосознанном состоянии, не спустить на тормозах, а повторять время от времени, вводить вариации и расширять границы, будущая жизнь обещает стать намного интересней. И приятней. Тоже намного. И это, наверное, еще мягко сказано. Михаил заметил, что улыбается – довольно и счастливо. Впервые – с надеждой. С жаждой жить. С мечтами о новом. С чувством, что у него еще все впереди. Надо же. Какое странное, волшебное, позабытое чувство.

Посмотрев на часы, он вздрогнул. Кошкин еж, сколько времени прошло! И на что ушло – на постельные шашни с Наташкой! Чудеса.

Михаил хмыкнул принявшим подростково-шаловливое направление оживившимся мыслям. Потянувшись еще раз к жене, он поцеловал родную щечку, такую теплую, беззащитную и зовущую, и оставил беззаботно спать. Скоро он вернется. А она проспится. И у них все будет по-другому. Оба будут трезвы и живы, а новые чувства, обнаружившиеся в каждом, помогут им сделать друг друга счастливее. На этот раз навсегда.

P. S.

Донесение №4:

Дополнительной информацией не располагаю. Конкретных действий на ближайшее время не запланировано, новых поручений конечным исполнителям не выдано, но что-то происходит, готовится нечто важное, поскольку планы резко изменены и скрыты от низших звеньев. Ввиду перехода главных событий в секретную фазу прошу отслеживать в режиме реального времени участившиеся телефонные переговоры и электронную переписку объектов и их окружения. Взять с поличным исполнителей вместе с верхушкой возможно только при условии сохранения канала быстрой связи, что в нынешнем положении становится затруднительным. Нахожусь под постоянным наблюдением, осталась возможность в присутствии охраны звонить родителям, на другие звонки и сообщения временно введены ограничения. Окна оборудованы звукоизоляционными шторами, работают сканеры, каждый выход в сеть вызывает мгновенную проверку. Действующий канал связи впредь задействую только в экстренном случае. Тихоня.

Часть пятая

Ecли вaм кaжeтcя, чтo cитуaция улучшaeтcя, знaчит вы чeгo-тo нe зaмeтили. (Законы Мерфи)

Еле вырвался из прошлого, тут же влип в настоящее. (Михаил Жванецкий «Автопортрет»)

– Кто?! Не смеши, этого не может быть по простой причине.

– Какой?

– Вся информация под рукой, ищи.

– Тебе что, сказать трудно?

– Нетрудно, но если делаешь опасные выводы, должен обосновать. Не можешь доказать – молчи. Не уверен хотя бы в чем-то – тем более молчи. Но если уверен – докапывайся, пока не получишь результат либо по морде.

– В чем я неправ?! Перечисляю факты. Его машина у дома сладкой «вдовушки» стоит почти ежедневно, пока мы ее супруга, как горного козла, по полям и лесам гоняем. Сам постоянно у нее, словно ему там медом намазано. Почему же не предположить, что действительно намазано?

– Потому что дурень ты непроходимый.

– Это неконструктивный ответ.

– Это не ответ. Это диагноз.

– Значит, не ответишь?

– Ответ найдешь сам. А не найдешь, расскажу начальству о твоих подозрениях, дальше выпутывайся как знаешь.

Собеседник вдруг напрягся:

– Объект выходит из дома. Бортам номер один и два приготовиться.

Когда связь отключилась, он обронил одновременно презрительно и мечтательно:

– За своим дверь закрыться не успела – снова гость мужского пола, тот самый.

Экран, с которого исчез ведомый объект, показал, как в подъезд, оглянувшись по сторонам, вошла известная обоим собеседникам личность. Первый из них усмехнулся краешком губ, второй продолжил в прежнем духе:

– Проходной двор какой-то. Сначала один на сугубо интеллектуальную беседу к учительнице забежал, теперь другой, причем именно тот, которого ты еще минуту назад отвергал как нечто бесполо-ангельское и с грехом несовместимое. Так нате вам, вот он, собственной персоной. Если дальше пойдет в том же духе, у нас даже флешки покраснеют, а у мониторов провода дыбом встанут. Скоро я доплату потребую, мое моральное здоровье страдает, оно подорвано утратой веры в верность. У нашей «вдовушки», чья неохватная корма мне, несчастному «Титанику», второй день в виде айсберга снится, мужики сменяют друг друга, как караул на КПП закрытой части. Ни минуты без надежной охраны. Недотрога, ага. Видали мы таких недотрог. Может, нам тоже зайти? Дескать, проходили мимо, почувствовали, что требуется помощь…

– На чужой каравай… дальше помнишь. Наше дело следить и докладывать, когда события отступают от плана. Участие в интимных делах «вдовы» прописано?

Напарник вздохнул с великим сожалением. Первый жестко продолжил:

– На счет три: рот на замок, руки на клавиатуру, морду кирпичом и в экран. Болтология у нас не приветствуется, особенно в подобном тоне. Три.

– Как скажешь. Я же прикалывался.

– За такое однажды тебя самого приколят. Два.

– Понял даже больше, чем сказано.

– Один. Работаем.

1

Осталось незаконченное дело. Утром Жанна Михаилу невероятную услугу оказала, даже две: сначала спасла жизнь, потом свободу. В последнем случае она могла не вмешиваться, когда с уползшей в пятки душой он готов был натворить глупостей. Михаил уехал без проблем только благодаря ей. Получается, что Жанна сделала для него все, а он даже машину с ее отпечатками не смог доставить. Еще было стыдно за подозрения, что Жанна хотела повесить убийство любовника на него. Такие мысли навевал вид гаишника на внештатной машине, который во внеурочный час будто специально поджидал в нужном месте. Но… всякое бывает. К тому же, Михаил ушел от погони, а если бы его хотели сдать, дорогу перекрыли бы заранее. В органах не дураки работают, самодеятельность (не путать с инициативой) там не приветствуется.

Впервые в жизни приводить себя в порядок ощущалось как наслаждение. Щетина пугала и давно просилась под лезвие, ее хотелось сбрить еще на квартире новой знакомой. Там на глаза попался лишь эпилятор. Мало ли для чего он использовался, углубляться в историю желания не возникло. Теперь все стало как надо: щеки блестели, идущая из глубин души улыбка светила ярче лампочки, выглаженная рубашка ломалась от впитавшегося крахмала. Спрыснувшись подаренным на двадцать третье февраля одеколоном, помолодевший и приодевшийся Михаил отправился ставить точку в делах.

Радость, что все закончилось, не просто переполняла душу, она физически ощущалась всеми оттаявшими клеточками. Сейчас он разберется с последним пунктом, и – свобода. От себя прежнего. От того, которого за последние несколько дней травили, убивали, хоронили… Если принять правду, как она есть, то действительно похоронили. Отныне будет новая жизнь. Жизнь после жизни. Нет, после существования. Он много всего передумал за эти дни, но главное понял сегодня, его счастье – то, которое так долго не ценил. Раньше. Но теперь…

Во время погони за ним, когда руки сжимали баранку сказочного ковра-самолета, случайно затесавшегося среди местных четырехколесных половичков, выплеск адреналина вывел формулу, что скорость – это полет. Ерунда. То, что произошло в постели с женой, вот полет, вот адреналин, рядом с которым прочее рядом не лежало. Понять разницу и расставить приоритеты может только человек, знакомый с потерями.

Пакет с кровавой рубашкой отправился в урну соседского дома, и Михаил вышел к гаражам, где брошена машина. Створки нужного гаража оставались в том же прикрытом виде. Скорее всего, могучая «ласточка» с крестом и змеем на эмблеме там так и стоит. Заглянуть? А если засада? Выскочат из-за углов и с крыш несколько оперативников…

С видом беспечного гуляки Михаил прошел мимо. Ничего опасного или подозрительного не нашлось ни на выезде из общих ворот кооператива, ни за ними, где бодро росли грибы новостроек, для удобства будущих грибников делившиеся на квадраты с многополосными асфальтовыми тропами. И все же полноценный выдох состоялся только после того, как Михаил дошел до остановки. Известно, что риск – благородное дело, а он из простых работяг.

Люди его поколения не привыкли к кнопкотыканью и елозенью по экранам, поэтому у Михаила, как опытного работника старой закалки, всегда готового записать нечто важное, в нагрудном кармане всегда лежал блокнотик с авторучкой. На свободном листке он быстро набросал схему гаражей и пометил окружающие ориентиры.

До дома Жанны Михаил добирался на общественном транспорте. Сердце радовалось людям и их многообразию. А что творилось на проснувшихся дорогах! Активизировались дачники, торопились куда-то сытые лимузины чиновников, из ряда в ряд сновали разномастные мобильные порталы предпринимателей, каждый миг стояния в пробке воспринимавших как конец света и личное оскорбление. Чадили на белый свет ругавшиеся стальным матом исполины, видевшие еще динозавров. Затертые наглой мелюзгой пробивали путь недовольно ворочавшиеся киты общественного транспорта, похожие на рояли, возвышавшиеся басящими громадами над свалкой из всяческих духовых и струнных инструментов. Город жил, и от ощущения этого тоже хотелось жить. И жить хорошо. И да будет так.

Тук-тук-тук – отщелкались на щитке знакомого подъезда три единички. После длительного ожидания раздалось:

– Кто там?

– Михаил.

– Какой Михаил?

У Жанны был странный голос. К счастью, не напряженный, как у человека, рядом с которым стоят любопытные понятые и суровые представители правопорядка, с интересом прислушивающиеся к разговору, а несвязно-расслабленный, будто Жанна спала или…

Неужели эта – тоже?..

– Михаил. Ну, который…

– А-а, да. Чего тебе?

Интересный поворот.

– Я насчет машины. Она…

На этот раз Жанна не дослушала:

– Поднимайся.

Раздался щелчок, подъездная дверь открылась, бесшумно подъехал лифт. На площадке на Михаила уставились надменные лица соседей – видимо, к одиноко живущей девице на этот раз пришел не тот, который обычно. Взгляды скользнули по одежде совсем других ценников и отшатнулись, как от чего-то неприятного, обо что можно запачкаться – дескать, все понятно, мужчина не из нашего дома. Костюм, рубашка, галстук из универмага… Добротные остроносые туфли местного разлива зеркально блестят черной ваксой… Сантехник, наверное.

Вот и хорошо, что отвернулись, меньше чужого внимания – больше личного спокойствия.

Дверь в квартиру Жанны оказалась приотворена, а сама хозяйка в обнимку с полупустой бутылкой возлежала на диване. В абсолютно невменяемом виде. На ней по-прежнему, как ранним утром, была короткая юбка. Глаза вошедшего в комнату Михаила полезли из орбит: на Жанне была только юбка.

– Будешь? – Рука с бутылкой чуточку приподнялась и вновь упала. Осоловелые усталые глаза смотрели на него, словно споткнувшегося и замершего посредине пути.

Михаил ответил не сразу. Жанна давила нагой красотой и бесцеремонностью помыслов. И набором стандартных удовольствий человека, не познавшего настоящего счастья. Еще утром Михаил этого не понимал.

– Не хочется, – ответил он сразу на вопрос и на возможный намек.

– А вот мне – хочется. – Горло Жанны дернулось в новом глотке.

Она была пьяна. Михаил отвел глаза в сторону, на фарфоровую напольную вазу, в которой при желании мог спрятаться человек. Форма вазы повторяла шикарную фигуру хозяйки. Вот же, блин комом, привет от дедушки Фрейда.

– Твой вид тебя не смущает? – Михаил соорудил на лице максимально назидательное выражение. – Если ты не заметила, в квартире находятся посторонние.

Апломб учителя, поймавшего первоклашку за курением, не сработал. Ни словами, ни интонацией пронять Жанну оказалось невозможно, логика и правила приличия для нее сейчас не существовали.

– Жарко. И посторонние здесь не ходят, только свои, а своим я всегда рада. Свои принимают меня такой, какая есть. – Она запнулась на миг, взгляд с недоумением остановился на уровне жидкости в бутылке, затем вновь пойманная мысль потекла дальше. – Ты здесь. Значит, ты свой. Значит, должен принять. Какая есть. Примешь?

Михаил застопорился с ответом, отчего брови Жанны сурово стукнулись друг о друга:

– Или ты не свой?

Попробуй после всего быть не своим, дорого выйдет.

– Свой, – выдохнул Михаил.

Они с Жанной теперь повязаны.

– Значит, принимаешь?

Перед глазами колыхнулся предмет спора.

– Принимаю.

– Тогда я готова принять тебя. Такого, какой есть. Теперь не стесняйся, можешь тоже раздеться, возражать не буду.

– Спасибо, не хочется.

– Врешь. Если холодно, человек одевается, если жарко, он раздевается. Сейчас жарко. Если в цепочке фактов ты видишь неверное утверждение, приведи хотя бы один довод в пользу обратного.

Надо же, как излагает. Язык заплетается, а мозги работают.

– Я уже вышел из возраста, когда всюду ищут нестыковки, бреши и прочие щели.

– Твои проблемы, парься на здоровье. – Жанна вновь присосалась к бутылке.

Михаил вынул блокнотик.

– Машину я оставил в гаражном кооперативе, в открытом гараже, возможно, заброшенном. – Вырванный листок после некоторого колебания остался в руках, приближаться к Жанне Михаил поостерегся. – Будет лучше, если гараж сначала проверит кто-то посторонний, вроде случайного мальчишки, чтобы во время игры как бы случайно задел воротину и заглянул внутрь. Машина здесь. – Михаил поставил крестик среди снабженной пометками схемы.

– Какая машина? Ах, та… Да фиг с ней.

Михаил опешил.

– Тебе даже не интересно, почему она там, а не здесь, как договорились, и почему я пришел не сразу?

– Это мне как раз понятно. – Рука с бутылкой поднялась, Жанна в очередной раз отхлебнула. – Дом. Жена. Постель. Остывшее место под родным одеялом. Куда тебе еще деваться? Только нырнуть туда, где ждут, и забыться сном праведника после быстрой неправедной возни. Кто бы сомневался. Ты же прост, как ведро с раствором, которое свалилось со строительных лесов небоскреба – за всю дорогу ни миллиметра в сторону от заданной траектории, ни грамма воображения. Куда предназначено, туда и падаешь.

Михаила передернуло. Сравнение с ведром не нравилось категорически, хотя с первой частью догадки Жанна не промахнулась. «Нырнуть туда, где ждут» оказалось величайшим из наслаждений. А насчет сна – ошибочка. Как и про быструю возню. Вот уж чего не было. Наоборот, никакой спешки, впервые за многие годы. Все произошедшее длилось долго и удивительно. Волшебно. И требовало скорейшего повторения.

Развалившаяся перед глазами девица продолжала соблазнять как развязной позой, так и выражением лица, где без обиняков читалось все, что она думает по этому поводу. Откровенности позавидовал бы следователь, оформляющий явку с повинной. И священник, которому исповедуются. Там согрешившие стараются донести правду, но отгородиться, вывести себя за скобки: «Вот мой грех, а вот я, это разные вещи, отныне мы больше не хотим встречаться». Здесь грех, человек и правда сливались в триединой сущности, великой и неделимой.

– Чего замолк? Нравлюсь?

Беспардонная открытость поражала. Жанна зазывала и в то же время будто бы насмехалась. И не было в мире ничего более искреннего, более влекущего и одновременно более отвратительного.

– Нет. То есть да. То есть…

Как правильнее выразиться? Сказочное зеркальце однажды вывалило неприглядную правду – его разбили. На что способна эта, с позволения сказать, «принцесса на градусе», если поймет услышанное не так, как хочется? Правда оппонента однозначно встала бы ей поперек горла.

– Ясно. – Эротическая злодейка скривилась с презрением. Баюкаемая на груди бутылка поднялась выше головы, вторая рука распрямилась в направлении стенки, Жанна сладко потянулась. – Все как обычно.

Интересно, что ей ясно? И что «как обычно»? Это упрек? Насмешка? Оскорбление?

Если да… Ну и ладно. Не его проблемы.

При взгляде на Жанну – беспечно-бесстыжую, смятой полосой юбки лишь подчеркивающую лезущее в глаза и режущее их абсолютное отсутствие прочего – испытываемые сейчас чувства автоматически сопоставлялись с теми, что ощущались недавно. Дома. С женой, о которой непутевая девица столь невысокого мнения. Как же здорово, что жена не такая.

Пора дать объяснения, ради которых Михаил явился, и заканчивать шоу.

– По дороге у меня были приключения…

– Опять? – Жанна хмыкнула, вскинутые ресницы пару раз хлопнули, взгляд остановился на отутюженных брюках в районе ремня.

Михаил скривил губы:

– Не эти. Пришлось удирать от дорожной полиции. Ворота одного из гаражей оказались открыты. Я загнал машину, сам едва успел сбежать. Есть шанс, что ее пока еще не нашли. Сейчас я проходил мимо, там вроде бы все спокойно, но время идет. Желательно поторопиться. Гараж похож на заброшенный, потому и вскрыли, но могли угнать чью-то машину, тогда владелец гаража может появиться в любую минуту. И полноценную разведку, повторяю, лучше доверить непричастному человеку.

– Ясно.

Михаил потоптался на месте. Среди эксклюзивной мебели и напольных ваз он смотрелся очередным приобретением молодой вертихвостки, и приобретением дешевым, рулон обоев со стены стоил дороже всего, что на нем надето.

Пора отчаливать. Возможен шторм. Еще утром корабль был готов к любой буре, но визит в порт приписки изменил ситуацию, теперь хотелось не бурь, а штиля на рейде. Капитан корабля собрал волю в кулак, сделал шаг вперед и протянул листок со схемой.

– Что будешь делать с этой машиной?

– Туда, – Жанна подбородком указала на журнальный столик. – Пусть там. А про машину… Знакомый из автосервиса пустит на детали.

– Ты поняла насчет?..

– Не переживай, я понятливая. А ты – понял насчет?..

Перед ним вновь вырос вкусный грозный фронт. Точнее, грозовой. Еще точнее, предгрозовой.

На этот раз Михаил не отвел глаз. Отстраненно-лубочная плоть Жанны, хоть и роскошная с виду, но какая-то музейно-картинная, невозможно-идеальная, житейски-неправильная, неестественная, не шла ни в какое сравнение с уносящим в рай уютом его родной половинки. Наташа выигрывала по всем позициям. Да что там «выигрывала», как можно употреблять здесь это слово, будто разговор о лошадях?! Кобылой, мечтающей о седоке, была бесстыдно раскорячившаяся Жанна. Необъезженная кобылка, ржущая в поиске подходящих жеребчиков всякого рода и вида. Решившая, что старый конь борозды не испортит.

А Наташа была для Михаила всем. Иногда и лошадкой, но в первую очередь – божеством, на которое он теперь жаждал молиться. Больше никто не нужен. Вот только объяснить бы ей, в каком виде она предстает, когда выпьет…

Ага, а в каком виде перед ней представал он?

Голову занимали размышления с видами на будущее, а глаза глядели на тревожащие, но не задевающие душу знойные барханы – сахарные, круглые, выглядевшие так, будто налитые яблочки пришпилили к остову грудной клетки без права лишнего движения. Нет, движения тоже присутствовали, но сугубо правильные, отточенные, механические. Колыхавшиеся ровно настолько, чтоб колыхнуться, но ни в коем случае не повредить совершенным формам. Михаил смотрел спокойно, зрелище не трогало, во всяком случае так, как, по идее, должно было трогать. Как трогало бы раньше.

С ним произошло что-то важное. Все встало на свои места. И тот разговор с Жанной о боязни, сомнениях и борьбе с собой, теперь он не состоялся бы. Потому что Михаил понял главное.

Счастье – это любовь.

Кто-то поспорит?

2

– Чего замер, как кот перед броском на бедную мышку?

Бедная? Сударыня, если вам рассказать, что такое бедность… Михаил перенес внимание на другое.

– Это ты-то мышка?

– А по-твоему, кто?

Гладкий животик живописно блестел и отсвечивал, как луна в луже. Узкая ткань юбки выглядела собравшимся на талии перекрученным пояском. Безобразно-бесстыдный вид вместе с пьяным взглядом убивали всякое желание, эффект получался противоположный тому, на который рассчитывала искусительница. Михаил позволил себе усмехнуться.

– Ты – кошка весной.

Несмотря на обвиняющую интонацию сказанного, Жанна восприняла сравнение как комплимент.

– Ну так иди сюда, мой котик.

– «Твой котик» для таких дел больше не предназначен.

– Кастрировали?!

– Типа того. Одна чиновница с гербовой папкой в руках наложила заклятие. Очень действенное.

– И что же? Теперь – все? Никаких удовольствий?

– Почему же. Я заговорен только от ненужных мне приключений.

– Хочешь, расколдую?

С улицы доносилась жизнь. Хотелось на воздух. Тянуть не стоило.

– Я заговорен не только и не столько чужим заклятьем, сколько собственным словом. Посильнее любых чар будет. Ничем не возьмешь, только вместе с жизнью.

Маленький шаг к двери положил начало уходу.

– Да, это серьезнее, – признала Жанна вполне вменяемо. – Но как знать, насколько серьезно? В любом правиле допускаются исключения. – Еще несколько глотков, и стеклянная емкость опустела. Жанна с удивлением посмотрела в горлышко, откуда почему-то перестало литься. – Если не трудно, принеси, пожалуйста, еще. Ты знаешь где.

– Тебе хватит.

– Смеешься? Я только начала!

– И все же…

Демонстративно не став дослушивать возражения, Жанна рывком поднялась и, покачиваясь, двинулась в сторону кухни. Если в таком состоянии она попробует влезть на антресоли… и в таком виде…

Около кухонной двери Михаил перехватил ее за руку, отчего Жанна чуть не упала на него.

– Ладно, я достану. – Усадив не стоявшее на ногах тельце на стул, Михаил продолжил: – А на твоем месте…

– Тебе никогда не оказаться на моем месте, и не понять того, что чувствует женщина на моем месте.

Михаил пожал плечами. Может быть. Ему не доводилось убивать – не врага в бою, а довольно близкого человека, который приходился одновременно содержателем и любовником. Утрачивать одновременно доход и удовольствие. Непонятно зачем. Ведь не ради Михаила, для его спасения. Он ей, со своими проблемами, никто. Ночной попутчик, случайное приключение, причем неважное. Во всех смыслах. И толку ей с него, как с козла сметаны.

Но она сделала это. Как же убитый тип к ней относился, что вытворял, если проще потерять стабильность и обеспеченное будущее и пойти на невообразимое, разрешив ситуацию самым непоправимым способом?..

О себе и своих планах Михаил знал одно: о том, что произошло, в полицию он не сообщит. Если однажды припрут, будет выгораживать Жанну до последнего, так же, как она выгораживала его.

Подручные и подножные средства не понадобились, он приподнялся на цыпочках и вынул с полки единственную оставшуюся там бутыль. Внутри плескалось нечто крепкое и недешевое.

Полубезумное создание, словно вышедшее из фильма абсурда, немедленно вскрыло емкость.

– Выпьешь со мной? – вопросило оно, которое на вид явная она, что провокационно подчеркивалось каждым ракурсом и движением. – Сейчас ты не за рулем.

Михаил поморщился. Не сказать, что ему не хотелось… Второпях данное себе обещание, о котором, как ни странно, он твердо помнил (раньше было не так) и что-то еще – безудержно нарастающее в ставшем похожем на защищающуюся крепость мозгу – очень мешало. Что-то новое, нужное и (кто бы мог подумать?) приятное.

Его внутренняя борьба не прошла мимо внимания Жанны, и она гениально вывернула ситуацию новой формулировкой:

– Помянем раба божия Игната.

Михаил конвульсивно выдохнул. Отказаться нельзя, предлагают святое дело. Если просто не пить он уже дал себе зарок (да, в очередной раз, но теперь окончательно), то насчет поминок безвременно почивших разговора не было.

– Ладно. – Михаил сглотнул, чувствуя, как дернувшийся кадык прыгает к подбородку и тонет где-то там в предвкушении. – Только помянуть.

Он проследил, как золотистая амброзия поднимает по стеклу планку взятия новых высот. Совесть кольнула, что поминание ожидается с удовольствием, а совсем не так, как секунду назад себе внушалось.

Михаил присел на стул напротив нетрезвого чуда, которое разглядывало его в четыре глаза: два маленьких прямых, уже немного косых, и два больших растопыренных. Чуточку виновато он принял стакан из нежных рук. Мысли глубоко и надежно увязли в налитой жидкости.

Нет, одна осталась – о человеке, которого решено помянуть. Те, кто содержат мамзелек вроде Жанны, обычно люди семейные, и было понятно, почему она не боялась оставить постороннего на ночь – никто не потревожит, в темное время суток содержатель занят на другом фронте. Душу травил сам факт обмана.

– Ты говорила, что живешь одна, – не выдержал Михаил.

– И что?

– И что друга нет.

«Друга». Вот ведь. Теперь это так называется. В его юность для подобных типов печатные определения отсутствовали. Скажем так: отсутствовали в устной речи, а в литературной применялись пришедшие с Запада термины, что к нашей жизни отношения не имели. Прошло сколько-то лет, и «наша» жизнь перестала быть нашей. Другие приоритеты, другие ценности, другие смыслы у знакомых слов.

Жанна ни морального, ни словесного дискомфорта не ощущала. Может, Михаил брюзжит не по делу, как в его детстве старики, которые тоже не понимали молодежь? Теперь он сам стал таким ветхим маразматиком (для подростка любой человек за тридцать древнее птеродактилей). Лучше попридержать слова, что для него бисер, а для юной приятельницы об стенку горох.

Представительница непонятного Михаилу современного мира скривила губки:

– Ну и? Живу одна, друга нет – разве хотя бы в слове соврала? А Игнат – он разве друг? Тогда записывай в них еще пару тысяч из социальных сетей.