Текст книги "Огонь на поражение"

Глава 6

Москва встретила дождем. И сразу стало понятно, что лето кончилось, мы стали старше – все живущие на этой земле, – но вряд ли взрослее. Странно, так бывало когда-то, еще в школе: мы съезжались после лета, все те же, вроде, но уже другие, и казались себе очень взрослыми и познавшими многое, – и вдруг оказывалось, что совершаем снова и снова глупые, наивные поступки, продолжаем говорить пустые слова, мечтать о важном и несбыточном…

А дождь идет уже четвертый день. И очень хочется сесть в самолет и махнуть к самому Средиземному из всех морей, заплыть на середину – и балдеть! Пижонство, конечно, но хочется.

А вообще-то, и осень и дождь естественны и необходимы каждому хотя бы затем, чтобы задуматься над самым обыденным вопросом: зачем ты? Да, и еше нужно уединение. Чего-чего, а последнего у меня навалом… Уединения, плавно переходящего в одиночество…

Все просто. Каждому нужно ощутить, сынтуичить – зачем и почему он родился именно здесь и именно теперь, понять, в чем его долг перед Богом и людьми, и поступать соответственно. Чего же проще. В Москве я уже второй месяц. И сейчас мне здесь лучше, чем где бы то ни было. Здесь тоже все просто: я очень люблю этот город и его людей.

Кто-то считает Москву суетной, кто-то – неаристократично-деревенской, кто-то – замотанной и равнодушной. Все это не так. Чтобы понять этот город, как и любой другой, здесь нужно жить. И тогда эта огромная, неприветливая на первый взгляд махина обернется вдруг уютом, чистотой и неспешностью небольших двориков, очарованием старинных особнячков, стиснутых со всех сторон «коробками» поздних времен, а потому незаметных и неброских, бесконечно добрыми разговорами за чаем или за рюмочкой, за полночь, до усталой сердечной приязни.

Да, в Москве еще ходят в гости без повода и предупреждения, с ночевкою – концы длинные, разговоры неспешные. Американцы или западники могут сколько угодно обвинять нас в том, что много говорим и мало делаем, что говорим общо и обо всем, а не только о деньгах, сексе и футболе, – все это муть. Просто русскому человеку для делания дел суетных, повседневных необходим порядок в душе, чувство гармонии не только с начальником на службе и боссом в офисе, но и со страной, с народом, с миром, с Богом.

Да и только ли русскому? Просто у нас все это непосредственней, бесхитростней, проще. Нет мира в душе, нет в ней и Бога, а значит, ни к чему деньги, дела, успехи… И все люди на самом деле делятся вовсе не на русских и нерусских, славян – не славян, евреев – не евреев, а, как и встарь: на добрых и злых.

Кто-то думает, что на умных и дураков: дескать, один добрый дурак может столько понатворить, что потом десять злых умников не расхлебают… Чушь это, для человека доброго есть один внутренний закон: не нанеси вреда никому. Не сотвори зла. И сколько бы меня не убеждали в обратном, какие бы ни строили теории – что есть добро и что есть зло, – каждый, даже пятилетний ребенок, осознает, поступает он хорошо или скверно. И как ни прикрывай то или иное деяние соображениями общего блага, выгоды, национальных интересов, борьбы за счастье народа или всех народов земли, все в конечном итоге придет к одному: добро это для людей и природы – или зло. И это последнее нельзя оправдать ни правом первородства, ни достижениями высот мысли, – зло сотворенное порождает только зло, и оно оборачивается против тех, кто взрастил его себе на выгоду, – болезнями, гонениями, смертью.

Ну а что такое ум – не знает никто. Конечно, не хитрость, ибо хитрость, по Ларошфуко, «признак недалекого ума». А только ежели спросите, кто умнее – академик общественных наук, причем «национальный», да еще и дважды герой умственного труда, или неграмотный мужичонка, считающий землю не то чтобы плоской, но и не круглой, умеющий сладить погреб и истопить баньку и завсегда выгадывающий от прижимистой жены на «чекушку», – так я не скажу. Потому как не знаю. Мне для этого поговорить с человеком надо, потолковать…

Оконные стекла слезятся дождем… Сейчас сесть бы с другом поуютнее, распить бутылочку-другую под хрустящие огурчики и сало, под разговор уютный, московский…

Жаль – время не пришло.

Странно – потянуло меня по дождичку на философические обобщения… Хотя – меня можно понять. А значит – и простить.

Объявившись в Москве, я решил сразу «привязываться к местности». Не в смысле – рыть окопы полного профиля и искать свои координаты на топографической карте, а в смысле – узнать, кто чем дышит в столице и дышит ли вообще. На это нужны время и уединение.

Потому как по приезде я имел немного: сведения о том, что существует некая Организация, имеющая компрометирующую и иную информацию на людей бизнеса, политики, власти. Причем на людей самого высокого уровня или близкого к нему.

Некоторые полагают, что люди политики и люди власти – одно и то же. Дудки!

Политики лишь время от времени получают возможность влиять на дела страны, и то опосредованно, через аппарат. А вот аппарат – это реальные люди власти: они профессионалы, им непросто найти равноценную замену, да и высокая корпоративность в любой сфере деятельности – будь то дипломатия, военное ремесло, разведка и контрразведка, административные структуры – позволяет людям политики менять только небольшую их часть.

Просто за долгие годы того, что у нас именовалось социализмом, а значит, и было им, у людей сформировалось ощущение, что политика, власть и карательный аппарат – одно и тоже. Прямо по Вовочке; «Государство есть аппарат насилия…»

Итак, Организация заинтересована в существенном влиянии на политиков и людей власти с целью получения сверхвысоких прибылей. Это как минимум. Ну а как максимум – «тихого» захвата этой власти на всех уровнях, включая самый высокий.

Я же, как Буратино, обладаю заветным золотым ключиком. Вот только в хижинах моих – ни в приморской, ни в московский – нет никакого намека на дверь в стене, даже завешенную старым полотном.

Так что мне необходимо этот «Сезам» отыскать и уничтожить, желательно – не вскрывая. Бед там не меньше, чем в ящике Пандоры.

Всех дел-то…

Со Светланкой на вокзале расстались очень дружески. Решили, что нас сближает не только духовная общность – интерес к обитателям Изумрудного города, но и страсть к экзотическим видам спорта вроде пэйнтбола или секса в труднодоступных местах, а потому есть смысл встречаться для развития упомянутых качеств. «Репетицио эст матер студиорум» – констатировали древние римляне и были правы.

Мы обменялись телефонами и разъехались на такси в разные концы Москвы.

Почти по-английски.

Дома меня ожидал сюрприз. Во-первых, уже у двери я ощутил непередаваемо-восхитительный запах копченой грудинки. А когда сосед Толик открыл дверь, я чуть не упал от тех ароматов, какими была наполнена квартира.

Вторым шоком был абсолютно трезвый вид Толика. Больше того, он никак не отреагировал на канистру в моей руке, где плескалось еще литра три.

– Олежек! Рад видеть. – Толик жал мне руку, вид у него был добродушно-озабоченный. – Ты прямо к обеду! Давай на кухню, Алка как раз отбивные жарит.

Все же сначала я залез под душ, переоделся в джинсы и свитер и ощутил себя почти дома. Почти – потому, что вся моя комната под завязку была набита: медом, копченостями, полушубками, шерстяными носками грубой вязки… Не было только пеньки и воска.

– Ты извини, что у тебя все сложили. В нашей комнате тоже – под потолок…

Алка, на редкость свеженькая, с блестящими от жара плиты щечками, накладывала мне на тарелку отбивные горкой.

– С чего гуляем? – осторожно поинтересовался я.

– Да ни с чего. Просто обед. – Алка была довольна произведенным впечатлением. Толик тоже сиял.

– Ну, тогда за встречу! – Я отвернул крышку канистры и озадаченно посмотрел на соседей. Никакой реакции.

– Ведерниковы, у вас что, новая жизнь? Толика так подмывало, что он чуть не пританцовывал на месте.

– Завязали, Дрон! Начисто завязали!

– Мама дорогая! Поздравляю!

– Во-во. Давно пора было. Да ты выпей, нам все равно. Не завидно.

– Да как-то одному…

– Олег, не комплексуй. – Толик произнес это таким низким назидательным баритоном, что рассмеялись все втроем.

– Мы, Олежек, закодировались. Чтоб и не тянуло.

– И как? Не тянет?

– Абсолютно.

– Толя, кончай человеку зубы заговаривать, пусть поест с дороги. Отбивные стынут.

Стаканчик я все же принял, в очередной раз отложив собственное начало новой жизни. Мы дружно заработали. челюстями.

– А все же, откуда изобилие? – спросил я, улучив момент.

Толик хитро прищурился.

– Ты удивишься, но от «МММ». Согласно рекламе.

– Они же спалились!

– А мы – нет.

– Толик, кончай темнить! Чтобы у вас с Алкой в апреле, когда я уезжал, денег хоть на одну акцию было…

– Во-во… На опохмелку не хватало… – Толик налил себе огромную пиалу чаю. – Короче, в начале июля мы с Алкой поцапались…

– А когда вы не цапались…

– Да не, по-серьезному. Сидели, клюкали, еще Мишка был с моей работы, ты его не знаешь… Короче, Мишку проводили, еще приняли, слово за слово, Алка меня хрясь ложкой по мордам…

– Половником, – усмехнувшись, поправляет Алка.

– Ну да. А я тоже подогретый был – ну и под глаз ей брызнул. Алка – в слезы и – шасть из дому. Ну куда она пойдет? Понятно, к теще. За ней я, конечно, не побежал, мужчина все же и гордость свою имею…

– Да ты не ходячий просто был…

– Алка, помолчь. Ну, а утром подумал, решил – пойду на мировую.

– Подумал он… Опохмелиться нечем было, вот и прибег, – язвит жена, но Толика, похоже, все это даже забавляет.

– Речь не о том. Посидели у тещи, потолковали. Вроде помирились. Ну, она выставила, все втроем вмазали, ну и с Алкой там и остались. Проснулся ночью, по нужде. Пробираюсь назад в комнату, ощупью… Теща дрыхнет. Ну я и шасть к секретеру…

– Рецидивист прямо, – комментирует Алка.

– Не знаю, кой черт меня под руку толканул… А просто – денег-то ни шиша, утро забрезжит – чем похме-ляться стану? Ну и залез. Думаю, поживлюсь десяткой, и хорошо. И надо же, хмельной был, а сообразил – где бабы деньги-то спрячут? В белье, где же еще!

– Психо-о-олог…

– В общем, сую руку под белье в нижнем ящике – а там белья-то всего ничего.

И денег никаких – пачка бумаг. Толстенькая! Дрон, у тебя какая книга самая толстая?

– А Бог его знает… Справочник фельдшера.

– Ну вот, так в аккурат такой толщины пачка и была. На кухню выволок, глядь – акции «Эм-Эм-Эма». А я б знать не знал, что с ними вообще делают, если б не тот телевизор…

– Это точно. От Лени Голубкова, как от судьбы, – не уйти.

– Было. Да у меня-то вся жизнь, ты помнишь, как в сумерках проходила…

– И у меня от тебя – в потемках, – вставляет жена.

– Да уж… Короче, в башке всплыло сразу: свободно продаются и покупаются… Ну я всю пачку возьми да и сунь в авоську… А пока теща дрыхнула – втихаря из квартиры-то и утек.

– А мамашка моя тоже хороша, – перебивает Алка, – ни мне, ни Славке, брату, про те акции ни гугу. Я-то знала, что у нее давно еще тысяч десять на книжке лежало, мы с Толиком когда еще просили, на квартиру-то… Сказала:

«Нету», как отрезала. А потом я уже и забыла об них… Вернее, решила – пропали на книжке-то…

– Ага, у Авдотьи Никитичны пропадут, пожалуй, кукиш с маслом… Зря она, что ли, за прилавком тридцать лет простояла… Зажала денежки…

– Не болтай зря. Я-то с ней росла, помню, как они доставались…

– Да и люди не без глаз… Там – привес, там отвес…

– Да?! Много ты на той копеечной картошке с морковкой наперевешиваешь? – рассердилась за мать Алка. – А мешки те – на себе тягай, а картошку ту мерзлую – руками разгребай с подсобки-то, а заведующей – дай, а участковому – дай, а инспекторам всяким торговым – дай… Это ты все подсчитал? С тех копеек-то? Так что молчи уж…

– А на квартиру – зажала-таки…

– Да что тебе давать-то было – вес одно ушло б, как в прорву… Лешке она нашему собирала, думала, хоть он по-человечески поживет, на нас уже крест поставила… – Алка хлюпнула носом.

Толик передохнул тяжело:

– Да, ладно, теперь-то чего. Ну а с Лешкой… Да, права она с Лешкой…

Забросили совсем пацана. Ничего, как от матери с деревни приедет, я его это…

Да в лицей отдам! Сколько б ни стоило! Пусть тот английский изучает, щас оно надо! Скажи, Дрон?

– Без английского теперь никуда, – авторитетно киваю я.

– Прям уж в лицей сразу… – счастливо улыбается Алла.

– А чего?.. Он у нас головатый! От Олеговых книжек не отходит!

– Это от Олега не отходит, – вздыхает жена. – У нас-то в комнате, ты вспомни, пьянки да гулянки… А тебе, Олежек, жениться бы надо да самому деток завесть…

– Повременю. Вот новую жизнь начну… так что с акциями теми?

– Ну вот. Пошел я, значит, на пункт ихний, да все, как есть, на деньги-то и обменял! Словно голос какой нашептал – акция, она бумажка, деньги надежнее…

– Это у тебя «белая» начиналась, раз голоса-то уже слышал, – хмыкнула Алка.

– «Белая», не «белая», а только если бы не я, осталась бы твоя мамашка щас сиротой казанской. Без копейки, значит. Короче, получил я деньги и аж обмер: это ж миллионы! Как во сне!.. Сунул их в ту же авоську да домой потрусил, благо недалеко… Иду сам и думаю: а ну как стопарнет кто? Из-за этих «лимонов» и жизни лишить могут!

– Да ты б на себя в зеркало посмотрел: куртка болоньевая, еще за сорок рублей купленная, штаны вытертые – позарятся на тебя, жди!..

– Не, – не обращая внимания на женин комментарий продолжает Толик. – все ж верно люди говорят: пьяных да дураков судьба бережет…

– До поры… – вставляю я.

– Ну да, а ты у меня и пьяненький, и не сильно умный! – усмехается Алка.

Толик вдруг разозлился: покраснел, насупился… – Был… – поправляется быстро та. – Я ж щас так бабам и говорю: мужику моему, дескать, цены нет, до того разумный!

Толик исподлобья смотрит на жену: насмехается, что ли? Лицо Алки круглое, улыбчивое, простодушное…

– А, бабы! Ну вас! Слушай дальше. Пришел, значит, я домой, четыре бумажки по пятьдесят из пачки вытянул, а. остальные в целлофан завернул, резинкой перетянул да в бачок сливной спрятал, А уж похмелюга пришла, потряхивать начало – да только с мильонами кто ж к ларьку-то пивному идет, боязно.

Ну, взял деньги да и пошел пиво пить. Выпил кружку, другую, тут дружбанки – Серега с Костькой подгребли, портвейну налили… Ну и я развязался – тряхнул мошной…

– Купец Копейкин гуляет…

– Взяли мы на все «зубровки» да и сорвались под Москву, в Костькину деревню… Так сказать, на отдых и простор…

– И не икалось вам… Мамаша как пропажу обнаружила, так ее чуть Кондратий не хватил!

– Пилось попервоначалу хорошо, легко. А в деревне – уже и не помню. На самогон на какой-то набрели да на брагу. Так на неделю и загудели… – Толик перевел дух, в два глотка допил чай. – А потом – аж вспомнить страшно. Стала мне теща моя являться – то ли во сне, то ли наяву, разве разберешь, когда пьешь неделю без просыху… Почему-то на две головы меня выше, вся в белом, как в саване, в одной ручище те акции держит да трясет ими, другой – горло мое достать пытается да шепчет с придыханием: «Задушу паразита… Задушу…» И вонь изо рта сивушная, и глаза светятся, что твои угли…

Короче, перепугался я – жуть. Как просветлит – чувствую, «белка» идет. Ну и рванул первой же электричкой на Москву… Как к ней через лес бег, все казалось – гонится кто за мной, да голос тещин: «Задушу… Задушу…»

Весь путь в тамбуре ехал – там люднее, не так страшно, а только шептать начинает, я к бутылке с самогономто и приложусь… На подходе к дому друганы перехватили, портвейном подмогли, пришел уже к двери «автопилотом», открыл кое-как…

А тут сама Авдотья Никитична подвинулась, громадная, как бронепоезд.

«Где акции, гад?»

«Продал».

«А деньги? Пропил?»

«Чуточку… Да рази их все пропьешь?!»

"Сколько всех-то?"

«Мильоны…»

«Где?!».

«Там», – махнул я рукой в сторону туалета и отключился.

Очнулся на белых простынях. Лежу тихо, как мышь, трясун ознобить начинает… Теща появляется, да стакан ко рту.

– Похмеляйся, милок. Только но чуть-чуть, не в раз.

И стакан мне протягивает.

Вот она, думаю, горячка, началась…

– Мамашка моя как узнала, что деньги целехоньки, – прямо не своя стала!

Пока Толик по селам самогоном наливался, закрылось это «МММ» и сбережения у людей пропали. А ее – не только вернулись, так еще и нажили сколько!

Самолично Толю из запоя выхаживала, что дите малое. И бульон тебе из рыночной курочки, и спиртное по каплям, как лекарство, и таблетки нужные достала, чтоб не трясло его так да чтоб крыша не съезжала… Да все повторяла мне и ему: «Перст судьбы это, перст судьбы!»

– Ну да, а я как к жизни-то вернулся, тоже задумался. Отродясь у меня сразу столько не было… И подумалось: ведь и этакую прорву пропить можно, это ж как жалко! Короче, посоветовались мы с Алкой да пошли закодиро-вались. На пару. Чтоб, значит, никому не обидно было да и без соблазну.

Ну а на деньгах сидеть без толку – тоже смысла никакого. Вкладывать во всякие там фонды – себе дороже станет. Вот мы и решили сами. Я «рафик» старенький купил, теша – палаточку при рынке сняла… Поехал по селам…

– И как? Прибыльно?

– Да в накладе не сидим. – Взгляд Толика серьезен и спокоен. Словно после этого лета – другой человек стал. А он и стал другой. Никто ему не указ, знает, что делает, знает для чего и для кого, и – сам за все в ответе. И еще: появилось в нем то, чего раньше не было, – достоинство.

– А поборами не беспокоят?

– Как же без этого. Да договариваемся, по-божески. Я ж всех этих пацанов сызмальства знаю. Их работе – тоже не позавидуешь…

– Это уж точно!

– Жаль, образования у меня нет. Вот тебя взять: и зарабатываешь хорошо, и ни от кого не зависишь…

– Когда как.

– Хорошо бы и Лешка мой так бы…

– Каждому свое…

– Это точно.

– А я вот одно понял: на простом продукте хорошо заработать можно, если с умом. Ведь нормальный человек, который не перекормленный, он же натуральный продукт любит… И про одежду то же скажу, и про все… Да чтобы с гарантией, что картошечка, к примеру, на чистом навозе выросла, без химии, что мясо – утром еще мычало. Спрос такой, что только давай! Я вот, к примеру, думаю…

Дальнейшие рассуждения я слушаю вполуха. Суть их сводится к простой и давно заученной формулировке:

…Чем государство богатеет, И чем живет, и почему Не нужно золота ему, Когда простой продукт имеет.

Улучив в разговоре паузу, благодарю хозяйку за царский обед. Алла сияет от удовольствия. Встаю:

– Пойду вздремну с дороги.

– А чего ж в поезде, не спалось? – спрашивает женщина.

– Не так, чтобы совсем не спалось…

– Видать, попутчица попалась… разговорчивая, – подмигивает Толик.

– Толян, что-то я особо молчаливых среди женщин и не помню, – киваю на Алку.

– Это ты в точку! Любой бабе язык почесать – нет слаще развлечения!

– Вот уж тут ты не попа-а-ал, – тянет Алла.

– Ну ясно, исключая это дело…

– Да ладно. А что до болтовни – кто битый час языком молол, я, что ли?

Бабы!.. На себя посмотри.

– Так я по делу. Вроде как по-соседски.

– Отстань уже от человека. Дай отдохнуть.

– Так разве я… Вот, блин! – Толик сочувственно повернулся ко мне:

– Ну как с бабами еще разговаривать – все по-своему перевернут… Ты это… Ничего, если наше барахлишко у тебя чуть полежит, пока распродадим?..

– Мне не мешает. Да и дома я вряд ли засижусь.

– Оно да… Щас не покрутишься – дак без штанов будешь.

– И без шляпы… – Направляюсь в свою комнату.

– Дрон…

– Да?

– Я вот чего подумал… А вот кабы я знал, когда это «МММ» прикроется, да деньги большие имел, да вложил бы все, да вынул вовремя… Ну, натуральные деньги, доллары… Я бы это… Миллионы бы нажил… А?..

– Нет.

– Не нажил бы?

– Не миллионы. Миллиарды.

Глава 7

Со следующего дня я вплотную занялся прессой. То есть как на работу ходил в «ленинку» и просеивал все издающиеся у нас газеты и журналы. Ну и крупнейшие зарубежные.

Адмирал Захария, шеф военно-морской разведки США времен Второй мировой, обронил когда-то примерно следующее: «Девяносто пять процентов нужной вам информации находится в открытых источниках». А потому аналитики всех разведок мира трудятся под вывесками благотворительных, научно-исследовательских, историко-литературных фондов, институтов и иных организаций, прорабатывая газетную и журнальную периодику по самым разным отраслям – в зависимости от специализации. Пространство вокруг нас наполнено информацией, но сама по себе она ничего не значит и ничего не стоит: это как шум от включенного радиоприемника – диктор вроде и вещает что-то, но его слов мы не слышим и не замечаем, для нас это фон.

Обработка и последующий анализ информации начинаются только после постановки задачи. И здесь различаются уровни: стратегический, тактический, оперативный.

Поскольку персонала у меня нет, всю работу приходится выполнять самому.

Зато есть навык и, как выяснилось, ностальгия по этому роду работы. В добровольных «южных ссылках» я порядком одичал, но сейчас мне приятно рыться в газетах. Да и темп проработки за одну неделю увеличился втрое: я втянулся, остается теперь проконтролировать одну опасность – не погрязнуть в деталях.

Кроме того, эмоциональное восприятие способно увести в сторону: хорошо поданный материал может увлечь. Для меня он на данный момент «пустой», но сопереживание рождает усталость, и можно пропустить что-то очень незаметное на газетном или журнальном листе, но чрезвычайно важное.

Собственно, у нас все население, по крайней мере, та его часть, что старается думать, – аналитики поневоле.

И выводы о том или ином событии делались в советское время не по содержанию, а по тону материала. Не важен был и объем.

Помню одну заметочку в «Известиях» более чем пятнадцатилетней давности. Я учился то ли на первом, то ли на втором курсе, поглощал бездну макулатуры, стремясь стать умнее… А эту газету вынул из собственного почтового ящика. Не помню, что там было еще, но на самой последней странице самыми мелкими буквами было напечатано примерно следующее: «По сообщению агентства Синьхуа. Вчера Китай произвел запуск трех искусственных спутников одним ракетоносителем». И все.

Важнее этой информации в газете ничего не было. А несла одна та строчка в себе следующее. Первое: Китай обладает баллистическими ядерными ракетами, способными поразить цель на любом расстоянии. Второе: эти ракеты оснащены кассетными боеголовками. Третье: китайское руководство сообщает об этом официально, хотя и несколько завуалированно.

Так что в свои восемнадцать лет я уже неплохо умел читать. Потом занялся научной работой, и мое умение читать не только советскую прессу заметили…

А пока проанализируем исходные. Или, выражаясь профессионально, – вводные.

Чтобы определиться на стратегическом уровне, танцевать придется издалека.

От печки.

Итак, к концу семидесятых – началу восьмидесятых властным структурам СССР стало ясно: административно-плановая экономика крайне неэффективна. Ее необходимо менять на рыночную, с обязательным государственным регулированием путей налоговой и инвестиционной политики. Именно такой тип экономики существует в США. В нашей литературе он не правильно именовался государственно-монополистическим капитализмом. Капитализм перестал существовать после мирового кризиса 1929 года. Именно мирового: СССР был так же плотно втянут в него, как и все остальные страны.

Перед каждой страной встал выбор: какой тип государственного регулирования предпочтительнее. США, Великобритания, Франция (в последней этот процесс затянулся до формирования президентской республики) выбрали регулирование путем налогов и льгот, тем самым привлекая капиталы в нужные отрасли экономики..

Германия, Италия, Испания, СССР – стали на путь жесткого административного управления экономикой. С двадцать девятого по тридцать третий год в СССР были проведены: замена совнархозов (рекомендательное директирование) наркоматами, причем Госплану были приданы черты законодательного органа, а его рекомендациям – сила закона. Обеспечение этого закона осуществлялось карательными органами, которые до 1953 года по сути стояли над партией и были подконтрольны одному человеку. Тогда же была проведена и так называемая коллективизация. В результате СССР превратился в государство с преобладанием внеэкономического принуждения к труду; экономика стала четко административно-плановой, без задействования рыночных механизмов.

В 1956 году Хрущев осуществил переворот, суть которого – в отстранении от власти карательных органов и передаче ее партийной номенклатуре. На мой взгляд, Никита Сергеевич, выросший в другую «эру», сам недооценил собственную реформу и переоценил свою роль – роль Первого. Аппарат не хотел более зависеть от причуд, милостей или амбиций одного лица; ему необходимы были стабильность и уверенность в собственном положении.

Опытный аппаратчик Брежнев тихо расставил людей по периферии – в обкомах – и сумел мягко убрать предшественника.

Люди, пришедшие с Брежневым, отладили систему до такой четкости, что даже поразившая лидера в конце семидесятых болезнь не смогла помешать ее функционированию. Больше того – даже «перестройка» не смогла уничтожить существование основного хребта государства: экономического – военно-промышленного комплекса, и властного – жесткой административно-бюрократической системы. В период перестройки термин «бюрократия» стал грубо ругательным, но без нее власть неспособна проводить никакие решения. Четко функционирующая бюрократия в любой стране обеспечивает нормальную работу властной «вертикали» и тем самым стабильность в стране и обществе.

Да, и еще в брежневскую пору была восстановлена «рыночная часть» экономики, но восстановлена «снизу» – в теневом варианте. В период перестройки теневики, объединенные с криминальными структурами, сумели умножить капиталы тысячекратно, подвязав к своему тандему торговых: что только не становилось «дефицитом» на определенное время, причем товар массовый – водка, сигареты, мыло, стиральный порошок…

Итак, еще в семидесятых – начале восьмидесятых сформировался один из видов капитала, действующего сейчас в стране, криминальный. Его преимущества: быстрая оборачиваемость, подвижность, наличность и, следовательно, эффективность в применении. Лица, владеющие этим капиталом, не отягощены моральными догмами и могут влиять на решения тех или иных людей самым широким арсеналом средств: от подкупа до убийства. Главный недостаток этого капитала – нелегальность и, как следствие, определенные трудности доступа в наиболее прибыльные сферы легального бизнеса: «оборонка», нефть и энергоресурсы, недвижимость.

Пойдем дальше.

Итак, люди власти пришли к выводу, что планово-административная экономика крайне неэффективна. Старая «брежневская гвардия» была уже не в состоянии держать страну под контролем. «Молодые» же, обладающие амбициями и энергией, четко осознали; предстоит делить собственность самой богатой страны мира.

Процесс пошел по двум основным направлениям: с одной стороны, комсомольские и партийные функционеры активно взялись за создание центров научно-технического творчества молодежи и прочих «поплавков» и через систему этих «поплавков» превращали партийно-комсомольско-профсоюзно-государственные средства в чьи-то частные. С другой – система фондов. К примеру, образуется некий фонд, который учреждает несколько акционерных компаний, а те в свою очередь – систему предприятий; получаются льготные кредиты, прокручиваются (через конвертацию или необходимый товар), возвращаются, а вырученные деньги – yжe чьи-то. Еще лучше – предприятия-"поплавки" просто «топятся», какое-то одно объявляется «крайним» во главе с почетным председателем вроде того, что был в «Рогах и копытах». Почетный председатель конечно же под суд не идет – его пожурят и, учитывая безупречное партийное прошлое, отправляют на заслуженный отдых. Понятно, не самым бедным человеком.

Следующий закономерный шаг – возникновение совместных предприятий.

Используя разницу между рыночной ценой и реальной покупательной способностью рубля и доллара, через СП перегоняют за границу громадные средства – сотни миллиардов долларов. Образуется компрадорская буржуазия, или компрадоры. У них две цели: продажа за границу отечественного сырья по наиболее низким ценам – их прибыль здесь «черная»; обладая властью или влиянием, они заключают заведомо невыгодные для страны контракты, получая свой профит взятками. Причем – многомиллионными. Вторая цель – завоз в страну импортных товаров. При этом завоз очень крупных партий осуществляется также за взятки, контрабан-дно, то есть – без уплаты реальной пошлины, товары импортные «бьют» отечественные ценой…

Криминалы и компрадоры активно сотрудничают, имеют представителей в различных ветвях власти.

Третья группа – олигархи. Название, понятно, условное. Так я характеризую людей близких к власти и потому имеющих возможность приватизировать по «остаточной стоимости» недвижимость, получать контрольные пакеты в акционируемых предприятиях, «крутить» бюджетные деньги, серьезно играть на изменениях курса доллара и акций крупнейших компаний, тем более что этот курс зависит от действий государственных структур – Центробанка, Министерства финансов и иных.

Собственно, распад СССР был результатом не каких-то там ущемлений национальных прав в республиках: известно, что все семьдесят лет именно Россия являлась сырьевой колонией для окраин, именно за ее счет кредитовались стройки, промышленные комплексы и т. п. Просто когда встал вопрос о разделе имущества – нет, не между Россией или республиками, а между олигархиями московской и местными, – партийно-номенклатурный аппарат предпочел не делиться с москвичами.

В каждой из стран СНГ возникла своя олигархия, «наварившая» за несколько лет независимости колоссальные деньги: одни – распродажей стратегических ресурсов за рубеж, другие – конвертацией, третьи – приобретением недвижимости по «остаточной стоимости».

Олигархи среднеазиатских республик существенно отличаются от своих собратьев в Москве или, скажем, на Украине. Там – давние, прочно сложившиеся корпоративные связи, базирующиеся на родовых и племенных отношениях. В Москве – сложившиеся еще в советское время клановые группировки.

На Украине, в Белоруссии, в Молдавии – здесь произошел любопытный казус.

Люди номенклатуры, с молодых лет посвятившие себя партийной карьере, четко осознавали: на московский Олимп власти им не пробиться, там свои пироги и свои пирожники, и, следовательно, готовили себя к карьере секретарей райкомов и обкомов и, как апофеоз – к членству в местном политбюро. К карьере министров, премьеров и прочему они оказались просто не готовы. И стали похожи на людей, купивших обувь на пять размеров больше…

Олигархи неоднородны. В странах СНГ большая их часть стремится к слиянию с компрадорами: комплекс не-полноценности приводит к неуверенности в собственной власти, а значит, они пользуются ею с тем, чтобы больше взять реального богатства, денег. Свои средства они размещают исключительно за рубежом.