Текст книги "За Ленинград! За Сталинград! За Крым!"

Под сенью зимнего леса мы построили всех, кто мог на время оставить позиции за Волховом, которые мы тогда заняли. Церемониал был краток, но не помню в моей жизни минуты торжественнее той, когда читался Указ о награждении дивизии боевым орденом.

Вечером на нашем командном пункте были вручены ордена и медали некоторым награжденным. Затем И.В. Зуев и Л.П. Грачев отправились со мной и сопровождавшими их товарищами на позиции за Волхов. Л.П. Грачев вспоминал впоследствии, что, получив награды прямо в окопах, воины клялись сражаться еще лучше. Запомнился сибиряк, могучий, кряжистый. «Награду оправдаю. Как стоял, так и буду стоять насмерть, – сказал он. – А прикажут – пойду вперед…»[11]11
  Грачев Л.П. Большая школа. В сб. «Тихвин, год 1941-й». Л., 1974. С. 293.


[Закрыть]

По возвращении на КП долго беседовали с нашими гостями в землянке. Выпили за будущую победу. Мы с интересом слушали И.В. Зуева. За плечами этого человека лежали военные дороги в Испании, приграничные сражения Великой Отечественной. Ему понравились «волховские богатыри», как он назвал воинов 65-й дивизии. Недолгой была жизнь дивизионного комиссара Ивана Васильевича Зуева, верного сына ленинской партии, великолепного политработника. Погиб он в 1942 году как подлинный герой.

В штабной землянке после вручения правительственных наград. Слева направо: И.В. Зуев, Н.Г. Кондратьев, А.З. Тумаков, Л.П. Грачев, П.К. Кошевой

Леонид Павлович Грачев был членом Военного совета 4-й армии по тылу. В довоенном прошлом – рабочий, коммунист, он вырос в видного руководителя промышленности: занимал пост заместителя наркома целлюлозно-бумажной промышленности. Когда началась война, его назначили членом Военного совета нашей армии. Леонида Павловича часто видели на путях подвозов боевой техники, боеприпасов и различного снаряжения, при эвакуации раненых, в полевых госпиталях. Всем, кому приходилось общаться с ним, бросалась в глаза его удивительная человечность.

Встреча с Зуевым и Грачевым запомнилась нам надолго.

* * *

Снова потянулись напряженные фронтовые будни. Во взаимодействии с соседями мы освободили районный центр Грузино, расположенный на правом берегу Волхова. Однако нам не удалось взять казармы, построенные когда-то Аракчеевым. Казармы примыкали прямо к реке и были окружены вековым парком. Толстые мрачные стены их отличались необыкновенной прочностью. Снаряды не причиняли им заметного вреда.

Шел день за днем, а мы не могли овладеть казармами. Командарм генерал-майор П.А. Иванов, назначенный вместо К.А. Мерецкова, нервничал и откровенно бранился. Беспокоился и К.А. Мерецков, который стал командовать созданным 17 декабря 1941 года Волховским фронтом. Он тоже торопил нас. Но дело от этого не улучшалось: чтобы разрушить массивные стены, требовались мощные артиллерийские системы.

Вскоре после очередной неудачи у аракчеевских казарм и невеселого разговора с П.А. Ивановым по телефону меня опять вызвали к аппарату. Телефонистка предупредила: «Вас вызывает товарищ Иванов».

С момента тихвинского случая с «Ивановым» я был уже настороже. Когда же в трубке послышалось короткое покашливание и со мной поздоровались, решительно отчеканил:

– Здравствуйте, товарищ Верховный Главнокомандующий!

– Долго ли собираетесь вы, товарищ Кошевой, прогуливаться по парку Грузино? – последовал вопрос.

Намек был совершенно очевидным.

– Как только получим необходимую артиллерию, – отвечал я напрямик, – аракчеевские казармы будут взяты. Наши дивизионные калибры такие стены не в состоянии разрушить. Прошу помочь.

Верховный Главнокомандующий помолчал, что-то, видимо, обдумывая.

– Хорошо, – сказал он. – Дадим орудия. Желаю удачи.

Разговор прекратился. Я доложил о нем командарму, и тот был доволен, что нам дадут тяжелую артиллерию.

К сожалению, 65-й дивизии не пришлось участвовать в разгроме противника в аракчеевских казармах. Соединение перебросили в состав 52-й армии генерал-лейтенанта В.Ф. Яковлева в район Мясного Бора, и мы сразу же вступили в тяжелые оборонительные бои.

Этот участок Волховского фронта привлекал к себе пристальное внимание Верховного Главнокомандования, поскольку здесь проводилась операция с целью создать условия для освобождения Ленинграда от гитлеровской блокады.

Вскоре на Волховский фронт прибыл представитель Ставки Маршал Советского Союза К.Е. Ворошилов, чтобы побывать на участке наступления 2-й ударной армии. Его путь лежал мимо моего командного пункта на опушке леса у Мясного Бора. Командарм В.Ф. Яковлев прибыл на наш КП. Он предупредил, что Ворошилов, возможно, заглянет к нам. Чтобы встретить маршала, я вышел на опушку леса.

К.Е. Ворошилову между тем стало известно, что у Мясного Бора обороняется знакомая ему 65-я дивизия. Он решил заехать на КП и узнать, как воюет соединение. Мне недолго пришлось ждать его прибытия. Подошла автомашина и остановилась рядом со мной. Из нее вышли маршал и сопровождавшие его К.А. Мерецков и член Военного совета фронта армейский комиссар 1-го ранга А.И. Запорожец. Они поздоровались со мной.

– Как дела? – спросил Ворошилов.

Я подробно доложил.

– Вот и хорошо, – сказал маршал, услышав, что свои боевые задачи дивизия выполнила успешно. – А теперь поедем в любой батальон на передний край.

Мерецков и Яковлев стали подавать мне знаки, которые могли означать только одно: ни в коем случае на передовую представителя Ставки не вози.

Я понял и заявил Клименту Ефремовичу, что в батальон не проедешь, можно лишь пройти, да и то перебежками и по-пластунски переползая опасные участки местности. А на пути – шоссе и железная дорога.

– Ну что же, будем перебегать и переползать и через шоссе и через железку. Если это, конечно, потребуется. А теперь веди.

К.А. Мерецков и В.Ф. Яковлев опять подали знак: отказывайся, мол. Я предпринял еще одну попытку:

– Не могу, товарищ маршал. Шоссе и железная дорога пристреляны противником. Там всегда, когда появляются люди, бьет артиллерия и бывает плотный пулеметный огонь.

– Боишься? – спросил К.Е. Ворошилов. – А я считал тебя человеком неробкого десятка. Пошли, пошли…

На передний край отправились мы вдвоем. Всем остальным маршал приказал остаться на моем КП.

* * *

Наблюдательный пункт командира 3-го батальона 311-го стрелкового полка майора И.П. Канищева находился всего в 200 м от противника. Он был хорошо замаскирован и почти не выдавался над уровнем земли. Глубокий лаз в помещение НП был так узок, что пройти через него мог только один человек. Внутри царила полутьма, которую не прогонял фронтовой светильник из артиллерийской гильзы.

К.Е. Ворошилов, опасаясь, что из-за широкой бекеши застрянет в лазу, не стал спускаться в помещение НП. Я же прошел туда и направил командира батальона наверх для доклада маршалу. Иван Петрович командовал батальоном еще в мирное время и считался у нас самым старым комбатом. Ему тогда стукнуло 32 года. Плечистый, кряжистый, широколицый сибиряк, он был смел и находчив, но не силен в грамоте. Это последнее долго мешало ему занять должность командира полка.

Климент Ефремович не позволил И.П. Канищеву подняться на поверхность земли и приказал докладывать со дна рва. Стоя руку под козырек, он выслушал доклад, а затем стал расспрашивать комбата, как идут дела, какой перед ним противник, как вооружен батальон, как кормят бойцов. Произошла, я бы сказал, беседа равных людей. Маршал всем интересовался и отнюдь не собирался скрываться от пуль, которые то и дело свистели рядом с нами и вспахивали снег.

…Прошло более часа, как мы находились на переднем крае вблизи от противника. К.Е. Ворошилову понравилась организация службы и бдительность воинов. Он похвалил комбата и предупредил, что надо готовиться к наступательным боям.

…Мне очень нагорело тогда от К.А. Мерецкова за длительное пребывание с К.Е. Ворошиловым на переднем крае. Сам же маршал был крайне доволен и отбыл из дивизии в отличном расположении духа.

Вскоре после отъезда К.Е. Ворошилова в 65-й дивизии побывал еще одни замечательный человек – академик Александр Васильевич Вишневский, отец начальника медицинского управления нашего фронта генерала А.А. Вишневского. Произошло это в разгар тяжелых оборонительных боев, когда сотни раненых проходили через медико-санитарный батальон соединения.

А.В. Вишневский задержался в дивизии лишь на короткое время, чтобы переговорить с другим замечательным врачом – хирургом нашей дивизии Габышевым, которому было уже под 60. Габышев спасал жизнь русского солдата еще в Первую мировую войну. В годы Гражданской войны он был командиром перевязочного отряда и возвращал в строй раненых красноармейцев. Участвовал в вооруженном конфликте с Финляндией. Под его руководством находились еще четыре влюбленных в свое дело хирурга. Эта небольшая бригада с успехом решала свои задачи. Помог Габышев и мне: пришел на командный пункт, достал пузырек с йодом.

– Послушай, сынок, что я тебе скажу, – начал он разговор, – воевать тебе не один день. Я научу тебя сохранять здоровье.

И научил, как принимать йод с теплой водой, чтобы избежать простуды и насморка.

* * *

Нашей дивизии пришлось вести оборонительные бои еще длительное время. Другие – наступали. Мы ревниво следили за армейскими оперсводками и сообщениями Совинформбюро, ожидая, что скоро очередь действовать активно дойдет и до нас. Нас радовало, что гитлеровских захватчиков продолжают бить в центре советско-германского фронта. На судьбу не жаловались, знали, что перед нами стоят крепко скованными крупные силы немецко-фашистских войск.

Будни обороны были тревожными и изнурительными. Служба солдата тяжела не только в наступлении. И в обороне льется кровь, причем немалая.

Многое передумалось тогда в землянке при свете мигалки. Вспоминали недавнее прошлое, пытались заглянуть в будущее… Одно было ясно: война уже не шла по расписанию гитлеровских генералов. Фашистская военная машина под Ростовом, Тихвином и Москвой дала осечку. Планы молниеносного разгрома Красной Армии провалились. Великая победа у стен советской столицы свидетельствовала, что будущее – за нами.

Сознание людей отмечало этот поворот в войне. Я часто, почти ежедневно, бывал на переднем крае дивизии. Идешь, бывало, по траншее. Бойцы встречают, заводят разговор. Ни одной жалобы. Стремятся поделиться мыслями, причем не всякая беседа была длинной: сибиряки – не мастера пространных рассуждений.

– Не тот стал фриц, – скажет, бывало, заиндевелый от мороза воин. – Стреляет пореже, все по землянкам прячется. Здорово, видать, мы ему всыпали.

На том и разговору конец, а мысль далеко идет, ей свободно.

Из землянок ни меня, ни нового комиссара Александра Ивановича Бовкуна солдаты не отпускали долго: все у нас выведают, свое изложат. Старший батальонный комиссар Бовкун был человеком глубокого ума и больших знаний, чутким к нуждам воинов, внимательным и тактичным. Бойцы полюбили его как-то сразу, когда увидели, что он не робеет от близости противника. Заметив, что комиссар отлично сочетает политические дела с организацией службы, все солдаты прониклись к нему особым уважением, как к человеку партийного дела. Митинговать Александр Иванович не любил, предпочитал теплый, негромкий разговор. В ходе бесед он незаметно связывал мысли собеседников о больших общевоенных и политических делах с насущной боевой задачей подразделения и каждого воина.

Слева направо: А.И. Бовкун, П.К. Кошевой, С.И. Храмцов (июнь 1942 года)

Жили мы с бойцами в постоянном общении и тесной близости. Воины постоянно заботились о нашей безопасности, об удобствах работы и отдыха. А наша первая заповедь была – беречь солдата.

Как-то в землянке я рассказал о разговоре с «Ивановым» под Тихвином. Бойцы от души смеялись. Они оценили смысл этого факта и сделали вывод: Москва-то с окопами живой веревочкой связана. Чтобы дать добрый отчет Верховному Главнокомандующему, мы должны вовсю стараться и воевать, как полагается, бить врага на совесть. Разделяя с воинами трудности боевой жизни, мы обретали новые душевные силы и оптимизм. Так прошли зима и весна 1942 года. Наступило второе военное лето…

Глава вторая. На блокадной дуге

Готовим наступление

2 июля 1942 года меня срочно вызвал командующий Волховским фронтом генерал армии К.А. Мерецков и объявил о назначении командиром 24-й гвардейской стрелковой дивизии. Части соединения были сосредоточены в Вальково Волховского района.

– Твоя задача – готовить дивизию к наступлению, – сказал командующий, который был, как я понял из его обращения на «ты», в хорошем настроении. – Но об этом никому, еще раз повторяю, никому не говорить. Все должны знать, что дивизия будет обороняться, а людей надо учить наступать в лесисто-болотистой местности. Ты понял?

Я понял, но вид мой, вероятно, был растерянный, так что Мерецков еще раз спросил, все ли мне ясно.

Член Военного совета А.И. Запорожец, присутствовавший при нашей беседе, в свою очередь пояснил, что политорганам дивизии даны указания направлять партийно-политическую работу на укрепление позиционной обороны, но мобилизовывать личный состав и на подготовку к наступлению.

От командующего я попал к начальнику штаба фронта генералу Г.Д. Стельмаху. Он сообщил, что части соединения сосредоточены в районе Вальково, и посоветовал вылететь туда немедленно на самолете У-2.

Летчик, усадив меня на место за собой, дал в руки ракетницу и предупредил, что при заходе на посадку махнет рукой и я должен буду ракетой осветить посадочную площадку, так как прибывали мы к месту назначения уже затемно. Нашлось место и для ящика с гвардейскими знаками, которые нам велели прихватить с собой: дивизия четыре месяца назад была преобразована в гвардейскую и теперь надо было вручить знаки личному составу.

Взлетели благополучно. Самолет шел над лесами неторопливо и ровно. Я беспечно наблюдал за тем, как наступала ночь. Мрак постепенно окутывал леса и перелески, а в небе все ярче разгорались звезды. Поглощенный этой мирной картиной, я совсем забыл, что наш неторопыга самолет должен был на одном из участков маршрута пересечь извилистую линию фронта. Вспомнил об этом, когда над головой вдруг сверкнули огненные сполохи. Верчусь туда-сюда на тесном сиденье, вижу, что летчик все так же невозмутимо продолжает вести самолет. Я было собрался вернуться вновь к безмятежному созерцанию окрестностей, как снова какие-то синеватые молнии блеснули прямо перед нами. Это фашистский истребитель открыл огонь по нашему самолету. Признаться, стало не по себе. Летчик же бросил У-2 вниз и повел его, почти касаясь фюзеляжем верхушек сосен.

Вскоре мы приземлились в Вальково.

На следующее утро я начал знакомиться с соединением.

Части 24-й гвардейской стрелковой дивизии хорошо укомплектовались в основном за счет курсантов пехотных училищ. Численность личного состава подошла к десяти тысячам человек. Подобрался опытный командный состав. Так, 70-м стрелковым полком командовал боевой командир подполковник Яков Филиппович Титов. Во главе 71-го полка стоял подполковник Иван Николаевич Моторичев, 72-м командовал полковник Гавриил Ефимович Кухарев, а 50-м артиллерийским полком – подполковник Федор Петрович Тонких. Комиссаром дивизии был полковой комиссар И.П. Макаров. Начальником штаба вслед за мной пришел подполковник Г.Б. Котик. Начальником артиллерии стал уже знакомый читателю подполковник С.И. Фефелов. Все это – бывалые люди, мастера своего дела. Под стать им были и другие начальники родов войск и служб.

Ознакомился я и с местностью, которая мало чем отличалась от новгородских и чудовских заболоченных лесов. Только Синявинские высоты поднимались на 10–15 м над окружающей топкой низиной. Они находились в руках противника. Лес отступал от высот на 1,5–2 км, так что враг командовал прилегающей округой. Вся безлесная часть местности была перекрыта сплошной системой заграждений и находилась под многослойным огнем немецких пушек и пулеметов.

Командование артиллерией 24-й гвардейской стрелковой дивизии. Справа налево: капитан Розенберг, подполковник Лычагин, майор Морозов, подполковник Тонких

Немецко-фашистские войска сидели в этом районе одиннадцать месяцев и, по данным разведки, сделали все, чтобы превратить его в неприступную крепость. На естественных рубежах – высотах, берегах рек и болот, по опушкам лесов – они создали множество опорных пунктов и узлов сопротивления, до предела насыщенных артиллерией и минометами, опоясанных мощными инженерными сооружениями и противотанковыми рвами, минными полями и проволочными заграждениями в несколько рядов. Гарнизоны опорных пунктов размещались в прочных блиндажах и были обеспечены надежной связью.

Началась подготовка дивизии к наступлению. Она проходила в тревожной обстановке, вызванной серьезными неудачами советских войск на юге страны. Враг рвался к Сталинграду и был уже поблизости от города. Гитлеровские войска устремились на Кавказ. День ото дня положение там ухудшалось.

Горестные раздумья вызвало падение Севастополя. Мужество его защитников уже в то время стало легендарным. Мы гордились стойкостью и величием подвига севастопольских богатырей, но знали, что с падением этой крымской твердыни враг высвободил свою 11-ю армию. Теперь эти войска надо было ждать где-то на другом важном участке советско-германского фронта. Можно было предположить, что скорее всего они появятся на юге, где развертывались тогда главные события. Но этого не произошло…

* * *

Из директивы верховного командования вооруженных сил Германии № 45 от 23 июля 1942 года:

«Группе армий “Север” к началу сентября подготовить захват Ленинграда. Операция получает кодовое наименование “Фойерцаубер” (“Волшебный огонь” – Прим. ред.). Для этого передать группе армий пять дивизий 11-й армии наряду с тяжелой артиллерией и артиллерией особой мощности, а также другие необходимые части резерва главного командования»[12]12
  История второй мировой войны 1939–1945. Т. 5. М., 1976. С. 237.


[Закрыть].

Командующему 11-й немецкой армией генерал-фельдмаршалу Э. Манштейну поставили задачу подготовить войска к переброске под Ленинград. Дивизии пополнились и отдохнули. Приказ взять Ленинград и сровнять город с землей был отдан Манштейну лично Гитлером. Гитлеровское командование выражало твердую уверенность, что «не позднее как в сентябре будет взят Ленинград и благодаря этому высвобождены финские силы»[13]13
  Там же.


[Закрыть].

* * *

28 июля Народный комиссар обороны издал приказ № 227. Повсюду этот документ зачитывали перед строем. «Наша Родина, – говорилось в приказе, – переживает тяжелые дни. Мы должны остановить, а затем отбросить и разгромить врага, чего бы это нам ни стоило… Немцы не так сильны, как это кажется паникерам. Они напрягают последние силы. Выдержать их удар сейчас, в ближайшие несколько месяцев, – это значит обеспечить за нами победу.

Можем ли выдержать удар, а потом отбросить врага на запад? Да, можем, ибо наши фабрики и заводы в тылу работают теперь прекрасно, и наш фронт получает все больше и больше самолетов, танков, артиллерии, минометов…

Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца, политработника должно являться требование – ни шагу назад без приказа высшего командования…»[14]14
  ЦА МО СССР. Ф. 345. Оп. 5487. Д. 4. Л. 59.


[Закрыть]

В землянках, после того как завершилась читка, долго шли разговоры. Толковали не о том, что трудно воевать, – говорили, что победа будет за нами, что дисциплина – мать победы. Я не помню другого документа Верховного Главнокомандования, который, подобно этому приказу, рождал бы столь глубокое чувство сопричастности каждого воина к судьбе своей Родины в беде, формировал бы столь жгучую ненависть к врагу и мужество в борьбе.

Через несколько дней мы получили директиву Главного политического управления РККА от 29 июля 1942 года, как разъяснять приказ личному составу. Упор: ни шагу назад! Строжайше крепить дисциплину! Мы – победим!

С раннего утра до позднего вечера в частях 24-й гвардейской дивизии шла напряженная подготовка наступления. Командный состав сколачивал подразделения и обучал гвардейцев тактике наступательного боя, хотя везде и всюду подчеркивалось, что готовимся мы к прочной обороне. Бойцы слушали разъяснения сути приказа «Ни шагу назад», хорошо учились и несли службу, но знали не хуже нас, к чему идет дело. Политработники пропадали в подразделениях. Их главной задачей сейчас было создать полнокровные ротные партийные и комсомольские организации. Агитаторы проводили беседы о провале попыток гитлеровских войск сломить героический Ленинград, о разгроме немцев под Москвой и Тихвином, о гвардейской присяге.

Дивизии вручили гвардейское Знамя. По этому случаю выдали новое обмундирование. Как нельзя лучше к нему подошли только что полученные с завода ППШ – автоматы Шпагина. На опушке леса полки дивизии расположились развернутым строем. После сигнала «Слушайте все!» оркестр грянул марш, и Знамя с изображением великого Ленина пронесли перед воинами. Я принял Знамя из рук представителя штаба армии на виду у преклонивших колена гвардейцев. Все мы волновались и ничуть этого не скрывали: Знамя не только было символом доблести в прошлых боях – оно звало к новым подвигам. Гвардейцы дали клятву сражаться еще лучше.

Дивизия вошла в состав 8-й армии. Командовал ею генерал-лейтенант Ф.Н. Стариков. К началу боевых действий нам предстояло сменить войска, обороняющиеся на Черной речке, и подготовиться к наступлению в направлении южнее Синявино во взаимодействии с расположенными правее нас 19-й и 3-й гвардейскими дивизиями, которыми соответственно командовали полковник Д.М. Баринов, вскоре ставший генералом, и генерал-майор Н.М. Мартынчук. 19-я была нацелена на Синявинскую высоту и поселок Синявино, 3-я – на Рабочий поселок № 5.

Наша 24-я гвардейская стрелковая дивизия находилась в центре боевого построения 8-й армии.

Ей предстояло нанести удар через Черную речку и обширный лесной массив прямо на запад, между Синявино и Мгой, с задачей соединиться с войсками Ленинградского фронта.

Левым соседом была 265-я стрелковая дивизия под командованием волевого и настойчивого полковника Б.Н. Ушинского. Это соединение, как и мы, должно было форсировать Черную речку и прорвать затем сильно укрепленную оборону противника в районе Тортолово, в последующем – наступать на Мгу с задачей блокировать ее с востока и северо-востока. Левее 265-й готовились наступать 11, 286 и 327-я стрелковые дивизии.

По понятным соображениям, мне тогда далеко не все было сказано о намеченной для Волховского и Ленинградского фронтов операции, имевшей целью встречными ударами разгромить мгинско-синявинскую группировку противника, расположенную южнее Ладожского озера, и снять блокаду Ленинграда с суши. Фронтам помогал Балтийский флот и Ладожская военная флотилия.

За нами, к востоку, в резерве и втором эшелоне фронта были сосредоточены 4-й гвардейский стрелковый корпус генерала Н.А. Гагена и 2-я ударная армия генерала П.К. Клыкова. Последняя была, правда, очень слабого состава. Эти силы должны были нарастить мощь удара указанных выше трех гвардейских дивизий (3, 19 и 24-й) и других соединений 8-й армии в глубине, довершить поражение противника.

С исходных рубежей до Невы было всего 16 километров. Все мы, командиры и бойцы, радовались, наблюдая, как много сил сосредоточено на Черной речке, и были уверены, что при хорошей подготовке и дружном натиске через три-пять дней наступления встретимся с войсками Ленинградского фронта.

Перед наступлением полагалось провести рекогносцировку местности и противника.

– Рекогносцировать только один раз, – предупредил меня генерал Стельмах, – глаза немцам не мозолить. Одеться в солдатскую форму, большой группой не собираться.

Все это было правильно с точки зрения соблюдения тайны замыслов советского командования и внезапности наступления.

20 августа наши командиры прибыли на командный пункт полковника Б.Н. Ушинского – командира 265-й стрелковой дивизии. КП располагался в лесу, в 5 км к востоку от Тортолово – большого населенного пункта и сильного узла обороны противника. Дивизия стояла в обороне 13 месяцев и по-домашнему обжила место.

В обширной землянке комдива под несколькими накатами бревен было тихо. По наклонному ходу сообщения я прошел в помещение, и первое, что там увидел, была добротная никелированная кровать, большой стол с телефонным аппаратом и разложенной картой. На кровати, вытянувшись во всю ее длину, лежал человек без сапог, в форме полковника. Это и был командир дивизии.

Встретил он меня сухо. Неохотно сел на кровати, долго молчал, хотя я сообщил ему, что прибыла группа командиров 24-й гвардейской дивизии.

– Проводите рекогносцировку? – спросил комдив.

– У меня есть приказ. Видимо, и вам сообщили, почему мы здесь, – ответил я. – Прошу дать проводников на передний край.

Полковник ответил, что позвонит в части.

Я вышел к своим командирам, и мы под сенью деревьев стали ждать проводников. Поскольку нас было много – здесь находились не только командиры полков, но и командиры батальонов и дивизионов, – то разбились на группы и окончательно договорились, кто куда пойдет.

Вскоре прибыли проводники – связные командиров полков, которые находились, как и полагалось, на командном пункте дивизии.

Путь к переднему краю оказался не ближним. Мы ехали по лесу, не встречая ни человека. За плечами, как нам казалось, остались многие километры, а переднего края еще не было. Нагнали кухню в конной упряжке. Каша доваривалась на ходу, труба нещадно дымила. Раз можно было так ехать, решили мы, значит, до противника еще далеко. Наконец появились окопы и землянки – командный пункт одного из стрелковых полков. Я знал, что его подразделения нам предстояло в будущем сменить и отсюда начинать наступление. Нас встретил командир полка, представился и повел к переднему краю. Теперь нам уже чаще попадались землянки, окопы, одиночные красноармейцы.

Командира полка я отправил с артиллеристами, а сам со своей группой спустился в землянку сержанта, командира одного из взводов. Как оказалось, мы находились уже поблизости от Черной речки и впереди никаких наших войск не было. Сержант показал свои окопы, пулеметные гнезда, землянки, но о противнике ничего толкового сказать не мог.

Стояла глубокая тишина. Ни с той, ни с другой стороны ни выстрела. По кустарнику и вязкой, заболоченной низине мы вышли к Черной речке. Она вполне оправдывала свое название. Лесные топи и торфяные болота питали ее похожими на деготь водами. Глаз не улавливал течения, и застоявшаяся жижа густо пахла гнилью. Кувшинкам и осоке было раздолье.

Мы перебрались на другую сторону и долго там лазили, пристально всматриваясь в лес, который стоял недвижимо на многие километры по фронту и в глубину. Заметили только редкие признаки немецкой обороны. В лесу царил сумрак, скрывавший немногие тропинки, намеченные на наших картах едва заметным пунктиром. Дорог не было совсем.

Мы молча переглянулись, как только увидели полосу предстоящего наступления. В чаще леса враг мог скрыть любые огневые точки от нашего наземного и воздушного наблюдения. Это было плохо для артиллеристов, которые поражают наверняка то, что хорошо видят. Нам, значит, следовало рассчитывать в первую очередь на матушку-пехоту. Местность была чрезвычайно неудобной и с точки зрения снабжения войск. Можно было предвидеть, что отсутствие дорог вынудит нас проводить уже в ходе наступления большие работы, чтобы хоть как-то подвезти в части материальные средства.

На карте имелось несколько отметок, обозначающих просеки. Но сколько мы ни смотрели, заметить их за Черной речкой так и не смогли. Только справа невдалеке от нас шагали на запад стальные опоры высоковольтной электропередачи с обвисшими, порванными проводами. Вдоль нее, как было видно на карте, шла через лес широкая прямая вырубка.

Малая активность немецких войск укрепила нас во мнении, что блокада Ленинграда будет обязательно снята.

23 августа 1942 года нас, командиров гвардейских дивизий – 3, 19 и 24-й, вызвал командующий фронтом. Мы доложили о готовности к действиям. Москва дважды вызывала тогда К.А. Мерецкова к аппарату ВЧ. Командующий фронтом просил отложить наступление на одни сутки. Верховный Главнокомандующий согласился.

* * *

Из дневника Ф. Гальдера, запись за 23 августа 1942 года:

«…На фронте группы армий “Север” картина остается прежней: как и раньше, отмечаются признаки близкого наступления противника.

…У фюрера: совещание с Кюхлером о положении на фронте группы армий “Север” и о планировании наступления на Ленинград (использование Манштейна)»[15]15
  Гальдер Ф. Военный дневник / Пер. с нем. Т. 3. Кн. 2. С. 327, 328.


[Закрыть].

* * *

С нетерпением ожидали бойцы Волховского фронта начала наступления. Понимали – оно не только пробьет брешь в блокаде, но и облегчит положение наших войск на юге, под Сталинградом и на Кавказе, где их товарищам приходилось очень тяжело. О том, что происходит на других фронтах, люди были хорошо осведомлены. Политработники организовали отлично действующую систему информации. Газеты доставлялись в подразделения регулярно и в большом количестве. В нашей дивизии было много ленинградцев. Они-то особенно рвались в бой.

В ночь на 26 августа 1942 года дивизия приступила к смене подразделений, оборонявшихся по Черной речке на рубеже исходного положения для наступления.

* * *

Из дневника Ф. Гальдера, запись за 26 августа 1942 года:

«…Множатся признаки близкого наступления русских южнее Ладожского озера»[16]16
  Гальдер Ф. Военный дневник / Пер. с нем. Т. 3. Кн. 2. С. 330.


[Закрыть].

* * *

Выход войск дивизии на исходное положение для наступления произошел без неприятностей. Противник ничего не заметил. Мы нацелились на свое направление. Соединение было построено в необычный боевой порядок – в три эшелона, полк за полком: впереди – гвардейцы 70-го под командованием Титова, за ними – 71-го – Моторичева и, наконец, 72-го – Кухарева. Это обусловливалось характером обстановки. Поскольку перед нами и правым соседом – 19-й гвардейской дивизией – оборонялся всего один полк 223-й пехотной дивизии немцев, то мы считали прорыв гарантированным и больших сил для первоначального удара, следовательно, не требовалось. Кроме того, предстояло безостановочно прорваться на сравнительно большую глубину, а для этого надо было непрерывно питать силы войск за счет последующих эшелонов. Вместе с тем глубокий боевой порядок был выгоден на случай осложнений на флангах в ходе наступления. Наращивание сил было решено производить путем переката каждого последующего полка через боевые порядки впереди идущего.

Из флангов меня беспокоил в первую очередь левый. Здесь перед 265-й стрелковой дивизией имелся сильный опорный пункт противника в районе Тортолово, который мог затормозить ее наступление, создать угрозу контратак противника с этой стороны. Глубокий боевой порядок был удобен и в этом случае для отражения ударов врага.

Все подготовительные работы были успешно закончены. Уладили вопросы взаимодействия с авиаторами (авиации у нас было очень немного), с артиллеристами. Последние сетовали, что огневые точки противника разведаны недостаточно, но сделать было уже ничего нельзя: мы получили данные об этих точках от дивизии В.А. Таркоева. Сами мы разведку поисковыми группами не вели, дабы исключить у противника мысль о близком наступлении. С командирами соседних дивизий была полная договоренность и существовала хорошая телефонная и радиосвязь.