Текст книги "Морг хранит свои тайны. Автобиографическая повесть"

Морг хранит свои тайны
Автобиографическая повесть
Петр Петрович Котельников

© Петр Петрович Котельников, 2016

Редактор Олег Петрович Котельников

ISBN 978-5-4483-0457-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вера в потустороннее, недоступное человеческому разуму, требует страха перед ним. Не рождает страха, значит, не приковывает к себе внимания! Можно такое позволить и к пустякам отнести!

Того, чего пугается современный человек, прежде не боялись! Разве можно было напугать русича до принятия христианства видом мертвого тела человеческого, если его сжигали дотла? Пепел рассеивался по ветру, или уносился водой, если его по воде пускали. Был мертвый, и нет его! Того, чего нет, того, что бесследно исчезло, того, что возродиться не может, чего бояться?.. Память о нем останется на некоторое время, продолжительность которого будет зависеть от значимости человека при жизни его. Память о нем – и есть тот дух, рядом с живыми находящийся. Чтобы умилостивить его, дух невидимый, чтобы не принес он беды из того неведомого потустороннего, устраивалась тризна, поминки. Было это у римлян, было это у варягов, было это и у славян.

У людей прошлого свои иные источники страха были и, как правило, искусно придуманными теми, кто, по мнению древних, с неведомым общался, кто это невидимое, непознаваемое, и, скорее всего, злое, недоброжелательное, мог натравить на здорового, сильного, сделав его слабым, лишенным божественной защиты, и даже привести к гибели!

И сегодня у некоторых африканских племен, которых не развратила цивилизация, «племенной колдун» – фигура не только почитаемая, но и внушающая непреодолимый животный страх. Заклятие, им наложенное, может привести к гибели физически крепкого человека.

И такое, происходит наяву. Многие европейцы становились свидетелями таких случаев. На их глазах здоровый, жизнерадостный, физически сильный мужчина вдруг падает на землю, корчится в судорогах, пена изо рта клочьями лезет – и вот уже собравшиеся видят труп безгласный, неподвижный.

И, если такое происходило в век XX и происходит в XXI веке, когда африканцы научились пользоваться предметами электротехники и электроники, то можно представить, что происходило в далекие от нас времена?

Жрецы, колдуны, волшебники, маги – числа им не было прежде! В этом можно убедиться, читая сказания Древнего Египта, дошедшие до нас через многие тысячелетия. В этих сказаниях даже фараоны, являющиеся живым воплощением верховного бога Осириса, были робки и бессильны перед магами. И для борьбы с чужими магами окружали себя своими, способными противостоять козням, направленным против священной особы фараона и его близких.

В славянском обществе не было таких могущественных магов, открыто творящих чудеса. Не появились они и сейчас, хотя попытки такие наблюдались неоднократно со времени распада государства великого, прежде именуемого СССР, но дальше сеансов группового гипноза на расстоянии и зарядки энергией аккумуляторов, дело не пошло. Это вовсе не означает того, что нет лиц обеих полов, способных, служа верховному владыке зла, особыми заклинаниями, причинить физические и духовные страдания. Вам должно быть известна сила гипнотического воздействия на людей, особенно обладающих неустойчивой, легко ранимой психикой? И несут граждане деньги свои, трудом заработанные, магам белой и черной магии, ведьмам с надеждой великой. Одни надеются на силы добра, которые принесут им исцеление от недугов, мир и успокоение в семью; другие на вред, как источник тайно задуманной и выполненной мести. Правда, большинство кудесников на поверку оказываются просто шарлатанами, научившиеся здорово эксплуатировать как глупость человеческую безмерную, так и горе тяжкое беспросветное! А разве и те, и другие только надеждой живут, разве не точит их страх перед творимым?

Когда же зарождается сам страх, чувство всем хорошо ведомое и неоднократно испытанное?

Ребенок не рождается с чувством страха. Он рождается с минимумом физиологических функций для первых дней крайне ему необходимых. Жизнь постепенно наполнит его содержанием. Вспомните сказание о Геракле, когда тот, будучи младенцем, находясь в люльке, задушил двух огромных змей. Боялся ли он их? Он даже зла к змеям не чувствовал, он задушил их, играясь.

Мать, реже отец, учат ребенка своего отличать доброе от злого. Легко ли этого добиться? Нет! Без послушания ребенка – ничего не выйдет! А без знаний он не способен анализировать, понимать, что ему нужно, а что – просто вредно! Ребенок погибнет, если будет учиться жизни, используя только систему проб. Одна из них обязательно окажется смертельной! Недаром от ребенка приходится прятать все, что может причинить ему вред, иногда и непоправимый!

Вспомните, есть ли хоть один ребенок, который бы не сделал попытки проявить своеволие? Как заставить его отказаться от своеволия и выполнять указания взрослых? Пряник или кнут нужны?

Пряник, как средство воспитания, может использоваться только в малых количествах, и обязательно в сочетании с кнутом. Пряник рождает приятные воспоминания, а кнут – страх перед болью. Что сильнее? Естественно, – страх! Значит стимулятором к действиям является все-таки кнут!

Действие кнута может быть заменено страхом перед ним. А это уже включение в действие памяти человеческой. Время проходит, человек уже и забыл источник страха, но слово, означающее его, использует. Память заставляет. Хотя и память может оказаться пришедшей откуда-то, издалека…

Скажем, бабушка в детстве пугала меня, когда я не хотел спать, а за окном уже вовсю разгуливала ночь:

«Спи, пострел! Не будешь спать, придет „бабайка“ с мешком, и заберет тебя».

Я уже не помню, каким рисовало мое воображение неведомого мне «бабайку». Наверное, что-то невообразимо ужасное… То, что сама бабушка моя не знала значения используемого ею слова, я точно уверен.

Значительно позднее до моего сознания дошло, что «бабайка» пришел к нам на Русь из тюркского языка, означало оно – «старикашка». Да, оставило татаро-монгольское иго слово, пугающее… А ведь оно прежде имело реальную основу! Забирали когда-то детей крестьянских в татарское рабство. Прятали детей родители от злых глаз вражеских, просили ни криком, ни движением не выдавать места, где тот прячется. «Бабайка придет, в мешок тебя посадит, увезет на муки!» – шептали они, пугая, и без того до смерти напуганного ребенка.

Итак, установлено, что страх возникает к неведомому, нереальному. Отсюда, наверное, объясним и страх большинства людей перед мертвыми.

Поэтому, вышеизложенное, лишь введение к теме моего повествования, поскольку в основе его – страх перед мертвецами, избравшими морг, как место временного пребывания. «Морг» является словом латинского происхождения, означающим – «мертвецкая», помещение, где находятся мертвые тела, где их исследуют, где производят вскрытие. Когда вскрытий тел не производили, такие помещения служили только для временного помещения умерших, чтобы они не пугали живых, поэтому и назывались они «часовнями». Помещение, специально построенное для публичной демонстрации вскрытия мертвого тела с целью обучения будущих врачей и лиц юридического сословия, называли красиво – «Анатомический театр»

Жизнь моргов была и осталась закрытой для большинства людей, порождающей нелепые слухи и такие же беспочвенные, в большинстве своем, страхи. Признаться все же, не всегда они были, так уж, беспочвенны…

Днем тишина помещения моргов нарушается словами и действиями обслуживающего персонала. Страх, даже у лиц, предрасположенных к нему, в присутствии большой группы живых лиц отступает назад.

Пугает только вид вскрытого человеческого тела. Признаюсь, за многие десятки лет работы в морге человеческие останки не вызывают положительных эмоций у меня, они также неприятны, как и в первый раз. Но, что делать, – это моя работа. Приходится терпеть! Но вот, рабочий день заканчивается. Здание морга покидают живые, остаются мертвые, не меняющие своего положения. Они остались в таком виде, какой им придали. Свет постепенно уходит. Все погружается в темноту. Начинается ночная жизнь морга. Нет, мертвецы не устраивают хороводов. Во всяком случае, многими месяцами проживая в морге, находясь в одиночестве среди мертвых тел, я ни разу не видел трупы, двигающиеся, расхаживающие по помещениям морга.

Но в том, что ночная специфическая жизнь морга есть, я никогда не сомневался. Впрочем, все, кому пришлось находиться в ночное время в морге, могут подтвердить, что посторонние звуки то и дело возникают в нем.

Некому стучать, но что-то стучит, некому скрипеть, но скрипы раздаются. Похлопывание дверей, какие-то непонятные шорохи. Обойдешь помещения – кругом тихо. Откроешь деверь в секционный зал (место, где на специальных столах вскрываются трупы) и там все в порядке. Если лежал обнаженный труп на столе, так же неподвижно он продолжает лежать. Спрашивается, где же источник звуков, откуда он исходит, кто, или что создает их?

Вспоминаю мои ночевки в морге Орловской областной больницы, когда одноэтажное здание его по-братски делили патологоанатомическое отделение и областное бюро судебно-медицинской экспертизы. Я был молод.

Работая судебно-медицинским экспертом, я встречался со своими друзьями в комнате морга, служившей мне и столовой и спальней. Тонкая перегородка отделяла ее от секционного зала, который никогда не пустовал. Несколько трупов, ожидающих вскрытия, или уже вскрытых, готовых к погребению, лежали на столах. Я в то время сочетал работу судебно-медицинского эксперта с занятием хирургией, и ход предстоящего оперативного вмешательства всегда отрабатывал на трупном материале. Иногда мои друзья – хирурги тоже просили меня позволить им такую же отработку. Естественно, все делалось так, чтобы труп нисколько не был обезображен. Приходя в позднее вечернее время ко мне, чтобы распить бутылку вина или коньяка, я проводил их через секционный зал. Зал тускло освещался уличным электрическим фонарем, висящем на столбе снаружи. Друзья мои шли, прикрывая лица полами медицинских халатов, чтобы не видеть мертвецов. Я в душе своей посмеивался над их страхами. За все время работы судебно-медицинским экспертом меня никогда не побеспокоил ни один покойник. Вот сотрудники милиции, те могли побеспокоить меня не только в дневное, но и в ночное время, привозя трупы погибших в морг. Я принимал труп, его помещали на стол. Проводив милиционеров, закрывал дверь изнутри на крючок и отправлялся досыпать, Второй серии снов я никогда уже не видел… Все они прерывались где-то посредине, когда они для меня становились интересными…

К продолжению описания ночной жизни морга я еще вернусь.

Мне хотелось бы, чтоб у читателя не сложилось представление о работающих в морге такими, какими их изображают в фильмах: не сняв фартука и перчаток, находясь в секционном зале, санитар ест колбасу…

Такого быть не может! Чистоплотность здесь – правило!

И придумывать, что-либо для сгущения красок, я не стану. Работа имеет свою специфику, детализировать ее я не стану. Не они должны составлять основу моего повествования, а только то, что принято называть паранормальным,

Память моя – источник моего повествования

Обращаюсь к памяти своей, понимая, что она не должна быть похожей на сундук со старыми вещами, вышедшими из моды, но почему-то сохраняемыми, хотя запаха нафталина, оберегающего их от моли, не ощущается. Память человеческая – вещь ненадежная, если к ней не возвращаются, пытаясь осмыслить и переосмыслить события, которые она хранит!

Я, наверное, не касался бы прошлого, не использовал бы тему страха, если бы не замечал, каким спросом у современных молодых людей пользуются фильмы, сценарии которых основаны на смаковании крови, боли и ужаса. Невольно начинаешь задумываться, а не происходит ли у создателей их что-то неладное с головой, или, что-то неладное наблюдается с психикой человеческого общества? Отцы и деды современных молодых людей вдоволь нахлебались лиха, насмотрелись на кровь и смерть реальные, чтобы их на это низкопробное зрелище тянуло.

Давно прошли те времена, когда на потеху людей, погрязших в беспутстве, безделье, пресытившихся всем, что можно купить и достать, на аренах люди убивали друг друга, либо их, беззащитных, отдавали на растерзание диких зверей. Надеюсь, что придет время, и люди забудут о корридах, на которых живое существо, пусть даже облаченное в шкуру быка, не просто убивают, а заставляют долго мучиться перед этим, под возгласы ликования и аплодисменты.

Но вернемся все-таки к самому страху, на мой взгляд, культивируемому родителями. Многое, что они делают для своего дитяти, достойно внимания и понимания, ибо формируется у растущего отношение к естественной опасности, без которого в обществе людей и дикой природы, не выжить. Но, не забывайте, что требуя от ребенка полного послушания, родители рождают у него страх чаще не перед реальной опасностью, а мнимой, не видимой. Реальная опасность мобилизует все защитные механизмы организма, не реальная – парализует их. Когда человек чувствует себя более беззащитным? Да ночью, конечно, когда мы лишены возможности видеть! Особенно, ночью, непроглядной, когда бушует непогода, лишающая нас возможности не только видеть, но и различать в какофонии звуков реально опасное. Мы беспомощны даже тогда, когда природой не обижены физическими возможностями, мы не видим, с какой стороны следует ожидать опасность. Напрягается слух, а такая нагрузка на него приводят к тому, что в самой голове возникают, нереальные слуховые ощущения

Если ко всему, сказанному выше, еще добавить те реальные события, странностями своими поражающие нас, и не находящие простого, основанного на физических законах, объяснения, то и неудивительна вера наша в сверхъестественное, не доступное нашему сознанию.

Избежал ли автор всего того, о чем повествует? Отвечу кратко – нет! Я, пусть и пассивный, но участник ниже изложенного, обладал четко выраженными и проявляющимися там, где не надо, элементами страха

Страх всегда сопровождал меня, правда, о моих страхах я никогда ни кому не говорил, зная, как в нашем обществе относятся к человеческим слабостям – они становятся предметом насмешек. Я бравировал бесстрашием там, где в нем никакой необходимости не было. Признаюсь, что бравада приводила часто к тому, чего бы я рад был изначально избежать. Больше всего я боялся темноты. Я боялся ее до безумия. Но не всякой темноты, а только темноты замкнутого стенами и крышей пространства. Я легко и превосходно себя чувствовал в темноте за пределами построенных человеком зданий.

Особенно легким и раскованным было мое пребывание в степи, в теплое время года. Просторы ее, покрытые травами и цветами, островки кустарника, радовали взгляд. А запахи, чудные в своей неповторимости… Лучшим отрезком времени, сохраненным до мельчайших деталей моей памятью, был конец мая и половина июня 1946 года, когда меня, еще не достигшего семнадцати лет привезли в степь, где я должен был косить высокие, выше колен, еще не утратившие яркой зелени и сочности, травы. Раз в три дня мне доставляли продукты питания. Я был один на широком степном пространстве. Километров шесть отделяли меня от ближайшего человеческого жилья, пару километров следовало прошагать по травам высоким, чтобы попасть на обычную, накатанную грунтовую дорогу. Так что, тревожить мое одиночество было некому. Знойное время после полудня загоняло меня в я небольшой шалаш, пол которого и покрытие были из трав, издающих специфический запах увядания. Утром по росе так здорово косится, травы ровными рядками ложатся на землю! Спадает зной и я все скошенное переворачиваю вилами, а высохшее складываю в копну. Наступал вечер, я, поужинав, растягивал свое утомленное тело в шалаше, головой наружу и лицом вверх, чтобы движения воздуха, пусть и слабые, обдували его. Постепенно стихали громкие звуки бушующей вокруг жизни, их сменяли успокаивающие расслабляющее сознание ночные пения насекомых. Небо из голубого становилось серым, на нем появлялись первые звезды, наверное, самые крупные и значимые, поскольку число их было крайне невелико. Но вот небо становилось черным, как смоль. Я смотрел, и не мог насмотреться на красу его. Что может быть красивее ночного бархатного неба, усыпанного такими яркими и далекими от меня звездами?.. Иногда темень ночи прорезывала яркая белая тонкая полоса, начинающаяся ниоткуда и прерывающаяся еще не достигнув земли Я засыпал сладко, утомленный созерцанием звезд и убаюканный песнями насекомых.

Не боялся я темноты улиц и даже кладбищ, если они просматривались, привыкшим к темной серости их, зрением.

Страх перед темнотой комнаты, знакомой мне до мелочей, наступал, когда я ощущал, пусть и на короткое мгновение, одиночество. Я даже боялся одному шагнуть из света комнаты, где находились люди, в темноту соседней.

Со временем я стал догадываться, откуда у меня возник такой страх. Этому причиной было воспитание ребенка в селе, еще не испытавшего социалистической цивилизации. Вечера проводили при свете лампады, висящей в углу под иконой, или при свете керосиновой лампы, если необходимо было выполнить работу, требующую освещения.

Керосин денег стоил, его экономили. По той же причине и свечами не пользовались. Их зажигали в торжественные моменты, при выполнении религиозных ритуалов. Летом для посиделок времени не было, лето – год кормит! А вот зимой, когда работы становилось меньше, а вечера длиннее, собирались женщины (реже к ним присоединялись мужчины). В ход шли жареные семечки подсолнечника и тыквы, приправленные рассказами о нечистой силе. Рассказы были неторопливыми, не упускающими ни одной мелкой детали, а поэтому, бесспорно претендующими на истину. И я верил им, верил тому, что какую-то бабу, которая легла отдохнуть, пытался изнасиловать домовой! Что только силой превеликою, да именем Иисуса Христа ей удалось отбиться…

Подрастая я все меньше и меньше верил в возможность существования ведем, чертей и прочей нечисти. Впрочем, и вера в Бога становилась основательно шаткой, хотя семья была воспитана в духе православия.

Атеизм, положенный в основу духовного воспитания молодежи, давал о себе знать. Фанатически верующего в Бога, мне встретить так и не удавалось. Скорее всего, некоторые люди подстраивались под фанатиков. Не веря ни во что, я продолжал панически бояться чего-то неведомого, поджидающего меня в темноте нашей, уже городской, квартиры.

И оно, это неведомое, все-таки встретило меня… Встретило тогда, когда я менее всего о нем думал, переживая радость от свидания с любимой девушкой. Свидания с ней таили постоянную опасность для меня, так как она проживала не в моем районе города, а это запрещалось неписанными законами улицы. Было и конкретное лицо, которое почему-то объявило права на девушку. Получив однажды при личной встрече со мной в ночное время отпор, «соперник» стал меня поджидать уже в окружении группы своих товарищей. О них предупреждала сестра девушки. Выводили меня через заднюю калитку двора на параллельную улицу. Этой улицей в ночное время люди пользовались крайне редко, в чем я мог сам лично убедиться. Она всякий раз была пустынной, когда я шел по ней, используя самую средину, чтобы опасность не настигла меня в подворотне. Причина безлюдности заключалась в том, что выходила улица на старое, заброшенное кладбище, которым уже давно не пользовались. Во всяком случае, мне ни разу не удалось видеть следов свежих захоронений или следов поминального обряда.

За месяцы пользования этой улицей, проходя через кладбище по широкой тропе, пересекающей его, мне только единожды довелось встретиться с живой душой. Бодро шагая, я как-то увидел вдруг темную фигуру у самого края тропы. Вооружившись подобранным с могилы камнем, я стал приближаться.

Слава Богу, что я не запустил крупный камень во встречного! Им оказался пьяный, сидевший на могиле, обнимая руками своими крест покосившийся. Он громко храпел…

Но, ближе к делу. Домой с очередного свидания я пришел во втором часу ночи. Меня встретила закрытая не на крючок, а на засов калитка ворот. Похоже, отец изменил тактику борьбы с моими ночными похождениями.

Но он не знал, что я воспользуюсь дырой в воротах, проделанной снарядом во время военных действий. Находилось оно чуть повыше моего роста. Пришлось только, подпрыгнуть, ухватиться за край его, подтянуться и перекинуть тело на противоположную сторону, что я с завидной ловкостью и сделал.

Дверь в квартиру оказалась тоже закрытой шкворнем, вставляемым в специально сделанное углубление. Пришлось осторожно стучать в фанеру, вставленную вместо стекла в раму окна, чтобы разбудить бабушку.

Стоя у двери, я услышал шарканье ее ног. Она, открывая дверь, громко шептала: «Нехристь! Когда ты уже угомонишься, полуночник?.. Тут уже твой отец недобрым словом поминал тебя! Проходи тихо, не поднимай шума… В духовке – картошка очищенная, – я поставила, чтоб теплой была, – на столе – соленая рыба… Ешь!»

Она направилась к кровати, стоящей в кухне, и улеглась. Бабушка была чрезмерно худой. Тело ее казалось невесомым, так легко и быстро она носила его. Она никогда ничего лишнего не съела, довольствуясь в пище самым малым. Наверное, поэтому в ту пору возраст ее достиг 96 лет. Еще восемь лет жизни у нее был впереди. Она за всю свою долгую жизнь ничем не болела. У нее даже кашля никогда не наблюдалось. Забегая вперед, скажу о том, что и отошла она в мир иной, просто спокойно уснув, не жалуясь на боль..

Я, быстро расправившись с ужином, прошел в комнату, где стояла моя кровать, раскинул постель и улегся. Сон не шел ко мне. Воспоминания свидания были такими яркими, что не хотели покидать мою голову. Я закурил, лежа в кровати, не опасаясь того, что табачный дым привлечет к себе внимание – в доме к табачному дыму привыкли. Отец мой был заядлым курильщиком. Курил он все подряд, от махорки до табака. Сигареты, папиросы, курительная трубка, «козьи ножки, скручиваемые из газетного листа… Затушив сигарету, я уже пытался закрыть глаза, когда послышался резкий скрип двери, ведущий на кухню, где спала бабушка. Я испугался, но не того, что ожидало меня, а простого ночного грабителя. Нашу квартиру грабители очистили от предметов одежды за полгода до этого, в ночное время, когда мы спали. Встали мы утром, а надеть – нечего!… Я ожидал и на сей раз нечто подобное. Во тьме ночи ко мне двинулось что-то огромное. Формы я определить не мог, но оно представлялось мне концентрацией тьмы и силы. Сердце бешено забилось, во рту пересохло. Волосы на голове у меня стали дыбом, я схватил коробку спичек, лежащую на тумбочке возле кровати… Руки мои тряслись, спички ломались, не желая зажигаться. Наконец, одна из них зажглась. Я глядел во все глаза… Комната была пуста, но, то, что меня что-то посетило, я не сомневался, поскольку видел, как со скрипом на моих глазах дверь закрывалась. Я включил электричество и направился в кухню, куда, неведомое мне, направилось. В кухне по-прежнему спала бабушка и… никого больше.

С тех пор я долгое время спал только при свете электролампы, и потребовалось немалого времени, чтобы я освободился от такой привычки.

Я поделился случившимся только с бабушкой. Она, выслушав меня, сказала:

«Не бойся ничего, внучок, без воли божьей ни один волос с твоей головы не упадет!.. Это приходил к тебе домовой, раз он ничего не сказал, беды с тобой не приключится. Но появление его говорит о том, что он изгоняет тебя из этой квартиры! Ты больше никогда не будешь в ней!»

Я не поверил в домового, как и продолжаю не верить в них. Объяснений случившемуся со мной я ни тогда, ни позднее, не нашел. Только бабушка оказалась права, – моя нога никогда не переступала более порога квартиры родителей. Я поступил в институт, родители перебрались в другой город…

В мире юности моей на экранах кинотеатров не демонстрировали фильмов ужасов и кинобоевики. Только во времена близкие к распаду СССР на экранах появятся два фильма: «Вий» – экранизация повести Гоголя, и «Заклятье долины змей» – где используется тема пришельцев из далекого прошлого. Нет в них ни вампиров, ни каннибалов, да и самой крови не видно. Такие сценарии напугать здорово не могли. Ничего в них не было такого, чтобы могло осквернить социалистический гуманизм или способного родить сомнение в атеизме. Экран не наполняли ожившие мертвецы и чудовища, вынырнувшие из далекого прошлого. Этого не требовалось, сам факт смерти рождал в нашем обществе страх перед мертвыми. Был в детстве он и у меня. По необъяснимой причине я в раннем детстве начинал плакать навзрыд, не только увидев похоронную процессию, но только заслышав траурную мелодию. Да не мог я и предполагать, поступая в медицинский институт, что буду многие десятилетия заниматься вскрытием мертвых тел, в разумных поисках причины смерти.

Я уже упоминал выше о том, что я не боялся кладбищ. К этому меня приучил отец. Я не могу сказать, что все посещения их оказались для меня бесследными?.. Некоторые надолго оставили след в памяти моей. С ними я и хочу поделиться. Первый случай произошел со мной, когда отец в ночное время послал меня на кладбище к кладбищенскому сторожу (он же исполнял обязанности могильщика) чтобы тот вырыл могилу в утренние часы для погребения.

Отказаться от такого предложения отца я не мог, тот просто не терпел самой формы отказа. Следовало похоронить младенца, рожденного двоюродной сестрой отца, умершей сразу же после родов. Приказ отдавался в присутствии отца умершего младенца. Того поджимало время. Предоставленный ему отпуск заканчивался, а предстоял долгий путь в Германию, где он служил в группе советских войск. Мне было семнадцать лет, и показать себя трусливым в глазах капитана, на груди которого сияли награды, я не мог. Одевшись потеплее, я направился на кладбище. Предстояло пройти путь длиной в полтора километра, в ночное время, зимой, в тихую, но морозную погоду. По счастью, на небесах плыла луна, временами скрываемая небольшими облачками. Я бодро преодолел путь на кладбище гор. Керчи. После войны, да еще лишенное зелени, оно выглядело жалко. Кладбищенская церковь, разрушенная полностью, представляла собой груду камней. Искалеченные, иссеченные осколками стволы деревьев, казалось, в скорбной мольбе протягивали к небесам оголенные ветви. Подул небольшой ветерок, с неба посыпалась снежная крупа. Падая на землю, она перекатывалась с места на место, пока не заполняла собой неровности почвы. Я подошел к останкам церкви и огляделся в поисках хотя бы какого-то помещения, где мог проживать сторож-могильщик. Ничего, похожего на жилище, не было. Только к стволу одного из деревьев был прибит прямоугольный кусок ржавой жести, на котором мелом корявыми буквами было написано:

«Сторож здесь»

Я в нерешительности топтался на месте, не зная, с чего начинать поиски, Обойдя вокруг развалины церкви, побродив между могил, я внезапно носом почуял дым. А это уже был один из признаков того, что где-то находится и живое существо, разведшее огонь.

Внимательно оглядываясь, я заметил в пятнадцати метрах от центральной аллеи торчащую над землей железную трубу, из которой и вился дымок. Подошел ближе и заметил деревянный щит с металлической ручкой. Потянув ее на себя, я приоткрыл отверстия квадратного лаза, ведущего в помещение старого склепа. Слабый огонь освещал его, но видеть я мог только переднюю часть склепа с обычной садовой лестницей, приставленной к стене. Из склепа тянуло теплом. В нем – жили!

Из глубины склепа прозвучал мужской осипший голос:

«Ну, чего стоишь пнем! Лезь сюда! Холода не напущай!»

Я спиной вперед стал спускаться по лестнице. Спустившись и, развернувшись на 180 градусов, я глянул и оторопел. У меня сперло дыхание, я не был в состоянии вымолвить ни слова. Прямо передо мной в раскрытом гробу на стружках лежал мужчина одетый в серую одежду. Чтобы было со мной, я не знаю, не заговори он успокаивающе:

«Ну, что зеньки уставил свои? Живой я, живой, – не бойся! Сторож я! Говори, что надо? Да не торопись, согрейся немного!

Я пришел в себя чуть-чуть, и разъяснил сторожу, что следовало сделать! Нужно отрыть могилу для захоронения. Место погребения искать не следовало, отец с гостем решили, что труп ребенка следует поместить под бок его лежащей в могиле матери.

«Сделаю, как желаете! К десяти утра могила будет готова!» – сказал сторож, получая от меня деньги за работу.

Заросшее волосами лицо сторожа память моя сохранила на всю жизнь, как и сам случай встречи с ним. Время шло…

….Я студент Крымского медицинского института имени Сталина, одаренный Богом прекрасной памятью для восприятия всего нового, нужного для моей будущей профессии, но не торопящегося использовать эти способности. Я довольно часто избегаю посещений лекции, да и к практике душа моя не слишком расположена. В обществе еще двух оболтусов и двух девушек я прогуливаюсь в позднее вечернее время по Пушкинской, в то время считавшейся центральной улицей города Симферополя. Болтаем по разным пустякам, убивая время. Я уже и не помню, как разговор перешел к теме потусторонних сил. Возможно, этому способствовало то, что в своем движении мы подошли к концу улицы упирающейся в пространство земли, заросшее травой шириной метров пятьдесят, отделяющее городскую застройку от кладбища. Оно четко было видно нам в лунном свете.

Одна из девушек сказала: «Вот думаю, страшно находиться в ночное время на кладбище!»

Черт дернул мне сказать: «Да чепуха, что там может быть страшного?» Я допустил ошибку, которую потом старался никогда не повторять: не спорить даже в тех случаях, когда тобою все схвачено и не требует от тебя никаких усилий для выполнения.

В данном случае ошибка была уже совершена. Мои спутники уцепились за вырвавшиеся слова, и на спор заставили меня доказать свое бесстрашие. Не будь девушек, можно было бы и увильнуть от выполнения. Но…

Старую часть кладбища, уже не используемую для погребений, от новой отделяла дорога, ведущая к кожевенному комбинату, располагавшемуся позади кладбища. Мои спутники, все вместе, отправились по ней, чтобы иметь возможность встретить меня, когда я пересеку его по прямой. Это доказало бы, что я выполнил условия спора. Решено было, что пересекать я стану старую, запущенную часть кладбища. Был конец сентября, деревья и кустарники еще не бросили лиственного покрова. Воздух был чист и достаточно свеж. В Симферополе разница между дневной и ночной температурами более других городов Крыма заметна. Миновала полночь, когда я перелез через каменную ограду кладбища и стал выполнять условия спора. Продвигаться между могил было неудобно – множество памятников, металлических оград встречалось на моем пути, заставляло искать обход. Я вздохнул с облегчением, выбравшись на, пусть и довольно узкую аллею, идущую в нужном для меня направлении. На душе моей стало легче. И все же что-то незнакомое, неосознанно пугающее, происходило со мной. Я ведь действительно не боялся кладбищ, а тут… Чтобы успокоить себя, я принялся насвистывать мелодию из оперетты Кальмана «Марица». Я уже почти полностью освободился от страхов, когда, вдруг обернувшись, не увидел вдали на аллее что-то довольно крупное, белое, двигающееся за мной. Я ускорил шаг, но оно не отставало… И тогда я побежал. Бегал я вообще хорошо. А тут, подстегиваемый страхом, я мчался как вихрь, уже не раздумывая, а, перепрыгивая на своем пути встречающиеся препятствия. Мне думается, что еще никому не приходилось видеть бега с такими оригинальными препятствиями. Кладбище было большим, силы стали оставлять меня. Я стал задыхаться… И тогда, пришло в голову самое правильное решение, – я прекратил бег. Чувство страха сменилось злостью, я бы даже назвал ее яростью. Я поднял камень с одной из могил и стал ждать. Белое большое движущееся пятно приблизилось ко мне на такое расстояние, что я мог поразить его камнем. Я по-прежнему не различал очертаний его. Просто я бросил камень в него, да так ловко, что попал. Раздался громкий собачий визг. Да это была собака. Только и до сих пор я не могу понять, как она в ночное время оказалась на кладбище, редко посещаемом. Еще более странно, почему она преследовала меня? Собака убежала прочь. Я опустился на один из надгробных камней и, закурив, минут пять приводил себя в нормальное состояние. Пересек я кладбище в тот момент, когда мои друзья только показались метрах в тридцати справа. Сомнений в том, что я честно выполнил условия пари, не оставалось. Пари я выиграл, но знали бы мои друзья, какой ценой!