Текст книги "Экзистенциализм. Период становления"

Центром янсенистского движения стал монастырь Пор-Рояль под Парижем. Это был их интеллектуальный оплот. Там образовалась община монахов и монахинь, во главе женской общины стояла Анжелика Арно, сестра Антуана Арно. И именно в этот монастырь удалилась вскоре сестрица Паскаля, самый близкий ему человек, невероятно талантливая и глубокая Жаклина Паскаль.

Вернемся к биографии Паскаля. Его отец болеет, Паскаль знакомится с врачами-янсенистами, начинает читать их книги, задумывается о том, не является ли погоня за знаниями и открытиями проявлением похоти мысли. Он еще не принимает окончательного решения. Но часто биографы Паскаля называют то, что с ним тогда произошло, – «первое обращение». Потом будет «второе» и окончательное обращение в христианство. Знакомство с янсенистами способствовало углубленному отношению к религии, к размышлению о суетности науки и так далее. Но в то же время он не покидает свет, в это время он влюблен в герцогиню, продолжает писать книги.

Перейдем к некоторым решающим событиям его жизни. Умирает отец. Отца Паскаль очень любил, но мужественно воспринял его смерть. Усиливаются болезни. Не хочу уходить в дебри богословия, физики. Просто представьте: Паскаль подорвал свое чахлое здоровье созданием арифмометра. У него постоянные обмороки, головокружения, галлюцинации, периодически отказывают ноги, страшные головные и зубные боли, тошнота. Страшное состояние здоровья! И Паскаль пишет потрясающий текст – молитву благодарения Богу за посланные болезни. Ее иногда переводят как молитва к Богу «Об обращении болезни во благо». Он благодарит Бога за посланные ему болезни! Как это понимать? Он что, был мазохистом? Нет, конечно.

Напомню, что Ницше, который был тоже страшным страдальцем, однажды сказал примерно следующее: «Счастье беззаботно, счастье не спрашивает ни о чем, а страдание заставляет задумываться о причинах, углубляет душу». Ницше благодарил судьбу за посланные ему страдания. Или вспомните, может быть, самую затасканную сегодня цитату Ницше: «Все, что меня не убивает, делает меня сильнее».

То же самое с Паскалем. Это очень глубокая и очень старая мысль, восходящая, как минимум, к грекам, к Античности, но и к Востоку, и к христианству. Страдание как путь к познанию, к очищению. Страдание не озлобляет человека, а как вызов, испытание – делает человека тоньше и глубже. Паскаль говорил: я слишком хорошо знаю выгоды болезней и недостатки здоровья. Это показательно. Кого бы мы ни взяли из наших героев, о которых будем говорить, все эти люди, с точки зрения обычного человека, несчастнейшие люди! Достоевский – смертный приговор, эшафот, каторга, эпилепсия, бедность. Кьеркегор – ужасно страдальческая жизнь. Ницше – страшные болезни, безумие. Это все не случайно. Люди – существа ленивые, инертные, стремящиеся к комфорту, не любящие боль. Страдание, обрушиваясь на человека, может его уничтожить, унизить, сломать. А может углубить, может заставить задуматься о том, о чем люди обычно думать не хотят. Поэтому не случайно, что отцы экзистенциализма имели такие схожие в чем-то судьбы. Важно, как они к этому относились: молитва к Богу с благодарением за посланные болезни.

В 1654 году происходят два события, которые явились переломными в жизни Паскаля. Первое событие – это как раз пример пограничной ситуации, которая полностью преобразила его жизнь. В ноябре 1654 года Блез Паскаль ехал в карете, пересекал мост Нейи через реку Сену. И случилось ужасное – лошади взбесились, бросились в реку и утонули. Карета тоже должна была упасть, но в последний момент оборвались постромки. Лошади упали в пропасть, а карета остановилась на краю моста. Блез Паскаль лишился чувств, упал в обморок. Паскаль видел смерть в лицо. Он потом трактовал это так, что Бог спас его жизнь для какой-то миссии, и считал, что его миссия – это как раз обратить сомневающихся в христианство. Он пережил смертный ужас, он видел бездну, и впоследствии, как говорили злые языки, у него были видения и ему эта бездна являлась слева от него. И он загораживался от нее при помощи стула. Можно посмеяться, сказать, что он сумасшедший псих. Но на самом деле та бездна, в которой постоянно находится каждый из нас, – Паскаль ее узнал и прочувствовал. Он буквально увидел бездну! Тема бесконечности – главная тема его философии. Я уже сказал, что как математик он изучал бесконечно малые величины, а как человек – он встретился с бесконечностью на краю моста Нейи. Это событие, которое перевернуло его жизнь. Оно устыдило его. Так началось его «второе обращение» к вере. Он подумал: что я должен сделать, если Бог меня спас? Для чего?

Через неделю после этого события происходит еще одно, о котором говорить очень сложно. Поскольку, понимаете, экзистенциализм лезет в самые тайники человеческой души, говоря о самом интимном, самом скрытном. Возникает проблема языка. Как выразить невыразимое? Я должен сказать кое о чем, о чем я никак не могу сказать! Но я должен! Но не могу! Говоря языком напыщенным, у него происходит мистический опыт, о котором никто тогда ничего не знал. Правда, все очень удивились, когда через некоторое время Паскаль ушел от мира в монастырь. Но много лет спустя стало понятно, почему это произошло. Когда Паскаль умрет, в его камзоле найдут клочок бумаги. Он зашил его в камзоле и всю жизнь носил на себе. Этот клочок получил название «талисман Паскаля», «амулет Паскаля», но чаще всего его называют «Мемориал». И там было записано несколько строчек. Паскаль, даже переживая мистический опыт, остался ученым. Помните, как академик Павлов умирал и описывал, фиксировал, как умирает, шаг за шагом, для пользы науки: вот, у меня почки отказали, вот руки не слушаются, теперь мозг, теперь вот сердце остановилось. Так же и Паскаль. После того как он пережил мистический опыт, он сел и записал это, как экспериментатор описывает ход опыта: с указанием времени, события и так далее. Смесь деловитости и экстаза, смешение поэтического языка мистика и сухого языка экспериментатора! И он хранил это, никому не показывая до конца своей жизни. А после смерти это нашли. Это чем-то очень напоминает эксперимент естественника, где фиксируются время, место, обстоятельства, условия произошедшего. Представляете себе какого-нибудь метеоролога, который, сидя на метеостанции, записывает: «Сегодня, шестого июня, температура пять градусов, давление такое-то…»? Только произошедшее – это встреча с Богом. Ну, судите сами.

«Год благодати – 1654-й.

Понедельник 23 ноября, день святого Климента, папы и мученика, и других мучеников.

Канун святого Хризогона-мученика и других. Приблизительно от десяти с половиною часов вечера до половины первого ночи.

ОГОНЬ

Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова,

но не Бог Философов и ученых.

Уверенность. Уверенность. Чувство, Радость, Мир. Бог Иисуса Христа.

Deum meum et Deum vestrum. (Богу моему и Богу вашему.) Твой Бог будет моим Богом.

Забвение мира и всего, кроме Бога.

Обрести его можно только на путях, указанных в Евангелии. Величие души человеческой.

Отец праведный, мир не познал тебя, но я тебя познал.

Радость, Радость, Радость, слезы радости. Я разлучился с ним.

Dereliquerunt me fontem aquae vivae. (Оставили меня источники воды живой.)

Бог мой, неужели ты покинешь меня? Да не разлучусь с ним вовеки.

Это есть жизнь вечная, да познают они тебя единственно истинного Бога и посланного тобою И. X.

Иисус Христос.

Иисус Христос.

Я разлучился с ним. Я бежал от него, отрекся, распинал его.

Да не разлучусь с ним никогда!

Сохранить его можно только на путях, указанных в Евангелии.

Отречение полное и сладостное.

Полная покорность Иисусу Христу и моему духовнику.

Вечная радость за день подвига на земле.

Non obliviscar sermones tuos. Amen. (Да не забуду наставлений Твоих. Аминь)».

Язык естественника, язык ученого, который… описывает мистический опыт. Странная ситуация!

Я не хочу это комментировать: это слишком интимно. Для атеистов это чепуха, для верующих – нет. Я оставлю это без комментариев. Эти события разделяла неделя: падение кареты на мосту и этот пережитый мистический опыт. Это привело к тому, что Паскаль понял, что надо «завязывать» с наукой, с миром, со светом. И он начинает вести жизнь фактически святого – не совсем монаха, но уже и не светского человека. Он уходит из мира в тот самый монастырь Пор-Рояль, куда ранее ушла его сестрица, живет там не как монах, но при этом очень аскетически. У него постоянно усиливаются боли.

Паскаль был человеком поистине святым. И тут уместна еще одна из его цитат: «Люди делятся на праведников, которые считают себя грешниками, и грешников, которые считают себя праведниками».

Вот один из примеров парадоксализма Паскаля.

Сам Паскаль постоянно мучился мыслью о страданиях других людей. Когда он умрет, то свое небольшое наследство завещает госпиталям бедных. И в последние дни жизни его мучила мысль, что он живет в квартире, что у него есть уход, уют! Он просит свою сестру отдать его в больницу для нищих, ему хотелось быть с бедняками. Мысль об активной помощи людям была в нем постоянно.

Еще один интересный факт. Сейчас, уверен, вы очень удивитесь! Казалось бы, такая многогранная интересная личность: физик, математик, великий философ. Но Паскаль, думая о бедняках, еще и был… основателем системы общественного транспорта в Париже. Он предложил дешевые омнибусы – кареты, которые очень дешево перевозили бы бедняков. Совершенно неожиданный разворот деятельности Паскаля – социальное служение. Он создатель системы общественного транспорта! Не правда ли, удивительно?

Он удаляется от мира в Пор-Рояль и оказывается в центре ожесточенной борьбы с иезуитами. Иезуиты долбят изо всех сил по янсенистам. В какой-то момент выходит папский формуляр, который требует признать янсенизм ересью, и всех католиков требуют его подписать. Сестра Паскаля, Жаклина, отказалась подписать этот формуляр и, мучимая необходимостью подчиниться папской власти и невозможностью отказаться от своих взглядов, умирает от этого конфликта. Сам Паскаль вступает в эту борьбу как великая фигура. Он пишет свой знаменитый памфлет – «Письма к провинциалу». Это цикл статей, которые анонимно расходятся по Парижу, подпольно печатаются большим тиражом и вызывают огромное сочувствие и восторги. Это сатира на иезуитов. Он обращается к общественному мнению! Паскаль – один из создателей общественного мнения. Он – предшественник тех, кого позднее назовут «интеллигентами» в России и (после дела Дрейфуса и выступления Золя в его защиту) во Франции – «интеллектуалами» (призванными к вечной активности и оппонированию власти от лица общества). Он апеллирует к обществу. Он развенчивает иезуитов за лицемерие, за ханжество, спорит с ними по богословским и этическим вопросам. Благодаря ему слово «иезуит» стало неприличным. И сейчас, когда мы вкладываем невольно в слово «иезуит» разные негативные коннотации, в этом заслуга Паскаля. Он морально победил их. (Физически, конечно, они оказались сильнее янсенистов. В 1710 году монастырь Пор-Рояль сотрут с лица земли. Но морально победа осталась не за ними.) Он, один из создателей европейского общественного мнения, апеллирует к суду общества против короля и к суду Бога против папской власти. Паскаль, таким образом, раскрывается еще с одной важной стороны: он выступает как враг иезуитов, как замечательный писатель-сатирик, полемист и богослов, автор памфлета, гротеска, как борец за свободу веры и творец общественного мнения.

Он пишет: «Рим осудил мои писания. Я же в них осуждаю то, что осуждено на небе. К твоему суду взываю, Господи Иисусе». То есть Паскаль обращается к Богу против папы и к обществу против короля. Он выступает как враг иезуитов, как борец за свободу веры, против любых авторитетов.

Живя в монастыре, Паскаль полностью прекращает заниматься наукой. Но бывают редкие исключения. Одно из них довольно забавное. Однажды его очень мучила зубная боль. И он, чтобы как-то избавиться от нее, взял и решил какую-то заковыристую математическую проблему (вопрос о циклоиде), которую все крупнейшие умы Европы три года не могли решить. Причем он этого стыдился. Когда к нему пришел его друг, Блез Паскаль устыдился и смущенно сказал ему: понимаешь, до чего я опустился, – вынужден был снова наукой заниматься, чтобы как-то рассеяться от зубной боли! Это к вопросу о том, как Паскаль теперь относится к науке. Друг закричал: «Ты что?! Ты же – гений! Это надо немедленно опубликовать!»

Но самое главное дело последних лет его жизни – другое. Он решил, что его задача обратиться ко все менее религиозному обществу – либертинам. То есть к «вольнодумцам», циникам, людям, которые ни во что не верили, не признавали ни Бога, ни черта, могли глумиться над церковью. Была знаменитая история, как собрались несколько либертинов во время поста и не просто съели скоромное – поросенка. Нет, они пригласили священника, который… крестил поросенка как карпа, нарек его, окропил святой водой, и они съели его в качестве рыбы, постной пищи. Это к вопросу о нравственности эпохи XVII века. Видимо, священник тоже был либертин.

Короче говоря, Паскаль решает, что Бог спас ему жизнь для обращения к неверующим или сомневающимся с призывом обратиться к христианству. И он начинает писать главную книгу своей жизни. Естественно, он ее не дописал. Почему он ее не дописал? Потому что быстро умер? Мне кажется, он принципиально ее не мог дописать. Книга должна была называться «Апология христианской религии». Он писал ее, превозмогая ужасные боли: ноги отказывают, обмороки, желудок и зубы болят, галлюцинации. Пишет он ее в виде обрывков, фрагментов. К моменту его смерти накопилась тысяча отрывков.

Писал на чем попадется: на обрывках, листочках и т. д. и раскладывал по папочкам, по «картонкам», по разделам. Разрозненные отрывки и наброски плана. Смею заверить, что даже если бы он прожил чуть дольше, то книгу бы все равно не завершил. Она принципиально строилась как нечто открытое. И именно она стала известна впоследствии под названием «Мысли». Когда Паскаль умрет, найдут эти примерно 1000 фрагментов и издадут. Причем, конечно, издавая, все будут над ними «издеваться». И вопрос: как издавать? В каком порядке? Как сортировать? Как группировать? Как трактовать? Цензура, редактура…

Понятно, что и цензура, и отбор, и редактура проходились по этой книге много раз. Одна редактура – иезуитская, вторая – янсенистская, третья – просветительская, четвертая – еще какая-нибудь. Они издавались обычно как «Мысли о религии», а с легкой руки Вольтера их стали называть просто – «Мысли».

Но, повторяю, труд этот не был завершен, потому что в 1662 году Паскаль умирает. Последними его словами были слова: «Не покинь меня, Господи Иисусе!».

Вот такая вот жизнь, очень трагическая. 39 лет, страшные болезни, потеря любимой сестры, борьба с иезуитами, великие открытия в науке, уход из мира, потрясающая гениальность и потрясающее смирение. Вот очень коротко представил я вам его личность.

Хочется также сказать о том, как относился Паскаль к философии и кто на него повлиял, и немножко о том, как, собственно, он писал «Мысли», об особенностях его литературного стиля, построения «Мыслей».

И вот еще что. Я не буду подробно здесь говорить о Паскале как методологе науки, создавшем альтернативную Декарту концепцию философии науки. Это совсем особая большая тема, и она нас далеко уведет от экзистенциализма. Об этом немало написано. Скажу буквально два слова. Паскаль и Декарт – два великих современника и два антипода. Они часто сталкивались как ученые, полемизировали, оспаривали первенство в разных вопросах. Декарт стремится построить всеобъемлющую рациональную систему. Паскаль же интуитивно ближе к эмпиризму. Эмпиризму – не в смысле Бэкона, но в духовном смысле. Не всеобъемлющий разум, а эмпирический подход даже к явлениям души и духа. Он чувствует, переживает мысли, страстно мыслит, использует мыслеобразы. Паскаль делает акцент на границы науки, разума. Хочу остановиться на паре его мыслей об этом.

Во-первых, Паскаль говорит: в чем несчастье нашей эпохи, нашего XVII века? В том, что в вопросах веры, вопросах богословия должно быть больше доверия, надо больше полагаться на Откровение и веру, меньше фантазировать. А в вопросах знания нужно больше смелости – никаких авторитетов. А у нас все наоборот. В богословии царит произвол: каждый придумывает свою концепцию Бога, каждый воображает, фантазирует. Там, где требуются вера, Откровение, смирение, – там царят произвол и смелость. А наоборот, в вопросах науки, где нужны смелость и критичность, царят догматизм, ссылка на великий авторитет. «Ах, Аристотель так сказал!..» Он четко демаркирует эти две области. В науке нужны смелость, антидогматизм, больше дерзания, не бояться, что «сказал Иван Иванович». А в вопросах веры, наоборот, требуется больше доверия, меньше произвола, фантазии. Эту мысль он проводит в своих работах. У него много маленьких трактатиков.

Блез Паскаль говорит: не надо с таким авторитетом относиться к авторам Античности. Они не древние, а юные! И еще одна интересная мысль: «Все человечество – это один человек». То есть Паскаль предлагает взгляд на историю человечества как на нечто единое. (Я еще скажу потом, если успею, пару слов об историософских взглядах Паскаля.) Древние люди – это на самом деле юные люди, это мы по отношению к ним древние, умудренные, старые. И наука, говорит он, постигает конечное, и она должна быть смела, а религия постигает бесконечное и должна быть смиренна, самокритична.

И два слова о том, кто на него повлиял. Паскаль очень мало читал философов, он был абсолютный самородок, не получал систематического философского образования. И, может быть, это хорошо! Как вы понимаете, это человек насквозь парадоксальный. Ну, а кем еще может быть основатель экзистенциализма, если не абсолютным парадоксалистом? И у него есть такая фраза: «Истинная философия – смеяться над философией». (Подобно тому, как этот великий математик не раз писал о том, что «математика не стоит труда».) Задумайтесь-ка над этой фразой. Очевидно, что здесь, говоря логически, происходит удвоение понятия. Слово «философия» повторяется два раза в совершенно разных смыслах. Помните, как у Чехова: «…в детстве у меня не было детства»? В первом случае детство – это хронологический промежуток: условно с года до семи лет, а во втором – метафизическое понятие, состояние души. То же самое и тут, в этой фразе. Когда Паскаль говорит «истинная философия», он имеет в виду философию в высоком смысле слова, а «смеяться над философией» – он имеет в виду философию современную ему, философию рационалистов и схоластов, которая самодовольно говорит, что решила все мировые вопросы. Слово одно, а смысла два.

Тем не менее кое-кого из философов он все-таки читал. Я бы назвал тут четыре-пять имен.

Первое и главное имя – это, конечно, святой Августин. Повторяю, янсенизм вырос из Августина с его экзистенциальной проблематикой: человек, который взывает к Богу, когда весь мир рушится, с его самопогружением, самопознанием, интроверсией. В общем, не буду подробно о нем. И, конечно, с темой испорченной и гнилой природы человека и с полемикой против Пелагия (предшественника гуманистов Возрождения и иезуитов), которая очень болезненно переживалась Паскалем, и многое другое.

Если вы откроете книгу «Мысли» в любой ее версии, то увидите, что там постоянно встречаются две философские школы, и Паскаль их умело и постоянно сталкивает, как он любил, лоб об лоб. Он постоянно бьет одними других. Это стоики и скептики. Когда он говорит о скептиках, он называет их «пирронистами» (в честь основателя античного скептицизма Пиррона Элидского). Однако, чаще всего под скептиками он имеет ввиду не древних скептиков, а Мишеля Монтеня, своего великого земляка и предшественника из XVI века. Я бы с удовольствием начал излагать вам экзистенциализм с Монтеня, но, времени мало, увы! Как говорил мой знакомый армянин, плохо владеющий русским: «Нельзя обнять не-обнятое». Так вот, Монтень оказал очень сильное влияние на Паскаля и на весь экзистенциализм. А со стороны стоиков Паскаль упоминает римского стоика Эпиктета.

И чем они дороги и важны Паскалю? Он говорит: стоики очень хорошо говорят о величии человека, о разуме. Но преувеличивают его, не видя ничтожества. А скептики видят ничтожество, не видя величия. И он бьет одними по другим. Когда хочет показать, что человек ничтожен, обращается к скептикам; когда хочет показать, что человек велик, обращается к стоикам. Эпиктет и Монтень, персонифицируя стоиков и скептиков, постоянно сталкиваются и спорят на страницах «Мыслей». Кстати, у Паскаля были о них и отдельные небольшие сочинения.

Еще одно имя, которое надо здесь назвать, хотя оно ни разу не присутствует в работах Паскаля. Но очевидно, что его проблематика оказала какое-то воздействие. Это Николай Кузанский. Основные его темы: «все, что мы хотим знать, – есть наше незнание», рефлексия над бесконечностью мира, человека и Бога.

Вот те немногие философы, которые явно повлияли на Паскаля. Святой Августин, Эпиктет, Монтень, Янсений, Николай Кузанский и Декарт. Но в общем, он абсолютный самородок.

И он постоянно ругается и полемизирует с Декартом по всем вопросам. Они – два великих современника, выразившие два образа науки, два образа мира. Декарт – основатель философии и культуры Нового времени, а Паскаль – такой великий еретик, великий маргинал, который до поры до времени был «несвоевременным» философом.

Хочу обратить ваше внимание не только на то, о чем размышляет, но и как размышляет Паскаль.

Первое – принципиальная несистемность его философии. Ведь XVII–XVIII век – это великие всеохватные философские системы. Системы Декарта, Спинозы, Лейбница, Мальбранша, Гоббса, Локка. Каждый философ строит систему. Паскаль не строит систему. Надо помнить, что его книга «Апология христианской религии» должна была быть обращена к людям неверующим или сомневающимся, на их языке, на убедительных для них доводах. Но это не систематическая философия.

И с этим связано другое, очень важное отличие. Философия Нового времени – объективистская, она стремится сразу выкинуть личность за борт. Помните знаменитые слова Спинозы: «Не смеяться, не плакать, не отворачиваться, но понимать»? Девиз философии Нового времени. Долой все личное, все индивидуальное! Важно объективное. Важно бытие, а не моя жалкая личность. Паскаль – это философствование от первого лица. Это человек, который страдает, мучается, любит, сомневается, описывает свой жизненный опыт, описывает парадоксы человеческой души. То есть именно субъективность-то и важна! В этом Паскаль опять оригинален. И у него другой, противоположный спинозовскому принцип – «искать, стеная». Через страдания, через боль, через муку и отчаяние можно до чего-то дойти! Не через объективное, а через субъективное. Не через отрешение от себя, а через максимальное самораскрытие и самопознание. «Искать, стеная!» И тут Паскаль – абсолютный еретик, маргинал и аутсайдер. В эпоху систем он несистемен. В эпоху объективизма он субъективен.

И, конечно, сами его рассуждения. Афористичные, парадоксальные, отрывочные, страстные, ставящие вечные и личные вопросы, полные запоминающихся образов. Они взрывают сознание, побуждают к мысли, буквально бьют по голове, пробуждают душу, а не усыпляют в какой-то все объясняющей системе. Он во всем был «несвоевременным». Тогда Декарт и Спиноза определяли дух времени. Но сейчас, когда Новое время бесповоротно и ужасающе трагично закончилось, он для нас намного важнее и значимее, со своими жизненными страданиями, исканиями. При всем уважении к Декарту и Спинозе.

Но в нашем контексте, в рамках нашего курса, Паскаль интересен не как борец с иезуитами, не как методолог науки, не как физик и математик, а как предтеча экзистенциализма. Перейдем теперь к содержанию его «Мыслей».

Паскаль – христианский философ, многие его мысли и идеи – общехристианские. Это несомненно. Но назвать его так будет правильно, но неточно. Надо сделать крайне важное уточнение: христианский философ после Коперника.

Хочу позволить себе очень важное лирическое отступление, без которого все остальное будет непонятно. После Коперника, в XV–XVII веках, в европейскую культуру входит тема, которую многие считают главной в культуре Нового времени. Это тема бесконечности, переживания бесконечности, чувства бесконечности. Всем известна книга «Закат Европы» Шпенглера. Он считает, что главная черта «фаустовской души» – это томление по бесконечности, дематериализация мира, стремление куда-то вдаль. (Об этом мы еще поговорим на следующей лекции, когда речь пойдет о культуре романтизма.) Понятно, что мир античного и средневекового человека – это мир принципиально конечный: и космологически, и математически, и физически, и метафизически. Бесконечное – то есть бесформенное, так там считали. Бесконечное – несуществующее. Бесконечность – синоним небытия. Чем вещь более конечна, чем более оформлена, тем более она «есть», тем более реальна и причастна к эйдосу. А бесконечность актуальной, действительной быть не может. Но сейчас интересны не научные или философские детали, а экзистенциальное ощущение, характерное для аристотелевской картины мира, просуществовавшей две тысячи лет: мы с вами в центре мира, под присмотром Всевышнего. Земля в центре, Солнце вращается вокруг нее. Наш мир – мир конечный, уютный и обозримый. Для античного и средневекового человека это так.

А в XV–XVII веках в культуру вторгается тема бесконечности. И она воспринимается очень болезненно. Коперник говорит: мы не в центре, а где-то на окраине, на забытой Богом песчинке. Да и вообще у мира нет границ, говорят его последователи. Посмотрим, как это катастрофическое переживание было отрефлексировано на вершине культуры – в философии. Поскольку философия, как говорил Гегель, душа культуры, то мы через философию поймем что-то важное о том, что происходит в новом мире с европейцами.

И вот три великих философа всерьез берутся за то, чтобы отрефлексировать тему бесконечности, всерьез задумываются о ней.

Первым из них по времени был уже упоминавшийся Николай Кузанский, самый великий и гениальный из философов Ренессанса. Он подходит к теме бесконечности с позиций сравнения Бога и мира, конечного и бесконечного, абсолютного и просто «максимума». Как конечному человеку понять бесконечного Бога? Он строит на этом всю свою виртуозную мистику и философию. Не буду уходить в эти утонченные и пленительные дебри умозрения.

Куда интереснее и важнее сейчас для нас два других человека. Один из них, как вы догадываетесь, как раз Блез Паскаль. А второй из них тоже вам хорошо известен – это Джордано Бруно.

Поговорим об этой паре. Бруно и Паскаль выразили два полюса самосознания европейского человека в отношении к теме бесконечности.

Как-то моему приятелю я по его просьбе читал небольшой курс по истории философии лекций на сто пятьдесят. А он очень толковый, умный, и мы с ним эти лекции всегда превращали в интересные многочасовые беседы. И он мне подкинул очень интересный образ, который я теперь вспоминаю часто, когда говорю о Паскале. Вы все знаете, в психологии есть две таких патологии – клаустрофобия и агорафобия: боязнь закрытых и открытых пространств. Очень уместно сейчас вспомнить этот психологический образ. Одним людям ужасно, когда закрыты все двери и окна, им нужны открытые пространства, все нараспашку! А другим, наоборот, хочется закрыться, застегнуться, все закрыть. Можно сказать, что Бруно и Паскаль – это примеры «агорафоба» и «клаустрофоба» в философии. То самое, что повергало Бруно в восторг, то же самое повергало Паскаля в ужас. Переживание бесконечности.

Бруно, вопреки всем нашим учебникам, не был никаким «великим ученым». Он был мистиком, поэтом, создателем новой религии (на основе древних религий и мистических учений) – и за это поплатился жизнью. Но самое главное у Бруно – ликующее переживание бесконечности. То, что «мир нигде не заколочен досками», нигде не кончается, ничто не умирает, все во все переходит – как это здорово! Это он называл понятием «героический энтузиазм». Переживание бесконечности, божественности, одушевленности мира. Он испытывал невероятное ликование от этой мысли, точнее, от этого чувства. И в итоге даже отдал жизнь – так его вдохновляла эта мысль, так переполняло это чувство.

А Паскаль – это противоположный полюс. Это человек, который до конца прочувствовал и продумал, что это значит: мир бесконечен? Продумал как математик, занимающийся бесконечно малыми (кстати, Кузанский тоже занимался бесконечно малыми величинами в математике), продумал как физик, представивший себе бездонный и бескрайний космос, как мистик, как ученый, как философ. Со всех сторон.

И Паскаль пришел к выводу: если мир действительно бесконечен, никакого дома у человека в этом мире быть не может. Из бесконечности мира прямо вытекает бездомность человека. Та бездомность, та заброшенность, которая в ХХ веке в экзистенциализме станет философской категорией. В бесконечной Вселенной человек не может иметь надежного дома. Не может надеяться на то, что он все познает, все покорит, уютно обустроится. Человек – пылинка в бесконечном мире. Человек ничтожен и трагичен.

Вот самое главное, что надо сказать. Хочу «закинуть удочку» в две стороны. С одной стороны – изыскания Паскаля над бесконечно малыми в математике, а с другой стороны – опыт падения кареты, бездна. Бездна, которая ему всюду является. На всех уровнях он продумал, что такое бесконечность. Он так и пишет: «Что это такое – человек в бесконечности?» Вот вопрос, который он ставит.

И он признается: «Меня ужасает молчание этих бесконечных пространств». В другом месте он пишет: почему я здесь, а не там? Почему моя жизнь – сто лет, а не тысяча? Сколько царств не знает о моем существовании?! Он осознает всю случайность, всю эфемерность нашего бытия. Вокруг него трубят фанфары, все говорят:

вот-вот мы покорим мир, мы все подчиним, человек – царь природы! Фрэнсис Бэкон пишет «Новую Атлантиду», где воспевает всесилие науки. Там и подводные лодки, и самолеты, и прочие чудеса – куда уж Уэллсу с Жюлем Верном! А Паскаль рисует совершенно другой образ мира. Мира, в котором человек бездомен, заброшен. Вспомните Мартина Бубера с его темой периодов «обустроенности» и «бездомности». Эта бездомность человека, затерянного в бесконечности, – исходная точка для размышлений Паскаля. Понятно, что христианин, живущий после Коперника, это не христианин, живущий до Коперника. Он должен ответить как-то на эту новую ситуацию в культуре, в мироздании, в самоощущении. И Паскаль из этого исходит. Уникальность человека в мире оборачивается его бесконечным одиночеством. Человек выпадает из мира. Человек – это единственное в мире существо, изгнанное из рая, из гармонии мироздания. Единственное в мире проблематическое существо, которое ставит себя под вопрос.