Текст книги "Русская Евразия в прошлом и будущем"

Нетрудно объяснить тот, представляющий на первый взгляд контраст между огромной силой принудительно-государственного центра, с одной стороны, и режимом непринудительности в национальном и религиозном вопросах – с другой, который мы наблюдаем в истории евразийского мира. Логика государственной жизни подсказывала, что широчайшая национальная и религиозная терпимость есть единственная возможная форма существования этих империй.

В евразийской истории отказ от терпимости всегда указывал на внутреннее разложение власти. Таковы были омусульманившиеся наследники монгольских держав, существовавших в XV–XVIII веках. Такова была русская власть позднего императорского периода с ее политикой «русификации».

Евразийцы как в национальном (языковом) вопросе, так и в вопросе религиозном исповедуют принципы свободы. Россию-Евразию они воспринимают как единство. Они не согласны идти с теми, кто в своекорыстных интересах желает разорвать на клочки это единство. Более того, они совершенно уверены, что такие попытки не могут удаться, а если удадутся, то лишь на короткий срок – и более всего бед принесут своим авторам. Такие попытки противоречат природе вещей.

Наше время есть эпоха создания огромных экономических объединений, «государств-материков», охватывающих большие пространства и обеспечивающих в своих пределах беспрепятственность и устойчивость экономического оборота. Тенденция эта сказывается также и вне России-Евразии. Эта последняя по своим географическим особенностям и по своей истории представляет собой идеальный пример «государства-материка». И география, и история, и потребности современной жизни в равной степени противоборствуют се расчленению.

Дело заключается в том, чтобы найти в ее пределах должные формы сожительства наций. Евразийцы понимают Россию как «собор народов». Они считают, что и политическое объединение этой огромной территории является результатом усилий не одного лишь русского народа, но и многих народов Евразии. Это должно найти выражение не только в чисто культурной области, но и в формах государственного устройства. В пределах общеевразийского политического единства каждому народу Евразии должна быть обеспечена область самостоятельной государственной жизни.

Евразийцы глубоко ценят коренное своеобразие каждого народа. Их основное усилие направлено к тому, чтобы каждому народу обеспечить возможность выявления и развития его действительных и неповторимых качеств. И они уверены, что так называемые национальные особенности будут складываться в некоторую гармонию, будут порождать явления широкого и творческого общеевразийского национализма.

Геополитика Евразии

Географический обзор России-Евразии

Евразия цельна. И потому нет России «Европейской» и «Азиатской», ибо земли, обычно так именуемые, суть одинаково евразийские земли… Урал («земной пояс» старых географов) делит Россию на Доуральскую (к западу) и Зауральскую (к востоку).

Ведем счет от исторической колыбели русского племени, от собирающего центра, который объединил Евразию именно в виде России.

Скажут: изменение терминологии – пустое занятие. Нет, не пустое: сохранение названий России «Европейской» и «Азиатской» не согласуемо с пониманием России (вместе с прилегающими к ней странами) как особого и целостного географического мира. А такое понимание сопряжено с восприятием российского мира как особого исторического мира, как мира целостной евразийской культуры, во всем разнообразии се отраслей. Через посредство этих условий изменение терминологии вкоренено в основные проблемы самосознания и самопознания евразийских народов…

По географическим признакам в основном массиве земель Старого Света выделен особый географический мир – мир евразийский, в границах своих совпадающий (приблизительно) с политическими пределами России. Тем самым русский термин «Западная Европа» теряет обоснование.

В русской терминологии под «Западной Европой» понималась совокупность стран, лежащих к западу от западных границ России, т. е. совокупность «западной» и «средней» Европы, согласно европейским обозначениям. В понимании евразийцев, прежняя «Восточная Европа» есть часть Евразии, а вовсе не Европы, и поэтому прежние «западная» и «срединная» Европа исчерпывают собой пространство Европы (как западной окраины Старого Света); и там, где раньше, в русской терминологии, говорилось о «Западной Европе», можно и должно говорить просто о Европе. Нужно заметить, что такое определение Европы издавна присутствует русском сознании; возьмем первый приходящий на память пример: «Природой здесь нам суждено в Европу прорубить окно». («Медный всадник», 1883).

Эта формулировка, данная около столетия назад, имеет дело именно с упомянутым определением Европы; Россия здесь не Европа: иначе нечего было б прорубать в нее «окно»…

Следует указать на возможность еще одного терминологического смешения, и притом противоположного направления, а именно отождествления Евразии с Азией; между тем как срединный географический мир Евразии отличен от географического мира Европы, так отличен он и от мира Азии…

При различении нескольких географических миров на одном сплошном сухопутном пространстве вообще невозможно провести раз и навсегда точные географические границы; и, конечно, граница политическая передает весьма несовершенно очертания Евразии как особого географического мира; важно определить бесспорные средоточия, основные пятна различаемых миров; в евразийском понимании, бесспорной Азией является система восточных, юго-восточных и южных периферий Старого Света: Японии, застенного Китая, Индокитая, Загималайской и Загиндукушской Индии, Ирана (хотя бы в пределах нынешней Персии) и всей так называемой «Передней Азии». И если евразийцы «окну в Европу» противопоставляют «упор на Азию», это не дает оснований, в чисто географическом смысле, отождествлять срединный мир Евразии, имеющий средоточие в трех низменностях-равнинах (Беломорско-Кавказской, Западно-Сибирской и Туркестанской), с периферическими областями Азии…

Азия, Евразия и Европа в указанном понимании – суть именно «географические миры», пространства, поддающиеся реальной географической характеристике по нескольким признакам одновременно. От понятия «географический мир» нужно отличать понятие «часть света». В определении последнего основой деления полагаем исключительно «граничные очертания воды и суши», т. е. проводим «однопризнаковое» деление, и притом «искусственное», так как «водным пространством разделяются весьма часто такие части суши, которые составляют по всем естественным признакам одно физическое целое, и, наоборот, части совершенно разнородные часто спаиваются материковою непрерывностью» (Н. Я. Данилевский).

Азия, Евразия и Европа, в нашем определении, составляют одну «часть света». Этой части света в русской терминологии приличествует, по нашему мнению, имя Ойкумены. Это греческое слово, означающее «вселенную», латинский orbis terranim, доныне не имело применения в русской терминологии. Ныне им можно обозначить «вселенную» русской истории, тот материковый массив, на котором развертывалась и развертывается русская история, основной континентальный массив Старого Света, который в то же время, в определенном смысле, есть «Монголосфера», область, в свое время на девять десятых объединенная монгольской державой XIII–XV веков (по территориальному протяжению величайшей державой, известной истории). Россия новых веков родилась в лоне и стала наследницей монгольской державы; и между прочим, также и в этом смысле основной континентальный массив Старого Света есть географическая ее «Ойкумена».

* * *

Россия-Евразия есть обособленное и целостное «месторазвитие». Таков основной вывод географического и исторического исследования.

Что же такое есть «месторазвитие»? Подойдем к этому понятию от ряда ему подобных:

месторождение полезных ископаемых;

местоформование почв;

местопроизрастание растительных сообществ;

местообитание животных сообществ;

месторазвитие человеческих обществ.

Этот ряд указывает на сходные моменты в весьма различных явлениях неорганического и органического мира; тем самым установление этого ряда служит задаче «связи наук». Чтобы приблизиться, в пределах скромных человеческих возможностей, к цельному пониманию мира, нужно приводить в соприкосновение данные различных наук. Такое соприкосновение расширяет рамки открывающейся перед нами картины; оно способствует также точности словоупотребления, ставя понятия одной науки рядом с понятиями другой и тем побуждая к разграничению понятий.

В русской науке термины «местопроизрастание», «местообитание» до сих пор употреблялись беспорядочно; исследователи говорят постоянно о «местообитании» растений. Стоит наметить ряд, подобный приведенному выше, и станет ясна необходимость уточнить значение терминов. Понятие «местоформования» почв и «месторазвития» обществ приходится создавать наново, по образцу понятий, имеющихся, с одной стороны, в минералогии-геологии, с другой стороны, в ботанике-зоологии. Явления же, охваченные понятиями «местоформования» почв и «месторазвития» обществ, давно знакомы ученым…

Как одна из концепций, обращенных к социально-историческому миру, допустимо и необходимо восприятие отдельных его частей как «общежитий… широкого порядка», построяемых на основе «генетических вековечных связей» между растительными, животными и минеральными царствами, с одной стороны, человеком, его бытом и даже духовным миром – с другой. В «общежитиях» этих элементы «взаимно приспособлены друг к другу и… находятся под влиянием внешней среды, под властью земли и неба», и в свою очередь влияют на внешнюю среду. «Взаимное приспособление живых существ друг к другу… в тесной связи с внешними географическими условиями, создает… свой порядок, свою гармонию, свою устойчивость…» «Такое широкое общежитие живых существ, взаимно приспособленных друг к другу и к окружающей среде» и ее к себе приспособивших, понимается нами под выдвигаемой в этих строках категорией «месторазвития». Социально-историческая среда и ее территория «должны слиться для нас в единое целое, в географический индивидуум или ландшафт».

Не только, конечно, социально-историческая среда без территории немыслима, в чисто внешнем смысле этого слова, но действительно, не зная свойств территории, совершенно немыслимо хоть сколько-нибудь понять явления того или иного состава, особенностей и «образа жизни» социально-исторической среды…

Можно привести целую бездну примеров, которые показали бы всю бесплодность обобщения данных исторического опыта, если не принимать во внимание географических начал, игнорировать принцип порайонности и вообще обусловленности социально-исторических явлений той совокупностью обстояний, которую охватываем понятием «месторазвития…» «Необходим синтез». Необходимо умение сразу смотреть на социально-историческую среду и на занятую ею территорию.

Будь лик земли хаотичен, не будь в его строении закономерности, нельзя было бы, конечно, думать, что установление категории «месторазвития» даст когда-нибудь ясные и полезные результаты. Но в действительности дело обстоит иначе – геологическое устройство, гидрологические особенности, качества почвы и характер растительности находятся во взаимной закономерной связи, а также в связи с климатом и с морфологическими особенностями данного лика земли.

Социально-исторические среды можно различать по «типам развития»; в то же время в силу закономерностей, присущих строению земного лика, можно устанавливать типы географической обстановки, к которой приурочено это развитие; и так как развитие это в протекании своем связано с географической обстановкой, то совокупность условий определяет возможность устанавливать типы месторазвитий.

* * *

Каждая, хотя бы небольшая, человеческая среда находится, строго говоря, в своей и неповторимой географической обстановке. Каждый двор, каждая деревня есть «месторазвитие». Подобные меньшие месторазвития объединяются и сливаются в «месторазвития» большие. Возникает многочленный ряд месторазвитий. Например, евразийская степь есть «месторазвитие»; большее «месторазвитие» в отношении к составляющим ее «месторазвитиям» – естественным областям; меньшее «месторазвитие» в отношении всей России-Евразии.

Россия-Евразия, как большее «месторазвитие», не ограничивается степью, но сочетает степь с зоной лесной, пустынной, тундровой, подразумевает взаимодействие их всех с обрамляющими Евразию странами, отмечена определенными общими признаками. Следующий этап: земной шар, как месторазвитие человеческого рода; конечно, и это реальное «месторазвитие»; и, однако, между этим понятием и определением, как «месторазвития», России-Евразии – большая принципиальная разница. Мы знаем другие месторазвития, соразмерные России-Евразии (например, «месторазвитие» Европы); но мы не знаем иных месторазвитий, помимо земного шара… Общее понятие оказывается помещенным в иной плоскости идей, не той, где находится идея месторазвития России-Евразии и другие, соразмерные ей и ей подчиненные…

Исследования историков-археологов устанавливают, например, что «в античное время вся территория от берегов Черного моря и на восток через Волгу, Каспий и Урал, по всей южной Сибири, вплоть… до Китая на востоке и до Иранского плоскогорья на западе, была занята племенами – представителями родственных между собой культур, для которых мы пока не имеем другого общего имени, кроме названия скифо-сибирских культур…

Общность этих культур, резко отличающихся, если их взять вместе, от всех остальных известных нам культур, есть совершенно определенный и чрезвычайно важный в истории человечества факт. Это особый, самостоятельный культурный мир» (Г. И. Боровка). Вывод этот является результатом многообразных историко-археологических изучений не одного только автора цитированных слов, но и ряда других исследователей. Если нанести на карту границы распространения этого культурного мира, то окажется, что пределы его совпадают с пределами пустынно-степной области, занимающей среднюю часть основного материка Старого Света и тянущейся непрерывной полосой от нынешней Восточной Галиции до нынешней «китайской стены».

Для историков-археологов давно уж была ясна историко-географическая целостность этой области, и еще до начала мировой войны (когда нынешнего евразийства не существовало) эту пустынно-степную полосу иногда называли «евразийской». И действительно, совпадение границ особого культурного мира и особой географической области не могло быть случайным. Евразийская пустыня-степь, лежащая к северу от иранско-тибетских нагорий, была «месторазвитием» упомянутой культуры. И замечательно, что общие черты этой культуры проявлялись в разных местах названного «месторазвития» и в разные эпохи, независимо от общности происхождения, от «генетической близости» народов, являвшихся носителями культуры.

Причерноморские скифы (описанные Геродотом) по происхождению были родственниками персов. Историки указывают на существенные отличия культурно-государственного уклада скифов от уклада персидского. Державу скифов «надо представлять себе организованной в типе позднейшего Хазарского царства или татарской Золотой Орды» (М. И. Ростовцев).

Иначе говоря, отличаясь от державы персов, она предвосхищала уклад татарских и монгольских народов, генетически далеких арийцам-скифам, но связанных с тем же «месторазвитием». Начало «месторазвития» преобладает здесь над началом «генетической близости».

* * *

Порукой тому, что отмечаемые черты обособленности и целостности Евразии имеют не только географическое, но также историческое значение, служит русская историософия. В вековом развитии, независимо от тех или иных географических определений (которые, кстати сказать, выдвинуты позже, чем создались соответствующие историософские формулы), она пришла к определению России как особого исторического мира:

1) «Запад и Россия стоят друг против друга, лицом к лицу! Увлечет ли нас он в своем всемирном стремлении? Усвоит ли себе? Пойдем ли мы на придачу к его образованию? Составим ли какое-то лишнее дополнение к его истории? Или устоим в своей самобытности? Образуем ли мир особый, по началам своим, а не тем же европейским? Вынесем ли из Европы шестую часть мира… зерно будущему развитию человечества?» (С. П. Шевырев, 1841).

2) «Все серьезные люди убедились, что недостаточно идти на буксире за Европой, что в России есть нечто свое, особенное, что необходимо понять и изучить в истории и в настоящем положении дел» (А. И. Герцен, 1850).

3) «Россия – не просто государство; Россия, взятая во всецелости со всеми своими азиатскими владениями, это – целый мир особой жизни, особый государственный мир» (К. Н. Леонтьев, 1882).

Подобные выдержки можно приводить десятками. Вся область русской историософии дает к тому богатый материал… Не может быть случайным совпадение географического и историософского выводов, возникших независимо друг от друга: Россия как особый географический и Россия как особый исторический мир. Этим совпадением в чрезвычайной мере обосновывается категория «месторазвития», стяжение воедино географических и исторических начал. «В научном движении Европы отразилась ее жизнь, ее психический строй, ее глубочайшие стремления. Русская жизнь имеет другой строй, другие стремления; нам следует возвести эти стремления в сознательные начала, которые и дадут… направления научным развитиям» (Н. Н. Страхов, 1883). В отраслях географии и историософии эти развития уже осуществились. Категория «месторазвития» обосновывает новую отрасль – геософию как синтез географических и исторических начал…

Не с совокупностью ли географических условий соответственно Европы и России нужно сопоставлять геоморфологический уклон европейской и ботанически-почвенный уклон русской географической науки?.. Миры европейской и русской географических наук, несмотря на многообразные соприкосновения, суть раздельные, разные миры. Геогрморфология, учение о формах поверхности, получила в Европе богатое и самостоятельное развитие.

Что же мы видим в России? Цитированный выше А. Д. Архангельский отмечает: «Изучение тектоники русской равнины до самого последнего времени мало привлекало к себе внимание…»; и тут же сопоставляет это обстоятельство с основными чертами характеристики русской равнины, с затушеванностью в ней «тектонических форм». По-иному звучат голоса русских ботанико-географов и почвоведов: «Различным климатическим полосам-зонам соответствуют различные полосы почв и растительности. И подобное „зональное“ распределение почв и растительности лежит в основе ботанической и почвенной географии Европейской России… Конечно, подобная закономерность наблюдается и в других странах, например в Германия, Франции и пр., но только в России, и из всех европейских (!) государств только в ней, мы можем наблюдать эту закономерность в ее подвой широте и в полной наглядности. И действительно, все другие страны слишком малы по своим размерам, чтобы по ним могли пройти несколько климатических и соответственно растительных полос, кроме того, присутствие горных цепей и вообще горных областей затемняет и отчасти изменяет общую картину явлений, тогда как Россия представляет одну обширную равнину, лишенную гор, с очень значительным – в несколько тысяч верст – протяжением с севера на юг…» (В. Алехин).

С указанными чертами русской природы В. Алехин поставляет в связь то обстоятельство, что «русские ученые, русские ботанико-географы дали в своих исследованиях массу ценного материала, а такие вопросы, как степной вопрос, вопрос о происхождении и безлесии степей, являются исключительно русскими… Я не говорю о том, что наука о почвах – „почвоведение“ – имеет своей колыбелью тоже русскую равнину, а своими основателями – известнейших русских ученых Докучаева и Сибирцева».

* * *

От частного вопроса о развитии русской географической науки возвращаемся к вопросам «геософии» в более общей постановке. Начнем с вопросов, касающихся России-Евразии. Смычка географии с историософией подразумевает наложение на сетку географических признаков сеток признаков исторических, которыми характеризуется Россия-Евразия как особый исторический мир… Черты духовно-психического уклада, отличия государственного строя, особенности хозяйственного быта не образуют ли «параллелизмов» сетке географических различений?

Установление и анализ таких «параллелизмов» и является главным предметом геософии в ее применении к России-Евразии. В этих строках не будем ставить себе этой обширной задачи. Укажем только, что при возможности и наличии определения России как особого географического мира самое существование русской историософии как одной из важнейших магистралей русской культуры, историософии, для которой определение России как особого исторического мира является основной категорией мышления, – в этих условиях, повторяем, само существование русской историософии поставляет и обосновывает намеченную задачу…

Задача эта приложима не только к России-Евразии. Постановке проблемы нужно придать более общую форму. Не может ли всякий исторический процесс быть рассматриваем с точки зрения «месторазвития»? Причем «месторазвитие» (согласно сказанному выше) нужно понимать как категорию синтетическую, как понятие, обнимающее одновременно и социально-историческую среду, и занятую ею территорию.

Не присущи ли отдельным месторазвитиям определенные формы культуры, независимо от «генетической близости» и расового смешения народов, населявших и населяющих каждое из них?..

Нужно заметить, что заимствование и подражание, независимое от «генетической близости» и «расового смешения», также должно быть относимо к началам месторазвития. Ведь если культура есть принадлежность «месторазвития», то каждая социальная среда, появляющаяся (будь то в силу «необходимости» или свободного «выбора») в пределах данного месторазвития, может испытать на себе влияние этого месторазвития и со своей стороны приспособить его к себе и «слиться» с ним не одним, но двумя путями: 1) путем непосредственного взаимодействия между названной социальной средой и внешней обстановкой; 2) путем того же взаимодействия, осложненного привступлением культуры, уже ранее создавшейся в данном месторазвитии. С обеих этих точек зрения могут быть, например, рассмотрены:

«китаизация» народов и групп, проникающих в китайское месторазвитие (внутренний Китай с прилегающими одноприродными землями),

«индизация» пришельцев в Индию,

«иранизация» народов – пришельцев в Иране,

«мессопотамизация» народов и групп, проникавших в Мессопотамию, происходившие до тех пор, пока разрушением оросительной системы Мессопотамия как особое «месторазвитие» не была уничтожена,

«египтизация» пришельцев в Египет,

«византизация» болгар,

«европеизация» венгров (венгерская степь как-никак есть степь островная, подчиненная закономерностям европейского «месторазвития»),

«романизация» германцев, проникших в латинский orbis terrarum (последняя может быть определяема как особое месторазвитие),

«степизация» пришельцев из лесной полосы в степи (казаки!),

«тундризация» пришельцев с юга в тундре.

Наряду со взаимодействием со средой, в этих явлениях, рассматриваемых в целом, имели, конечно, значение начала «генетической близости» и «расового смешения»… Однако в определенной степени и в определенных случаях также расы и «расовые» признаки должны быть рассматриваемы как принадлежность месторазвития: раса создается, «взращивается» месторазвитием и в свою очередь определяет его; месторазвитие формует расу; раса «выбирает» и преобразует месторазвитие. Несомненен тот факт, что при посредстве перечисленных и подобных им процессов культурные традиции оказываются как бы вросшими в географический ландшафт, отдельные месторазвития становятся «культурно-устойчивыми», приобретают особый, специально им свойственный «культурный тип» (конечно, существующий не вечно, но в определенных пределах; ничто ведь не вечно в мире; и, как культуры, преходят и материки, только в других сроках; и геология свидетельствует, что там, где высятся материки, были океаны; а перед тем – иные материки).

* * *

Возможна еще одна смычка географии с историософией. Понятие «месторазвития» нужно сомкнуть с понятием культурно-исторического типа Н. Я. Данилевского: «Формы исторической жизни человечества, как формы растительного и животного мира, как формы человеческого искусства… разнообразятся по культурно-историческим типам… Эти культурно-исторические типы или самобытные цивилизации суть: 1) египетский, 2) китайский, 3) ассирийско-вавилоно-финикийский, халдейский или древнесемитический, 4) индийский, 5) иранский, 6) еврейский, 7) греческий, 8) римский, 9) новосемитический или аравийский и 10) германо-романский или европейский… каждый развивал самостоятельным путем начало, заключавшееся как в особенностях духовной природы, так и в особенных внешних условиях жизни, в которые он был поставлен» (Н. Я. Данилевский).

Каждому из этих типов соответствует «месторазвитие». Одни из этих месторазвитий – «большие», другие – «меньшие». Классификация месторазвитий определила б, быть может, и несколько иную систематику перечисленных «культурно-исторических типов», чем простое поставление их в один ряд. В западной половине Старого Света три больших месторазвития очерчены твердо: 1) переднеазиатско-африканское (с Северной Африкой), 2) средиземноморское, 3) европейское. Два последних месторазвития Н. Я. Данилевский сопоставляет в следующих словах: «В культурно-историческом смысле то, что для германо-романской цивилизации Европа, тем для цивилизации греческой и римской был весь бассейн Средиземного моря» (Данилевскому не хватало слова; отсюда неопределенность: «то»… «тем». Это слово и есть «месторазвитие»!).

Как легко усмотреть, имеются страны, общие нескольким из названных месторазвитий; так Северная Африка и западная часть Передней Азии общи «переднеазиатско-африканскому» и «средиземноморскому» месторазвитиям; территория южной части Пиренейского полуострова входила в перемежающемся порядке в состав «переднеазиатско-африканского» месторазвития (поскольку, во-первых, Карфаген, вместе с его испанскими владениями, принадлежал к «древнесемитическому» культурно-историческому типу и, во-вторых, поскольку Испания от VIII по XV век нашей эры несла культуру арабского круга), «средиземноморского» (Римская империя) и Европы. Апеннинский полуостров, вместе с Галлией и Британией, общий «средиземноморскому» и европейскому «месторазвитию» и т. д. и т. п. Видимо, каждая из этих стран одними сторонами своей природы отвечала формационным принципам одного, другими сторонами – таким же принципам другого «месторазвития»…

Персидским завоеванием, возглавляемым Киром и его преемниками, создано было целое, охватившее одновременно и иранское, и «переднеазиатско-африканское» месторазвитие (последнее – не целиком); это же сочетание осталось в силе в державе Александра Македонского и его ближайших преемников; но уже в III в. до Р. X. в виде отделившейся от царства Селевкидов Парфянской державы снова выступили на поверхность черты обособленного иранского «месторазвития».

Римская держава выразила собою целостность Средиземноморья как «месторазвития»; во второй половине первого тысячелетия по Р. X. из-под черт этого «месторазвития» стали прорезываться черты двух других: опять переднеазиатско-африканского (арабская культура) и европейского…

Ряд культурно-исторических типов, намеченный Н. Я. Данилевским, продолжим евразийским культурно-историческим типом. И в этом продолжении опремся, между прочим, на то, что евразийскому типу отвечает точно определимое, своеобразное «месторазвитие»…

П.Н. Савицкий в начале 1910-х годов

Петр Савицкий родился в 1895 году в семье черниговского помещика Николая Петровича Савицкого. Детство и отрочество провел на Украине, затем учился на экономическом факультете Петроградского политехнического института. Еще в годы учебы примкнул к кадетской партии; после Октябрьской революции 1917 года вернулся на Украину, где воевал на стороне гетмана Скоропадского с войсками Петлюры.

В 1919–1920 годах был заместителем министра иностранных дел в правительствах Деникина и Врангеля. В 1920 году эмигрировал в Константинополь.

* * *

Выяснение начал месторазвития есть большая и плодотворная научная задача; ее можно ставить применительно к различнейшим вопросам и различнейшим отраслям.

В самых общих основах мы касались этой задачи в сопоставлении русской географии и русской историософии. Несколько более частным являлось, например, определение степной культуры в ее месторазвитии. Еще более частный случай выяснения начал месторазвития представляли наблюдения над развитием русской географической науки… Но не только начала месторазвития встречаем в социально-историческом мире. Наряду с ними существуют также начала внеместные. Объективное научное исследование показывает, что религиозные принципы, несмотря на «местные» одежды, суть начала внеместные.

Утверждение понятия «месторазвития» не равнозначаще проповеданию «географического материализма». Это последнее имя подходило бы к системе «географического монизма», которая все явления человеческой истории и жизни возводила бы к географическим началам. Концепция «месторазвития» сочетаема с признанием множественности форм человеческой истории и жизни, с выделением, наряду с географическим, самобытного и ни к чему иному не сводимого духовного начала жизни. Сторона явлений, рассматриваемая в понятии «месторазвития», есть одна из сторон, а не единственная их сторона; намечаемая концепция, по замыслу, заданиям и пределам, есть одна из возможных, а не единственная концепция сущего. Живым ощущением материального не ослабляется, но усиливается живое чувствование духовных принципов жизни…

Только в свете этих принципов разрозненные факты, устанавливаемые наукой, слагаются в некоторое единство. Только в свете этих принципов установима подлинная «связь наук», достижимо «цельное понимание мира».