Текст книги "Браслет. Повести о лошадях"

– Вперед, сильнее! – передается команда от Африкана по вожжам через удила к Браслету.

Браслет старается изо всех сил. Видно, что он очень устал. Пот густыми мыльными хлопьями облепил сбрую. Столбы, сорвавшиеся с места, мчатся навстречу. Ветер щекочет нос и горло. Впереди и сбоку волнуется и гудит толпа. Сзади слышится приближающийся стук копыт. Засбоившая вороная в начале бега теперь сильным финишем старается обойти Браслета, но она тоже сильно устала. Глаза ее выкатились из орбит. Дыхание хриплое и порывистое. Но все же кобыла догоняет Браслета. Браслет стрижет ушами, нервничает, и ход его сразу утрачивает четкость. Тихо, но властно, в ритм бега зашевелились удила. Браслет выправляет ход и идет быстрее. До столба несколько метров. Савин поднимает вожжи и чуть-чуть ударяет Браслета по спине хлыстом. Браслет бросается вперед и проходит столб первым, опередив на голову вороную соперницу.

Наездники сдерживают лошадей. Браслет потемнел от пота и дышит неровно, с хрипом. Его отводят в сарай, растирают, снимают сбрую, набрасывают попону и снова ведут на круг. Оркестр навстречу гремит маршем. Напружинив мускулы и отставив хвост, с выгнутой шеей проходит Браслет мимо трибун. Передние ноги уверенно отбивают четверти, выцокивая по льду ритм марша. Задние дробят восьмушками. Африкан Савин идет следом. Рука с хлыстом поднята к козырьку жокейского картуза. Служитель в черной с золотом ливрее распахивает узкую калиточку в барьере. Администрация и судьи медленно, друг за другом, спускаются на дорожку. Деревянная лесенка тонко и противно скрипит под их грузными телами. Первым спускается маленький ревматик-генерал. Лысухин замыкает шествие. Браслета подводят к ним. Конюх снимает с него попону. Холод приятно свежит разгоряченное тело. Браслет приплясывает, играет на поводу. Сенька сдерживает расходившегося жеребца. Он опытный конюх и умеет показать товар лицом. На Сеньке новый форменный пиджак и шапка с галуном. Стольких важных господ вместе он никогда не видел. Он силится пересчитать медали и кресты на груди генерала. Генерал не стоит спокойно на месте, щелкает шпорами и козыряет дамам. Сенька соображает: «Старичка собрать труднее, чем Браслета. Сбруи больше. Мне бы не суметь. Пойми тут, что к чему».

Генерал кашлянул. Сенька взглянул ему в лицо и хватил воздух, как рыба, вытащенная на лед. Ему показалось, что перед ним в генеральском мундире стоит Рыбкин. Те же слезящиеся глаза, знакомые морщины и даже усы. Генерал жевал жвачку. Моржовые усы, рыже-чалой масти скользили по лицу, как на роликах. Сенька фыркнул и в ту же минуту поймал себя за нос. Оркестр гремел оглушительным тушем, аплодировала публика, судьи и администрация, поздравляя, жали руки Лысухина и Африкана Савина. Сенька сделал вид, что сдерживает Браслета, и повернулся спиной. Он фыркал, чихал, борясь с приступом смеха, но на него, к счастью, никто не обращал внимания. Только Браслет повернул голову и, недоумевая, смотрел на своего приятеля.

Полная дама протянула через барьер руку с кульком. В кульке были шоколадные конфеты. Браслет первый раз попробовал шоколад и сразу оценил его вкус.

Возвращаясь в конюшню, Сенька столкнулся в дверях с Рыбкиным и взвизгнул; повод выскользнул у него из рук. Браслет сам вошел в открытый денник.

– Ты что… что ты? – испугался Рыбкин.

Сенька сидел на полу и заливался диким хохотом. Старик сунул ему под нос стоящее рядом ведро с водой и ласково уговаривал:

– Глотни, глотни. Ну что, полегчало? Что с тобой приключилось? – волновался Рыбкин.

Он присел на корточки и, наклонив голову, заглянул Сеньке в глаза. Увидев у самого своего носа шевелящиеся усы, Сенька толкнул старика в грудь и упал навзничь, выкрикнув одно только слово:

– Генерал!

Рыбкин не на шутку перетрусил и растерялся. Будь это лошадь, он, ни минуты не задумываясь, знал бы, что надо предпринять. Но людей лечить он не умел. И он прибегнул к испытанному средству. Проворно сняв со стены длинный английский хлыст, он вытянул Сеньку вдоль спины. Средство оказалось верным. Сенька-умолк, вскочил и шарахнулся в сторону.

– Ты что, очумел? Старый черт! – уже своим голосом закричал он, удирая.

Но Рыбкина одолел азарт. Он трусил следом за Сенькой, норовя стегнуть его по ногам. Сенька юркнул в денник к Браслету и притаился в углу. Он знал, что старик побоится испугать лошадь и с хлыстом в денник не войдет.

Рыбкин долго караулил, притаившись у дверей. Усы его хищно шевелились, как у старого кота над мышиной норкой. Наконец старик сплюнул и отошел, но Сенька не решался вылезти из денника и заночевал в нем. Устраиваясь в углу на ночь, он нащупал в кармане пиджака кулек из-под конфет, подарок дамы. На дне кулька остались две конфеты. Сенька разделил их по-братски по одной. Браслет свою съел мгновенно. Сенька долго вертел конфету в руках, не решаясь попробовать. Ему не нравился ее цвет. Он видел и ел конфеты разных сортов, но все они были розовые, красные, белые, зеленые, полосатые, только коричневых ему встречать не приходилось.

«Как видно, для лошадей такие делают», – догадался он наконец. И, подтверждая догадку, Браслет на лету выхватил конфету из его рук.

Десять месяцев пробыл Браслет на ипподроме. За это время он сильно вырос и из жеребенка превратился во взрослую лошадь.

За десять месяцев он выиграл тридцать с лишним состязаний. Проигрывал Браслет редко. Он полюбил борьбу и понимал в ней толк.

Публика, посещавшая бега, хорошо знала Браслета Второго. Среди однолеток он считался фаворитом. Но наездник последнее время стал замечать, что Браслет сильно сдает и победы даются ему не так легко, как прежде. У жеребца пропала былая горячность. Временами после работы он казался совсем вялым и неохотно принимал посыл.

Браслета готовили к большому четырехлетнему призу. Выиграть это состязание – значит, десять тысяч в карман хозяина, крупный куш и слава наезднику, четвертной билет старшему конюху, красненькую ковалю, трешку уборщику и звание победителя Браслету Второму.

Все же после контрольной езды Савин сказал Лысухину:

– Я бы не советовал вам записывать Браслета на большой приз. Жеребцу нужен отдых. Он очень много работал. Если предложат резвую езду, его не хватит на дистанцию.

– Теперь поздно говорить, – ответил Лысухин. – Браслет Второй уже записан. К тому же я склонен думать, что вы сгущаете краски. Наездники всегда ищут порок у лошади, чтобы застраховать себя в случае неудачи, уменьшить ответственность, – улыбаясь, говорил Лысухин.

– Я считал своим долгом сказать вам свое мнение, прошу меня извинить, – откланялся Африкан.

За месяц до приза Савин стал ежедневно появляться с утра на конюшне и тренировал Браслета, хотя у него был целый штат помощников и подручных, которые несли черновую работу. Сам он ездил только на контрольные работы и на призы.

Шансы Браслета у знатоков стояли высоко. Его считали лошадью большой силы и пророчили ему верный выигрыш. Сомневающихся было немного. Не верили в выигрыш только двое: Африкан Савин и ночной сторож конюшни Никандр Рыбкин. Оба они понимали, что лошадь нуждается в отдыхе.

До приза оставалось две недели. В шестом часу утра Савин выехал на ипподром, проехал два круга тихой рысью и, поравнявшись с местом старта, пустил Браслета врезвую. Браслет принял. Два секундомера щелкнули одновременно. Один, крохотный, последней и самой совершенной конструкции, тоненько звенел, умостившись между большим и указательным пальцами на левой руке Савина, другой, похожий на будильник, допотопной формы, оглушительно отщелкивал секунды, покоясь на заскорузлой ладони Рыбкина. Браслет, напрягая мышцы, летел по дорожке. Рыбкин не мигая уставился на циферблат.

– Сорок одна, сорок две, – измеряя секундами полуверсты, Савин косил глазом на секундомер.

– Без одиннадцати, без двенадцати, – шептал Рыбкин.

Браслет, принявший очень резво, стал сдавать. Наездник энергично посылал его вперед, но с каждым метром Браслет убавлял резвость.

– Сорок восемь, – тоскливо отметил наездник последнюю полуверсту.

Рыбкин щелкнул пружиной. Он долго глядел на застывшую стрелку и, словно усомнившись в честности испытанного старого секундомера, покачивал укоризненно головой.

Африкан слез с качалки расстроенный. Он сердито ворчал на конюхов и тыкал Браслета пальцем, ощупывая плечи и круп. Припав ухом к боку, он слушал, как работает сердце. Результатами осмотра, очевидно, остался недоволен.

Кончив осмотр и не сказав ни слова, он вышел из конюшни.

Проводив сочувственным взглядом Африкана, Рыбкин вошел в конюшню. Два дюжих конюха массировали Браслета. Он чуть-чуть покачивался из стороны в сторону под нажимом здоровенных ладоней. Рыбкин подошел к Браслету и, пощупав плечи и круп, послушал сердце.

– Плечи вот тут поразотрите летучкой, – сердито бросил он конюхам и совсем тихо добавил: – Пропадет лошадь ни за что. Сломают ее.

Пока Сенька водил Браслета по двору, Рыбкин глядел на лошадь, сидя на скамеечке у конюшни. Он хмурил брови и особенно энергично водил усами. Казалось, что старик ведет затяжной спор с невидимым противником. Проходя мимо, Сенька услышал:

– Если примут резво, кончится на второй половине. Будут гнать – сломают лошадь. А приза все равно не возьмет. Замотали, дьяволы.

* * *

Наступил день большого четырехлетнего приза. Его оспаривали восемь лошадей. Публика занимала места уже за час до начала состязания. Знатоки, наседая друг на друга, горячились и спорили, обсуждая шансы. Браслет был фаворитом. За ним установилась репутация лошади сильной, послушной и резвой – лошади большого класса.

Знатоки, завсегдатаи бегов, авторитетно превозносили его достоинства, разбирали породу до седьмого колена и пророчили ему выигрыш сегодня и блестящее будущее в дальнейшем. Другие, тоже знатоки и авторитеты, с таким же азартом, размахивая руками и колотя себя в грудь, уверяли в неизбежном провале Браслета и превозносили достоинства другого фаворита – караковой кобылы.

За полчаса до приза Сенька после проминки водил Браслета по двору. Впереди водили стройную караковую кобылу. Кобыла очень нравилась Браслету. Он крутил головой, рыл землю копытом, выгибал шею и всеми доступными способами выражал свое восхищение, стараясь с ней подружиться.

И когда его уводили в сарай запрягать, он упирался, оглядывался и ласково, призывно ржал.

Через десять минут они снова встретились на беговом кругу. Браслет, взволнованный предстоящей борьбой, с собранными мускулами, напряженными нервами, даже не взглянул на кобылу. Он волновался, дрожал, покрывался от волнения преждевременным потом.

Ударил колокол. Лошади со старта кучей ринулись вперед. Мгновенно вперед вырвались две лошади и пошли рядом. Фаворитка – караковая кобыла – сбилась сразу после звонка и отпала. Крупный вороной жеребец с горбатым носом и большой головой захватил ленточку. Серая кобыла с красивой шеей, необыкновенно высоко подбрасывая ноги, шла с ним рядом. Браслет шел сзади – третьим. Савин экономил силы Браслета и вел его осторожно, срезая углы и сокращая дистанцию. Маленький, похожий на индуса наездник в желтом камзоле на вороном жеребце нервничал и вертел головой. Руки, сжимавшие петли вожжей, вздрагивали не в ритм бега. Серая кобыла, наседавшая справа, беспокоила его мало. Выдохнется скоро! Он уже не раз объезжал ее на своем вороном жеребце. Но наездник слышал размеренный топот сзади и ровное дыхание одной, ни на шаг не отстающей лошади. Других лошадей близко не было слышно. Маленького наездника мучил вопрос, кто эта сзади ни на шаг не отстающая лошадь на ровном ходу с молчаливым наездником? «Только бы не Африкан», – тоскливо думал он.

Неизвестность лишала его уверенности. Он чуть-чуть убавил резвость, стараясь вынудить неизвестную лошадь пойти третьим колесом, но лошадь продолжала спокойно идти сзади. Серая кобыла решила воспользоваться моментом и стала обходить жеребца. Маленькому наезднику пришлось сильно послать вперед вороного, чтобы оттеснить соперницу. Прошли полдистанции. Не в силах больше владеть собой, маленький наездник, воспользовавшись поворотом, быстро обернулся. На метр от себя он увидел голову Браслета и сзади, на большом просвете, – остальных. Маневр был рискован, но наездник не мог удержаться. «Вторым придет», – мелькнуло в голове. Вороной почувствовал заминку и рванулся вперед. Маленький наездник схватился за вожжи, силясь предупредить сбой. Серая кобыла круто взяла налево, на ленточку. Вороной, выбрасывая ногу, ударил колесо на качалке соперницы и, сплющив его, сам окончательно сбился и заскакал. Перед Браслетом открылась свободная дорожка. Как огромные гнезда встревоженных шмелей, загудели трибуны и сразу смолкли. Африкан не пользовался неожиданной удачей. Он сдерживал рвущегося вперед жеребца. Другие лошади стали подходить сзади. Секунда, другая – оставшиеся лошади поравнялись с сдерживаемым на вожжах Браслетом, обходят его и занимают ленточку. Несколько секунд на трибунах стоит мертвая тишина. Знатоки и болельщики, выпучив глаза, смотрят на знаменитого наездника и фаворита-жеребца и ничего не могут понять. Вдруг, разрезая напряженную тишину, с верха рублевых трибун громовым раскатом звучит густой бас:

– Жулик!

И, как по сигналу, с разных мест раздалась сотня свистков. Публика рванулась к барьеру и, размахивая руками, исступленно вопила. Слова тонули в общем гаме, сливаясь в один вой. Издали казалось, что тысячи прикованных к скамьям людей стараются вырваться из охваченного огнем здания. Пожилой рыжебородый, похожий на мясника человек, засунув в рот два пальца, оглушительно свистел, свесившись через край барьера. Свиста Африкан не слышал. Он видел только черные, как у негра, руки и раздувшиеся до отказа малиновые щеки. Яблоко пролетело над самой его головой. Браслет вздрогнул и стал мельчить шаг. Африкан перевел вожжи, строго приказывая идти ровно.

Лошади подходили к концу. Наездники поднимали вожжи, взмахивали хлыстами, горячили лошадей, но Африкан, казалось, забыл, что он на призу, и, продолжая ехать в спину, сдерживал лошадь. Рыбкин испуганно захлопал глазами, побледнел и, поймав губами кончик уса, пригвоздил его к месту. До столба не осталось и двухсот метров, а Африкан все еще сдерживал лошадь.

«Скандал, – взволновался старик. – Передержал. Теперь поздно».

Он сильно вздохнул и забыл выдохнуть. Перед глазами пошли синие и красные круги, а дорожка с лошадьми поплыла, как огромная карусель. Старик уцепился за перила, чувствуя, что сейчас грохнется на пол. Теряя сознание, он увидел, что все лошади на карусели, вытянув шею и быстро перебирая ногами, стояли, не двигаясь с места. Только одна, с развевающимся хвостом и гривой, летит по кругу мимо замерших на дорожке лошадей. Рыбкин с хрипом выдохнул воздух. Дорожка покачнулась и разом остановилась.

На трибунах уже стояла мертвая тишина. Люди застыли, вытянувшись как на параде, и следили за неожиданным финишем. Казалось, что у Браслета разом выросли крылья. Но метров за пятьдесят до столба он стал выдыхаться. Африкан поднял вожжи и стегнул его хлыстом. Вытянув шею до последней возможности, напрягая мускулы, Браслет весь тянулся вперед, но силы его таяли на глазах у публики. Другая лошадь выскочила вперед и стала уверенно его обходить. Браслет увидел караковую кобылу и мгновенно ощутил непреодолимое желание броситься на нее. Злоба сделала то, чего не могли сделать ни хлыст, ни Африкан, ни сам Браслет. В последний раз напряглись размякшие мускулы и превратились в стальные. Он рванулся с невиданной силой и пролетел столб первым, на полголовы опередив соперницу. Другого такого финиша припомнить не могли знатоки.

Наездники повернули лошадей и съезжали с круга мимо трибун. Публика неистово кричала и хлопала в ладоши. Африкан, улыбаясь, раскланивался, отвечая на приветствия. Он был бледен, и крупные капли пота скатывались с его лба. Через весь ипподром с верха рублевых трибун гремел знакомый бас, покрывая выкрики и хлопки:

– Браво! Браво! Молодец!

Рыжебородый огромный дядя, оглушительно хлопая черными руками, стоял у барьера.

Когда Африкан слез с качалки и пошел на весы, Рыбкин заметил, как сильно у него дрожали руки. Носовой платок он сунул мимо кармана и не заметил этого.

Браслет стоял рядом, покрытый мылом. С неровным шумом поднимались и опускались бока. Ноги дрожали мелко и часто. На выводке он шел следом за Сенькой, не интересуясь ни аплодисментами, ни шумом. В глазах у него застыли усталость и тоска.

* * *

После приза Браслет начал прихрамывать. Ветеринар нашел растяжение мускулов плеч и крупа.

– Без отдыха гоняли, пока не перетянули, ироды, – определил Рыбкин.

– Выходится, – решил Лысухин.

Браслета лечили. Два раза в день массировали поврежденные места. Ветеринар впрыснул ему под кожу жидкость, от которой вспухли лопатки и суставы на ногах.

Недели через две Браслет перестал хромать, и его первый раз попробовали работать махом. Помощник Африкана проехал два-три круга, ослабил вожжи и послал жеребца на мах. Браслет пошел широкой размашкой. Помощник щелкнул языком и отпустил вожжи, заставляя жеребца идти резвее, но Браслет шел только размашкой, упорно не слушаясь. Помощник съехал с круга. Через полчаса он снова появился на нем. В руках у него был длинный английский хлыст.

– Жеребенок на все четыре ноги жалуется. Зачем они его мучают? – возмущался Рыбкин.

Седок взмахнул хлыстом и щелкнул языком. Браслет рванулся и сразу заскакал.

– Гляди, скакать начал, – плакался Сенька, тормоша Рыбкина.

– Бежать больно, оттого и скачет, – сказал Рыбкин.

Помощник остановил Браслета и, вернувшись на прежнее место, опять послал его врезвую. Браслет не принял и пошел тихой рысью.

Тогда седок подался вперед и с силой ударил Браслета хлыстом. Жеребец замотал головой и пошел быстрее. Лицо у ездока расплылось в довольной улыбке. Но, поравнявшись с воротами, Браслет на полном ходу повернул вправо и влетел во двор. Качалка с треском ударилась о косяк и разлетелась. Все это произошло с молниеносной быстротой. Седок не успел даже испугаться, как уже лежал, растянувшись на земле. Браслета задержали во дворе и повели распрягать. Неудачный ездок поплелся следом, ругаясь и прихрамывая. У конюшни его встретил наездник.

– Лошадь сошла с ума, она разбила качалку и чуть не убила меня, – жалобно сказал помощник.

– Почему же вы сразу не съехали с круга? Лошадь не должна чувствовать, что она сильнее, – орал всегда спокойный Африкан на своего помощника. – Теперь я должен в третий раз ехать на нем на круг. Заведи лошадь в конюшню, закрой ворота и подай хлыст, – приказал он Сеньке.

Сенька подал хлыст. Африкан спокойно, без злобы, стегнул несколько раз Браслета хлыстом. Браслет метался и дрожал при каждом ударе.

Третий раз Браслет вышел на круг. Сам Африкан Савин сидел в качалке. Очутившись на дорожке, Браслет, не дожидаясь посыла, рванулся и понес. Африкан откинулся назад и почти повис на вожжах. Разбрызгивая пену, храпя, Браслет несся по кругу. Мыло пышными хлопьями повисло на сбруе. Удила рвали рот, но он уже не чувствовал боли. По кругу раздался тревожный крик:

– Берегись!

Наездники, торопясь, съезжали в сторону.

По большой дорожке, закусив удила, неслась обезумевшая лошадь. Она неслась прямо на забор и каждую минуту могла убить наездника и убиться сама.

Но вот Браслет разжал зубы. До забора не оставалось и десяти метров, когда, почувствовав ослабление вожжи, он чуть-чуть отпустил удила. И в то же мгновение Африкан изо всей силы потянул к себе вожжи и, упираясь в стремена, разогнулся, как пружина.

Изо рта Браслета брызнула кровь. Он захрипел и грохнулся на песок вместе с качалкой. Мгновенно сбежались люди и окружили упавшую лошадь. Браслет лежал не двигаясь, откинув голову, и тяжело дышал… Африкан встал с земли, отпустил подпругу и подтянул уздечку. Браслет открыл глаза, поднял голову и посмотрел на людей, словно проснувшись. Африкан ласково похлопал его по шее и дернул еще раз. Браслет поднялся и теперь стоял, дрожа и пошатываясь. К потным бокам прилип толстый слой песка. Капли крови медленно скатывались с губ. Рыбкин взял его под уздцы и повел в конюшню. Сенька сзади поддерживал разбитую качалку. В конюшне Рыбкин сказал, ни к кому не обращаясь:

– Такой наездник, и такой дурак!

На следующий день между хозяином и Африканом Савиным произошел короткий разговор.

– Господин Лысухин, – сказал Савин. – Браслету Второму нужен длительный отдых. Мой совет – увезти его на это время за город на траву.

– Через три недели разыгрывается десятитысячный приз, и когда его возьмет Браслет Второй, тогда можно будет говорить о травке.

– Браслету Второму необходим немедленный отдых, – повторил Африкан.

– А мне необходимо десять тысяч. Конюшня последнее время слабо себя оправдывает, – упрямо сказал хозяин.

– У него плохое сердце, он может погибнуть.

– Что же делать, спорт связан с риском. Кстати, Браслет теперь стоит дешевле суммы приза. Свою стоимость он уже отработал, и я могу рискнуть.

– Лошадь отказывается работать. Она будет защищаться.

– Такой наездник, как вы, может заставить ее идти и сделать все, что он хочет. Двадцать процентов будут ваши. Браслет все равно пойдет на приз, и вы потеряете две тысячи. Подумайте.

– Я на нем не поеду, господин Лысухин. С Браслетом Вторым раньше двух месяцев наезднику делать нечего. Я не ветеринар и не коновал.

– А я десять тысяч считаю в своем кармане, – услышал наездник, уходя из кабинета.

* * *

Скоро в конюшне появился новый наездник – англичанин Фильмер.

Фильмер славился умением укрощать строптивых лошадей. Сам он рассказывал множество невероятных и поразительных случаев из своей тренерской практики. Среди специалистов он пользовался неважной репутацией. Настоящие тренеры и наездники старались держаться от него подальше. Зато у барышников, у мелких владельцев и игроков он был в большом почете. Внешность его приятностью не отличалась. Небольшого роста, кривые короткие ноги в ботфортах подпирали большое, сильное туловище. Длинные руки свисали почти до колен. Голова квадратная, из-под крючковатого носа торчали пушистые усы. Сизые от бритья щеки и круглые черные глазки под редкими бровями дополняли портрет. Говорил он очень громко и очень много.

Увидев его в конюшне, Рыбкин отвернулся и проворчал:

– Черт дьявола прислал.

Наездник похлопал Браслета по шее, приговаривая:

– Хо-хо! Кто сказал, что он не будет ходить? Такой голубчик пойдет как пуля. Правильно я говорю, а? – спрашивал он, ни к кому не обращаясь, и, не дождавшись ответа, продолжал: – Я, голубчик, и не с такими справлялся. А ну-ка, миленький, собери-ка, я на нем прокачусь.

Сенька собрал Браслета. Новый наездник стоял рядом и, не переставая, говорил о том, что не родилось еще такой лошади, которую бы он, Фильмер, не сумел заставить плясать под свою дудку. Удила он забраковал.

– Хо-хо! – гоготал он. – С такими удилами молоко возить, а не на призы ездить. – Он выбежал из денника и принес новые удила. – Вот это вещь, – сказал он, протягивая Сеньке жесткие, колючие удила. – Вот эти и ходить будут на нем. Понял, миленький? Фильмер подберет к нему ключи. Подай мой хлыст, – приказал он Сеньке, садясь в качалку.

Сенька подал длинный, полутораметровый хлыст из китового уса, туго обтянутый кожей.

– Ну, поедем на прогулку, – оскалил зубы Фильмер.

Браслет спокойно вышел из конюшни на улицу и свернул на ипподром. Но перед открытыми воротами на круг он уперся, как перед стеной. Фильмер перевел удила. Браслет мотал головой, топтался на месте и пятился назад. Фильмер рванул к себе вожжи, и жесткие проволочные удила врезались в еще не заживший рот. В то же мгновение голова наездника, описав полукруг, стукнулась о землю, а ноги взвились кверху. Браслет поднялся на дыбы, он мог рухнуть на спину, разбиться и придавить наездника. Фильмер освободил ноги, перевернулся через голову и откатился в сторону. Почувствовав свободу, жеребец бросился к выходу. Фильмер, как кошка, метнулся следом и, сделав огромный прыжок, на полном ходу вскочил в качалку. Все это произошло необыкновенно быстро и неожиданно. Прыгнув в качалку, Фильмер крикнул, как в цирке:

– Але! – помахал рукой и схватил вожжи.

Браслет остановился. Наездник повернул его и пустил тихой рысью по двору. По двору Браслет бежал охотно. Он тряс головой и довольно пофыркивал, успокоенный, что его не гонят на круг.

Фильмер решил перехитрить Браслета. Он выждал, пока жеребец успокоится, и, улучив мгновение, с полного хода дернул вожжой и направил его в ворота. Прежде чем Браслет успел опомниться, он уже был на кругу. Очутившись на дорожке, он задрожал и остановился как вкопанный.

– Проведите его, – закричал Фильмер, работая удилами.

Два конюха с двух сторон схватили Браслета под уздцы и потянули на круг. Браслет осел на задние ноги, уперся передними и не двигался. Глаза у него сузились, и в глубине замелькали зеленые огоньки. Уши нервно стригли воздух. Вдруг он оскалил зубы и лязгнул ими у самого носа одного из конюхов. Конюх вскрикнул и, выпустив недоуздок, отскочил в сторону. Браслет взвился на дыбы. В следующее мгновение он ударил передними ногами о дорожку и, высоко подбросив зад, с размаху трахнул копытами по качалке. Удар был неожидан и так силен, что качалка разлетелась вдребезги и наездник рухнул под копыта лошади. Казалось, что Фильмеру пришел конец. Браслет, никогда до этого не бивший задом, словно обрадовавшись неожиданно открытому способу мести, с визгом еще раз ударил ногами. Сенька на пол секунды зажмурил глаза. Копыта Браслета ударили воздух. Открыв глаза, Сенька увидел живого и невредимого Фильмера, уцепившегося за уздечку. Он улыбался, но лицо его было бледно.

– Бери, чего стоишь! Веди в конюшню, – закричал он Сеньке.

Сенька заметил, что Фильмер, как заика, с усилием выговаривает каждое слово.

В конюшне Фильмер коротко привязал Браслета и с размаху со злобой ударил хлыстом. Браслет подбросил зад и ударил копытами в стену. Фильмер стоял у головы и, не переставая, стегал его.

Сенька, сжав кулаки, глядел на экзекуцию. Когда, кончив порку, Фильмер ушел из конюшни, Браслет уткнулся головой в угол. Он вздрагивал всем телом, словно ребенок, который устал от долгого плача.

Сенька вошел в денник; Браслет захрапел и угрожающе прижал уши.

– Тише, тише, не бойся, – уговаривал Сенька, протягивая ему свой дневной паек сахара.

Браслет раздул ноздри, храпел и косил глазом. Сенька приблизил руку с кусочком сахара. Браслет рванулся к руке и залязгал зубами. Будь на полсантиметра длиннее повод, Сенька навсегда остался бы без пальца. Уронив сахар, он выскочил из денника и чуть не сшиб с ног Рыбкина.

– Еще и двух часов не прошло, как этот дьявол появился в конюшне, а уже научил жеребца бить задом и кусаться. Погиб жеребец, – ворчал Рыбкин.

На другой день Фильмер явился в конюшню еще до начала уборки.

– Заложить! – приказал он.

Слушаясь удил, Браслет тихой рысью потрусил на ипподром. У ворот на круг он хотел остановиться, но здесь предусмотрительный Фильмер приготовил ему сюрприз. С двух сторон он был дружно взят в хлысты. Две шеренги конюхов с хлыстами в руках проводили его до дорожки. На круг Браслет вылетел как ошпаренный. Очутившись на дорожке, он пошел тихой рысью, повинуясь малейшему движению рук наездника. Фильмер сиял.

– Я всегда говорил, что это не лошадь, а ягненок, – крикнул он, проезжая мимо подручных и, щелкнув языком, послал сильнее.

Браслет, казалось, только и ждал этого сигнала. Он подбросил зад и ударил копытами в качалку. Но качалка, которая заранее была обмотана веревками, подпрыгнула вверх и вместе с невредимым наездником опустилась на землю.

– Бей его по ушам! – закричал Фильмер подручному.

Подручный ударил жеребца хлыстом по голове. Браслет взвился на дыбы и ринулся на врага, стараясь накрыть его передними ногами. В ту же секунду Фильмер ударил Браслета по крупу. Оставив подручного, жеребец начал бить задом. Несколько минут продолжалась ожесточенная борьба. Браслет яростно защищался от обступивших его кольцом людей. Шансы были неравные. Ему не давали сосредоточиться для удара и хлестали по крупу и по ушам. Браслет сдался. Фильмер послал его врезвую, и он пошел крупной, хорошей рысью. Послушный удилам, он покорно убавлял и прибавлял ход по требованию наездника. Такой легкой победы Фильмер не ожидал. Браслет несся по дорожке на замечательном ходу. Фильмер уже был готов поздравить себя с успехом, когда неожиданно Браслет с полного хода круто повернул вправо к воротам.

Любой наездник от такого толчка пулей вылетел бы из качалки. Но у Фильмера позади была длинная цирковая карьера. Он ткнулся головой вперед, подпрыгнул, как крыльями, взмахнул руками и остался сидеть. Только одно мгновение потерял наездник. В ту же секунду он откинулся назад, уперся ногами в стремена и изо всей силы потянул Браслета влево. Левая вожжа натянулась струной. Казалось, что она сейчас лопнет. Правая повисла свободно. Браслет загородил дорожку и всей тяжестью корпуса клонился вправо, к выходу. Фильмер, надрываясь, тянул влево. Ни наездник, ни лошадь не хотели уступить. Удила глубоко впились в левый угол рта Браслета. У Фильмера одеревенели пальцы и затекла рука. Прошла минута напряженной борьбы. Но вот едва заметно стала ослабляться вожжа, голова Браслета медленно пошла влево. Еще несколько секунд, и Фильмер победит.

– Берегись! – закричали с круга.

С двух сторон прямо на них неслись рысаки. Фильмер повис на вожжах, из последних сил стараясь повернуть лошадь. Браслет слабел. Медленно сдаваясь, он, вершок за вершком, поворачивался влево.

– Гей, гей, берегись! – испуганно закричали вдруг с двух сторон наездники.

Фильмер упорствовал и медлил. Но руки сами дрогнули и опустили вожжи. Браслет рванулся и вылетел во двор.

Съезжая с круга, Фильмер сквозь зубы насвистывал какой-то несложный мотив. Лицо у него было на редкость веселое. Только левая бровь беспокойно подергивалась кверху.

В конюшне Фильмер стоял рядом с Браслетом и пристально смотрел, как распрягали лошадь. Теперь он больше не свистел и не улыбался. Сенька ненавидел Фильмера. Его раздражала бесконечная трескучая болтовня англичанина и лицо в беспрерывной смене гримас. Руки Фильмера ни минуты не знали покоя. Они, не переставая, описывали замысловатые фигуры перед самым носом собеседника. Но сейчас Фильмер глубоко засунул руки в карманы и молчал. Лицо у него было неподвижно и напоминало маску. Сенька только теперь заметил, что Фильмер очень стар. Он не шумел, не размахивал руками и от этого сделался Сеньке еще неприятнее и страшнее.

– Привязать в деннике, – приказал он.

Сенька привязал Браслета к кольцу. Когда в денник вошли Фильмер и его помощник с длинными хлыстами в руках, Сенька выскочил в коридор. Но все же он увидел, как хлыст, со свистом разрезав воздух, полоснул Браслета вдоль спины и разорвал кожу. Браслет рванулся вперед и стукнулся головой в стену. Новый удар ожег спину.