Текст книги "Путеводитель по Кронштадту: Исторические очерки"

Лесная биржа (59)

Лес, лесной материал являлся одним из главных предметов заграничного экспорта Кронштадта, и уже в 1793 году отвели особое место для склада лесного материала, а для безопасности в пожарном отношении этот отведенный по берегу Купеческой гавани участок обвели особым каналом. Появился, таким образом, островок для склада лесных материалов. Участки на этом островке сдавались с торгов думою, но управлялась эта лесная биржа своим особо избираемым комитетом. В годы революции здесь был громадный запас и лесного материала, и дров, который был подожжен, как подозревают, местными контрреволюционерами.

Место казни Суханова (60)

Инициатива приобщения Кронштадта к революционному движению 1870– 1880-х годов принадлежит лейтенанту Николаю Евгеньевичу Суханову. Н. Е. Суханов, сын доктора, уроженец города Риги, в котором он начал свое среднее образование, затем поступил в Морское училище в Петербурге. Н. Е. Суханов окончил курс учения в Морском училище и начал плавать в Балтийском море, а затем перевелся на Восток, в Сибирскую флотилию. Служба на Дальнем Востоке много содействовала его переходу в революционный лагерь. Там, на Дальнем Востоке, он волей-неволей ознакомился с продуктами господствовавшего тогда в России режима: казнокрадством, произволом, унижением человеческой личности и т. п., что гораздо резче выступало на окраине, чем в центре. Он даже сам отчасти пострадал от этого режима. Суханов был назначен ревизором на одном из судов Сибирской флотилии. В заграничном плавании командиры, ревизоры и старшие механики обыкновенно наживали целые состояния на разных закупках. Главной доходной статьей был уголь: записывалось неверное число оборотов винта и, благодаря этому, в расход выводилось гораздо большее, чем в действительности, количество израсходованного угля; кроме того, по соглашению с консулами, устанавливались искусственно высокие справочные цены – в конце концов, загребались огромные куши, которые делились между командиром, ревизором и старшим механиком. Конечно, часть перепадала консулам и подрядчикам за фиктивные счета. Когда Суханов принял должность ревизора, ему вскоре предложили подписать квитанцию в приеме такого-то количества угля по такой-то цене. Суханов проверил количество и цены – и отказался подписать. Командир просил и угрожал. Суханов требовал, чтобы количество и цены угля были выставлены настоящие. Дело кончилось тем, что Суханов подал рапорт командиру и никакие убеждения не могли заставить его взять рапорт обратно. Дошло дело до суда, в котором, конечно, заседали такие же командиры, также нажившиеся на угле, но, хотя им потушить дело не удалось, они приговорили своего коллегу командира за воровство временно отставить от командования, Суханова же за несоблюдение каких-то формальностей в рапорте отставили от производства в следующий чин, да и самый приговор составили так, что было трудно разобрать, в чем дело, кто воровал уголь. Этот эпизод был, конечно, наглядным уроком для Суханова, как легко бороться даже за казенные интересы легальными средствами. Из Сибирской флотилии Суханов перешел в минные классы, окончил в них очень хорошо курс и был временно прикомандирован в Петербург для слушания лекций в университете. Профессор физики Фандерфлит взял Суханова к себе в ассистенты.

Затем прибегаем к помощи обвинительного акта по делу 20-ти и выписываем из него те места, которые относились к Суханову.

«Обвиняемый Суханов, признавая свое участие в злодеянии 1 марта, показал, что, будучи знаком с Желябовым, Перовскою, Кибальчичем и Колодкевичем еще зимой 1879 года, лишь в феврале 1881 года приступил к активной революционной деятельности. По приглашению и указаниям Желябова в 20-х числах февраля обвиняемый явился в лавку Кобозева, где и принял участие в работах по проведению подкопа, который застал проведенным до водосточной трубы (подкоп велся из подъезда углового дома по Невскому и бывшей Екатерининской улице, теперь улица Пролеткульта). Затем на квартире Желябова он снарядил мину для подкопа и кроме того на другой квартире, которую указать не желает, участвовал в теоретической разработке метательных снарядов. Кроме того 28 февраля он помогал другому лицу собирать части этих снарядов».

Это обвинение Суханова было основано главным образом на показании одного из революционеров, Меркулова, который, не выдержав жандармских допросов, стал выдавать; Меркулов застал 25 февраля 1881 года в лавке Кобозева Суханова, который при нем переоделся в рабочее платье и затем, подойдя к окну в жилом помещении, отодвинул доску, закрывавшую подкоп. По объяснению Меркулова, Суханов являлся в лавку Кобозева в штатском черном пальто и круглой поярковой шляпе.

Но Меркулов не знал другой, более ответственной роли Суханова, и с этой стороной его деятельности мы знакомимся по воспоминаниям Серебрякова. В записках Серебрякова мы читаем: «Недели через две, обедая в клубе, я встретился с Сухановым, который, обратившись ко мне, сказал: „Послушайте, Эспер Александрович (так звали Серебрякова), зайдите ко мне сегодня вечером, у меня хороший человек будет". Я сейчас же догадался, что этот хороший человек не кто иной, как член исполнительного комитета, и из любопытства согласился. Когда я пришел к Суханову, то последний сообщил мне. что приятель его, с которым он хотел меня познакомить, сегодня не будет, а придет в следующее воскресенье… На следующее воскресенье я вместе с некоторыми приятелями пошел к Суханову. У него мы застали большую компанию офицеров и двух штатских, которых Николай Евгеньевич представил нам, назвав одного Андреем (Желябов), другого Глебом (Колодкевич). Немного времени спустя после нашего прихода, Суханов прервал разговор и, обратившись к присутствовавшим, сказал: „Господа, эта комната имеет две капитальные стены, две другие ведут в мою же квартиру: мой вестовой – татарин, почти ни слова не понимающий по-русски, а потому нескромных ушей нам бояться нечего и мы можем приступить к делу“. Потом, повернувшись к высокому штатскому, прибавил: „Ну, Андрей, начинай!"

Тогда штатский, назвавшийся Андреем, встал и, обращаясь к офицерам, произнес с большим энтузиазмом длинную и горячую речь…

„Так как Николай Евгеньевич передал мне, – начал он – что вы, господа, интересуетесь программой и деятельностью нашей партии, борющейся с правительством, то я постараюсь вас познакомить с той и другой, как умею; мы, – террористы-революционеры, требуем следующего…"

Я не могу точно передать его речь, но суть заключается в обзоре положения дел в России, в самой резкой критике правительства и его действий, в доказательстве неизбежной революции, в изложении и объяснении программы партии и в соответствии ее тогдашнему положению дел в России и в доказательстве необходимости центрального террора.

Трудно передать впечатление, произведенное на присутствующую публику этой речью. Все, бывшие в этот вечер у Николая Евгеньевича, за исключением нас, не были подготовлены услышать подобную, смелую речь. Все они привыкли говорить о правительстве, особенно же о революционных партиях, только в своих тесных кружках и то в известной форме. Никому из них Николай Евгеньевич не сказал, кто у него будет, и они даже не подозревали, с кем имеют дело. Суханов всех, кто ему нравился, приглашал к себе по одному и тому же способу: „Приходите ко мне тогда-то, у меня хороший человек будет", – говорил он и больше никаких объяснений не давал.

Когда Андрей произнес слова „мы – террористы-революционеры", все как бы вздрогнули и в недоумении посмотрели друг на друга. Но потом под влиянием увлекательного красноречия оратора начали слушать с напряженным вниманием. Интересно было видеть перемену, происшедшую в настроении общества. Беззаботная, довольно веселая компания офицеров, как бы по мановению волшебного жезла, стала похожа на группу заговорщиков: лица понемногу бледнели, глаза разгорались, все как бы затаили дыхание, и среди мертвой тишины раздавался звучный, приятный голос оратора, призывавший окружавших его офицеров на борьбу с правительством. Кто знал Желябова, тот, вероятно, помнит, как увлекательно он говорил. Эта же речь была одной из самых удачных, по его признанию.

Андрей кончил… Под влиянием его речи начались оживленные разговоры, строились всевозможные планы самого революционного характера. И если бы в это время вошел посторонний человек, он был бы уверен, что попал на сходку самых горячих заговорщиков-революционеров. Он не поверил бы, что за час до этого все эти люди частью почти совсем не думали о политике, частью относились отрицательно к революционерам. Ему и в голову не пришло бы, что завтра же большая часть из этих революционеров будет с ужасом вспоминать об этом вечере».

Так зародился в Кронштадте первый военный революционный кружок. Конечно, очень немногие из бывших на этой созванной Сухановым сходке вошли в организационный кружок, и те некоторые, которые хотели войти, заявили ему о невозможности ходить на эти сходки, если Николай Евгеньевич сохранит прежний запорожский способ приглашения людей. Суханов с трудом на это согласился. Собрания стали делаться все более и более конспиративно, и, наконец, после ряда совещаний с Желябовым, Верой Николаевной Фигнер, Колодкевичем, организовался небольшой кружок морских офицеров, который формально примкнул к партии Народной Воли и выбрал своим представителем в центральную военную организацию барона Штромберга. Квартира Суханова в Кронштадте была центральным сборным пунктом тогдашних нелегальных. Но это продолжалось очень недолго, и в ночь на 28 апреля 1881 года Суханов был арестован.

С 9 по 15 февраля старого стиля 1882 года, т. е. почти после годового заключения, продолжался суд над 20 народовольцами, в числе которых был Н. Е. Суханов. Ему удалось на суде сказать большую речь. Охарактеризовав в начале речи те условия, в которых он рос, учился и жил, Суханов пришел к тому, как он – офицер, сделался социалистом. «В это время, – сказал он, – я сошелся с социально-революционной партией, к которой теперь принадлежу. Я не теоретик, я не вдавался в рассуждения, почему необходим другой государственный строй, а не настоящий. Я только чувствовал, что жить теперь стало слишком гадко: все правительственные сферы испорчены, все основы подгнили. Всем честным людям, видящим, как грабят народ, как его эксплуатируют и как печать молчания наложена на уста всех хотящих сделать что-нибудь полезное для блага родины, – всем тяжело. И такое тяжелое положение могло длиться еще долгие годы. И я принес свои знания на пользу террористической партии, в успешной деятельности которой я видел залог обновления государства».

10 народовольцев по этому процессу, в том числе и Суханов, были приговорены к смертной казни через повешение. Молодой государь Александр III, только год как вступивший на престол, смягчил приговор: смертная казнь для всех, кроме Суханова, была заменена каторгой, а Суханову виселица была заменена более почетной казнью – расстрелом.

В 8 часов 19 марта (1 апреля нового стиля) 1882 года, на купеческой стенке близ брандвахты Суханова ожидали закрытый лазаретный фургон и ружейный караул из 2 унтер-офицеров и 20 рядовых под командой лейтенанта. В фургоне находился священник.

Из Петербурга к купеческой стенке подошел небольшой пароходик, привезший из Петропавловской крепости Суханова. Его посадили в фургон и вместе с ним сели 4 жандарма. Таким образом, в фургоне ехали: священник в полном траурном одеянии с крестом и Евангелием, 4 жандарма (трогательное единение – поп и жандармы) и приговоренный к смерти. Фургон тихо потрясся по купеческой стенке к Цитадельским воротам.

Несмотря на ранний час и на то, что о предстоящей казни еще накануне не было известно никому, кроме лиц, которые должны были находиться при фронте, окружающая местность была наполнена народом, преимущественно матросами, нижними чинами, торговцами, ремесленниками, рабочими. Женщин почти не было.

За воротами крепости (Кронштадтскими и Цитадельскими) были расставлены две цепи, состоявшие каждая из 1 офицера, 2 унтер-офицеров и 40 нижних чинов с ружьями. Цепи тянулись от крепостной стены до крепостного водяного рва, и в это пространство, посреди которого был поставлен «позорный столб», никого не пускали. Перед столбом в виде полукруга расставлены были взводы от всех флотских экипажей и минных рот, по 12 рядов в каждом, при должном числе офицеров и унтер-офицеров. Всеми взводами в строю, так же и цепью и командой стрелков, командовал контр-адмирал Ф. Н. Крузенштерн. При взводах находились барабанщики, а при правом фланге сборного батальона поставлены были горнисты.

Над оборонительными казармами и на Гласисе за рвом стояли довольно значительные толпы народа, пробравшиеся или со стороны косы, или со стороны города.

Ровно в 8 часов фургон в сопровождении караула выехал из Цитадельских ворот и поворотил направо, вдоль западной крепостной стены; не доезжая до фронта, фургон остановился – из него вышли: Суханов, священник и 4 жандарма. Суханова окружил ружейный караул, впереди шел священник; таким образом, Суханова провели вдоль фронта и поставили около столба лицом к фронту.

Раздалась команда: «на караул», пробито было три дроби, Суханова заставили снять шапку, и началось чтение приговора, которое продолжалось с полчаса. По окончании чтения было скомандовано: «На плечо!»

С Суханова сняли арестантский халат и шапку: госпитальные служители надели на него длинную рубашку, с длинными рукавами и наглухо пришитым колпаком. Суханов сам помогал одевать эту рубашку. Когда она была одета, то при помощи ее длинных рукавов Суханов был привязан к позорному столбу; кроме того, сверх колпака на глаза была надета повязка, которой голова Суханова также была привязана к столбу.

Из-за фронта вышли 1 унтер-офицер и 12 рядовых стрелков первого флотского экипажа с заряженными ружьями; госпитальные служители отошли от Суханова, солдаты взяли на прицел и затем, по знаку унтер-офицера, в 8 часов 45 минут последовал залп из 12 ружей.

Смерть была мгновенна: ноги Суханова подкосились и голова слегка покачнулась набок: все 12 пуль попали – из них 8 в полость груди и сердца, одна в голову: до 10 пуль, пройдя сквозь тело, скучились в столбе на протяжении 16 квадратных вершков…

Бой барабана прекратился. Тело отвязали от столба, положили в простой деревянный гроб и на ломовом извозчике отвезли на городское кладбище.

Городское, Военное и Морское кладбища (61)[3]3
  Этого номера не имеется на плане, так как на плане дан только город. – П. С.


[Закрыть]

В начале жизни Кронштадта покойников хоронили в ограде церкви, хотя для кладбища и было отведено место за городом, верст за 10–12 на Толбухинской косе; затем кладбище перенесли на место нынешней Морской лаборатории. Когда же это место понадобилось морскому начальству, то кладбище в третий раз перевели на ныне существующее место. Для похорон нижних чинов был отведен самый дальний участок у Косного селения, на низком северном берегу острова у самого моря. Неспокойное море то затопляло все кладбище, то прибоями размывало, оставляя на берегу костяки, черепа. В 1887 году был отведен особый участок для Военного кладбища в 9000 кв. сажен, около православного кладбища, впереди батареи «День»; 21 мая 1898 года была произведена закладка церкви, которая была освящена через год 22 сентября 1899 года. Наконец в 1909 году, по лицевой стороне кладбища, построена металлическая ограда. На Военном кладбище имеется ряд характерных памятников: памятник на братской могиле крепостных артиллеристов, погибших при взрыве на батарее Константин 30 ноября 1898 года, памятник на братской могиле погибших 23 июля 1910 года при взрыве котла на миноносце № 102 и т. д.

Церковь на кладбище

Иноверческие кладбища находятся в разных частях загородного квартала: английское и немецкое по дороге, соединяющей Цитадельскую и Кронштадскую дороги, позади морских огородов; эстонское и финское – против православного кладбища; позади последнего, далее к морю, находятся кладбища: католическое, еврейское и татарское. К сожалению, кладбища до сих пор не обследованы и к составлению кронштадтского некрополя никто из местных деятелей не приступал. Между тем на кладбищах имеется ряд исторических памятников, относящихся к 1830–1840 годам, часть которых имеет, безусловно, художественное значение.

Оборонительные казармы (62)

Наводнение 1824 года смыло большинство тех земельных валов крепости, основание которым было положено Петром I и которые до известной степени исправлялись Екатериной II. После наводнения валы возобновили только отчасти, заменив их оборонительными стенками и казармами. С 1828 до 1833 года построены северная и восточная оборонительные стенки; 27 сентября 1829 г. освящена была Кронштадтская, или вторая западная, казарма с Кронштадтскими воротами, наружный фасад которых одет рваным камнем, на что был употреблен камень, с которого, по преданию, Петр Великий осматривал Котлин. Камень был огромных размеров, и Екатерина II думала употребить его на фундамент для памятника Петру I, но его не могли сдвинуть, а потому решили взорвать. В 1830 году были окончены валы по западным фронтам; в 1832 году была окончена северная первая казарма вместе с Петербургскими воротами и, наконец, в 1836 году была начата вторая северная казарма. В 1840 году вдоль северной оборонительной стенки был устроен так называемый Северный бульвар, а 17 сентября 1878 года был устроен садик на западном валу, получивший название Александровского.

Северные казармы

Но, к сожалению, на эти бульвары обращалось немного внимания, растительность на них была плохая, загородки и скамейки употреблялись соседними обывателями на топливо. Между тем идея устройства кругом города бульвара, конечно, заслуживает безусловной поддержки.

Оборонительные башни (63)

Для пущей крепости по углам оборонительных стенок были устроены оборонительные башни, причем северо-восточная башня на гранитном цоколе была закончена в 1830 году. В этой башне долгое время находилось хранилище пороха для Морского ведомства. К углу этой башни в 1906 году были загнаны восставшие кронштадтцы, и здесь их расстреливали оставшиеся верными Николаю II солдаты.

Амбулатория (64)

Упоминая о госпитале, мы подчеркивали, что в Кронштадте не было больницы для городского населения, которое пользовалось медицинской помощью в учреждении Морского ведомства. Наконец-таки 31 октября 1899 года город устроил городскую амбулаторию, которую потом предполагалось расширить в больницу, но предположение так и осталось таковым.

Дом Профессиональных союзов (65)

Профессиональные союзы помещаются в бывшем доме мещанского общества, которое в Кронштадте отличалось некоторыми особенностями. В мещане города Кронштадта приписывались лица без согласия самой кронштадтской мещанской управы, распоряжением казенной палаты. Поэтому кронштадтских мещан было значительное (численное) количество, но большинство их в Кронштадте не проживало, сборов никаких не платило и состояло в числе постоянных недоимщиков.

Городская дума и управа (66)

Здание для городской думы было заложено в 1833 году по крайней мере, 29 июня этого года была освящена закладка церкви, которая была закончена в 1842 году. В архитектурном отношении ни само здание думы, ни церковь не представляют ничего особенного. Городская дума города Кронштадта на первых порах своего существования (по закону 1870 года) прославилась на всю Россию, постановив делать заседания городской думы закрытыми для публики, причем бывали и такие случаи, что во время заседания городской голова признавал необходимым закрыть заседание и публика бесцеремонно удалялась из зала заседания. После революции в этом здании помещалась продовольственная управа города Кронштадта.

Дом Короленко (67)

Короленко первую свою ссылку отбывал в городе Кронштадте и занимал комнату на Сайдашной улице.

Дом Совета (68)

Такое название после революции получил самый большой и высокий дом Кронштадта – бывший дом Городского кредитного общества на углу нынешних улиц – проспекта Ленина и Сайдашной. Это и первый по времени постройки, и единственный в Кронштадте пятиэтажный дом. После революции в зале бывшего в этом же доме кронштадтского Коммерческого собрания собирались заседания Совета рабочих и солдатских депутатов и сосредоточивалась общественная жизнь Кронштадта. В настоящее время былое Коммерческое собрание сменилось кронштадтским домом Политпросвета. Это здание заложено 29 июня 1878 года.

Клуб имени тов. Ленина (69)

Этот клуб, являющийся общим клубом всего гарнизона Кронштадта, помещается в здании бывшего офицерского собрания артиллерии Кронштадтской крепости. Закладка этого здания состоялась в 1902 году, закончено постройкой в 1904 году. С начала революции здесь помещался сначала общий для Кронштадта политический отдел или, как его сокращенно звали, политотдел. Затем, когда этот политотдел был поделен на два специальных, один для морских сил, другой для сухопутных, для гарнизона армии, этот последний и остался в этом помещении до самого последнего времени.

Отдел политического управления (70)

Помещается на Ленинском проспекте в д. № 20 и в кронштадтском общежитии известен под нарицательным названием: «В двадцатке был». До отдела политического управления здесь помещалась местная В. Ч. К., до революции здесь было городское полицейское управление, которое было образовано в 1712 году. В полицейском отношении город Кронштадт делился на 4 городские и один загородный участок; таким образом, в Кронштадте было 5 приставов и их возглавлял кронштадтский полицмейстер. Из последних кронштадтский полицмейстер Головачев, прозванный в городе «капитан-нос», так как его нос заканчивался большими синими желваками. Один из наиболее выдающихся подвигов Головачева был следующий: выйдя на базар за пять минут до окончания церковной службы и увидев, что торговцы вопреки приказу, торопились открыть уже свои лавки, Головачев, стоя среди площади, крикнул зычным голосом: «Братцы-матросики! Грабь их в мою голову, чтобы помнили закон!»

Толпа не заставила повторить этот приказ. Матросы кинулись на лари с криком: «Ура! Капитан-нос приказал!» и, кажется, еще до конца церковной службы базар был разгромлен. Головачев попал под суд не за этот подвиг, а за простые взятки и поборы с содержательниц публичных домов. Последних в Кронштадте, как в портовом городе, было бесконечное количество, чуть ли не все дома по нынешним Северному и Западному бульварам были наполнены этими учреждениями. Различные послабления содержателям и давали обильный доход Головачеву, и он остался бы безнаказанным, если бы не обидел другую кронштадскую знаменитость – отца Иоанна. Последний обратился к Головачеву с просьбой перевести один из веселых домов, находящийся подле одного из благотворительных заведений отца Иоанна. Головачев не исполнил просьбы, попал под суд и очутился в местах не столь отдаленных.

Публичные дома составляли одну из особенностей Кронштадта, и в них нередко разыгрывались целые сражения между сухопутными и морскими частями, причем одна из таких битв, начавшись ночью, закончилась только поздно утром и то только тогда, когда были вызваны пожарные части и при помощи холодной воды были утешены разбунтовавшиеся страсти.

Кронштадт отличался и еще одной особенностью. Дело в том, что с середины 1890-х годов у нас на Руси вдруг вспомнили, что русский мужик – пьяница и что его надо оберегать от пьянства. И одной из таких предупредительных мер было распоряжение, практиковавшееся в Петербурге, – в праздничные дни запрещалась продажа алкоголя. Но это распоряжение не касалось Кронштадта, в нем водкой, пивом и прочими прелестями торговали и в праздники целый день. И кроме специальных богомольцев, посетителей Иоанна Кронштадтского (о них речь будет ниже), в Кронштадт по воскресным и праздничным дням приезжали в изобилии богомольцы веселого Бахуса и наполняли разнообразные трактиры, рестораны, заходили попросту в погребки и, закупив достаточное количество «живительной» влаги, располагались обыкновенно за Петербургскими воротами, на травке-муравке, поближе к пристани, чтобы не опоздать на последний пароход. А трактирщики в то время были народ вежливый, что можно заключить из такого объявления, появившегося на столбцах кронштадтской газеты: «Довожу до сведения своих знакомых и многоуважаемых посетителей моего заведения, что в субботу 1-го мая последует открытие Летнего сада, по случаю чего я покорнейше прошу пожаловать в час откушать пирога. С почтением, трактирщик Паррот».

Под стать этим трактирщикам были и содержатели вышеупомянутых публичных домов. «Лет пять-шесть назад (писалось в 1896 году) признано было необходимым закрыть один очень громкий и развеселый пансион без древних языков». Через месяц в думском заседании докладывается ходатайство о снятии запрещения ввиду того, что «ее заведение (как писала в прошении хозяйка) всегда пользовалось доброй репутацией и благосклонным вниманием публики». При этом прошении были приложены и фамилии лиц, рекомендующих «сей пансион»; к сожалению, эти фамилии тогда не были опубликованы, но все же дума осталась при своем и не разрешила вновь открыть публичный дом.

В 1744 году соответствующее морское начальство должно было разбираться в жалобе питейного откупщика о разломке обывателями его (откупщика) дома. Кронштадтские обыватели подвыпили, а откупщик давным-давно вызывал справедливые нарекания – водку поставлял плохую, а деньги брал хорошие – и дом откупщика был разобран по бревнышку, сам откупщик с трудом спасся от народной Немезиды. Сколько было выпито для того, чтобы эта Немезида заговорила, мы не знаем: цифр не сохранилось.

Вообще цифр, характеризующих царство «зеленого змия» в Кронштадте, долгое время не было, довольствовались в этом случае больше описательным материалом, чем цифровым, хотя некоторые цифры и показывались. Так, в день Нового года, например, сообщалось, что «шесть женщин были подобраны на улицах в бесчувственном состоянии, и из них три умерли от чрезмерного употребления спиртных напитков». В течение 1888 года было привезено водки и спиртных напитков (т. е. коньяку, ликеров и пр.) 125 190 ведер, на сумму 688 545 рублей, пива 116 157 ведер, или 2 923 140 бутылок, на сумму 232 314 рублей. Считая жителей в Кронштадте свыше 50 тысяч, оказывается, что на каждого человека приходится около 2 ½ ведра водки и около 2 ¹А ведра пива, т. е. почти 5 ведер, или 100 бутылок, в год. Цифра, как видим, довольно внушительная. Чтобы достигнуть ее, принимались разные меры, между ними особенно практиковалась следующая: открывалось новое такое учреждение – гостиница, ресторан, пивная лавка, и в день открытия обыватель приглашался выпить «бесплатно» стаканчик водки или бутылку пива; конечно, за бесплатным стаканчиком следовал другой, третий и т. д. уже за деньги, и обыватель допивался до таких пределов, о которых свидетельствует следующий случай: некий отставной матрос Субботин, придя в трактир «Лиссабон», потребовал бутылку водки, выпил ее и собирался уходить, половой стал спрашивать деньги. Матрос, недолго думая, схватил полового в охапку и откусил ему кусочек уха.

Станция железной дороги (71)

Значительное пространство, вскоре за клубом Ленина, отведено под станцию железной дороги, о которой уже сообщалось и с помощью которой поддерживалось и поддерживается сообщение с так называемыми сухопутными фортами.

Дом Иоанна Кронштадтского (72)

Небольшой двухэтажный особнячок на углу нынешних улиц Троцкого и Володарского с таким же не особенно большим садиком, отличающимся роскошными кустами жасмина и несколькими фруктовыми деревьями.

12 декабря 1855 года был определен в Андреевский собор младшим священником отец Иоанн Ильич Сергиев. Прошло 40 лет, и в Кронштадте можно было наблюдать следующие сценки: «На прекрасном вороном рысаке ехал наш многочтимый протоирей отец Иоанн Ильич Сергиев, а радом с ним, назойливо требуя подачки, вихрем мчалась толпа оборванных субъектов». Или такая: «Еще следовало бы обратить внимание на этих закутанных в черные платки, в черных платьях и с черными душами женщин, которые у нас толкаются по всем углам, по гостиницам, баням и носят название богомолок. Кто они такие и как они попали в Кронштадт? Зачем они здесь? Всюду они пристают с наивным вопросом: „Вы к батюшке? Пожалуйте к нам!“».

Дом трудолюбия

И наконец, можно было прочесть такие строчки на столбцах местной газеты: «Честь имею довести до сведения моих почитателей – коих да почтит сам Бог, – что я буду принимать поздравления с днем ангела 19 октября только в Доме трудолюбия. Настоятель Андреевского собора протоиерей Иоанн Сергиев». Младший священник превратился в такую величину которая подчеркивает, что он будет принимать «поздравления с днем ангела» только в определенном месте. Чем же была вызвана эта метаморфоза?

Дом Иоанна Кронштадтского

Чтобы понять ее, надо было быть Великим постом, особенно первую неделю, в Кронштадте. Все гостиницы, меблированные комнаты, частные квартиры битком набиты, со всех концов России съезжались «к батюшке» поговеть. Сравнительно небольшой Андреевский собор наполнялся молящимися так, что яблоку упасть негде. И в то же время: «Правда ли, – писалось в местной газете, – что в дни служб нашего достоуважаемого пастыря отца Иоанна, в особенности по пятницам, во время общей исповеди в места за решеткой можно проникнуть, лишь дав определенную мзду (не менее 30 копеек) сторожам». Отец Иоанн делал общую исповедь, он выходил на амвон, читал молитвы и предлагал покаяться. Происходило нечто невероятное, экзальтированные донельзя богомольцы кидались на колени, били себя руками в грудь и громко каялись в различных грехах. «Среди молящихся, которых собиралась масса, – читаем мы в той же газете, – заметили мы графинь Гендрикову, Зубову и других лиц высшего петербургского общества». Громкие истерические рыдания долго оглашали своды храма и, наконец, до чего доходит экстаз паломников, видно из того, что в субботу по окончании литургии один из паломников, считая себя святым, начал разоблачаться еще в храме, а выйдя на улицу, представ в костюме Адама, невзирая на мороз, нагой человек продолжал креститься – с трудом удалось отправить его в полицию. Весьма понятно, что при этом совершались и «чудеса» – нервнобольные люди испытывали такое потрясение, что иногда излечивался нервный паралич и паралитик начинал ходить.

Кем был отец Иоанн? Фанатиком или хладнокровно надувающим почтенную российскую публику? Нам думается, что в нем был и фанатик, и шарлатан. Начав, быть может, с фанатизма, он перешел и к шарлатанству. Чем же иным можно объяснить это уведомление о том, как он будет принимать поздравления с днем ангела, и эта пошло-подлая ссылка на Бога – «коих да почтит сам Бог». Конечно, гораздо большее шарлатанство было вокруг отца Иоанна, все эти приюты, все эти меблировки, в которых останавливались богомольцы. Это было сплошное обдирательство: стакан освященной отцом Иоанном воды стоил 20–50 копеек, благословенный апельсин -50 копеек, ягода винограда – от 5 до 10 копеек. Но рядом с этим шарлатанством было отмечено и следующее: «Азбука графа Л. Н. Толстого по желанию отца Иоанна изъята из числа учебников воскресной школы», «Мы слышали, что о. Иоанн выразил желание, чтобы существующая в отчетности попечительства итальянская двойная бухгалтерия была заменена другой системой „отечественного происхождения"». Этот домик, в котором бы следовало открыть музей происхождения религии, должен сохраниться как яркий памятник российского невежества…