Текст книги "Конец времен. Элиты, контрэлиты и путь политического распада"

Историки давно заметили, что истории присущ определенный ритм. «Золотые века» внутреннего порядка, культурного расцвета и социального оптимизма сменяются «смутными временами» междоусобиц, упадка высокой культуры и социального уныния. Специалисты по истории Европы даже потрудились дать каждому такому периоду свое название: за Высоким Средневековьем следует позднесредневековый кризис, за Возрождением – общий кризис семнадцатого века, а если взять последний полный цикл перед нашим временем, то есть эпоху Просвещения, или эпоху разума, то ей на смену пришла эпоха революций.

В истории Китая тоже выявляется аналогичная закономерность, которую принято обозначать как чередование династических циклов. С 221 года до н. э. по 1912 год, с династии Цинь до правления династии Цин, Китай неоднократно объединялся (и воссоединялся) и даже эффективно управлялся. А затем начиналось моральное разложение, которое вело к упадку и раздробленности. Как сказано в классическом китайском романе «Троецарствие»: «Великие силы Поднебесной, долго будучи разобщенными, стремятся соединиться вновь и после продолжительного единения опять распадаются»[10]10
  Перевод В. Панасюка и И. Миримского. – Прим. ред.


[Закрыть]. Историки Древнего Египта тоже делят историю страны на периоды: Древнее царство, Среднее царство и Новое царство, – причем за каждым следуют Первый, Второй и Третий промежуточные периоды.

Статистический анализ по базе данных CrisisDB подтверждает нашу историческую интуицию, но в этой макроисторической закономерности не нужно усматривать математически выверенный цикл. Во-первых, общая продолжительность интегративно-дезинтегративной последовательности варьируется в зависимости от особенностей общества; во‑вторых, в периоды дезинтеграции коллективное насилие склонно проявляться приблизительно раз в пятьдесят лет.

Во Франции интегративная фаза Высокого Средневековья началась в правление великого объединителя Филиппа II, также известного под именем Филипп Август (1180–1223), и закончилась в 1350 году. После позднесредневековой дезинтеграционной фазы (1350–1450) новая интегративная фаза, Ренессанс, длилась немногим более столетия (1450–1560). Следующая дезинтегративная фаза (1560–1660) началась с пожара французских религиозных войн (1562–1598), за которыми последовала вторая волна нестабильности: 1620-е годы – восстания местных правителей, мятежи гугенотов и крестьянские бунты, 1648–1653 годы – знаменитая Фронда[11]11
  Фронда (фр. Fronde, букв. «праща») – череда антиправительственных смут во Франции XVII столетия, фактически «ползучая» гражданская война.


[Закрыть]. В последнем полном цикле интегративная фаза (Просвещение) длилась с 1660 года до французской революции 1789 года. Дезинтегративная же фаза эпохи революций охватывает наполеоновскую пору, революции 1830 и 1848 года и последствия Парижской коммуны (1871, пусть это кровопролитие было спровоцировано катастрофическим поражением Франции во Франко-прусской войне). Получается, что каждая фаза длилась около столетия (со сдвигом в несколько десятилетий в ту или иную сторону), а общая продолжительность цикла составляла, по порядку, 250, 210 и 210 лет.

Будет поучительным сравнить историю Франции с историческими циклами в Англии. Здесь на средневековый цикл пришлось сразу два периода затяжных гражданских войн: это анархия в правление короля Стефана (1138–1153) и война Алой и Белой розы (1455–1485). Хотя интегративный период был относительно мирным (по сравнению с грядущими событиями), его мирное течение нарушали баронские мятежи, повторявшиеся с интервалом приблизительно в пятьдесят лет⁴⁵⁴⁶. Как и Франция, Англия пострадала от двойного удара голода 1315–1317 годов и Черной смерти, но, в отличие от Франции, далеко не сразу свалилась, образно выражаясь, в штопор. Почему так вышло? Клиодинамическая теория интегративно-дезинтегративных циклов не подразумевает какой-либо жесткой периодичности исторических циклов и фиксированной их длины. Это динамическая модель, отражающая развитие внутренних сил в каждом конкретном обществе. Опять-таки наиболее важным признаком надвигающейся нестабильности выступает перепроизводство элиты. Что должно произойти, если этот процесс внезапно затормозится? Кризис отложится на будущее. Именно так и произошло в позднесредневековой Англии.

Когда Франция распалась в 1350-х годах, весь избыток английской элиты – представители которой во множестве оседали в самой Англии и во Франции – последовал за своим королем через Ла-Манш. Некоторые погибли в боях, но для большинства этих людей французские войны оказались чрезвычайно прибыльными. Победы при Пуатье и Креси (а также в менее крупных сражениях) обернулись доходами от выкупов со стороны тысяч пленных французских дворян. Сельская Франция радовала своими богатствами и приносила изрядную добычу, которую собирали в ходе так называемых chevauchées[12]12
  Сhevauchée (фр. букв. «конный набег») – средневековый способ военных действий, разграбление вражеской территории; в исторической литературе на русском языке иногда встречается калька «шевоше».


[Закрыть] (по сути, слегка замаскированных грабительских экспедиций). Еще на завоеванных территориях имелись замки, а землю раздавали верным вассалам короля и других высших аристократов. Иными словами, Англия экспортировала избыток элиты – и нестабильности – во Францию.

Но благополучные времена не длятся вечно. С 1360 года французы стали объединяться и к 1380 году изгнали англичан со своей территории. Теперь настал черед Англии валиться в штопор. Внезапно весь избыток элиты вернулся обратно – закаленным в боях после беспрерывной череды схваток во Франции, привычным к убийствам, пыткам и вымогательству, раздосадованным и озлобленным поражением. Как обычно и случается, социальная ломка нашла выражение одновременно в нескольких формах. Крестьяне, которых угнетали тем сильнее, чем больше ощущала оскудение элита, наконец-то осознали, что сыты по горло. Крестьянское восстание во главе с Уотом Тайлером (1381) было жестоко подавлено, однако оно напугало элиту и заставило отчасти облегчить бремя, отягощавшее производительные классы. На западе, в Уэльсе, вспыхнул сепаратистский бунт под предводительством Оуайна Глин Дора (Оуэна Глендура). В центре страны не прекращалась борьба короля Ричарда II и его фракции с группой дворян, известных как лорды-апеллянты[13]13
  Лорды-апеллянты (англ. Lords Appellant) – влиятельные аристократы, фактически присвоившие верховную власть в средневековой Англии; своим названием группа обязана тому обстоятельству, что эти лорды затеяли процедуру официального осуждения королевских фаворитов (обратились с «апелляцией в измене» к парламентскому Большому совету).


[Закрыть], и в конечном счете она завершилась свержением Ричарда в 1399 году, что привело к смене династии – Плантагенеты уступили трон Ланкастерам. Звучит очень похоже на «Игру престолов», верно? Что ж, Джордж Р. Р. Мартин «списал» своих вымышленных Ланнистеров с исторических Ланкастеров .

Когда в начале пятнадцатого столетия Франция снова распалась и в 1415 году очередной английский король решил в нее вторгнуться, полчища представителей побежденной элиты вновь устремились через Ла-Манш. Выше уже отмечалось, что последующие кризисы нередко до жути напоминают предыдущие. Как будто у человеческих обществ есть некий культурный трафарет, модель краха государства – французская или английская, в зависимости от обстоятельств. Траектория Англии после 1415 года – еще один пример этой любопытной закономерности. Как и прежде, поначалу дела у англичан шли хорошо: нестабильность вполне удалось экспортировать во Францию, и в 1415–1448 годах в Англии фактически не было значительных беспорядков. А вот когда французы успешно отстояли свою страну около 1450 года, избыточной английской элите пришлось во все большем числе возвращаться домой. Король Генрих VI оказался недееспособен, и от его имени правил Королевский совет. Главенство во фракции Ланкастеров перешло к Маргарите Анжуйской, о которой современник писал так: «Эта женщина превосходила всех прочих своей красотой и щедростью, блистала остроумием и была сноровиста в политике, а силой духа и отвагой больше походила на мужчину, чем на женщину»⁴⁷⁴⁸. (Мартин явно выбрал ее в качестве образца для Серсеи Ланнистер.)

Элитные группы и королевские фавориты вносили немалый вклад в усугубление беспорядков. Высшая знать содержала многочисленные воинства, которые сражались друг с другом и терроризировали соседей, работа суда была парализована, а сами аристократы пытались подчинить себе правительство. В 1450 году случилось еще одно крупное крестьянское восстание, на сей раз во главе с Джеком Кейдом. А в 1455 году вспыхнула война Алой и Белой розы, затянувшаяся до 1485 года.

Говорят, что Мартин, когда смотрел первый сезон «Игры престолов», был потрясен зримой картиной жестокостей, предательств и убийств, воплощенной на экране, хотя сам придумывал этих персонажей. Исторические войны Алой и Белой розы были ничуть не менее жестокими и кровопролитными. Трех королей свергли и убили, многих местных правителей казнили, зачастую без суда. Лордов, оказавшихся на стороне проигравших в битве, ставили на колени в грязи и тут же обезглавливали. Более того, сражения между ланкастерцами и йоркистами были, что называется, лишь верхушкой айсберга. Параллельно с этим династическим конфликтом за престол разворачивались многочисленные партикулярные войны между соперничающими элитами – на региональном и местном уровнях. В книге «Падение дома Ланкастеров» британский историк Р. Л. Стори перечисляет минимум восемь таких конфликтов, охвативших запад, север и восток Англии. Простые люди сильно страдали от раздора внутри элиты, поскольку каждая фракция считала необходимым преследовать крестьян, подвластных противнику, не чуралась вымогательств, грабежей и убийств.

Важно помнить, что средневековая Англия была в целом гораздо более жестокой страной, чем сегодняшняя Великобритания, однако уровень насилия, характерный для войн Алой и Белой розы, намного превышал «норму» тех лет. В интегративной фазе на каждое поколение выпадал баронский мятеж против короны, но по сравнению с войнами Алой и Белой розы эти мятежи больше походили на вооруженные демонстрации, призванные навязать короне баронские требования одной только угрозой применения силы. Мятеж 1215–1217 годов, например, был фактически одобрен королем, подписавшим Великую хартию вольностей, чтобы умиротворить мятежную элиту. А в войнах Алой и Белой розы целью каждой стороны было уничтожение противника.

Зрители «Игры престолов» порой жалуются, что персонажи, которые им нравятся, с удручающей регулярностью выпадают из общего сюжета (погибают). Но в реальной жизни все обстояло именно так. Ведь главной движущей силой противостояния Алой и Белой розы было поистине кошмарное перепроизводство элиты в Англии к 1450 году. Без устранения этой причины конфликт мог прекратиться разве что ввиду полного истощения сторон. Затем он бы все равно разгорелся снова, когда подрастет новое поколение, не защищенное от насилия. Чтобы дезинтегративная фаза завершилась, необходимо изменить структурные условия в ее основании.

Конечно, гибель в бою или отрубание головы были не единственным механизмом сокращения перепроизводства элиты. Да, среди высшей знати все, как правило, сводилось к физическому истреблению, но ниже по социальной лестнице ведущую роль играло ослабление социальной мобильности. Большинство дворян счастливо избегло гибели в гражданской войне и локальных стычках; некоторое время спустя они просто признали, что доходы более не позволяют им считаться элитой, и тихо соскользнули в ряды йоменов[14]14
  Йомены (йоменри, йоментри, англ. Yeomen, Yeomanry) – в средневековой Англии свободные мелкие землевладельцы, которые самостоятельно обрабатывали землю (в отличие от джентри – дворян, которые не занимались земледелием).


[Закрыть]. При этом гражданская война и общий высокий уровень насилия оставались важным, пусть косвенным, побудительным мотивом для того, чтобы смириться с утратой дворянского положения. После многолетнего насилия, когда ощущение уязвимости неуклонно нарастало, самые жестокие и амбициозные представители элиты были уничтожены, а остальные осознали тщетность продолжения борьбы и зажили мирной, довольно скромной жизнью. Численность английской элиты всех уровней, от высшей знати до местных дворян, сократилась за этот позднесредневековый кризис в несколько раз.

Для Англии имеется полезный количественный показатель, который позволяет проследить ход событий. Потребление вина (а вовсе не эля) – один из признаков принадлежности к элите. В пору наивысшего могущества английская элита импортировала и потребляла ежегодно двадцать тысяч бочек вина из Гаскони. К концу войн Алой и Белой розы завозилось менее пяти тысяч бочек; импорт вина начал восстанавливаться только после 1490 года. Подразумеваемое четырехкратное сокращение численности английской элиты соответствует предполагаемому четырехкратному сокращению французской знати к концу 1490-х годов, к концу французского века раздора .

Самый жаркий и кровавый период внутренних войн закончился в 1485 году, но мир наступил не сразу: мы знаем о трех малых, быстро подавленных восстаниях в промежутке 1489–1497 годов. После этого Англия не ведала новых восстаний на протяжении двух поколений, что выглядело настоящим подвигом, если учесть общий уровень насилия в стране в раннее Новое время. Наконец-то началась следующая интегративная фаза.

Дальнейшие два цикла в Англии сходны по длительности с французскими. Но поскольку Англия вышла из позднесредневекового кризиса намного позже Франции, эти две страны между собой не синхронизировались. Общий кризис семнадцатого века начался в Англии с шотландского восстания 1639 года (Епископские войны), переросшего в гражданскую войну, которая закончилась в 1651 году. После короткой и шаткой передышки Англии довелось вновь испытать тяготы внутренней войны и Славную революцию (1688–1689), которая положила конец дезинтегративной фазе семнадцатого столетия (опять-таки на несколько десятилетий позже, чем во Франции). Эпоха революций наступила в Англии в 1830 году, тогда как во Франции она началась со взятия Бастилии в 1789 году. Если коротко, Франция и Англия вели себя как две гирьки на весах: качались вверх и вниз на чашках и одна неизменно отставала от другой.

Еще одно различие между двумя королевствами в эпоху революций заключалось в том, что Франция угодила в настоящую последовательность переворотов (1789, 1830, 1848 годы), тогда как Англия столкнулась с «революционной ситуацией» в 1830 году, но сумела каким-то образом избежать потрясений. Почему и как это произошло – чрезвычайно интересная тема, которая может дать несколько подсказок нынешней Америке. (Я вернусь к этому вопросу в главе 9.)

Несмотря на почти беспрерывные войны в 1100–1815 годах ⁴⁹⁵⁰ (или, может быть, как раз по этой причине), Англия и Франция обладали сходной социальной структурой. Потому вряд ли удивительно, что продолжительность исторических циклов в этих странах была настолько похожей (хотя и не синхронизированной). Но подобное динамическое сходство отнюдь не обязательно будет иметь место в каждом сложном человеческом обществе. В зависимости от своего состава одни общества проходят интегративно-дезинтеграционные циклы быстрее, а другие – медленнее.

Поскольку наиболее важной движущей силой социальной и политической нестабильности является производство элиты, давайте задумаемся о том, как особенности воспроизводства элиты (и ее перепроизводства) могут воздействовать на социальный темп – то есть на то, как быстро общество впадает в кризис и выходит из него. В доиндустриальных обществах, где достижение элитного статуса было делом трудным, но вполне возможным для простолюдина, скорость прироста элитных рядов и последующего развития перепроизводства элиты сильно зависела от биологического воспроизводства – если предметно, от коэффициента воспроизводства мужчин в элите. (Нравится нам это или нет, но мужчины доминировали в высших эшелонах власти в этих обществах.) Биология учит, что у людей наибольшее влияние на воспроизводство мужчин оказывает само количество партнеров противоположного пола, доступных для мужчины.

В западноевропейских королевствах наподобие Англии и Франции христианская вера ограничивала количество законных пар для мужчин. Конечно, те, кто располагал властью, нередко заводили себе любовниц, помимо законного брака, а отпрыски таких нелегальных союзов вполне могли рассчитывать на пополнение рядов дворянства. Однако «эффект бастардов» все же не способствовал значительному увеличению количества претендентов на элиту в средневековых и ранних современных европейских обществах.

Напротив, в исламских обществах мужчине разрешалось иметь четырех законных жен и столько наложниц, сколько он сможет содержать. Происхождение от наложницы не налагало на мужчину позорного клейма. Общая полигамия и практика многоженства была распространена и среди степняков-скотоводов, например среди монголов. В результате эти общества порождали претендентов на элиту с поистине пугающей скоростью. А чем быстрее протекает производство элиты, тем короче становятся интеграционные фазы.

Итак, теория гласит, что мы должны заметить существенное различие в длительности циклов у обществ с моногамными правящими классами и у обществ с полигамной элитой. Согласно моим расчетам, типичная продолжительность циклов в моногамных обществах должна составлять от двухсот до трехсот лет, но в обществах с полигамной элитой она должна составлять всего-навсего около столетия или даже меньше⁵¹. Мы уже видели, что Франция и Англия (а также, согласно базе данных CrisisDB, и другие европейские общества) соответствуют этому теоретическому предсказанию. Что же можно сказать о полигамных обществах?

Оказывается, на этот вопрос много веков назад ответил замечательный исламский историк и философ Абу Зайд Абд ар-Рахман ибн Мухаммад ибн Хальдун аль-Хадрами, родившийся в Тунисе в 1332 году. Ибн Хальдун установил, что политическая динамика в его родном Магрибе (Северная Африка к западу от Египта), как и в остальном мусульманском мире, тяготеет к цикличности. После основания новой династии все идет «по накатанной» около четырех поколений, а затем происходит крах и утверждается новая династия. Потом цикл повторяется ⁵². Некоторые династии существуют три поколения, других хватает на пять, но в среднем длительность циклов Ибн Хальдуна составляет четыре поколения, или приблизительно сто лет. Этот срок куда короче европейских циклов, предсказанных нашей теорией. Но давайте посмотрим, свойственны ли циклы Ибн Хальдуна другим полигамным обществам – к примеру, кочевым скотоводческим общинам Центральной Евразии.

Хорошим образцом для сравнения будут монгольские завоеватели во главе с Чингисханом и его непосредственными преемниками. Огромная территория, покоренная монголами в первой половине тринадцатого столетия, охватывала в том числе четыре больших «культурных района», заселенных земледельцами. Если двигаться с востока на запад, это Китай, Трансоксания[15]15
  Трансоксания – «Земли за рекой Окс», территория Средней Азии за рекой Амударья.


[Закрыть], Персия (включая Месопотамию) и Восточная Европа. С середины тринадцатого столетия каждой из этих четырех областей правила династия Чингизидов . Согласно нашей теории, эти четыре династии должны были подчиняться циклам Ибн Хальдуна и править около столетия. Так в действительности и произошло. Во всех четырех областях династии Чингизидов рухнули к середине четырнадцатого века ⁵³⁵⁴. Более строгий статистический анализ по базе данных CrisisDB подтверждает, что циклы взлетов и падений в обществах с полигамной элитой значительно короче, чем аналогичные циклы в моногамных обществах.

Ученые, изучающие сложные системы, должны прокладывать путь посредине между Сциллой чрезмерного усложнения и Харибдой избыточного упрощения. С одной стороны, история – это не просто цепочка последовательных событий; с другой же стороны, это не просто повторение математически выверенных циклов.

Наше обсуждение циклов Ибн Хальдуна показало, что временные масштабы, в которых общества проходят циклы подъема и спада, зависят от культурных характеристик, в частности от распространения полигамии в элите. Сравнение двух «дражайших врагов», Англии и Франции, выявило еще один осложняющий фактор – геополитическую среду, способную удлинять или сокращать циклы. Экспортируя нестабильность во Францию в ходе позднесредневекового кризиса, Англия смогла отсрочить начало собственного смутного времени. Вот почему структура нелинейной динамики и науки о сложности в целом столь полезна для понимания истории: она снабжает нас инструментами для изучения взаимодействия различных факторов, при котором возникает системная динамика. Относительно небольшой набор механизмов в состоянии обеспечить чрезвычайно сложную динамику. В том-то и суть науки о сложности: сложная динамика не обязательно должна обуславливаться сложными причинами.

Какие еще открытия дарит наука о сложности? Одной из полезных методик кажется динамическое побуждение. Если поместить несколько маятников рядом и заставить их раскачиваться случайным образом (не синхронно), то через некоторое время все они начнут раскачиваться в идеальной синхронизации ⁵⁵. Голландский физик Христиан Гюйгенс, впервые наблюдавший это явление в 1665 году, употребил слова «диковинное сочувствие».

Побуждение помогает понять, почему волны нестабильности часто захлестывают многие общества одновременно. Возьмем всеобщий кризис семнадцатого столетия, охвативший всю Евразию. Почему гражданская война в Англии, Смутное время в России и крах династии Мин в Китае пришлись приблизительно на одно и то же время? Почему при этом восемнадцатый век был периодом внутреннего спокойствия и имперской экспансии всех трех названных стран?

Одной из возможных причин такой синхронизации является внешнее принуждение. Выше упоминалось, что череда неурожаев привела к голоду в Западной Европе в 1315–1317 годах. Этот голод совпал по времени с падением солнечной активности (так называемый «Волчий минимум», 1280–1350). Большинство климатологов согласно в том, что более низкая солнечная активность чревата понижением общемировых температур. Основной причиной неурожаев в Европе к северу от Альп является прохладная и влажная погода, которая задерживает созревание урожая и увеличивает вероятность того, что посадки сгниют до сбора. Другие периоды низкой солнечной активности, в том числе «Минимум Шперера» (1460–1550) и «Минимум Маундера» (1645–1715), также характеризовались понижением средней температуры и неурожаем.

Соотнесение социального коллапса с климатическими возмущениями – любимое занятие коллапсологов. Но, как мне кажется, нет повода проводить прямую причинно-следственную связь между ухудшением климата и крахом общества. Случаи снижения солнечной активности на протяжении последнего тысячелетия лишь изредка совпадают с дезинтегративными фазами. Возможно, дурная погода при «Волчьем минимуме» и вправду стала причиной голода, который нарушил стабильность позднесредневековых европейских обществ. Возможно, более поздний «Минимум Маундера» обусловил тот голод, что затронул Северную Европу от Франции до Скандинавии и России: во Франции в 1694–1703 годах от голода умерло два миллиона человек, а Россия за тот же период потеряла до 10 процентов своего населения[16]16
  Это утверждение автора восходит к известной работе П. Н. Милюкова «Очерки по истории русской культуры» (1910), где доказывается, что при Петре (по 1719 г.) численность населения России сократилась на 20 процентов, выкладки Милюкова давно опровергнуты историками, однако к ним, по-видимому, продолжают обращаться в конъюнктурных целях.


[Закрыть]. Но обе империи, одна под властью Людовика Великого, а другая – Петра Великого, обладали немалой устойчивостью (о чем свидетельствуют титулы их правителей). Этот голод, несомненно, причинял огромные человеческие страдания и лег огромным бременем на обе монархии, но отнюдь не довел их до предела.

На мой взгляд, внешнее воздействие из-за колебаний климата не является прямой причиной социального распада. Все обстоит куда сложнее, и тут как раз могут помочь пресловутые маятники, которые раскачиваются в «диковинной симпатии» друг с другом. Пусть империи – это маятники, что раскачиваются от интегративной фазы к дезинтегративной и обратно. Далее предположим, что две империи в разных регионах Евразии не синхронизированы между собой, однако обе подвержены воздействию одних и тех же колебаний мирового климата. Если одна империя опережает другую в цикле исторического развития, то период благоприятного климата позволит ей продержаться немного дольше до впадения в кризис. Наоборот, дурной климат раньше подтолкнет отстающую империю к кризису. По мере накопления эффекта от таких климатических «подталкиваний» две империи будут все больше синхронизироваться, как два расположенных рядом маятника. Конечно, имперские циклы подъема и спада намного сложнее, чем раскачивание маятников, но общий принцип налицо в обоих типах «осцилляторов». Внешней силе не обязательно даже проявлять себя регулярно. «Подталкивания» могут происходить совершенно случайным образом, ибо их задача состоит в том, чтобы синхронизировать циклические тенденции, а не вызывать сами циклы, которые управляются внутренними механизмами каждой империи.

Вторая синхронизирующая сила, заражение, еще могущественнее, чем внешнее принуждение. Клиодинамический анализ показывает, что крупные эпидемии и пандемии нередко связаны с периодами серьезной социально-политической нестабильности. Мы наблюдаем эту закономерность, по крайней мере, на протяжении последних двух тысяч лет, начиная с чумы Антонина (второй век н. э.) и чумы Юстиниана (шестой век). Распространение Черной смерти по Африке и Евразии (четырнадцатый век) явилось неотъемлемой составной частью позднесредневекового кризиса; вспышка чумы совпала и с общим кризисом семнадцатого столетия. А разрушительные пандемии холеры в девятнадцатом веке пришлись на эпоху революций. Причинно-следственная связь, выявляемая в основе этой корреляции, неоднозначна, и петли обратной связи тянутся в обоих направлениях . Давайте немного изучим эти причинно-следственные связи и проследим, как циклические фазы соотносятся с вероятностью крупных эпидемий.

Как уже отмечалось, каждый цикл включает в себя интегративную фазу, за которой следует фаза дезинтегративная. В начале цикла население растет от минимального показателя и далеко отстоит от предела (от общего количества людей, которое может прокормить данная территория, в зависимости от количества пахотной земли и от применяемых методов сельского хозяйства). В результате реальная заработная плата высока, как и производительность труда, поскольку доступной земли по-прежнему много. Кроме того, большая часть сельскохозяйственных излишков потребляется самими производителями, что превращает этот период в золотой век крестьянства.

Однако рост населения в конце концов упирается в мальтузианский предел. При нарастании обнищания масс золотой век крестьянства заканчивается, общество вступает в золотой век элиты, которая наживается на низкой заработной плате и высоких ценах на плоды земли, ей принадлежащей. Растущая покупательная способность элиты открывает новые возможности для ремесленников и торговцев. Сельская безработица в сочетании с городским спросом на рабочую силу (ремесло, торговля, прислуга для богачей) порождает отток населения в города, причем численность городского населения растет намного быстрее, чем численность населения в целом. Спрос элиты на предметы роскоши стимулирует торговлю на дальние расстояния.

Эти обстоятельства повышают вероятность возникновения новых болезней и распространения существующих. Во-первых, рост населения приводит к преодолению «эпидемиологического порога», то есть той плотности населения, выше которой может распространяться новое заболевание. Во-вторых, снижение уровня жизни из-за обнищания населения приводит к недоеданию и ослаблению природной защиты от инфекций. В-третьих, урбанизация означает, что все больше людей оказывается в городах, которые в доиндустриальные времена были заведомо нездоровыми местами. В-четвертых, растущая миграция и бродяжничество приводят к более плотным сетям взаимодействия, через которые болезнь легче распространяется. В-пятых, торговля на дальние расстояния связывает отдаленные регионы и способствует распространению болезней на континентальном уровне.

В результате общества на пороге кризиса с большой долей вероятности могут пострадать от эпидемии. Но причинность проявляет себя и в обратном направлении. Крупная эпидемия подрывает общественную стабильность. Поскольку смертность среди бедняков выше, чем среди элиты, социальная пирамида утрачивает опору и начинает шататься. Смертоносные эпидемии также нарушают общественное сотрудничество и лишают правительства легитимности. В былые времена такие крупные бедствия воспринимались как знак того, что Бог отвернулся от правителя или что Небеса отозвали свой мандат. Сегодня мы склонны мыслить более материалистично, обвинять правительство в неэффективности и неспособности предпринять полезные шаги для прекращения эпидемии. Конечный результат, впрочем, одинаково негативен: крах доверия к государственным институтам подрывает способность государства поддерживать внутренний мир и порядок. Крупные демографические катаклизмы, те же эпидемии и голод, часто становятся поводом к кризису, потому что они ведут к обнищанию масс (чреватому массовой мобилизацией) и падению легитимности государства (и его способности справляться с внутренним насилием).

Таким образом, заражение – важный механизм нестабильности, волны которого захлестывают многие общества по всему континенту или даже по всему миру. При этом агентом заражения не обязательно становятся вирусы или микробы – на эту роль притязают и заразные идеи.

Помните «арабскую весну»?⁵⁶⁵⁷ Она началась в Тунисе 18 декабря 2010 года, на следующий день после того, как продавец фруктов Мохаммед Буазизи принес себя в жертву в знак протеста против коррупции и жестокого обращения со стороны полиции. Оттуда волна распространилась на Алжир (29 декабря 2010), Иорданию (14 января 2011), Оман (17 января 2011), Саудовскую Аравию (21 января 2011), Египет (25 января 2011), Сирию (26 января 2011), Йемен (27 января 2011) и Судан (30 января 2011). К концу февраля «арабская весна» охватила остальные арабские страны (включая Ирак, Ливию, Кувейт, Марокко и Ливан). Самосожжение Буазизи не было первопричиной «арабской весны»; оно стало спусковым крючком, той единственной искрой, от которой занялся степной пожар ⁵⁸. Структурные условия, необходимые для пожара, медленно складывались на протяжении десятилетий, предшествовавших «арабской весне»⁵⁹. Почти одновременный всплеск насилия и мятежей в арабском мире случился благодаря заражению идеями.

Многие политические обозреватели винят новомодные социальные сети в провоцировании «арабской весны». Но те, кто считает эти события беспрецедентными в истории человечества, попросту не знают истории. До «арабской весны» 2010 года была «Весна народов» 1848 года. Она началась в Италии в январе, но осталась едва замеченной. Наиболее важным событием той поры стала февральская революция во Франции, за которой последовали мартовские восстания в Германии, Дании и Швеции. В империи Габсбургов в марте также произошло несколько восстаний, среди которых выделялись бунты в Венгрии и Галиции. В июне 1848 года революции распространились на Румынию, а в июле – на Ирландию ⁶⁰.

Интернета в Европе 1848 года не было, однако новости быстро распространялись через газеты. Общим поводом стала Франция, где 22 февраля 1848 года началась полноценная революция, а к концу марта уже большая часть Европейского континента пребывала в смятении.