Текст книги "Ломаный сентаво. Аргентинец"

– Герр Шмидт, это всё, – закончил доклад шпион и выпрямился, поглядывая то на водителя, то на своего босса. – В машине трое: он с неизвестной мне дамой и водитель.

– Передай их Пёшелю и свободен, – ответил герр Шмидт, закрывая окно.

Он ненадолго задумался, достав блокнот, сделал запись, затем приказал водителю:

– На дачу.

Трёхэтажный дом в центре города назвать дачей можно было лишь весьма условно и с весомой долей фантазии. Скорее, это была роскошная вилла, обнесённая сплошным каменным забором, с высокими окнами, закрытыми изнутри тяжёлыми непроницаемыми шторами. Охранник взглянул на подъехавший автомобиль, и ворота тут же поехали в сторону. Дождавшись, когда водитель откроет дверь, и оглядев себя со всех сторон, герр Шмидт подтянул насколько смог обвисшее брюшко и направился в дом. За дверью его встретил секретарь. Они молча перебросились понимающими взглядами, затем секретарь пересёк длинный коридор, устланный красно-чёрным ковром, и, заглянув в приоткрытую дверь, обернулся к герру Шмидту:

– Проходите. Вас ожидают.

И, вторя ему, из кабинета донеслось громкое:

– Заходите, Вольф, заходите! Давненько не было от вас вестей. Что же вы, дружище, обходите меня стороной?

– Господин группенфюрер, только ради того, чтобы не привлекать ко мне и к вам излишнего внимания, – замер на пороге Вольф.

– И как? Получается? – хохотнул Мюллер. – Да вы проходите, не стойте столбом.

– К сожалению, больше, чем мы привлекли, уже привлечь невозможно, – ответил, располагаясь на кожаном диване, Вольф.

– Всё так плохо?

– Хотелось бы, чтобы было иначе.

Задумчиво потерев подбородок, Мюллер бросил на подчинённого насмешливый взгляд и ехидно заметил:

– Дружище, вы признаётесь в собственной беспомощности?

– Никак нет! – вскочил на ноги Вольф. – Однако всплывающие новые обстоятельства, господин группенфюрер, иногда рушат отлично выверенные планы!

– Да, жизнь – она такая, – согласился Мюллер, жестом приказывая Вольфу снова сесть. – Но я ведь для того и внедрил вас в местную полицию, чтобы вы имели возможность корректировать причуды нашей капризной жизни.

– Иногда у меня недостаточно полномочий.

– Вы не можете справиться с комиссаром?

– Нет, здесь всё в порядке. Мариотти куплен нами со всеми потрохами и без приказа не сделает шага в сторону. Некоторые вопросы есть с мэром.

– К нему вы подход не нашли?

– Хуго Кабрера – социалист и, не стесняясь Перона, открыто выражает неудовольствие засилием в его городе немцев. Он недоволен, что на многих руководящих должностях наши люди. Ещё он кое-что пронюхал о U-530 и U-977, и есть подозрение, что свои догадки он передал американцам. А те теперь требуют выдачи экипажей.

– Не беспокойтесь, Хоффман, лодки затоплены в Заливе Попугаев, а экипажи рассеяны по нашим диаспорам. Им всем изменили имена и документы, так что здесь, как говорится – концы в воду. Если американцы чего-то там хотят, то это уже к дипломатам. Дальше их игры. А вот на неугомонного Кабреру мы теперь посмотрим более пристально. Если он действительно представляет опасность, то следует им заняться. Что ещё ему известно о нас?

– Кабрера пытается раскачать историю с лодкой капитан-лейтенанта Зимона.

– Ах, да, Зимон! – неожиданно вспомнил Мюллер. – Её так и не нашли?

– Нет. Но у побережья Аргентины исчез уругвайский пароход, и теперь Кабрера всячески пытается увязать эти два события.

– А вот здесь ему не препятствуйте. Пусть отвлекутся, ищут, больше думают об исчезнувшей лодке и меньше – о нас. Можете даже изобразить помощь, посоветовав, как и где лучше искать. Вы ведь лично видели подводника Зимона, так обрисуйте им его, составьте психологический портрет, поиграйте в участие.

Мюллер обошёл вокруг Хоффмана, затем сел напротив, в кожаное, под стать дивану, кресло, и закинул ногу на ногу. Он любил испытывать своих подчинённых долгим пристальным взглядом. Конечной целью было заставить их нервничать, но Вольф Хоффман оказался крепким орешком. Нет, Мюллер в нём не сомневался, но иногда не мог отказать себе в подобных играх. Оберштурмбаннфюрера Хоффмана, руководителя отдела гестапо, занимавшегося противодействием экономическому шпионажу, Мюллер прихватил с собой в Аргентину не случайно. Он был одним из немногих, которые не боялись перечить всемогущему шефу тайной государственной полиции, чем и снискал у того уважение. При этом его аргументы в споре всегда основывались на большом объёме знаний, любознательности исследователя, отрицании авторитетов, отстаивании собственного независимого суждения, – но в то же время Хоффман скромно делал вид, что ничего не замечает, когда руководитель беззастенчиво воровал его идеи. Спорить с Мюллером, казалось, доставляло Хоффману истинное удовольствие.

Вот он сидит на диване под пристальным взглядом шефа, вполне довольный, у него едва заметное брюшко, ладный чёрный костюм, гладко выбрит, руки ухоженные, напоказ улыбчив, и только Мюллер знал, что под личиной невинной овечки скрывается матёрый волк с титановыми зубами.

– Вольф, я никогда не был фанатиком или садистом, – произнёс Мюллер в ответ на безразличный взгляд Хоффмана, – зато я всегда умел прекрасно делать свою работу. Заключалась она в поиске инакомыслящих и добывании информации. С этим я справлялся виртуозно. То, что вы сейчас мне рассказали, представляет интерес, но вы прекрасно понимаете, что я жду от вас другого.

– Сложно работать, когда тебе пытаются вредить. В Германии я бы легко решил этот вопрос, но здесь мне приходится просить помощи у вас. С Кабрерой нужно покончить!

– Вижу, насолил вам мэр. Но мы не в Германии, здесь придётся работать тонко. Обещаю с ним разобраться. Вольф, вы увиливаете. Проявите проницательность и скажите мне то, чего я от вас жду.

Припёртый к стене, Хоффман помрачнел и опустил глаза.

– В этом направлении работать ещё сложнее. Подобраться к Борману непросто. Пробовали внедриться – не смогли. Завербовать кого-то из окружения тоже не получилось. Партайгеноссе хорошо платит – перекупить его людей невозможно.

– У кого золото, у того и верность, – согласился Мюллер. – А если золото найдём мы, то вся верная челядь Бормана тут же переметнётся в наш лагерь. Поработайте ещё в этом направлении. Не верю, что это бесполезно, – кто-нибудь да дрогнет.

– Есть одна мысль, – неуверенно начал Хоффман.

– Я никогда не сомневался, что у вас их нет, – улыбнулся Мюллер. – Слушаю.

– На некоего Бруно Штейбера, которого часто видели рядом с Борманом, пытался выйти Фегелейн. И есть информация, хотя и сомнительная, что вербовка удалась.

– Фегелейн? – вытянулось лицо Мюллера. – Наш маленький Герман решил поиграть во взрослые игры? Удивительный факт. Что же тебя смущает?

– Слишком легко у него всё получилось. Подозреваю, что с Фегелейном затеяли двойную игру. На Штейбера его вывел приставленный к Гитлеру охранник, как оказалось, они раньше вместе служили. На такой стадии я вполне верю в искренность дружеских отношений, но дальше – чем больше звеньев в цепи, тем меньше её прочность. Скажу даже, что Фегелейн пробовал выйти и на моих людей. Работает он топорно, грубо, а потому мне известно о каждом его шаге. А мысль моя в том, чтобы попробовать перехватить инициативу со Штейбером. Если он действительно продался, то его легко взять за горло.

– Вот так Герман! – не переставал удивляться Мюллер. – Я помог ему бежать лишь потому, что нашему Адольфу нужна была нянька. Он для этой роли подходил как никто. Но надо же – Герман вдруг возомнил себя разведчиком! Что ж, посмотрим, на что способен наш зарвавшийся конюх.

Группенфюрер СС Герман Отто Фегелейн, перед тем как жениться на сестре любовницы Гитлера и взлететь к вершине Третьего рейха, работал конюхом и жокеем. Война определила его в кавалерийские части СС, где, благодаря знанию вопроса, он быстро сумел выбиться в командный состав. Уже в начале сорок второго энергичный Фегелейн был командиром бригады СС, состоявшей из двух кавалерийских полков в составе частей знаменитой дивизии «Мёртвая голова». Карьера неплохо шла в гору, но она рванула к небесам куда резвее, когда в дело вмешался любвеобильный Амур. Но за глаза Германа по-прежнему называли конюхом. Эта кличка прикипела к нему намертво.

– Вот что я вам скажу, Вольф, – после долгого раздумья произнёс Мюллер. – Не отталкивайте Фегелейна. Подыграйте ему, пойдите навстречу, подружитесь. Возьмите его на дружеский поводок и держите так до поры до времени. Через него мне интересно узнать, что известно о сокровищах Гитлеру. Борман утверждает, что ровным счётом ничего. Но почему он тогда так рвётся его убрать? Обычно так поступают, когда хотят избавиться от опасных и знающих суть дела конкурентов. А по словам Бормана, Гитлер уже превратился в пустое место. Неувязка.

– Фегелейна тоже интересовало прибывшее с лодкой золото. Так что вполне вероятно, место клада Борман сумел скрыть от всех, и Гитлер действительно ничего не знает. Боюсь, что эта тайна пока известна лишь исключительно партайгеноссе.

– Борман единолично занимался банковскими счетами почти во всех банках мира, – подтвердил Мюллер. – Но вот то, что не сумел обратить в валюту, он спрятал здесь. Вы вот что, Хоффман, ненавязчиво сообщите Фегелейну информацию о сокровищах – ничего не значащую, но способную разжечь аппетит. – и понаблюдайте за реакцией. И вообще, почаще заводите с ним разговор о золоте партии. Если ему что-то известно, вы сразу поймёте. Конюх Герман против вас – щенок. Вы его расколете в два счёта.

– Я вас не подведу, – Хоффман поднялся, почувствовав, что разговор подошёл к концу. – Господин группенфюрер, я хочу получить полную свободу действий.

– Вы её получили, – кивнул Мюллер. – Что-то ещё?

– Этого мне вполне достаточно.

Покидал Хоффман дачу в приподнятом настроении. Он тоже давно был не прочь затеять свою собственную игру, и неожиданно развязанные руки давали ему полную свободу. Кое-что, известное ему о прибывших с Борманом на U-530 ящиках, Хоффман от Мюллера утаил и теперь рассчитывал и себе урвать жирный куш.

Глава вторая

Герман Фегелейн сгорал от нетерпения. Уже добрых полчаса он топтался перед дверью как боевой конь, но Ева была неумолима.

– Герман, нельзя! Ты же знаешь, что можешь всё испортить. К нему сейчас лучше не соваться.

– Да, знаю! – прикусил губу Фегелейн. – Но у меня очень ценная информация о золоте партии.

– Ты нашёл тайник Бормана? – недоверчиво спросила Ева, взглянув на плотно закрытую дверь.

– Однако, как у тебя всё быстро! – хмыкнул Фегелейн. – Нет, но я узнал, сколько там. Он давно начал просмотр?

– Почти сразу, как ты пришёл.

Фегелейн взглянул на часы и произвёл в уме несложный математический расчёт.

– Ещё час двадцать! Я не могу столько ждать. У меня важная встреча в городе.

Уж в какую сотню раз Гитлер пересматривал фильм Лени Рифеншталь «Триумф воли». И в эти два часа ему действительно лучше было не мешать. Сказать, что это был его любимый фильм, – не сказать ничего. Он им жил. Наперёд знал каждую ноту возвышенной музыки, каждый свой жест на экране, каждую фразу, но снова и снова впадал в благоговейный экстаз, словно смотрел впервые. На протяжении всего фильма он сжимал кулаки, тяжело дышал, шевелил губами, повторяя за собой свои же лозунги, и боялся хоть на секунду оторвать взгляд от экрана. Иногда Гитлер действительно думал, что оглянись он – и гениально выстроенная нить сюжета вдруг необъяснимым образом изменится. Завершался фильм фразой Гесса: «Партия – это Гитлер! Гитлер же – это Германия, так же, как и Германия – это Гитлер!» – и только после неё Гитлер позволял себе расслабиться. На пару часов он заряжался энергией, улыбался, был со всеми снисходителен и щедр. Но прервать его до конца фильма было равносильно тому, чтобы дёрнуть за усы тигра.

Интрига ненадолго повисла в воздухе, Фегелейн замолчал, напустив загадочную улыбку, прислушиваясь, пробарабанил пальцами по портфелю опереточную мелодию и таинственно закрыл глаза, будто подсчитывая количество известной только ему добычи. Ева молча наблюдала за его руками, нервничала и неожиданно сломалась:

– Герман, золота много?

– Ха! – словно только того и ждал, воскликнул Фегелейн, хлопнув по замку портфеля. – Одних только бриллиантов пять тысяч карат!

– Пять тысяч! А что ещё?

– Много чего. Дай мне войти, и ты узнаешь такое, о чём даже не могла предполагать. Здесь, – Фегелейн указал на портфель. – данные о всех финансовых делах Бормана! И фюреру это будет весьма любопытно.

Поколебавшись, Ева бесшумно приоткрыла тяжёлую дубовую дверь, и в образовавшуюся щель Фегелейн услыхал стрекотание кинопроектора. На лице Евы отразился дёрганый луч света, она оценила происходящее на экране действо, немного выждала и, наконец решившись, вошла. Фегелейн прислушался, но голос Евы заглушался речами ораторов, выступавших с трибуны партийного съезда. О фильме у него было своё мнение, но им он ни с кем не делился. Однажды он услышал, как собственное суждение о «Триумфе воли» высказал знакомый офицер вермахта: «Вволя есть – ума не надо!» Второй раз Фегелейн его увидел уже без погон в камере минского отдела гестапо. С тех пор он очень строго следил за собственным языком, хотя и был уверен, что в своём фильме Лени Рифеншталь уж очень сильно переборщила с пафосом. На экране он лез из всех щелей. Сейчас Фегелейн тоже прислушался к речам, пытаясь вспомнить, кто выступает, но неожиданно голоса стихли, и в комнате вспыхнул свет. Из двери выглянула Ева и, улыбаясь, поманила войти. Гитлер прервал просмотр, и это уже было равносильно чуду. Фегелейн понимал: разочаруй он, и тогда ему придётся несладко. Сейчас фюрер заряжался энергией, пытаясь из трупа превратиться в живое существо, и чтобы его прервать, нужен был очень сильный повод. Опираясь на спинку кресла, Гитлер тяжело поднялся и продолжал глядеть на белый экран отсутствующим взглядом.

«Как же он сдал!» – подумал Фегелейн.

Вся левая сторона тела Гитлера дрожала. Он сделал два неуклюжих шага и тут же замер. Сутулясь больше, чем когда-либо, Гитлер поднял на Еву усталый взгляд. Движения и жесты были неловкими, в глазах пустота. Заметив удивление Фегелейна, Ева положила ладонь Гитлеру на плечо:

– Ади, присядь.

И Гитлер послушно сел в кресло.

– Я принесу лекарство.

Под лекарствами подразумевались стимуляторы, на которые Гитлера подсадил личный врач Теодор Моррель. Оксикодон, метамфетамин, морфин, и даже кокаин теперь всегда находились под рукой в сумочке Евы.

– Позже, – похлопал он её по руке, затем, словно очнувшись, удивлённо посмотрел на погасший экран.

Дабы обратить на себя внимание, Фегелейн кашлянул в кулак и начал с места в карьер, решительно переступив порог:

– Мой фюрер, теперь я могу доложить, что вы во мне не ошиблись! Как вы и предполагали, партайгеноссе Борман многое от вас скрывает.

Фегелейн бросил скользящий взгляд на недовольное лицо Гитлера, пытаясь уловить хоть какой-то интерес.

– В результате проведённой мною оперативной работы удалось добыть тому доказательства. Ещё год назад Борман начал переговоры с президентом Пероном, выторговывая гарантии безопасности.

– Мне это известно, – поднял глаза Гитлер, и Фегелейну показалось, что тот ничего не понял.

– Мой фюрер, речь идёт о гарантиях для самого Бормана! Лишь для него одного. Распоряжаясь средствами партии, партайгеноссе думал только о себе. Отдав три четверти Перону, взамен он получил клятву неприкосновенности для себя и абсолютно ничего для остальных! Однако я добыл то, что досталось самому Борману. Пресловутую четверть! И скажу – она немалая. А последнее поведение партайгеноссе указывает на то, что он и дальше намерен распоряжаться оставшимся достоянием партии единолично.

Фегелейн ловко выудил из портфеля печатный лист, купленный им у герра Шмидта. По данным Фегелейна, Шмидт занимал высокий пост в местной полиции, был, как и многие здесь, беглым гестаповцем, немало и с чувством говорил о возрождении Германии, обладал хорошими связями среди местных властей. И главное, как уверял сам Шмидт, – имел своих людей в окружении Мартина Бормана, а потому в подлинности документа Фегелейн не сомневался.

– Позвольте, мой фюрер, я зачитаю, – начал он, держа лист на вытянутой руке. – На данный момент в банках Аргентины, Бразилии, Уругвая и Мексики на валютных счетах Бормана числятся: сто восемьдесят семь миллионов шестьсот девяносто две тысячи четыреста рейхсмарок золотом, семнадцать миллионов пятьсот семьдесят шесть тысяч долларов США, двадцать пять миллионов швейцарских франков, четыре миллиона триста шестьдесят две тысячи фунтов стерлингов, восемь с половиной миллионов голландских гульденов и пятьдесят пять миллионов французских франков. И это только то, что распределено в банках. Доподлинно известно, что часть драгоценностей перевести в валюту Борман не успел. Есть информация, что U-530 доставила на побережье Аргентины ценный груз в составе… – Фегелейн достал следующий лист. – Две тысячи семьсот семьдесят килограмм золота, восемьдесят семь килограмм платины и четыре тысячи шестьсот тридцать восемь карат бриллиантов.

– Это всё где-то здесь, на берегу? – спросила потрясённая Ева.

– Я знаю об этом, – Гитлер нахмурился, осознав, что теперь это стало известно и другим. – Борману не мешало бы почище заметать следы.

– Ади, ты знал о таких богатствах и молчал?! – Ева недоверчиво взглянула на Фегелейна, затем на Гитлера. – Знал и позволял ими распоряжаться Борману? Так скажи теперь и нам, где всё это золото?

– Не знаю, – устало отвернулся Гитлер.

– По прибытии лодки ящики с грузом спрятали в пещере на побережье, – пришёл ему на помощь Фегелейн. – Затем их перевезли в горы на трёх грузовиках. В горах следы теряются. Но я обещаю, что найду их. Тайник где-то рядом. Грузовики видели сброшенными в пропасть всего в пятидесяти километрах от города. Там, где закончились дороги. А на руках такой груз далеко унести невозможно.

– Это золото для возрождения Рейха, а не для карманных расходов Бормана! – неожиданно вскочив, вспылил Гитлер. – Я заставлю его отчитаться за каждый пфенниг!

– Но как, Ади?! – развела руками Ева. – Как? Мы уже не можем влиять на Бормана! Мы полностью в его власти!

– Перон многим мне обязан, он предан лишь мне. Хуан не пойдёт на сделку с Борманом, – устало произнёс Гитлер и, выдохшись, снова рухнул в кресло. Он нервно потирал руку об руку, словно в комнате было холодно, Но Ева видела, что он и сам себе не верит.

– Ади, он уже с ним в сделке. Они с Пероном поделили наше золото, а о тебе даже не вспомнили.

– Это золото партии! – не сдавался Гитлер. – Ни наше, ни Бормана!

Ева мрачно сжала губы.

– Да, конечно, – помолчав, вздохнула она и взглянула на Фегелейна. – Герман, ты просто обязан его найти. Не жалея собственных ног. Иначе наша партия будет побираться на паперти у церкви. А вместе с ней и мы. Я не хочу жить впроголодь, во всём себе отказывая. Вчера в городском магазине мне уже пришлось брать недостающие сентаво у нашего водителя! Какой позор!

– К сожалению, – отвёл глаза Фегелейн, – недостаток средств сказывается и на моей работе. Информаторы нынче стоят дорого. Как и соратники по партии. Увы, преданность в наше время – самый дорогостоящий товар.

– Неужели их не волнует будущее Германии? – удивился Гитлер.

– Только если это принесёт им персональные дивиденды. Борцов за идею найти всё сложнее. За эту информацию, – Фегелейн протянул купленные у Шмидта листы, – мне пришлось вывернуть до дна собственные карманы. Замечу – их мне продал член партии с тридцать третьего года. Подвернись что ещё интересное о золоте, и мне придётся заложить наградные часы.

Протяжно застонав, Ева сняла с шеи сверкающее колье и вложила в ладонь Фегелейну.

– Возьми на нужды партии. И на поиски её золота.

– Ева, ты не должна этого делать, – насупился Гитлер. – При первой же встрече я потребую от Бормана доступ к счетам и отчёт обо всех затратах, а также о золоте.

– Боюсь, что Борман теперь для нас станет недоступен. Не будет ни первой встречи, ни второй. Через своих клерков твой преданный Мартин передаст, чтобы мы помалкивали и были благодарны за то, что он до сих пор оплачивает эту виллу. А ещё вскоре прилетит самолёт и увезёт нас в такую глушь, откуда мы не сможем выбраться до конца жизни.

Ева представила нарисованную собственным воображением картину, и её губы задрожали.

– Герман, найди золото! Умоляю, найди это чёртово золото! Как только оно окажется в наших руках, Борман сам приползёт, вымаливая прощение. Вот тогда мы будем вить из него верёвки. Только лишь золото вернёт нам власть. Больше этого не сделает никто!

– Немцы пойдут только за мной!

– Я их видела в Хаймате, больше не хочу. Герман, ищи золото. Если понадобится, я отдам и серьги! – руки Евы потянулись к бриллиантам в ушах.

– Не смей! – вскочил Гитлер. – Это же мой свадебный подарок!

Чувствуя, что назревает семейный скандал, Фегелейн попятился спиной к двери.

– Это лишнее, – торопливо заверил он Еву. – Я уже почти взял след. Я познакомился с нужными людьми и скоро узнаю о золоте всё.

Он хотел ещё сказать, что почти внедрился в окружение Бормана, но увидел, что Ева уже изготовилась пустить в ход главное женское оружие – истерику, щедро сдобренную промокшими носовыми платками. «Ну уж нет! – подумал он, переступив порог и прикрывая дверь. – Это не для меня! Такое зрелище пусть по праву принадлежит её мужу».

Группенфюрер СС Герман Отто Фегелейн был бы крайне удивлён, узнай он, что что-то подобное в данную минуту происходило и в кабинете Вольфа Хоффмана. С той лишь разницей, что обошлось без слёз и заламывания рук, но накал страстей не уступал ни на градус. Он звенел в воздухе натянутой струной.

– Почему?! – угрюмо повторил в очередной раз вопрос Хоффман стоявшим перед ним агентам. – Как такое могло произойти?

– Всё случилось внезапно, герр Шмидт, – отважился вставить старший из трёх филёров, чтобы хоть как-то скрасить собственный провал. – Это лишь подтверждает, что исчезновение тщательно готовилось. Вместе с Борманом исчез его глава охраны Тиллесен и ещё несколько доверенных людей из близкого окружения.

– Может, Борман снова уехал в Буэнос-Айрес? – задумчиво спросил Хоффман. – А вы не отследили его отъезда?

– Нет. Все автомобили Бормана на месте, а поезда мы проверяем не хуже самих кондукторов. Если бы они наняли самолёт, то я бы узнал об этом первым. Однако ночью в их гостиничных номерах не зажглось ни одно окно, и это показалось странным. Мы сунулись к портье, но он был предупреждён и наотрез отказался разговаривать. Тогда Ганс пробрался по трубе к окнам, но на этаже была лишь прислуга. Борман обманул всех. К сожалению, только сегодня стало известно, что незадолго до исчезновения Тиллесен купил с десяток мулов, арендовал в порту три грузовика и нанял проводника.

– Проводника?

– Из местных. Братья Наварро считаются лучшими в знании северной сельвы. Тиллесен нанял старшего – Пабло.

– Какое мне дело до какого-то туземного проводника?! – разозлился Хоффман. – Где Борман, я спрашиваю?

И вдруг его осенило. Он почувствовал, как под ногами качнулся пол, и невольно вжался в кресло. Внезапно он понял, что произошло ужасное, и всему виновником оказался он сам. Оторвав пуговицу, Хоффман дёрнул ворот рубашки и потянулся к стакану с водой. Его агенты переглянулись, однако продолжали хранить молчание. Тогда, не удостоив их взглядом, он вяло махнул рукой:

– Проваливайте. Пёшель, никому ни слова. Отвечаешь головой.

Оставшись в одиночестве, Хоффман сжал кулаки и тихо застонал. Месяц работы, равносильной хождению по лезвию ножа, – коту под хвост! Узнай об его самодеятельности Мюллер, и лежать бы Хоффману в придорожной канаве с простреленной головой. Но ставки были слишком высоки, и Вольф Хоффман решил рискнуть. Пока что ему неплохо удавалось водить группенфюрера за нос, изображая преданного служаку. Он добросовестно собирал информацию о местных чиновниках, их степени продажности и стоимости, налаживал связи, также накапливал сведения о прибывающих на побережье немцах, настроениях в диаспорах. На особо интересных заводил досье, делал аналитические обзоры, и всё это скрупулёзно ложилось Мюллеру на стол. При всём при том он старательно делал вид, будто то главное, что интересует Мюллера, ему, оберштурмбаннфюреру СС Хоффману, совершенно не интересно и занимается он этой работой исключительно из чувства долга. А больше всего группенфюрера Генриха Мюллера интересовало золото Бормана. Выполняя приказ, Хоффман искал его, но делал это весьма своеобразно. Напоказ, нехотя, кое-что недоговаривая, – всего лишь мелочи, но без этих мелочей общая картина приобретала совершенно иной вид. Да, именно его люди выследили грузовики с золотом, которое Борман перебросил с побережья вглубь горных пампасов. Но хитрый Хоффман умолчал об одной детали – что перед отбытием груз упаковали в водонепроницаемые контейнеры, а из обрисованной им Мюллеру картины складывалось впечатление, будто все ценности спрятали в горах. И лишь Хоффман знал, что искать следует в низине. Вероятней всего, сокровища утопили в озере или болоте. Он даже обрисовал круг поисков, и с каждым днём его радиус уменьшался. Ещё он предусмотрительно промолчал, что в окружении Бормана давно работает его крот. Ценный крот, которого Хоффман берёг, как своё собственное здоровье. Но накануне вечером с огромным трудом внедрённый агент Клюбер глупо погиб под колёсами машины пьяного портового докера. Увидав своего крота в сводках происшествий, Хоффман понадеялся, что это досадная случайность, хотя всю ночь его точил червячок сомнения. Но когда утром он узнал об исчезновении Бормана, жестокая реальность расставила всё по своим местам. Именно он, Хоффман, спугнул партайгеноссе и вынудил снова перепрятывать сокровища. Клюбер провалился в самый неподходящий момент. Когда клад уже, казалось, почти в руках. И узнай об этом Мюллер, останется только застрелиться. Хоффман сдавил виски, словно пытаясь выдавить изо лба спасительный выход. Сейчас ему придётся ехать на дачу с докладом, но, как назло, в голову не приходило ничего стоящего. И вдруг он вспомнил о Фегелейне! От неожиданности у Хоффмана даже вспотели ладони и перехватило дыхание. Вот он, виновник всех бед! Именно Мюллер предложил его привлечь, а ему, Хоффману, конюх сразу не понравился! Сам же Хоффман изначально был против, хотя и промолчал, но был вынужден подчиниться приказу. А вот когда он уже был готов доложить группенфюреру местонахождение клада, то всё испортил навязанный ему Фегелейн. Повеселев, Хоффман сложил документы в сейф, запер его и, нажав кнопку звонка, вызвал машину.

На этот раз, словно предчувствуя нехорошие новости, группенфюрер встречал его уже не так радушно, как в прошлый раз. Плотно заперев дверь, Мюллер не предложил Хоффману сесть, а подойдя к окну, стал разглядывать в приоткрытую портьеру его автомобиль.

– Надеюсь вы не для того запросили внеплановую встречу, чтобы пожаловаться на своего водителя? Глядя на мятый бампер, можно подумать, что он у вас ездит как пьяный извозчик.

– Это верно, – улыбнулся Хоффман, дав понять своему боссу, что оценил его шутку. – Давно хочу найти замену Йордану. Но я здесь по другому поводу. Произошли более неприятные события.

– Ещё не так давно вы уверяли меня, что всё идёт неплохо. Ах да, кажется, вам досаждал мэр? Это из-за него у вас такой унылый вид? Кабрера устроил вам с комиссаром взбучку?

– Герр группенфюрер, дело касается Бормана.

Мюллер потемнел лицом. До последнего мгновения он надеялся, что Хоффман приехал с очередной жалобой на трудности в работе или, как обычно, просьбой дать денег или кого-нибудь убрать. Что угодно, но только не Борман!

– Я слушаю, – произнёс он упавшим голосом.

– Борман исчез.

Задёрнув портьеру, Мюллер вернулся за стол и, наконец, предложил Хоффману сесть.

– Занятно. Так рассказывайте, что вы молчите, вам же есть что сказать? У вас наверняка имеются какие-то версии?

– Одна, но я уверен – самая правильная. К сожалению, было ошибкой посвятить в наши дела Фегелейна. Конюх – он и есть конюх. Мы запустили в ювелирный магазин взбесившегося жеребца, и он не оставил целой ни одной витрины.

– Мы? – с интересом посмотрел на Хоффмана Мюллер. – Вольф, я приказал вам всего лишь подружиться с Фегелейном и держать его под присмотром. Не такой уж он и тяжёлый человек, чтобы его дружба была вам в тягость. Так во что вы успели его посвятить?

– Я сообщил самую малость, но этого оказалось достаточно. Как вы и велели, я передал ему список присвоенных Борманом средств партии и намекнул, что знаю, где всё это искать. Ещё посетовал на то, что с нами нет настоящего лидера, такого, как был наш фюрер. Фегелейн легко проглотил наживку и тут же выложил мне о Гитлере всё, хотя мы с ним познакомились всего три дня назад. Мой группенфюрер, Фегелейн что дырявое ведро, ему я бы не доверил даже проверять пропуска на входе в полицейский участок. Ещё он не в меру импульсивен и невыдержан. Он тут же развёл бурную деятельность, чем и спугнул Бормана.

Протянув руку к телефону, Мюллер набрал номер гостиницы, где партайгеноссе снимал целый этаж. Дождавшись гудка, он прикрыл ладонью диск и набрал ещё известные только ему добавочные цифры. Трубку на том конце долго не поднимали, и Мюллер уже хотел дать отбой, как вдруг ответил женский голос, и группенфюрер сразу догадался, чей.

– Слушаю.

– Сеньорита Катарина, будьте любезны пригласить господина Риккардо Бауэра.

– Господина Риккардо Бауэра нет.

– Погодите, не кладите трубку. Господина Риккардо Бауэра хотел бы услышать сеньор Винсенте Эстадос.

Это был пароль, по которому Бормана должны были немедленно разыскать и пригласить на связь. Но на том конце провода, казалось, слова Мюллера не произвели никакой реакции.

– Сожалею, сеньор Эстадос, но господин Бауэр в отъезде.

– Когда же он уехал?

– Вчера. Прошу простить, но больше мне ничего не известно.

Мюллер отстранил запищавшую короткими гудками трубку и посмотрел на неё задумчивым взглядом. Возможно, любовница партайгеноссе Катарина Лопес не была посвящена в тонкости их с Борманом связи, но тогда трубку должен был взять кто-то из посвящённых. Теперь же складывалось впечатление, что на весь этаж осталась лишь скучающая любовница да её прислуга.

Но если бы Борман уехал в Буэнос-Айрес, как он делал не раз, размышлял Мюллер, – то прихватил бы с собой креолку Лопес и обязательно поставил в известность его, Мюллера. А это значит, что дружище Борман уже не находит нужным его предупреждать. Почему? Разве что больше не считает необходимым изображать дружбу. Когда-то это должно было произойти, но Мюллер был уверен, что время прямой конфронтации ещё не настало. Теперь у него закралось подозрение, что его переиграли.