Текст книги "Прохождение тундры. История и гендер на Дальнем Востоке России"

Прохождение тундры

Название книги отсылает к двум разным, но пересекающимся формам знания, на которых во многом основывается мой проект44
  В последнее время в философских, культурологических и литературоведческих исследованиях все больше внимания уделяется вопросам мобильности и путешествий (см. [Clifford 1997; Kaplan 1996; Делез, Гваттари 2010]). Кроме того, растет количество антропологической литературы, в которой вопросы и описания путешествий играют ключевую роль (см., например, [Abu-Lughod 1986; Brody 1981; Boddy 1989; Leiris 1981; Tsing 1993]).


[Закрыть]. Во-первых, важную роль здесь играют принятые у коряков культурные практики кочевья и передвижения, так как они демонстрируют формы сообщества и социального взаимопонимания с точки зрения различий и изменений. Во-вторых, следуя за передвижениями коряков и рассматривая их жизнь с этой точки зрения, я использую их рассказы как пути прохождения, позволяющие показать социальные процессы в разных, уникальных ракурсах в контексте перемен.

Почти все знакомые мне корякские женщины и мужчины много путешествовали; жизнь коряков – это жизнь в движении. Сестры и братья, тети и дяди, родители и друзья путешествуют, чтобы повидаться с родственниками, друзьями, близкими и любимыми. Люди путешествуют, чтобы обменяться новостями; они посещают места, где когда-то жили члены их семей и где люди не задерживались надолго. Жизнь коряков устроена так, что в ней путешествует всё: животные, люди, души и духи. Множество дорог пересекает пространство множеством способов. Передвижения пешком, верхом и на лодках размывают границы, которые никогда не бывают стабильными, но постоянно меняются. Пути прохождения зависят от сезона: оттепель превращает ледовые пути в непроходимые реки, а ветер закрывает проход, задувая снегом и мусором просеки и чащи. Кроме того, как говорили мне многие коряки, кочевье – это принятый в их культуре способ выживания. В северной тундре самосознание многих коряков начиналось с понимания того, что они живут не только за счет оленей, но и вместе с ними. По словам коряков, вместе с оленями они путешествуют по обширным открытым пространствам северной Камчатки, где есть кочки и болота, извилистые реки и открытые плато. Будучи оленеводами, они заботятся о животных, которые, в свою очередь, заботятся о них.

Оказавшись на северо-восточном побережье, я поначалу была сбита с толку количеством передвижений, которые мне пришлось совершить самой и которые совершались другими. Меня это раздражало, так как почти во всех этнографических трудах, которые я читала об этом регионе, подчеркивалась важность территориальной ограниченности местных культур и стабильности культурных стилей. Однако на северо-восточном побережье Камчатки я обнаружила разнообразие стилей и полное отсутствие однородности. Как правило, понимание культур коренных народов российского Севера и Дальнего Востока основывается на понятиях стабильности и культурной конгруэнтности, при которых возникновение «культуры» обусловлено наличием общей территории и локализованных сообществ. Однако невзирая на провозглашаемую большинством ученых «однородность», коряки по-разному позиционировали себя по отношению к сообществу и традициям, региональной иерархии и социальным изменениям. Таким образом, я пришла к выводу, что «сообщества» коряков лучше всего можно понять в контексте мобильности и сдвигов. Взяв за отправную точку опыт путешествий многих знакомых мне коряков, в этой книге я могу с уверенностью говорить о разнящихся местных контекстах и дилеммах.

Рис. 1. В пути. Фото автора, 1994

В этом смысле я «позаимствовала» организацию своей книги из культурной практики многих знакомых мне коряков. Такое «заимствование» предполагает теоретическое внимание к разным точкам зрения, многоплановым дискуссиям и меняющимся повесткам дня, породившим и сформировавшим локально дифференцированные конфигурации жизни коряков на северо-восточном побережье Камчатки [Батьянова 1995]. Кроме того, подобное «заимствование» подразумевает повышенное внимание к своеобразным, расходящимся и зачастую противоречащим друг другу стремлениям, желаниям и надеждам, формирующим и определяющим жизненные планы каждого человека. Разнообразие мнений и культурных стратегий, присущее многим знакомым мне корякским женщинам и мужчинам, побудило меня отталкиваться именно от этой разнородности как от источника вдумчивой созидательности и многообещающих перспектив. Одним из результатов стало то, что в моем исследовании читатели не найдут единой объяснительной базы. В этой книге нашлось место для множества стратегий, интерпретаций, нарративов и идей, затрагивающих всех знакомых мне коряков – но затрагивающих по-разному. В процессе написания этой книги я поняла важную вещь: научная теория не может быть абстрагирована от местных проблем, а, напротив, стимулируется ими. Так или иначе, сложность и многообразие жизни на северо-восточном побережье Камчатки невозможно вписать ни в одну общую теоретическую концепцию.

Однако использование образа путешествия как организующей метафоры этой книги влечет за собой еще одну проблему: как отобразить сугубо корякские черты путешествия и при этом сохранить ориентиры и связность. Чтобы не перегружать читателей переизбытком концептуальных точек зрения и передвижений, я решила выстроить каждую главу (за исключением глав 2, 3 и 5) вокруг взглядов и рассказов конкретных корякских женщин и мужчин. Как форма анализа рассказ открывает новые пути к пониманию специфических аспектов человеческой жизни. Будучи проекцией конкретных общественных условий и точек зрения, он в то же время отражает широкий социально-исторический контекст в индивидуальном ракурсе. Таким образом, рассказы, приведенные в этой книге, не призваны раскрыть общие культурные принципы. Главы, где за источник анализа и понимания берутся мнения отдельных людей, служат попыткой вовлечь читателя в обсуждение региональной истории, социальных форм гендерной дифференциации и одновременно региональных отношений, переходящих в глобальные55
  Часть материала главы 6 опубликована в [Rethmann 2000a]. Часть материала главы 7 несколько отличается от опубликованного в [Rethmann 2000b]; печатается с разрешения Американской антропологической ассоциации.


[Закрыть].

Слова благодарности

Этой книгой я обязана многим. Творческий подход, неравнодушие и усилия многих людей, рядом с которыми я жила и работала, вдохновили меня на ее написание. Больше всего я обязана корякским женщинам и мужчинам, с которыми жила и работала на северо-восточном побережье Камчатки. Хотя они с самого начала знали, что мой проект мало чем поможет им в жизни, они проявили огромное великодушие и гостеприимство, впустив меня в свою жизнь. По соображениям конфиденциальности я не привожу здесь их имен, но благодарю их за терпимое отношение к моим ошибкам и заботу, проявленную, когда я была с ними.

Многие другие люди также сыграли важную роль в моих исследованиях, размышлениях и писаниях. В 1992 году мои изыскания щедро поддержала Немецкая служба академических обменов (DAAD). В 1994 году дальнейшие исследования были поддержаны исследовательским грантом Канадского совета по социальным и гуманитарным наукам (SSHRC) и Центром общества, технологий и развития при Университете Макгилла. Я хочу поблагодарить факультет последипломного образования Университета Макгилла за предоставление мне стипендии Alma Mater Dissertation Fellowship и Исследовательский совет по гуманитарным наукам Университета Макмастера за то, что он сделал возможным завершение работы над этой книгой. Центр российских и восточноевропейских исследований Иллинойсского университета в Урбана-Шампейне щедро поддержал и профинансировал мою двухнедельную стажировку. Особенно я благодарна Хелен Салливан за ее интерес, терпение и опыт. Я в долгу перед Дискуссионной группой по вопросу о женщинах в славянских культурах и литературах: ее дискуссии и идеи были мне весьма полезны.

В процессе моих исследований Джон Галати и Маргарет Лок неизменно поддерживали меня на моем интеллектуальном пути и побуждали меня работать немного усерднее, чтобы развить некоторые идеи. Я хочу поблагодарить их обоих. Я искренне благодарна Дэвиду Кестеру и Вике Петрашевой, которые помогли решить проблемы с визой. Кроме того, Вика Петрашева великодушно предоставила мне жилье и помогла наладить различные исследовательские связи на севере Камчатки. Ольга Мурашко подробно обсудила со мной возможности и тонкости исследований на полуострове Камчатка, а покойная Галина Грачева оказала мне гостеприимство, когда я застряла в Санкт-Петербурге. Во второй свой приезд на север Камчатки я провела неделю с покойным Александром Пикой; несколько месяцев спустя Саша погиб в результате несчастного случая на воде, когда проводил исследования на Чукотке. Эта книга отчасти отражает некоторые наши беседы.

В процессе написания книги я пользовалась поддержкой и руководством коллег. Я глубоко благодарна многим, кто прочитал мою работу и высказал свои замечания, которые на разных этапах и в разных формах способствовали ее совершенствованию. Это, в частности, Лариса Абрютина, Елена Батьянова, Джулия Крукшенк, Галина Дьячкова, Харви Фейт, Андреа Кляйнхубер, Игорь Крупник, Нэнси Рис, Венди Расселл, Блэр Резерфорд, Петер Швейцер и Николай Вахтин.

Когда я писала книгу, меня поддерживали своей дружбой Патриция Фоксен, Мишель Джордж, Луис Гринспен, Катерина Гублер, Ясмин Хабиб, Ханс-Георг Краффзик, Хайке Шимкат, Лорел Шульц, Андреа Суэрбаум и Туула Туискуу. Я глубоко благодарна им за чувство юмора и поддержку. Завершением своего проекта я бесконечно обязана Робби Селлеру, единомышленнику и другу. Слишком многих я должна поблагодарить за дружбу и поддержку, чтобы перечислить всех, но они сами об этом знают, и я благодарна им всем.

Мои студенты из Университета Макмастера, многие из которых стали моими добрыми друзьями, поддерживали эту книгу своей живостью ума и энтузиазмом. Особая благодарность также Розите Джордан, Люси Лавин и Дженис Вейр за помощь и благожелательность, когда пришла пора разбираться с некоторыми административными вопросами.

И наконец, самое главное: я хочу поблагодарить Дэвида за его неизменную любовь. Нет слов, чтобы в полной мере выразить ему всю глубину моей благодарности.

Глава 1
Поехали!

Это книга о том, как в середине 1990-х годов коренные жители северной части дальневосточного полуострова Камчатка переживали, объясняли и преодолевали меняющиеся условия жизни в постсоветской России. В ней рассказывается, как корякские женщины и мужчины активно участвовали в различных исторических и социальных процессах – от царских времен до советской эпохи и начала демократии, – протестуя, приспосабливаясь и переосмысливая те условия, которыми постоянно определялось и переопределялось их существование. В ней также повествуется о том, как современные корякские женщины творчески взаимодействуют с региональными структурами власти и борются с ними, чтобы противостоять социальному неравенству и засилию мужчин. Эта книга написана одновременно о настоящем и о прошлом. Это этнографическое исследование, в том смысле, что в нем подчеркивается специфика местных практик и дискурсов, связанных с историей, гендером и социальной активностью. В то же время она призвана внести свой вклад в обсуждение трудностей и притеснений, которые испытывают маргинализированные группы населения и коренные народы, а также проблем, с которыми они сталкиваются в широком контексте региональных и глобальных отношений.

Интерес к изучению вопросов гендера, истории и агентности на северо-восточном побережье Камчатки возник у меня, когда я обнаружила, что редко обсуждаю интересующие меня темы (обряды, традиции, освоение тундры) без учета исторических изменений и дифференциации регионов и сообществ. Осознать значимость этих аспектов в жизни коряков мне помогло в первую очередь то, что сами люди регулярно заговаривали на подобные темы. Культурные особенности и различия между коряками и русскими, равно как и между самими коряками, административная власть и деление, региональное экономическое неравенство, социальное положение женщин и мужчин – именно эти вопросы делали для них местную культуру достойной обсуждения. Поскольку все эти проблемы постоянно всплывали в наших разговорах, я заметила, что коряки часто связывают их с историческими и социальными событиями за пределами региона. Это и есть отправная точка для анализа в моей книге: осознание того, что местные смыслы и интерпретации никогда не бывают полностью отделены от глобальных процессов и изменений.

Одним из следствий этого осознания стало мое нежелание ограничивать разговор о коряках рамками радикальных культурных различий или социальной ассимиляции. Коряков часто относили к примитивным народам. Они занимались оленеводством, рыболовством и охотой на необъятных просторах тундры. Они жили в труднодоступной местности, часто в нескольких неделях пешего перехода от побережья или населенных пунктов. Они воспринимали воду, животных, людей и растения как тесно взаимосвязанные части единого мира. В соответствии со своим мировоззрением они обращались за помощью к духам и водили больных к шаманам. Эти формы бытия и познания породили набор устойчивых представлений, согласно которым коряки отсталы и невежественны, особенно по сравнению с городскими жителями. Такие представления, в свою очередь, привели к возникновению форм социальной политики, направленных на привлечение коряков под покровительство государства, чтобы сделать из них ассимилированных граждан.

Стереотипное понимание культурных различий легко порождает набор образов, помещающий субъектов, сообщества и культуры в категориальные структуры «мы» и «они». Ассимиляция, и как процесс, и как понятие, объединяет разные национальности под эгидой единой, не учитывающей этнических различий идентичности, подпадающей под всеохватную категорию «народ». Оба понятия – различие и ассимиляция – оставляют очень мало места для признания возможности существования в современном мире как общности, так и дифференциации. Знакомые мне коряки не считали себя «культурным Другим», но и не согласились бы с тем, что они стали похожи на русских или украинцев, поселившихся на Камчатке.

Как и все прочие читатели этой книги, коряки живут в мире расширяющегося капитализма и истощения природных ресурсов. Как и многие другие, они сталкиваются с ужасающей бедностью и ростом социального и домашнего насилия. Будучи коряками, они могут высказываться с позиций, отличных, например, от позиций русских, будь то городских или деревенских, и граждан других стран мира. Вместо того чтобы рассматривать коряков с точки зрения культурных различий или ассимиляции, весьма соблазнительно поместить их в более широкую сеть локальной и глобальной культурной политики и региональных позиций. Поддавшись этому соблазну, я надеюсь продемонстрировать, что взгляды коряков не определяются культурным различием или изоляцией, но постоянно формируются в ответ на социальные и исторические события и состоят с ними в диалоге. Я считаю, что такой подход весьма перспективен, а также несет в себе социальные и политические возможности для многих знакомых мне коряков; задача состоит в том, чтобы оценить различие не на словах, в рамках привычного дискурса о разнообразии, а как творческое вмешательство в мир, общий для нас всех.

История

Рассматривать коряков как примитивную народность, отделенную от нас пространственной и временной пропастью, значит игнорировать их сегодняшние трудности и сложные социальные проблемы, с которыми им приходится бороться. С другой стороны, называя их приспособившимися или ассимилированными гражданами внутри русской нации, мы отказываем им в праве отличаться от других в современном мире. Между этими двумя позициями лежит территория вопросов, обычно заслоняемых этой классической оппозицией: с одной стороны, радикальные культурные различия, с другой – гомогенная или ассимилированная идентичность. Именно к этим вопросам, как я полагаю, относится история. Отказавшись от категорического, радикального противопоставления различий ассимиляции, мы сможем увидеть, что современное самосознание коряков не является ни результатом культурной самобытности, ни совокупностью культурных черт и особенностей. Например, рассматривая в хронологическом разрезе встречу или диалог между коряками, их соседями по региону и государством, мы сможем увидеть, как формировалась «корякская народность» в воображении государства, регионального большинства и заезжих антропологов, которые учились опознавать «их». Мы также увидим, что столь мощные дискурсы, определяющие и подтверждающие идентичность коряков, не обладают неоспоримым авторитетом. Кроме того, мы сможем показать, как сами коряки, даже если они принимают эти формы знания и подпадают под их влияние, реагируют на них, переосмысливают и бросают им вызов.

Взяв за отправную точку отношение коряков к событиям прошлого и современному миру, я решилась занять позицию, отличную от той, которую встречала практически во всех прочитанных мною этнографических исследованиях региона. Мое понимание истории как сложного сочетания противоречащих друг другу нарративов и разных голосов – то есть признание того, что разные способы изложения порождают разные виды правды, – противостоит гомогенизирующей функции этих текстов [Кларк 2002: 9–12]. Реалистический нарратив советских этнографических источников (примерно 1930–1985 годов) создает весьма продуманные тексты, выстроенные вокруг стереотипных сюжетов о борьбе за социализм, прогрессе и цивилизации. Тексты, относящиеся примерно к 1930–1940 годам, свидетельствуют об энтузиазме и непоколебимом рвении, с которыми активисты, учителя и власти стремились донести историю и прогресс до тех, у кого, по-видимому, их не было. Со временем многочисленные очерки, газетные заметки, популяризаторские статьи и передовицы, в которых содержалась существенная часть этнографических данных, сменились жанром этнографической монографии. В 1950-е и 1960-е годы этнографическая монография окончательно превратилась в привилегированный жанр советской этнографии; ее определяющей целью было уже не показывать, как история неизбежно движется к своему концу, но подчеркивать достижения социализма и революции. Для этого монография обычно делилась на два периода: до– и послереволюционный. Каждая часть состояла из тематически обособленных разделов – «экономика», «родственные отношения», «общественная жизнь» и т. п. В первой части жизнь коренных народов Севера показывалась застывшей во внеисторических, архаических рамках вневременных традиций. Во второй части читателю предоставлялись этнографические данные в виде материалистических, а следовательно, объективных описаний, цифр и графиков. В этом смысле становление этнографического описания северной Камчатки основывалось на энтузиазме и честолюбии советских администраторов и политиков, притом что описание опиралось на социалистические нарративы и стереотипы.

Эти замечания сделаны не для того, чтобы критиковать советскую науку за предвзятость и искажение фактов; я вовсе не намереваюсь демонстрировать неуважение к научным позициям, которым противопоставляю собственные прочтения и интерпретации. Аспекты советской этнографии, организующим принципом которых служит абсолютная, и при этом воображаемая, бинарная оппозиция, – это как раз те аспекты, с которыми я долго боролась в своем исследовании. В частности, я столкнулась с конкретным вопросом: как включить в него литературу, основанную на множестве посылок, тяготеющих лишь к определенным видам правды и зачастую несправедливых по отношению к корякам? Однако гомогенизирующий стиль не обязательно присущ советской этнографии: в последние советские годы антропологи критиковали гомогенное изображение «других» народов, проводили тщательный текстуальный анализ прошлых и современных этнографических трудов и подвергали критике проблематичные с точки зрения теории допущения, такие как стремление исследователей отграничить себя от объектов исследования. Смысл моего комментария не в том, чтобы заменить одну теорию другой или отстаивать более западную позицию, в теоретическом плане более нюансированную: моя цель – обозначить существующие интеллектуальные проблемы.

Работы, которые я считаю наиболее перспективными для изучения взглядов коряков, показывают, что культурное понимание и самосознание формируются в ходе истории, а исторические процессы и смыслы, в свою очередь, создаются и формируются в зазоре между различающимися культурными позициями [Stoler 1985; Comaroff, Comaroff 1992]. Такой подход отвергает представление, будто культура существует вне истории или параллельно ей: она всегда и везде строится историческими путями [Wolf 1982; Ginzburg 1983; Elias 1982]. В то же время этот подход признает, что история формируется посредством пересечения разнообразных индивидов, систем ценностей и форм знания. Культуру нельзя противопоставлять истории; точно так же историю нельзя понимать как линейное, поступательное движение во времени: ее следует рассматривать как динамическое развертывание во времени определенных социально-политических обстоятельств и событий. Больше всего меня интересовало то, как знакомые мне люди объясняли и комментировали исторические процессы в регионе в контексте местных проблем.

В настоящем проекте этот подход побуждает меня рассмотреть, каким образом сложные процессы, имевшие место в прошлом, породили сегодняшнюю социально-политическую ситуацию в сообществах коряков на северо-восточном побережье. Создание советской этнографией в высшей степени предвзятых текстов, свидетельствующих о жизнерадостном утопизме и непоколебимой вере в основополагающую идею прогресса, в последнее время стало предметом пристального изучения66
  Подробная критика советских социологических представлений об экономическом развитии и научном прогрессе содержится, например, в [Слезкин 2008: 359–364; Grant 1995].


[Закрыть] и вызвало ряд серьезных откликов77
  Критику советской антропологии см., например, в [Vakhtin 1994]. Критический анализ советских этнографических репрезентаций содержится в [Батьянова 1998].


[Закрыть]. Таким откликом в североамериканской и европейской научной среде стало изучение вопросов национальности и идентичности исходя, как правило, из советских представлений о прогрессе – с повышенным вниманием к властным структурам и государственной политике, но без особого внимания к местным особенностям поисков авторитета и смысла88
  В своих обобщениях я, правда, не учитываю важных исключений. См., например, [Balzer 1993; Anderson 2000; Kerttula 1997; Fondahl 1998].


[Закрыть]. В совокупности все эти формы критической реакции побуждают, сохраняя акцент на преобразовательной политике государства, выявить те «промежутки», в которых государственная власть выглядит наиболее неопределенной.

В настоящей книге я использую слово «государство» для обозначения тех аспектов национальной и государственной политики, которые воспринимались большинством корякских женщин и мужчин как внешние, но господствующие формы правления; таким образом я подчеркиваю гомогенность и вездесущность государства. В местных разговорах об истории и идентичности редко случалось, чтобы коряки не высказывали своего отношения к государственной власти. Я слышала, как коряки говорили о государственной политике и административной тактике: для них это были задания, которые можно было либо провалить, либо выполнить, либо игнорировать. Например, местные старейшины, обвиняя или осуждая государственную власть, редко выпячивали свою идентичность; гораздо чаще они подчеркивали, что намерены продолжать культурные и ритуальные практики, которые, по их мнению, важны для их идентичности. Молодые же зачастую демонстрировали свою приверженность государственной власти, заявляя, что государственная политика открыла перед ними социальные возможности, такие как школьное образование и профессиональная подготовка. Социальная напряженность, возникавшая в этом пространстве разногласий – а именно в нем формировались исторические идентичности, а история интерпретировалась посредством культуры, – это одна из особенностей, которые я хотела бы исследовать в этой книге.