Текст книги "Парацельс – врач и провидец. Размышления о Теофрасте фон Гогенгейме"

Глава VIII
Краткое известие о путешествии в Османскую империю

Когда я слышу пение свирели, то сердце мое наполняет радость и все мое существо упивается дивными звуками.

(II, 409)

Ноябрь 1531 года в свободном городе Санкт-Галлене. Эй, Штюхели, заканчивай свои трели и передохни немного. Давай-ка лучше зайдем в кабак и выпьем чарку другую. Неужели ты думаешь, что истину можно найти только в церкви? Да знаешь ли ты, что она на самом деле скрывается вон в той таверне, среди пивных кружек и кислой капусты? (II, 3, 4). Ну вот мы и пришли. Черт возьми, в нынешнем году едва ли не все винные погреба забиты кислятиной (KS, 358). Интересно, может быть, хоть здесь запасы этого препоганого пойла прошлогоднего урожая уже заканчиваются. Вряд ли. И все же в глубине души у меня шевелится слабая надежда. Как ты думаешь, а вдруг одна из бочек куплена хозяином в Эльзасе? Эх, и как здорово было бы промочить сейчас горло старым эльзасским! (VII, 123). Да, Штюхели, уж мы бы выпили все до последней капли, благо борьба с вином всегда заканчивается нашей победой. Впрочем, не думай, что это комплимент врача. Это я говорю тебе как друг, а не как врач, который пропил свое имущество (VII, 375). Штюхели, когда принесут вино, то сначала осторожно потрогай кружку рукой. Помнишь, мой дорогой, как ты обжегся тогда, в Эльзасе, пируя с неким врачом и пророком? Тогда, накинувшись на выпивку, ты сжег себе весь язык и глотку.[136]136
  Sudhoff, Lebensbild, S. 62.


[Закрыть]

Знаешь, Штюхели, ведь медицина существует для того, чтобы сделать жизнь народа блаженной и беззаботной. А из этого следует, что и ты вместе со своими коллегами музыкантами, тоже принадлежишь к религии врачей (II, I, 93). Музыканты блестяще играют на различных струнных инструментах, флейте и к тому же многие из них обладают хорошими голосами. И все же они существуют не только для того, чтобы изо дня в день развлекать других людей. Веселя публику, каждый из них должен внимательно прислушиваться к своей игре, совершенствовать свое искусство и изгонять из него любые признаки роскоши. Простолюдин не должен заражаться страстью к роскоши, слушая твою игру! Мы, люди искусства, должны помнить о том, что искусство, ученость и вообще любое умение должны нести людям радость, мир, чистоту, порядочность и согласие. Искусство нужно для утоления жажды, для принесения пользы ближнему. Все сказанное сполна относится к музыке. Музыка служит настоящим лекарством для человека, который отягощен меланхолией и тяжкими мыслями. Ведь меланхолики постепенно превращаются в отчаявшихся, одиноких людей. Часто только музыка может вернуть их к жизни и помогает сохранить рассудок. Она прогоняет дьявольского духа Питона, которым одержимы колдуны и ведьмы. Музыка отгоняет и другого духа, Аферноха, который помрачает ум перекрещенцев и прочих сектантов, так что они думают, будто видят небо отверстым и Бога, восседающего на престоле. А ведь все это болезни мозга. И как в одном саду растут травы, которые излечивают различные болезни, так и музыка является одним из целительных растений сада здоровья. Она врачует такого рода фантазии, нарушения мозговой деятельности и душевного состояния, которые ведут к безумию и одержимости (II, I, 105/106).

Поэтому все виды искусства нужно изучать так же усердно и внимательно, как, к примеру, алхимию и другие увлекательные вещи! И хотя звук флейты ускользает, как только перестает звучать, а польза, получаемая от алхимии, исчезает вместе с углем, все же существуют еще искусства для ободрения духа. Они употребляются в виде лекарств, которые представляют пищу и питие для сердца и ума и воздействуют на человека так же, как, например, вино, женщины, пение и игра (II, I, 106).

Нет, Штюхели, мой дорогой сотрапезник, тебе не нужно развлекать игрой своего доктора, который не испытывает в этом необходимости. По его мнению, струны и органы не годятся для прославления Божьего имени. Он ценит молчание, так молчи же рядом с ним.

А ты не ощущаешь в себе желания, набравшись смелости, овладеть еще каким-нибудь искусством? Ты не хочешь сделать это для того, чтобы порадовать Теофраста и свой родной город, это прибежище нищеты, где такие достойные парни, как ты и он, не пользуются уважением? Тебе не хочется еще раз взнуздать свою лошадку? Впрочем, ты знаешь, что убеждения, утвердившиеся в головах народа, не скоро рассеиваются! Уходи в какую-нибудь далекую страну, где ты не попадешь в неловкое положение, столкнувшись на улице с членом санкт-галленского магистрата. Пускайся в путь без страха и ни в чем не упрекай себя. Походатайствуй перед духом соли о своем родном городе. А вместо пропуска доктор даст тебе три символа соли, серы и ртути, которые и в самой дальней земле, даже там, где неизвестен швейцарский крест, откроют перед тобой все двери.

В глубине восточношвейцарской смелости, где-то на самом дне, таится робость. Поэтому Штюхели опорожнил не одну кружку кислятины, прежде чем принял доводы своего собеседника.

– Куда же мне отправиться, доктор Теофраст, и что мне взять с собой в дорогу? Какую одежду мне лучше всего надеть?

– Сначала отправляйся в деревню Лемменшвиль и найди там дом цыганского короля[137]137
  Rütiner, Diarium, I, 48v. (Hinweis: E.G. Rusch).


[Закрыть], который продаст тебе все что нужно, если ты предложишь ему те четыре гульдена, которые тебе даст доктор. Ты получишь от него непривычные в нашей земле широкие штаны и покрывало на голову, из которого можно сделать тюрбан. О туфлях с длинными носами ты можешь особенно не беспокоиться.

Мысль о путешествии и дальних странах, роскошных дворцах и сказочных богатствах вселила страх в сердце Штюхели. Новичок в вопросах алхимии, он позволил уговорить себя более опытному товарищу и пустился навстречу приключениям. В конце концов, с ним была верная флейта – самое подходящее лекарство от меланхолии.

Цыганский король снабдил его необходимой для дальнейшего путешествия одеждой. Кроме того, жена короля подарила ему амулет, обладающий силой усмирять бурные ветры и непогоду. Сивая лошадка стояла оседланной перед воротами дома и ожидала седока. Совсем как в тот раз, когда он за 20 минут долетел в Баден в Аргау. Штюхели не знал, кто кормил коня со времени его последнего путешествия.

Бедному музыканту казалось, что новый полет таит в себе тысячи опасностей. Лошадь и всадник оставили позади Виллах, Белград и Трансильванию. Затем они достигли золотого города с куполами и минаретами, но и там резвый конек не сделал остановки. Штюхели не знал, молиться ли Богу или взывать о помощи к дьяволу. Почему даже самые прекрасные перспективы порой наполняют ужасом человеческое сердце?

Музыканту, скачущему на своем волшебном коне, уже не раз казалось, что он достиг края земли. Наконец, сопящий демон перешел с галопа на рысь, сбросил темп и начал снижаться. Они приземлились рядом с высокой городской цитаделью. В городе, в котором воздух был густым от пыли, кипела жизнь. Ревели ослы, лаяли собаки, спешили по делам люди. Было удивительно, что никто из горожан даже не заметил волшебного пегаса, приземлившегося у них на глазах.

Очевидно, неподалеку находился рынок. О высоком уровне развития цивилизации свидетельствовало большое количество людей в диковинных цилиндрических шапочках, бросавших из-под густых бровей грозные взгляды на окружающих. Чутье художника подсказало Штюхели, что он видит перед собой государственных чиновников. Еще немного, подумалось ему, и кто-нибудь подойдет к нему и спросит его о том, откуда он и что ему здесь нужно.

Однако, благодаря Богу, у него был талисман, подаренный женой короля, и пропуск со знаками, начертанными Теофрастом фон Гогенгеймом. Действительно, эти три знака успокоили чиновника и сразу расположили его к путешественнику. Он вызвался помочь Штюхели и отвел его в роскошно украшенный дворец. Дворецкий, встретив путника, тотчас же проводил его к Кемалю, верному слуге председателя врачебной палаты Алеппо Салиха бен Насраллаха ибн Саллума, или, проще говоря, Ибн Саллума. Кемаль прекрасно владел латинским, греческим и немецким языками. После мимолетного взгляда, брошенного на пропуск путника, лицо его просияло, и он приветливо обратился к Штюхели:

– Вы один из нас. Врачебная палата Алеппо имеет честь предложить вам кров и пищу.

Гость был незамедлительно представлен Ибн Саллуму. Последний радушно принял швейцарца и провел его в святая святых своего жилища, в комнату для ученых занятий, где на столе возвышалась стопка мелко исписанных листков бумаги. Ибн Саллум как раз писал книгу в то время.

– Благородный господин, – обратился Штюхели через переводчика к Ибн Саллуму, – я недостоин оказываемой мне чести. Ведь я простой швейцарский музыкант.

– Для меня, как врача, большая честь принять у себя человека, прилетевшего ко мне с приветом от Баракальсуса. Смотрите, вы видите перед собой работу всей моей жизни. Три книги о патологии, фармакологии и фармакопее уже готовы, а над четвертой я продолжаю работать. Она называется «Ат-тибб аль гадид аль-Кимия и аллади хтара аху Баракальсус»[138]138
  Kolta, Kamal S., Paracelsus im Urteil des osmanischen Oberhofarztes Salih b. Nasrallah b. Sallum, S. 103.


[Закрыть].

Кемаль перевел:

– «Новая книга о химико-медицинской науке, которую изобрел Баракальсус».

Ибн Саллум не счел для себя унизительным открыть перед простым гостем всю сокровищницу своей учености. Более того, он вел себя при этом как обычный ученик, спешащий вобрать в себя мудрость человека, которому он больше всего доверяет. Штюхели, в свою очередь, ничего не понимал в этом удивительном мире, в который он явился недостаточно подготовленным. Он мог рассказать лишь то немногое, что Гогенгейм поведал ему о музыкотерапии. Однако слушатели со вниманием восприняли эти сведения и смотрели на флейтиста как на университетского профессора.

Ибн Саллум продолжил:

– Мне бы хотелось посвятить в учение Баракальсуса своего сына, а также моего лучшего ученика, будущего дервиша и астронома Мюнеккимбаси Ахмета Деде бен Лютфаллаха, который уже сейчас является образцом мудрости, учености и глубокого опыта.[139]139
  A.a.O., S. 103.


[Закрыть]

За кофе переводчик по просьбе Штюхели незаметно рассказал ему о личности знаменитого доктора:

– Он один из самых выдающихся врачей нашего времени, и он недолго еще пробудет в Алеппо. Вскоре я буду иметь честь сопровождать его ко двору султана Мехмеда IV, который предложил доктору занять высокую должность кади и главного врача Османской империи. Это приглашение в Истанбул является также грандиозным триумфом медицинского учения Баракальсуса. Наступает время, когда учение о четырех жидкостях утратит свое господствующее положение. Сегодня мы стараемся познакомиться с лучшими достижениями медицинского искусства неверных. И лучшим врачом и ученым после Гиппократа мы считаем Баракальсуса.

– Что же особенного в этом Баракальсусе, – спросил Штюхели. Дома, в Санкт-Галлене, им никто не интересуется. Неужели здесь, в Алеппо, вы еще не слышали имя Вадиана?

– Нам очень жаль, что мы так мало знаем о родине Баракальсуса. Если этот Вади-ан, если я правильно произношу его имя, трудится в том же городе, что и Баракальсус, то это свидетельствует о нем как о незаурядном человеке. Нельзя исключать, что имя этого города войдет в будущем во все турецкие энциклопедии.

Штюхели был неимоверно горд своим знакомством с Баракальсусом, которое чем дальше, тем больше казалось ему невероятным. Его уверенность в себе возрастала с каждой минутой. Одновременно росла его тяга к знаниям. Штюхели, до этого предпочитавший молчать, принялся активно задавать вопросы:

– Эффенди, скажите мне, о чем вы пишите в своей книге, посвященной Баракальсусу, чтобы я мог рассказать об этом моим соотечественникам по возвращении на родину.

Кемалю не пришлось переводить заданный вопрос дважды. Специалист по Баракальсусу был счастлив поделиться с приятным собеседником своими знаниями, накопленными им за много лет:

– Уважаемый Штюхели, я не знаю, как мне благодарить вас за ваш рассказ, поскольку моя любовь к музыке широко известна. Другим моим увлечением являются переводы чужеземных сочинений по медицине на турецкий и арабский языки. Кроме того, я провожу исследования, результаты которых я изложил в главах о белой горячке, цинге и колтуне.[140]140
  A.a.O., S. 103.


[Закрыть] Однако настоящей моей страстью является химическая медицина. Я считаю Баракальсуса врачом, который, так же как и я, одержим наукой: он не переписывает чужие произведения, но занимается подлинным творчеством, и когда знакомится с чужими мыслями, то обдумывает и осмысливает их далее. Я хорошо знаком с его достижениями в химической медицине и занимаюсь тем, что самостоятельно осмысливаю и перерабатываю его сочинения. Общение же с его учениками, такими, например, как Освальд Кроллиус, для меня так же важно, как встреча с самим учителем. Мы, парацельсисты, особенно здесь, в Османской империи, образуем общину ученых и исследователей, для которых истина важнее, чем слава и личное тщеславие.

Взгляните, здесь лежат шесть глав моей рукописи. Они составят книгу о новой химической медицине, которую изобрел Баракальсус. Но это одновременно и моя книга.

В первой главе я рассматриваю три изначальных субстанции: ртуть, серу и соль. Из этих трех принципов были образованы четыре элемента. Из них же состоят все живые существа. Согласно «Великой астрономии», человек находится между большим и малым мирами. Каждое тело нужно рассматривать с материальной и духовно-душевной сторон. Мы, мусульмане, понимаем это особенно хорошо!

В третьей главе обратите внимание на учение о сигнатурах. Они лучше, чем что-либо другое в мире, показывают величие творения Аллаха, его всеохватывающую мудрость, проявляющуюся в многообразии языков, красок, форм и вкусов. Об этом написано уже в Коране. Аллах дал врачу знаки и разумение того, какими средствами лечить те или иные болезни. Я употребляю в своей практике многие рецепты, изобретенные Баракальсусом, однако при этом неизменно помню о Творце всего сущего. Да, Штюхели бен Штюхели! Средство от чрезмерного потения состоит из трех частей эссенции винного камня, или тартаруса, как он назван в «Парамируме», и пяти частей серной эссенции. Все это следует перемешать и затем подвергнуть дистилляции в тыквенном сосуде.[141]141
  A.a.O., S. 107.


[Закрыть] Если же вы как гость, непривычный к местным условиям, вдруг начнете страдать поносом, я вам посоветую рецепт, составленный Баракальсусом.

Его выдающиеся достижения, Штюхели, особенно ярко проявляются в учении о соли и ядах. Я даже написал об этом: «По учению Баракальсуса, субстанция соли устраняет гниение и обладает консервирующим действием. Поэтому ежедневно следует принимать внутрь по три капли духа соли. Этот дух сохраняет тело человека от гниения и устраняет продукты гниения»[142]142
  A.a.O., S. 107.


[Закрыть]. Что же касается критики Галена, я иду в этом вопросе даже дальше Баракальсуса, поскольку, по моему глубокому убеждению, галеновские рекомендации по употреблению наркотических средств никуда не годятся. Пациентам, жалующимся на слабость или бессонницу, я рекомендую изменить образ жизни, в то время как Гален, этот врачеватель симптомов, предлагает употреблять наркотические средства, которые содержат в себе яд. Кроме того, я применяю в этом случае рецепт Баракальсуса. Он смягчает боль и успокаивает члены тела.[143]143
  A.a.O., S. 107.


[Закрыть]

Ибн Саллум на секунду прервал свою триумфальную речь и сделал маленький глоток кофе. Воспользовавшись паузой, Штюхели осмелился задать доктору критический вопрос:

– Высокочтимый эффенди, существуют ли рецепты, которые не оправдали себя на практике?

– К сожалению да, – последовал ответ учителя, – несколько недель назад ко мне пришла женщина, которую мучили колики. Рецепт, разработанный в духе учения Баракальсуса, не дал ожидаемого результата. Тогда я призвал на помощь все свое искусство. В результате составленный мной напиток вместе с растираниями принесли желаемый успех. Я уверен, Баракальсус сделал бы то же самое![144]144
  A.a.O., S. 108.


[Закрыть]

К этому моменту Кемаль почти выбился из сил. Наконец, он сделал дипломатическую попытку завершить разговор гостя с учителем на хорошей ноте. Штюхели пригласили в баню, которая после долгой дороги была как нельзя более кстати. В бане Штюхели вновь завел с Кемалем разговор о великом мастере медицины Салихе бен Насраллахе. Восхваляя своего господина, Кемаль, демонстрируя свое знание латыни, назвал его «Парацельсус арабус». По ходу разговора Кемаль заметил, что он не перестает удивляться чудесам, которые творит парацельсистская медицина. Он был поражен, что швейцарец, вхожий в круг друзей величайшего врача последних времен, еще жив и прекрасно выглядит.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Штюхели. – Мне немногим больше 20 лет. Я не могу назвать точный год моего рождения, но, скорее всего, я появился на свет в 1507 или в 1508 году.

– Тогда тебе должно быть сейчас, по меньшей мере, 146 лет. В своей знаменитой «Vita longa» Баракальсус пишет, что этот возраст вполне достижим для людей. Сейчас на дворе 1066 год по мусульманскому летоисчислению, или 1656 по христианскому календарю.

В этот момент у Штюхели потемнело в глазах от ужаса, и он… проснулся. Открыв глаза, он понял, что лежит на деревянной скамье в санкт-галленской таверне «У золотой овечки». В помещении было пусто, доктор Теофраст и его турецкие последователи исчезли. Вдруг Штюхели услышал, как в дверь таверны постучал ночной сторож почтенного города. Этот стук означал приближение полночи. По городскому закону, за три часа до полуночи в городе прекращалась продажа спиртных напитков, а за два часа посетители кабаков и пивных отправлялись по домам. Преступившие закон «должны были заплатить штраф в пять шиллингов»[145]145
  Häne, Johannes: Zwei Abhandlungen zur Kultur– und Wirtschaftsgeschichte der Stadt St. Gallen, St. Gallen 1932, S. 49f.


[Закрыть]. Смог ли городской флейтист отыскать в своем заплечном мешке нужную сумму? Применили ли городские стражи букву закона к человеку, который в сонном видении совершил путешествие во времени и пространстве? Как сложилась его дальнейшая судьба? Не закончил ли он свои дни на койке городской больницы? Ведь мы помнимаем, что благодаря стараниям городского врача социальная служба в Санкт-Галлене находилась на очень высоком для XVI столетия уровне.

Несмотря на сказочность образа Штюхели, последний в гораздо большей степени, чем таинственный цыганский король из Лемменшвиля, может считаться исторической фигурой. Согласно исследованиям Эрнста Герхарда Рюша, Марк Штехелер, как в оригинале звучало имя героя нашего рассказа, действительно был городским флейтистом, организатором увеселительных зрелищ и музыкальных развлекательных концертов. Его можно было часто видеть на праздничных и свадебных застольях. Во всем городе трудно было найти более милого, приятного и разбитного собутыльника. Вадиан в одном из своих писем называет его организатором маскарадов.[146]146
  Из письма Э.Г. Рюша к автору от 19.07.1993. «Я склонен утверждать обратное: Штюхели, в отличие от сказочного цыганского короля в Лемменшвиле, был реальной исторической фигурой…»


[Закрыть] Он относится к разряду тех замечательных и веселых фигур, о которых зачастую умалчивают официальные историографы. Но именно они служили людям всей своей жизнью и оказывали целительное влияние на окружающих.

Судьба Ибн Саллума сложилась трагически. В 1687 году он был убит во время сражения турок с поляками, защищавшими свои земли от вторжения с востока. Люди, сразившие ученого, упустили из виду, что именно этот человек поставил все свои силы на службу духовному единению восточного и западного миров. В святом граде Иерусалиме плесневеет рукопись о Баракальсусе, имя которого огненными буквами вписано в историю человечества. А в городе святого Галла вплоть до осени 1993 года ни одна улица, площадь или, на худой конец, подворотня не называлась этим именем.[147]147
  В ноябре 1993 года по решению городского совета Санкт-Галлена Штраусенгэсслайн был переименован в Парацельсусгэсслайн.


[Закрыть]

Глава IX
Желудок святого Николауса фон Флю

Самые интимные тайны касаются тех процессов, которые происходят внутри человеческого организма.

Элиас Канетти. Массы и власть

Николаус фон Флю и Теофраст фон Гогенгейм относятся к числу самых загадочных персонажей истории духовной и религиозной мысли Западной Европы. Несмотря на территориальную и хронологическую близость, отшельник из Ранфта об Сахсельн и врач, натурфилософ и светский богослов из Айнзидельна, никогда не становились героями одного исследования. Для Гогенгейма личность Николауса фон Флю представляла несомненный интерес. В трех своих работах он с этико-богословской и научной точек зрения подвергает критическому разбору сведения об удивительном постническом подвиге святого. Гогенгейм вспоминает о Николаусе во время своего пребывания в Аппенцелле в 1532/1534 годах, а также упоминает о нем в своем центральном сочинении «Парамируме». Гогенгейм предложил читающей публике свой взгляд на феномен отшельника, о котором с увлечением рассказывали современные ему источники и в святости которого был убежден такой трезвый реформатор, как Вадиан, критически оценивавший любые формы магизма и эзотерики. Соображения Гогенгейма, высказываемые им по поводу предпринятого еремитом поста, представляют собой яркую иллюстрацию ранней парахимической модели спекулятивного характера, своего рода попытки объяснения так называемого чуда в свете естественных законов. При этом необходимо помнить о свойственном Гогенгейму духовно выверенном отношении к посту, предпринятому по соображениям религиозной мотивации.

Рассуждения Гогенгейма невозможно понять без знания алхимической модели желудка, его функций и действий, представления о которых в данном случае не до конца совпадают с традиционной естественнонаучной концепцией. Только из этой перспективы мы, переместившись на пять столетий назад, сможем понять, как и почему желудок «живого святого»[148]148
  Durrer, Robert: Die ältesten Quellen über den seligen Niklaus von Flüe, sein Leben und seinen Einfluss, 2 Bde., Samen 1917/1921, Bd. 1, S. 58.


[Закрыть] на краткий исторический момент стал духовным и политическим центром Швейцарского союза, распространявшим вокруг себя атмосферу мира и спокойствия. Он стал силой, превышающей по своей мощи батальоны Цюриха и Берна и знаменитые по всей Европе когорты кантонов Ури, Швица и Унтервальдена. Однако вскоре этот желудок замерз и лишился своего таинственного архэ. С точки зрения Гогенгейма, именно это печальное обстоятельство в 1531 году стоило жизни реформатору Ульриху Цвингли и его верным соратникам.

Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм и Николаус фон Флю, крестьянин, государственный деятель и экстатичный мистик, по времени отстояли друг от друга более чем на два поколения. Николаус скончался за семь лет до того, как у Вильгельма фон Гогенгейма и его жены родился сын. Если взглянуть на личность каждого, то мы обнаружим в них больше различия, чем сходства. В отличие от нищего крепостного Гогенгейма, Николаус был свободным крестьянином. После непродолжительного путешествия, предпринятого им в юности, он до самой смерти не пересекал границ своей родины. Пользуясь уважением окружающих как успешный политик и солдат (именно солдат, а не бригадир, как утверждают многие биографы), Николаус, уйдя в затвор и начав упражняться в посте, снискал себе еще больший почет. Будучи неграмотным, он не написал ни одной книги и в течение всей своей жизни никогда не принимал участия в полемических диспутах. Искушения, которые временами нападали на него, имели внутреннюю и духовную природу. Напротив, неутомимый скиталец (XI, 141) и борец против любых научных, религиозных и политических авторитетов своего времени, Гогенгейм обладал тяжелым и возбудимым характером. Он не был чужд грубым шуткам и не отличался воздержанностью в пище. Так называемая здоровая семейная жизнь, которую сполна вкусил Николаус фон Флю, отец 10 детей, была знакома Гогенгейму только по слухам. В общем и целом, личность брата Клауса нельзя назвать противоречивой. Он был добрым и безобидным человеком.

С другой стороны, при сравнении этих, на первый взгляд, противоположных людей, нельзя пройти мимо впечатляющих моментов сходства между ними. Оба выросли в атмосфере суровых горных долин Швейцарии, под шум стремительных горных речушек. Оба всеми силами радели за дело единства Швейцарского союза. В одной из ранних исследовательских биографий Николауса, составленной Робертом Дюррером, он назван «первым швейцарским патриотом, который как в теоретическом, так и в практическом отношении олицетворял высокий принцип Швейцарского единства, возвышающегося над узким кругом кантональных интересов»[149]149
  Durrer, Robert, in: Historisch-Biographisches Lexikon der Schweiz, Bd. 3, S. 180.


[Закрыть]. Такая позиция характерна также и для Гогенгейма, хотя его влияние, по сравнению с авторитетом почитаемого при жизни отшельника, осталось незамеченным. Если в 1481 году швейцарская способность к компромиссам вылилась в продолжительный мир, то в 1531 году, напротив, выбор был сделан в пользу войны, которая принесла удовлетворение только одной из враждующих сторон. Помимо патриотизма Николаус придерживался позиции «последовательного пацифизма»[150]150
  Durrer, a.a.O., S. 180.


[Закрыть]. Впрочем, исследователь должен отдавать себе отчет в том, что бывший солдат, сражавшийся под Нюрнбергом (1449), и военачальник, руководивший действиями своего подразделения в Тургау (1460), вкладывал в это слово несколько иное значение, отличное от современного понимания. В этом смысле, точка зрения Цвингли и Гогенгейма, называвших военную службу граждан Швейцарского союза на чужбине «развратом и продажностью», представляется более последовательной. Не следует забывать, что как отшельник из горного ущелья Унтервальдена, так и крепостной из Айнзидельна стали величайшими подвижниками духа, подняв на непревзойденную высоту уровень своего религиозного сознания. Один пытался приблизиться к совершенству путем аскезы и созерцательной жизни, другой прославился как светский богослов, пророк и толкователь Библии, мысли которого были наполнены одновременно и социальным, педагогическим, и даже «экологическим» содержанием. Наконец, личности обоих как при жизни, так и тем более после смерти были окружены легендой.

Отделение легенды от действительности произошло только в исследованиях XX века. В отличие от рассказов о Телле и Винкельриде, исследовательские биографии, основанные на тщательной проработке источников, ярко высветили личности Николауса и Гогенгейма на фоне эпохи, очистив их образы от коросты небылиц.

В 1531/1532 годах, когда Теофраст фон Гогенгейм заново обдумывал свои соображения по поводу поста брата Клауса, он находился в русле теоретических размышлений своего времени. Вопросы поста, так же как и темы, связанные с минеральными источниками или горным делом, интересовали не только Гогенгейма. Более того, можно говорить о существовании в XVI веке на территории Верхней Германии международного объединения по изучению личности брата Клауса и его эзотерического образа жизни. В это условное объединение входили авторы, которые, частично из журналистских побуждений, частично руководствуясь научными интересами, пытались понять специфику многолетнего поста знаменитого отшельника. Помимо богословских рассуждений, в их работах присутствуют объяснительные модели естественнонаучного характера. При чтении сочинений, вышедших их этого круга авторов, вспоминаются выводы Дюррера о том, «что современники отшельника верили, будто он вообще не принимает пищи. Так что, если бы речь шла об исключительно историческом вопросе, никому бы не пришло в голову оспаривать столь убедительные свидетельства»[151]151
  Durrer, Die ältesten Quellen, S. XXI.


[Закрыть]. Другими словами, многие авторы, среди которых был и один из самых критических умов этого времени, по примеру Себастьяна Франка, подвергали сомнению все, что их окружало, но исключали даже саму возможность обмана в случае с братом Клаусом.[152]152
  Durrer, Dieältesten Quellen, Bd. 2, S. 656f. Amschwand, Rupert: Bruder Klaus, Ergänzungsband, zum Quellentext von Robert Durrer, Sarnen 1987, S. 39ff.


[Закрыть]

В связи с политической обстановкой, сложившейся в Швейцарии к 1531 году, брат Клаус возглавлял список наиболее дискуссионных тем. По аналогии с явлением кометы, можно предположить, что оба врача, Вадиан и Парацельс, приблизительно в одно и то же время скрупулезно размышляли над актуальными событиями.

Фон Ватт, описывая в Хронике санкт-галленского аббатства события 1481 года, восхваляет образ жизни «брата Клаузена фон дер Флю» и без тени сомнения пишет: «В течение 18 лет до своей смерти он не нуждался в земной пище и вел благочестивую жизнь»[153]153
  Durrer, a.a.O., S. 659.


[Закрыть].

Несмотря на широкие познания Вадиана, в данном случае он основывался на информации других хронистов. Скорее всего, он использовал в качестве источника «Хронику Германна Милеса» из Санкт-Галлена, автор которой также констатирует 18-летний срок поста Николауса.[154]154
  Durrer, a.a.O., S. 624.


[Закрыть]

Со многими авторами, писавшими о брате Клаусе, Гогенгейм был знаком лично, а о других знал понаслышке. Среди них, помимо Вадиана и Себастьяна Франка, необходимо назвать еще четверых интеллектуалов, посвящавших свой досуг размышлениям о посте, предпринятом швейцарским отшельником. Это аббат Тритемий из Шпонхайма (1460–1516), один из предполагаемых «учителей» Парацельса; ученик Эразма и реформатор Каспар Хайд, известный под псевдонимом Хедио (1494–1552). Последний в ночь на 20 декабря 1526 года, оказавшись вместе с Гогенгеймом в гостях у секретаря Страсбургского собора Николая Гербелиуса, с удовольствием вкушал от щедрот гостеприимного хозяина. Начатый нами список продолжают Генрих Буллингер (1504–1575), цюрихский реформатор, который, судя по его высказываниям, был полностью убежден в религиозной неблагонадежности Гогенгейма, и Генрих Корнелиус Агриппа фон Неттесгейм (1486–1535). У нас нет достоверных свидетельств о встрече Агриппы Неттесгеймского и Гогенгейма. Однако, как автор сочинения «О тайной философии» (1533), он может по праву считаться одним из ближайших духовных единомышленников Парацельса. В 1531 году рассуждения о посте Тритемия, Буллингера и Себастьяна Франка были уже опубликованы. В круг этих авторов не входит Петр фон Нумаген из Трира (ум. в 1517 году в Цюрихе), яркий представитель поздней схоластики, которому принадлежит неопубликованная работа о посте святого еремита, написанная в 1483 году. Несмотря на то что его теория была, пожалуй, первой попыткой построения медико-алхимической модели поста, Гогенгейм, по всей видимости, ничего не знал о сочинении Нумагена. С точки зрения истории научной мысли эта работа представляет несомненный интерес как ранний прообраз спекулятивных построений Парацельса.

В обширном собрании источников Роберта Дюррера (1917/21) и Руперта Амшванда (1987) сочинения Нумагена и Гогенгейма отчетливо дистанцированы друг от друга. Это довольно типичная ситуация. Для ученых, восстанавливающих духовное наследие брата Клауса, подобные объяснительные модели до сих пор представляют собой настоящую провокацию. Сегодняшняя дискуссия по поводу давно забытых и скрытых в глубине веков концептов менее всего направлена на реабилитацию методов канувшей в Лету паранауки. Однако даже теневое существование разработанных несколько веков назад теорий, которые уже никогда не станут основой научной мысли, вызывает несомненный интерес. Ведь именно в них содержится та правда о людях, событиях и представлениях, которая открывает перед нами новые горизонты исторического познания.

Вероятнее всего, знания об особенностях подвига отшельника были взяты Гогенгеймом из сочинения аббата Тритемия фон Шпонхайма. Среди духовных учителей Гогенгейма, которых он называет в «Большой хирургии» своими путеводителями, Тритемий упомянут в одном ряду с Маттиасом Шахтом, архиепископом Фрайзинским, который был известен своими алхимическими достижениями и владел одной из самых впечатляющих библиотек того времени. Курт Гольдаммер причисляет его к «авангардистской группе выдающихся одиночек, распространивших свое влияние на полстолетия вперед». По словам Гольдаммера, «наиболее значительным представителем этой группы людей, темперамент которых бежал впереди времени, был Парацельс»[155]155
  Goldammer, Kurt: Die geistlichen Lehrer des Theophrastus Paracelsus (1957), in Ders., Paracelsus in neuen Horizonten, Gesammelte Aufsätze, Wien 1986, S. 78.


[Закрыть]. Очевидно, что влияние Тритемия на Теофраста не ограничивалось чтением Гогенгеймом книг его старшего современника. Тот же Гольдаммер предполагает возможность личного общения этих выдающихся людей.