Текст книги "Железное золото"

13. Лирия
Все начиналось с криков

Огонь вспыхивает на краю свалки, неподалеку от сторожевой башни, и вскоре полыхает уже повсюду, где алые руки подожгли мусор. Стена пламени катится к нашему укрытию. Воздух пляшет и корчится, языки дыма ползут по отбросам и лижут мои ноги. Лиам кричит от страха. Я подхватываю его и выбираюсь из убежища. Я бегу от огня, но скоро начинаю задыхаться от кашля. Едва могу дышать. Ничего не вижу, из глаз струятся слезы. Я карабкаюсь по кучам мусора. Ноги изрезаны металлом и стеклом и погружаются в грязь по колено.

Потом до меня смутно доносится голос той девочки – она зовет меня. Он плывет ко мне сквозь дым, словно колыбельная. Такой тихий и нежный. А потом я вижу ее фигурку в хаосе пепла, отчаянно машущую мне рукой, и ступаю тверже.

Спотыкаясь, я следую за ее голосом, чтобы найти в дымной завесе разрыв, где можно было бы глотнуть чистого воздуха. Впереди бегут другие. Двадцать, сорок обезумевших душ карабкаются по мусору, прочь от огня. Все стремятся к реке, где пришвартованы рыбацкие лодки. Наконец я выбираюсь из дыма и хватаю воздух ртом на краю свалки. Опередившие нас беглецы уже мчатся через кусты, направляясь к лодкам.

На ходу укачивая Лиама, я догоняю их, потом оглядываюсь. Над горящей свалкой поднимается столб дыма – пятно на фоне оранжевого рассвета. За лагерем, что прежде был моим домом, встает солнце.

Впереди спешат матери с детьми, и изорванные платки реют у них за спиной. Молодые парни идут спотыкаясь. Все земное имущество оставлено позади. Они несут стариков или раненых друзей. Здесь не только Гамма. Не только клан коллаборантов. Я бегу вместе с остальными через зеленые заросли к реке. Сорняки бьют меня по голеням. Ноги вязнут в грязи. Мы уже почти у воды. Почти освободились от этой ночи. И тут я слышу крик впереди. Потом второй.

На грязной равнине за кустарником какая-то женщина падает на колени. Рядом с ней дети. Она протягивает руки, моля о милосердии. Беглецы останавливаются неровной линией. Передо мной старик опускается на корточки и садится в грязь, устремив вдаль невидящий взгляд.

В Лагалосе старшины бригад жгли костры в тоннелях, заставляя рудничных гадюк покинуть свои норы среди железяк, выползти из укромных уголков и расщелин. Теперь мы сами в шкуре этих тварей. «Алая рука» устроила пожар, чтобы выкурить нас из укрытий среди мусора и пригнать сюда. Путь к лодкам преграждают две шеренги в шахматном порядке – двадцать парней, покрытых копотью и по́том, с автоматическим оружием в руках. Их руки красны по локоть. С ними – одна-единственная женщина. Та самая, которая на моих глазах убила Тирана у челнока. В ее волосах цвета ржавчины пробивается седина. Половина лица покрыта ужасными шрамами. Другая половина сохранила следы былой красоты. На женщине бронежилет, а в руках у нее лезвие-хлыст, бурое от крови. Она что-то говорит своему солдату, и тот поднимает ствол.

Время увязло в грязи вместе с нами.

Я задвигаю Лиама себе за спину. Раздается треск. Что-то горячее и соленое брызгает мне в лицо. Я вытираю глаза. Руки становятся красными. Старик, севший в грязь, теперь шатается. Его голова странно наклонилась. Тело содрогается снова. Лишь где-то в глубине души я осознаю, что это делает с ним металл. Еще одна пуля пронзает его, и он с истошным криком падает набок. Дети визжат и пытаются убежать. Металл рвет их в клочья, головы откидываются назад, а тела дергаются в безумном танце. Я толкаю Лиама на землю. Что-то горячее и тяжелое бьет меня в плечо. Я теряю равновесие и лечу в грязь. По руке змеятся холодные струйки шока, грязь забивается в нос.

Это все не на самом деле.

Это происходит с кем-то другим. Я перекатываюсь на спину.

Звуки выстрелов стихают. Я смотрю вверх в голубое небо. Я поднимаюсь в него, как в первый раз, когда увидела его собственными глазами. Выше. Выше. К единственной серебряной слезе.

Она все ближе.

Ближе.

Слеза мерцает надеждой. Это Старик, приглядывающий за Долиной? Он заберет меня домой, к отцу? К маме? К Тирану?

Слеза разделяется натрое. А может, их и было три. Может, я не погружаюсь в небо, а оно падает на меня. Слышу вдалеке шепот гневного металла. Это корабль. Три корабля. Они оставляют инверсионные следы в небе. Один большой. Два тонких и быстрых. «Республика!» – кричит кто-то в миллионе километров от меня. «Республика!»

Падающие ракеты сотрясают землю, словно удары сердца. Бух. Бух. Бух. Большой корабль засеивает небо маленькими блестящими семенами. Они начинают падать. Быстрее. Быстрее. Собираются вместе, как стая ласточек, потом снова разделяются в тысяче метров над нами. Одно из семян с ревом несется ко мне – жаркий поток металла и пара. Оно врезается в грязь. Демон из металла в облике человека. У него оранжевые доспехи. Его шлем сделан в виде морды рычащего пса. Он поднимает левый кулак и направляет его на строй стреляющих налетчиков. Шум и яростный взрыв. Потоки искривленного воздуха визжат над грязью. Чужаки бегут или плавятся. Потом демон уходит обратно в небо, и за ним через электронный динамик тянется боевой клич:

– …леманус!

– Лирия… – бормочет Лиам, прикасаясь к моей ноге. Он движется на ощупь, пока не добирается до моего лица. Он жив, хоть и весь в грязи. – Лирия, ты ранена? – спрашивает он сквозь слезы.

– Я здесь, – шепчу я. Сажусь и прижимаю его к себе правой рукой. – Я здесь. – Обнимаю мальчика и рыдаю. – Я здесь…

Кругом трупы.

Что-то не так с моим левым плечом. Мне никогда еще не было так больно. Из него течет кровь, рука пульсирует, и пронзительная боль спускается к пальцам. Мы сидим посреди мешанины исковерканных, корчащихся тел. Люди «Алой руки» мертвы или сбежали, чтобы спрятаться от огня с неба. Два белых, как кость, крейсера республики стреляют по грузовикам и стоящим на земле транспортным кораблям «Руки». Стальные рыцари со свистом рассекают воздух.

Это чересчур. Слишком громко. Я забираю Лиама и следом за немногими уцелевшими в бойне ухожу подальше от этого ужаса в береговые тростники. Там, испуганно затаившись, мы слушаем шум битвы. Выживших около дюжины. Они вздрагивают, когда взрывается бомба. Я сижу молча, покачиваясь взад-вперед, и наблюдаю за жуками, летающими над водой. Моя сестра в безопасности. Ее дети тоже. Мы скоро увидим их и улыбнемся друг другу. Мы с Лиамом скоро будем с ними.

– Смотрите! – выкрикивает кто-то рядом со мной, указывая вверх.

Рыцарь в собачьем шлеме падает, за ним тянется шлейф дыма. Республиканец плюхается в реку метрах в тридцати от нас. Мы все смотрим на воду. Он не выныривает. Я обвожу взглядом сородичей. Никто не двигается с места.

Он утонет.

– Мы должны помочь ему, – бормочу я сквозь стучащие зубы. Мне холодно, несмотря на жару.

Никто даже не взглянул на меня.

Я повторяю громче:

– Мы должны помочь ему!

И снова никто не шелохнулся.

– Вы, трусливый шлак!

Я велю Лиаму сидеть на месте и ковыляю в воду, пока она не доходит мне до шеи. Тут глубже, чем я думала. Я не сумею поднять его в одиночку. Выругавшись, оглядываюсь вокруг. Замечаю длинную веревку, соединяющую вместе полдесятка рыбацких лодок. Я бреду туда, отвязываю веревку и возвращаюсь на глубину. Лодки тем временем дрейфуют по отдельности. Течение тянет меня за талию, как плохой партнер по танцам, угрожая утащить вниз по реке. Вскоре вода смыкается у меня над головой. Я ныряю и ищу в мутной воде упавшего рыцаря.

И не вижу его.

Ил такой густой, что мне приходится дважды выныривать, прежде чем я по счастливой случайности нахожу его, задев ногой о кусок металла. Нащупываю ступней доспехи и с трудом отыскиваю в этой мути очертания человеческого тела. Чертовски мешает раненое плечо, и все же я кое-как привязываю к его ноге веревку, а потом всплываю, волоча ее за собой. Когда я добираюсь до берега, там уже ждет группа алых, чтобы помочь мне. Все такие храбрые и героические – после того как я сделала всю грязную работу.

Десять пар рук тянут веревку, пока наконец не удается с большими усилиями вытащить рыцаря с глубины на мелководье.

Мы склоняемся над ним, простертым в грязи. Оранжевые доспехи все измазаны и обуглились на животе – рыцаря подстрелили в воздухе. Он настоящий великан. В жизни не видела такую здоровенную скотину. Один его шлем размером почти с мой торс. Огромные металлические перчатки могут раздавить мою голову, как яйцо гадюки. Из дыр в металле толчками выливается вода. Я провожу по нему пальцами. Мне почему-то кажется, что он должен быть горячим. Но он холодный и слегка переливчатый.

– Вы только гляньте, какой здоровенный! – ахает кто-то.

– Должно быть, чертов черный.

– Нет, они носят белые перья.

– Он умер?

– Заряд попал в генератор, – говорит старик. Кажется, его зовут Алмор. Много лет назад он был забойщиком у Дельты. – Импульсный щит не работает, а значит, у него там нет кислорода. Он может задохнуться.

– Надо снять с него шлем, – говорю я.

– Кто-нибудь знает, как работает это дерьмо? – спрашивает женщина и тянет за шлем, но тот не сдвигается.

– Должен быть аварийный сброс или что-то вроде того, – говорит Алмор. Он ощупывает линию подбородка. – Вот.

Лицевая панель с шипением приоткрывается. Из шлема льется вода. Старик толкает лицевую панель назад, пока она не уходит внутрь, открывая лицо рыцаря. Он не черный, но кажется, будто высечен из гранита. Тяжелый подбородок, рыжая борода. Голова лысая и огромная. А по правой скуле тянется тонкий шрам. Нос у него разбит. Маленькие глаза обрамлены тонкими ресницами. Он золотой. Я никогда прежде не видела золотого. Никто из нас не видел.

– Он дышит? – Алмор озадачен.

Никто не делает и шага к рыцарю. Продолжают трусить. Я наклоняюсь и прикладываю ухо к его носу. И ровно в этот момент золотой содрогается от спазма. Я в ужасе отскакиваю. Его рвет водой. Пока он заходится в кашле, я оседаю в грязь. Сил никаких нет. У нас над головой небо рвется в клочья – все больше сверхзвуковых кораблей возникает в небе и спускается, чтобы спасти лагерь.

Теперь «Алая рука» отступит, но лагерь 121 уже горит.

14. Эфраим
Годовщина

В маленькой угловой кабинке полутемной задней комнаты два зашлакованных типа пьют из грязных стаканов, ссутулившись, как старые уродливые горгульи. Они поднимают головы, когда я возникаю перед ними из клубов неоново-зеленого дыма – по соседству двое механиков-алых курят какое-то демоническое зелье.

…К югу от центра Гипериона, в ста шестидесяти километрах от обсаженных кленами бульваров Променада, высятся бруталистские башни Атласского межпланетного порта. В АМП семь основных башен, и это поистине циклопические сооружения. За каждый стандартный земной год через залы порта проходит миллиард пассажиров. Но на каждого приземляющегося здесь нового олигарха или золотого из старинного семейства приходится великое множество космолетчиков, межпланетных иммигрантов и пассажиров. Все эти усталые путники жаждут посетить рестораны, казино, отели и бордели, прежде чем отправиться в рейс к конечному пункту их назначения на Луне, каким бы он ни был.

Это опухоль, которая не перестает расти. Вот почему портовый центр развлечений называется Громадой. За моей спиной через открытую дверь световая реклама и цифровая плоть высокого разрешения приманивают взгляд и как будто вытаскивают путешественников из трамваев или частных авиакаров. А затем швыряют их в шлюзы коммерции, чтобы перекачивать кровь и наличные в вены этого города в городе. Сюда приходят забыться, не думать о жизни. Но – венец иронии! – моя жизнь началась именно здесь.

Бар тогда выглядел иначе. Я два года как ушел из легиона и заявился в Громаду, чтобы прожечь несколько кредитов с пехотинцами из Пирея. Выпил пару раз, и тут какой-то идиот пролил стакан молока с приправами мне на загривок. Я развернулся, чтобы научить козла хорошим манерам, но мне хватило одного взгляда на глуповатое лицо и мешковатый костюм. Я так ржал, что даже не мог поднять кулак. Этот тип смотрел на меня круглыми виноватыми глазами, а на лице у него были молочные усы. Кто, блин, заказывает молоко в таком месте? Парень был молодым, скромным и два года как перебрался в легион из какого-то захолустья на Земле. Мы сидели и разговаривали в этой угловой кабинке, пока бар не закрыли. Остальное уже история.

Он был моим убежищем. Мой мальчик из маленького города, малыш с большим сердцем и широкой улыбкой. Лишь Юпитеру ведомо, что он нашел во мне…

– Прошу прощения, – говорю я типам в угловой кабинке.

Они разглядывают мой помятый костюм, гадая, не заблудился ли я.

– Чё надо? – спрашивает бурый. Судя по толстым бедрам – терранский выродок. Он щурит глинистые глаза.

– Я резервировал эту кабинку, гражданин, – поясняю я.

– Нету тут никакого бронирования. Отвали.

– Садись туда, – с кислой миной бурчит тип покрупнее, серый, – и закрой пасть, пока тебя не нашинковали. – Он указывает на ближайший пустой столик и поигрывает изогнутым ионным ножом длиной с мое предплечье. Активирует заряд, и нож мерцает синим.

– И кто будет шинковать – ты? – сухо интересуюсь я. – Судя по твоему виду, ты на ногах вряд ли удержишься.

Серый встает.

– Ну давай, сука. В Уайтхолде у меня была слякоть вроде тебя, – цедит он.

Оцениваю бугристые мускулы его рук. Пожалуй, он с легкостью может порвать на растопку такого противника, как я. Надо было просто пройти мимо.

– Уайтхолд? – презрительно фыркаю я. – Странно. Я думал, свинолюбов отправляют в Дипгрейв.

Второй тип тоже поднимается. В тусклом свете блестят ножи. Я отступаю, слишком поздно осознав, что по пьяни сболтнул лишнего.

Серый готов уже двинуться вперед и вскрыть меня тесаком, но тут он видит что-то у меня за спиной и останавливается как вкопанный. В баре воцаряется тишина. Сюда вошел кто-то ну очень особенный. А нечто особенное даже для здешней толпы может означать лишь одно.

Она все-таки пришла.

Я оборачиваюсь и вижу женщину-серую моего роста, но смахивающую на курносого боксера с габаритами бетонного строительного блока. Веснушки, потемневшие под суровым меркурианским солнцем, молот уродливого широкого носа. Волосы на висках выбриты, а на макушке вздымаются, как всплывающая белая акула. На женщине черная форма, и все люди в баре, от настороженного бармена до ошеломленной шлюхи, пялятся на красные шевроны с крылатым конем на рукавах ее куртки и на свисающий с левого плеча косматый волчий плащ. Легион Пегаса, батальон упырей. Личная гвардия Жнеца.

Женщина размашистым шагом направляется к типам, преграждающим путь к кабинке:

– Проваливайте.

Вежливо склонив голову, они спешат удалиться. Она садится, наливает в стаканы виски, протирает края своего стакана и кивает мне. Я присоединяюсь к ней. Она швыряет в спину громилам золотую октавию. Сотенный кредит с полумесяцем дома Луны. Такие все еще в ходу, невзирая на жалкие попытки восстания чеканить новое законное платежное средство.

– За виски, граждане.

Те исчезают, и в баре постепенно возобновляются разговоры. Женщина устремляет на меня испытующий, суровый взгляд.

– Холидей Накамура, упырь. Как живая, – говорю я.

– Эфраим Хорн. Тупица в поисках смерти. – Она кивает вслед двоим головорезам. – Сильно пострадал?

– Как обычно. Не желаешь ли принять благодарность за спасение моей задницы?

– Не спеши меня благодарить. Ночь только началась. Кроме того, черная с рельсотроном вон там – слишком большой кусок, чтоб ты мог его проглотить.

– Что?

– Вторая кабинка у дальней стены. Крупная девушка, и у нее что-то под мышкой. – Она кивком указывает на полутемную кабинку, где большая фигура сгорбилась над бокалом, в котором торчит бумажный зонтик. В дурмане водки и таблеток я ее даже не заметил. – Теряешь форму, Эф, – хмыкает Холидей, настороженно принюхиваясь к бутылке виски.

– Черт побери, – вздыхаю я. – Я скоро вернусь.

– Помощь нужна?

– Только если у тебя есть билеты в зоопарк.

– Что?

– Не спрашивай.

Я пробираюсь через бар. Вольга застенчиво горбится, словно надеется спрятаться в тени кабинки, чтобы я ее не увидел. Она сдается, когда я щелкаю перед ней пальцами:

– Пошли на улицу.

С зеленого навеса над входом в бар лениво капает дождь. Сам бар расположен в квартале ресторанов и питейных заведений, непосредственно примыкающем к многоуровневой магистрали. За небольшой защитной стеной – отвесный обрыв в бетонный каньон между зданиями. Я толкаю Вольгу в грудь:

– Ты что, теперь следишь за мной?

– Нет…

– Вольга!

– Да, – сознается она. – Я беспокоюсь о тебе.

– Беспокоишься обо мне? Ты ведь без меня такси поймать не можешь!

– Но я же тебя выследила!

– Значит, я наконец-то хоть чему-то вас научил! Но я никогда не говорил, что нужно лезть в чужие дела, тупая великанша.

– Ты выглядел печальным…

– Не твоя проблема. У тебя своих проблем достаточно, и еще одна тебе ни к чему.

– Но мы же друзья. А друзья заботятся друг о друге. – Она кивает в сторону входа. – Кто это? Ее плащ…

– Не твое собачье дело.

– Но…

– Вольга, мы не друзья. – Ткнув ее пальцем в грудь, смотрю снизу вверх в грубоватое лицо. – Мы работаем вместе. У нас деловое сотрудничество. Этим наши взаимоотношения исчерпываются.

Она стоит с таким видом, будто я ее ударил.

Я раздраженно вздыхаю:

– Иди домой. И перестань ходить следом за мной лишь потому, что у тебя нет личной жизни.

Повторять дважды не приходится. Поникнув, Вольга бредет вверх по лестнице, ведущей к уровню такси.

Я возвращаюсь в бар. Холидей явно успела приложиться к виски, но стул ее сдвинут, будто она только что вставала. Она что, подслушивала у двери?

– Ты ее знаешь? – спрашивает Холидей.

– Нет! – огрызаюсь я.

– Ладно. Что ж… Рада тебя видеть, Эф. – Она проводит по ободу стакана мозолистым пальцем. – Честно говоря, я удивлена, что ты пришел.

– Ой-ой! Ты думала, мне уже все равно?

– Я думала, что ты не помнишь, когда у Тригга день рождения.

– А я думал, что твой хозяин-мессия не спустит тебя с поводка отдохнуть и развеяться. Разве ты не должна присутствовать на параде?

– Парад был вчера. И ты это знаешь.

Я пожимаю плечами:

– Ну, это место превратилось в дерьмо.

– Угу. Я предпочитаю всему этому бамбуковые факелы… – Она умолкает и указывает на окно – за ним в зеленом освещении слоняется бесчисленное множество всякого быдла.

Я фыркаю:

– Возможно, мы просто становимся слишком культурными. Но это лучше, чем песчаный пояс Меркурия.

– Черт возьми, да, – тяжело роняет Холидей.

Она никогда не была красавицей, и сейчас очевидно, что последняя кампания далась ей особенно тяжело. Но сильнее всего сказывается внутренняя усталость. Холидей сидит за столом, а тяжесть планеты как будто вдавливает ее в бутылку виски.

– Ты атаковала в Дожде? – спрашиваю я; она кивает. – Я видел кинохронику. Смотрится как полный бардак. На что это похоже? На Дождь?

Холидей пожимает плечами:

– Хорош для поставщиков оружия. Для прочих – враждебен человеческому опыту.

Я поднимаю свой стакан:

– За вернувшуюся героиню и ее прозорливость!

Она подносит свой стакан к моему:

– За ехидного лентяя.

Мы чокаемся и выпиваем. Пойло дешевое, в нем чувствуется привкус пластиковой бутылки. Как из армейского пайка. Не успеваю поставить стакан на стол, как он снова полон. Мы выпиваем еще раз. И еще. Пьем до тех пор, пока не приканчиваем бутылку. Холидей рассматривает остаток последней порции, удивляясь, как быстро закончился виски. Она ничем не отличается от любого из солдат, вернувшихся домой с войны. Они замкнуты в своих внутренних мирах. Вечно напряжены, постоянно оценивают обстановку. Холидей неловко пытается завязать разговор, потому что знает, что так положено.

– Ну… что нового? Ты все работаешь по контракту?

– Ты же меня знаешь. Воздушный змей на ветру. – Я вырисовываю пальцем зигзаги в воздухе.

– Какая корпорация?

– Ты такой не знаешь.

Она не улыбается. Интересно, ей так же больно видеть меня, как мне ее? Я боялся этого. Боялся прийти сюда. Снова соскользнуть в эти воспоминания.

– Ну в общем, ты живешь легко и приятно.

– Единственная легкая вещь – это энтропия.

– Смешно.

– Это не ко мне. – Пожимаю плечами. – Я человек занятой.

– Есть и другие способы быть занятым. Со смыслом.

– Я пробовал. – Моя рука рефлекторно тянется к груди – туда, где под пиджаком скрыты шрамы, полученные от того золотого. Я замечаю, что Холидей смотрит на мою руку, и опускаю ее. – Не вышло.

В ее руке жужжит датапад.

– Вызывают? – спрашиваю я, но она отключает датапад, не взглянув на него.

– Крупных краж стало больше. Теперь есть оперативная группа. Правительнице надоело, что культурные ценности этого города растаскивают для того, кто больше заплатит.

– А, правительница. Как там старушка Львиное Сердце? Все еще амнистирует убийц и работорговцев?

– Ты по-прежнему так остро это воспринимаешь?

– Серые: жизнь короткая, память долгая. Помнишь эту поговорку? Скажи, а для этой новой оперативной группы уже придумали красивый герб? Крылатый тигр или, к примеру, лев с мечом в сверкающей пасти?

– Ты сам решил покинуть восстание, Эф.

– Тебе известно, почему я ушел.

– Если тебе не нравилось, как идут дела, ты мог остаться и что-то изменить. Но сидеть в дешевом кресле и швыряться бутылками, конечно, легче.

– Что-то изменить? – Я гадко улыбаюсь. – Знаешь, когда начались судебные процессы в Гиперионе, я подумал, что наконец-то дождался правосудия. Клянусь Юпитером! Я надеялся, что золотые наконец-то заплатят по счетам. Даже после Эндимиона, после того что они сделали с моими парнями… – Я снова касаюсь груди. – Но потом ваша правительница струсила. Ну да, какие-то офицеры Сообщества из медных, какие-то высокопоставленные психи из Бюро стандартов получили путевку в Дипгрейв, но куда больше оказалось тех, кого простили, потому что ей нужны были их люди, их деньги, их корабли. Вот и конец правосудию.

Холидей упрямо смотрит мне в глаза.

После смерти Тригга на той марсианской вершине я присоединился к восстанию. Больше ради мести, чем из каких-либо других соображений. Я не был убежденным последователем восставших. Постепенно они приспособили мои полученные в «Пирее» и отточенные в легионе навыки и понимание культуры золотых к охоте на военных преступников – нобилей. Мы называли себя «охотники за шрамами». Еще один эффектный эвфемизм, не более.

Я знаю, что мне не следует давить на Холидей насчет политики. Она непрошибаема и упряма, как всегда. Просто очередной солдат, обольщенный красавчиками-полубогами. Но из-за алкоголя я завожусь.

– Знаешь, всякий раз, когда какой-нибудь рабовладелец-золотой выходил на свободу «ради нужд войны», мне казалось, будто плюют на могилу Тригга. Пускай Айя превратилась в прах, но другие, такие же как эта сука, ходят себе по земле на разных планетах, потому что люди, держащие ваш поводок, не довели дело до конца. Надо было выбрать правителя из серых. Мы, по крайней мере, покончили бы с дерьмом.

Я осушаю стакан, чтоб подчеркнуть свои слова, и чувствую себя идиотом-диктором на голографическом шоу. Красивые пустые слова и пафосные максимы.

– Ты же знаешь, я не смогу помочь, если тебя где-то застукают, – говорит Холидей.

Умолкаю, потому что она, как всегда, права, а я вечно не слежу за языком.

– Публичное мочеиспускание – преступление без жертвы, – улыбаюсь я, достаю сигарету и закуриваю.

– В прошлый раз я говорила серьезно.

– Про матч «Гиперионских химер»? Я бы потерял на этой ставке кучу денег. Плачевное зрелище. Но псевдовойна непредсказуема, верно? Безопаснее ставить на «Карачи».

– Предложение все еще в силе, Эф. Такой человек, как ты, пригодился бы нам. Вернись. Помоги нам раскрутить синдикат. Ты можешь многим спасти жизнь.

– Я и спасаю жизнь. Только свою. То есть держусь как можно дальше от твоих хозяев, насколько это в человеческих силах. Жаль, что Тригг не получил такого шанса.

Холидей смотрит на меня сквозь дым, который я выпускаю ей в лицо.

– Я больше не желаю этим заниматься.

– Говори конкретнее.

– Вот это… – Она окидывает взглядом бар. – Это не для него. Даже не для меня. Это для тебя. Чтобы ты мог пойти здесь ко дну и в конце концов сгнить изнутри. Тригг этого не хотел бы.

– А чего бы он хотел?

– Чтобы у тебя была жизнь. Цель.

Я закатываю глаза:

– Зачем ты трудилась припереться сюда? Я тебя не заставлял.

– Потому что мой брат любил тебя! – отрезает она и понижает голос: – Он хотел бы для тебя чего-то большего, чем ты имеешь сейчас.

– Тогда, возможно, тебе не стоило допускать, чтобы его убили.

Старушке Холидей меня не уязвить.

– Придурок, прошло уже десять лет. Отпусти его, или это сожрет тебя.

Я пожимаю плечами:

– Тут и жрать почти нечего.

Я не заслужил любви ее брата и, ясен хрен, не нуждаюсь в ее жалости. Делаю знак бармену, и он приносит еще одну бутылку. Я наливаю себе стакан.

Холидей качает головой:

– Я не приду сюда в следующем году.

– Как жаль! Тебя будет не хватать. Порви цепи, и все такое.

Она встает и смотрит на меня сверху вниз, явно собираясь съязвить, но проглатывает реплику. Это приводит меня в ярость – я чувствую запах жалости.

– Знаешь, что меня просто бесит? – говорю я ей. – Ты поглядываешь на меня свысока, в этой своей дурацкой форме, и считаешь меня дешевкой. Но ты слишком глупа, чтобы понять: на тебе ошейник. Это тебя Тригг стыдился бы.

– В его смерти есть единственный плюс: ему не приходится видеть тебя таким. Пока, Эф.

У двери она бросает взгляд на свой датапад, и на ее лице появляется тень страха. Потом она выходит под дождь.

Еще два стакана – и я оставляю бутылку. Спотыкаясь на каждом шагу, ковыляю прочь из бара. Дождь льется сквозь лабиринт города вверху и внизу, становясь грязнее с каждым уровнем. Я подхожу к краю тротуара, перегибаюсь через ржавое металлическое ограждение и выглядываю на оживленную воздушную линию. Отсюда до уровня зловонной почвы Громады лететь тысячу метров. В сгущающемся тумане мелькают аэрокары и такси. Со стороны огромных зданий неоново-зелеными и яростно-красными пятнами миазмов просачивается реклама, словно радужный гной. На цифровом рекламном щите шестиэтажный ребенок-алый бредет один по пустыне. Губы потрескались. Кожа дико обожжена. Он спотыкается обо что-то в песке, принимается усердно копать… и обнаруживает нечто. Бутылку. Он лихорадочно отвинчивает крышку и делает глоток. Смеется от восторга и протягивает блестящую бутылку к солнцу. Та искрится и восхитительно сверкает каплями конденсата. На экране светится слово «амброзия», в углу экрана – маленький логотип, крылатая стопа.

С неба доносится далекий рев. Это большой пассажирский корабль, устремленный к невидимым звездам, покидает космодром в АМП. Я вытряхиваю в горло последние капли из своей фляги. Лучше бы я никогда не приезжал в Громаду из Гипериона. Лучше бы я отправился в клуб «Жемчужина» и клюнул на наживку какого-нибудь розового. В одном Холидей права: не стоит бередить рану. Но в противном случае будет казаться, что все это не имеет значения. А если это не имеет значения, то и я тоже ничего не значу.

Я вытаскиваю одной рукой датапад, чуть не уронив его за ограду, и запускаю последнее видео. Запись с камеры наблюдения. Передо мной в воздухе возникает зимний пейзаж. Капли дождя беспорядочно пронзают голограмму. Тригг попал в переплет на мосту по пути к посадочной площадке, выступающей из горного склона, как поднос на руке официанта. Огромная золотая в синих доспехах атакует Тригга, когда тот бежит обратно к Жнецу. Она вонзает клинок ему в грудь, протыкает его насквозь и вскидывает в воздух, словно уличный торговец шашлык. Потом швыряет его с моста. Моя любовь разбивается о камни. Его кровь темнеет на белом снегу.

Я швыряю датапад в пропасть. Слезы и дождь туманят мне глаза. Ограждение скользит под руками – я вдруг обнаруживаю, что карабкаюсь на него. Балансирую на краю, глядя на кары внизу и темноту за ними. Я ощущаю боль, такую же острую, как и десять лет назад, когда Холидей позвонила мне. Я был в офисе страховой компании «Пирей». Тогда, повесив трубку, я не издал ни звука. Просто снял форму, оставил значок и навсегда покинул офис[5]5
  В романе «Утренняя звезда» Холидей несколько иначе описывает историю Эфраима и Тригга. – Примеч. ред.


[Закрыть].

Теперь я мог спокойно отпустить эти воспоминания.

Но когда я наклоняюсь вперед, чтобы шагнуть за край, что-то останавливает меня. Рука, вцепившаяся сзади в мой пиджак. Я чувствую, как опора уходит из-под ног, – меня сдергивают с ограждения на тротуар. Падаю на твердый бетон и от болезненного удара не могу вздохнуть. На меня сверху вниз смотрят трое бледнолицых мужчин в черных кожаных плащах и хромированных очках.

– Что за че…

Кулак размером с небольшую собаку отправляет меня в темноту.