Текст книги "Железное золото"

– Но Виргиния же правительница! – удивляется Ронна.

– У нее осталась лишь одна десятая прежней власти. Глупая львица помогла написать законы, которые лишили правительницу большей части силы. Говорила я ей не делать этого… – Виктра вздыхает. – Идеалисты никогда ничему не учатся.

Холидей беспокойно ерзает на своем месте у стены.

– Не может быть, чтобы ты реально думал о насилии, Дэрроу. Если ты мобилизуешь Седьмой, против тебя направят домашние легионы.

– Кто? – спрашивает Виктра. – Какой генерал выступит против нас?

– Вульфгар, – говорит Холидей. – И именно он придет арестовывать тебя, Дэрроу.

– Патриотически настроенный идиот, – бормочет Мин-Мин. Она поворачивается к Сефи. – А ты не можешь обуздать его, большая леди? Ты же у них вроде королевы.

Сефи не удостаивает ее вниманием. Взгляд черной прикован ко мне.

– Да бросьте, – хмыкает Виктра. – Лица половины людей в этом зале отчеканены на монетах. Остальных увековечили в камне. Какую бы армию ни послали против нас, она станет нашей. Любому противнику достаточно взглянуть на Сефи и Дэрроу, и он обмочится.

Она что, не видит, как Сефи смотрит на меня?

Виктра с широкой улыбкой поворачивается ко мне:

– Дорогой, я предлагаю всем нам посетить мирные переговоры. Устроить небольшую вечеринку. А как только этот мнимый святоша, сморчок Танцор, окажется в камере, мы дадим Повелителю Праха наш дипломатический ответ и пошлем ему в коробке голову Юлии из дома Беллона, набив ей рот виноградом. Или вынем ее глаза и заменим их змеиными головами. Или яйцами Танцора, если ты сочтешь это более уместным. Мы можем проголосовать! В конце концов, у нас демократия.

Она улыбается тем, кто кивает в такт ее речам, но больше половины присутствующих прячут глаза или нервно поглядывают друг на друга. Они не готовы выступить против сената. Никто не хочет гражданской войны.

Холидей озвучивает их несогласие:

– Я прошла с тобой через ад, Дэрроу. Но не проси меня участвовать в бунте. Я верю в республику. Человеку нужно во что-то верить. Если завтра ты промаршируешь по Форуму, то без меня.

– И куда же делась верность? – усмехается Виктра. – Наемник есть наемник.

– А я думала, ты крутая, Холи, – роняет Мин-Мин. – Ничего, в менопаузе станешь поспокойнее.

– Заткнись, Мин-Мин, – злится Крошка. – Она права.

– Все это куча дерьма! – рявкает Севро. – Если они попытаются…

– Хватит, – говорю я, видя, что перебранка все сильнее раздражает Сефи. – Холидей права. Золотые пали потому, что позволили себе погрузиться в гражданскую войну. Я не допущу, чтобы нашу республику постиг такой же конец. Я знаю, как мы любим эскалацию. – (Некоторые из давних соратников-упырей ухмыляются.) – Но не в этот раз. Седьмой останется в казармах. Мы не станем распускать сенат. Будут мирные переговоры. Они продлятся месяцы.

– Так ты что… – Виктра переводит взгляд с Севро на меня, ошеломленная и изрядно разочарованная. – Ты позволишь им арестовать тебя?

– Нет, любимая, – мягко говорит Севро и смотрит на меня – в челноке по пути к Логову мы с ним поговорили, коротко и по существу. – Не совсем.

– Повелитель Праха не дурак, – киваю я. – Танцора и «Вокс попули» разыграли вслепую. Он хочет, чтобы я использовал Седьмой. Хочет, чтобы я распустил сенат и захватил власть. Это расколет цвета и позволит ему переманить их на свою сторону обещанием стабильности.

– Перебор, – хмурится Виктра.

– Да, этот может. Однако я не стану разрушать республику. И не пойду в тюрьму. Вот почему я улетаю сегодня ночью. – (Упыри растерянно переглядываются.) – Вопрос такой: кто со мной?

Севро делает шаг в мою сторону и становится рядом, пока остальные беспомощно смотрят на меня.

Изначально он не согласился с моим планом. Он хотел остаться на Марсе и посмотреть, как сенат осмелится арестовать меня посреди казарм Седьмого легиона.

– Куда? – восклицает Холидей.

– Ты бежишь? – едва ли не выплевывает Виктра.

– Я не бегу. Но если я расскажу вам все, вы станете участниками заговора, – поясняю я и мысленно добавляю: «Не говоря уже о том, что детали плана просочатся наружу, как и известие об эмиссарах». – Вы превратитесь в изгоев. Некоторые из вас не уверены, что это правильно. Понимаю. Вы следовали за мной на Луну, Марс, Землю и Меркурий. Я не стану сейчас давить на вас, чтобы вы поступились своей клятвой республике. Мы семья. Мы переживем это. И если долг велит вам остаться здесь, то пришла пора расстаться. Впрочем, коль будет на то воля Долины, скоро мы увидимся снова.

Несколько мгновений никто не двигается. Потом Холидей обходит стол и становится передо мной. Лицо ее искажено чувством вины.

– Я следовала за тобой повсюду, но не могу бросить республику.

– Я не бросаю ее, – говорю я.

– Я знаю, что вы верите в это, сэр, но я останусь здесь. Возможно, вы не думаете, что начинаете гражданскую войну. Но расплата будет жестокой. Я буду нужна моей правительнице.

Я не чувствую гнева, несмотря на ее обвиняющий тон. Мы пожимаем друг другу руки.

– Позаботься о моей семье.

– Буду стараться до последнего вздоха, сэр. – Холидей вскидывает сжатый кулак в салюте восстания. – Да здравствует свобода! – И тише: – Да здравствует Жнец.

Она покидает зал.

Севро фыркает ей вслед:

– Есть еще трусы?

При виде сомнений, вызванных уходом Холидей, Коллоуэй Чар, мой лучший пилот, вздыхает и закуривает. Он строен и подтянут, его кожа цвета эбенового дерева покрыта лазурными татуировками созвездий. Чар выпускает кольцо дыма, потом лениво поднимается в его центре и смахивает со лба иссиня-черные волосы:

– Я еще умом не тронулся, чтобы сидеть дома, пока вы будете развлекаться.

Пилоты эскадрильи Колдуна и Мин-Мин в том числе следуют его примеру и встают возле Севро. К ним подтягиваются копейщики Ронна и Александр. Клоун не выдерживает. Он вскакивает со стула.

– Я с тобой, – говорит он. – Дорогая, ты остаешься с детьми.

– Черта с два! – Крошка присоединяется к нему, хотя я вижу сомнение в ее глазах.

Очередь лишь за Сефи и ее черными.

– Сефи, ты со мной? – спрашиваю я.

Я заранее знаю, каков будет ответ. В отличие от Вульфгара, Сефи не поклоняется алтарю республики. Она прежде всего заботится о благополучии своего народа. Когда Рагнар умер, это стало наследием Сефи.

Королева валькирий медленно встает.

– Мне плевать на Венеру или Меркурий, – рокочет она. – Они не стоят крови черных. Мы вынесли восстание на своих плечах, и ради чего? – Она обводит комнату огненным взглядом. – Чтобы золотые по-прежнему сидели наверху? Чтобы остальные цвета ненавидели нас и называли чудовищами? Чтобы никто не прислушивался к нашим словам?

– Еще остались черные, которых держат в рабстве, – говорю я.

Мог бы и не стараться: давно уже ясно, чем закончится наш диалог. Слишком многое довелось вынести черным – во время Дождя золотые целили в них в первую очередь…

– Хозяин твоего брата все еще жив, – продолжаю я.

Помню, как Рагнар перед смертью вложил руку Сефи в мою. Я думал, что эти узы свяжут нас навеки, но, увы, за минувшие годы наши отношения дали трещину. И ее края расходятся все дальше, по мере того как возрастают мои требования к народу Сефи…

– Повелитель Праха сделал его рабом. Держал на ринге и заставлял убивать, будто тот был бойцовым псом, – добавляю я.

– Мой брат был живым богом. – (Сопровождающие Сефи черные благоговейно кивают.) – Но он мертв и ныне в пиршественном чертоге Валгаллы поет песни перед Великой матерью-смертью. В срединном мире с ним сейчас говорю только я. – Она закрывает глаза. Но взор других глаз, вытатуированных синим на веках, не отпускает меня. Они появляются каждый раз, когда она моргает. – И брат сказал, что мой первейший долг – не помощь Дэрроу Утренней Звезде. И не долг мести. А долг перед моим народом.

Хуже всего то, что я не знаю, права ли она. Если бы Рагнар был здесь, что бы он сделал? Он мечтал увидеть свой народ свободным, и вот они свободны. Но черные швыряют своих сыновей и дочерей в жерло чужой войны. Свобода ли это? Или я использовал их в лучших традициях ауреев?

Да.

– Ты, тупая йети! – рявкает Севро. – Ты думаешь, что этот мир будет надолго?

– Никакой мир не вечен, это знает даже ветер. Но я королева.

Сефи устремляет на меня черные глаза, и я, как бы сильно ни нуждался в ней, не могу ее винить. Мне кажется, родство наших душ так велико, что она отправилась бы со мной, если бы не бремя, завещанное ей братом. Что ж, она вправе делать выбор.

– Если я пойду с тобой, Дэрроу, за мной последуют все черные. Пусть теперь другие сражаются за себя.

– Сефи!.. – с отчаянием восклицает Севро. Голос его напряжен. Он знает, насколько слабее мы станем без черных. – Пожалуйста!

– Мне жаль, коротышка. Я все сказала. – Она прижимает ладонь к груди. – Дэрроу, если мы не встретимся больше в этом мире, я придержу для тебя место в пиршественном чертоге рядом с Рагнаром и моими родичами.

Мы смотрим, как черные уходят, осознавая, какую силу они уносят с собой. Впервые за десять лет упыри остаются без королевы валькирий Сефи. У меня такое ощущение, будто дух Рагнара покинул меня окончательно и я остался без его защиты.

Когда за последним черным закрывается дверь, Клоун поворачивается ко мне:

– Ну так что, босс, мы собираемся воссоединиться с флотом?

– Нет, Клоун, – говорю я, стараясь не допустить, чтобы потеря черных лишила меня уверенности. – Мы не воссоединимся с флотом. Не пойдем поднимать людей на Марсе. Не будем тратить время на пререкания с политиками. Мы отправляемся на Венеру, чтобы найти Повелителя Праха и отрубить ему голову.

– Вот это, я понимаю, дипломатия! – восторгается Севро. Он хохочет как безумный и вспрыгивает на стол, разбивая кофейную чашку. – Кому кровушки?

Он издает чудовищный вой. Его прежний кураж заводит всех прочих в зале. Мин-Мин вскакивает с места и подхватывает вой. И вскоре тут воцаряется какофония, устроенная двумя дюжинами маньяков, которые будто не ощущают, как слаб этот хор в отсутствие стольких наших друзей… И пока Севро бесится на столе, я смотрю на Виктру, застывшую в кресле. Она прикрывает рукой свой живот – еще не родившегося ребенка – и с ужасом смотрит, как ее муж притворяется, будто он все еще молод.

В мою душу закрадываются сомнения, и я чувствую себя таким старым…

17. Лирия
Долг

Голубое небо насмехается над мертвецами.

Солдаты и медики, пришедшие со второй волной кораблей республики, сложили тела погибших на траву у восточных ворот лагеря. Когда-то эти тела были полны жизни, но теперь они всего лишь пустая оболочка из кожи и костей. Души, делавшие их живыми, бежали в Долину наших предков. Мне кажется, что мой дух уже присоединился к ним. Я ощущаю пустоту в костях, когда иду по траве, разыскивая сестру.

То тут, то там выжившие плачут над телами своих любимых. Какая-то женщина по-звериному воет над мертвым ребенком, а другие ищут своих детей. Мой народ всегда учили, что эта жизнь – всего лишь дорога к тому месту, куда рано или поздно придут все. В конце пути царят свет и любовь, а воздух звенит от смеха любящих, что встретились вновь… Я не в силах видеть этот мир. Я лишь чувствую запах обгоревших тел. Лишь различаю бледные ноги, испачканные в грязи. Засохшую кровь с потрескавшейся коркой. И всюду мухи. Разжиревшие от кровавого пиршества, они жужжат и тучами вьются над мертвыми. Я иду одна. Лиама я оставила у медиков. Моя рука висит. Плечо дергает, несмотря на выданные мне лекарства, а кожу покалывает от повязки с восстановителем, закрывающей рану. Новые корабли поддержки рассекают полуденное небо, огибая столбы редеющего черного дыма.

Я нашла Тирана там, где его застрелили. Он лежит лицом в грязи. Земля вокруг него покрыта следами ботинок. Я даже не могу прижать его к сердцу в последний раз. Его тело – руина, и я не смогла этого вынести. Меня вырвало, и я убежала. Но набралась мужества вернуться к нам домой и посмотреть, не удалось ли отцу где-нибудь спрятаться.

Не удалось. Я осталась без родителей.

Теперь я ищу сестру на этом поле смерти.

Каждый раз, проходя мимо очередного трупа, я ощущала, как моя надежда тает. Понимала, что впереди еще много убитых. Много шагов до того, как мой мир разобьется вдребезги. Но я цеплялась за упрямый голосок, звучавший в моей голове и твердивший, что она, быть может, спаслась. Я молилась, прежде чем взглянуть в каждое новое лицо, и меня мутило, когда я облегченно переводила дух: это чья-то чужая мать, чужая сестра лежит мертвой на земле.

Я подхожу к краю последнего ряда. Ее здесь нет. Я не вижу ярко-голубого пятна – ее новых туфель. Осталось пятнадцать тел. Десять. А потом я застываю. Каблуки погружаются в грязь. Внутренности скручивает узлом. Лихорадочное жужжание мух заполняет мой слух. Меня охватывает ужас.

– Нет. Нет!

Худенькое тело простерлось на земле. Горло перерезано до самого позвоночника. Рыжие волосы окружают голову грязным ореолом. Это не она. Не может такого быть. Но ее дети лежат рядом с ней, исковерканные, словно сломанные игрушки. А одна из ее туфель, покрытая грязью, почти свалилась со ступни. Вторая нога босая. Безжизненные глаза уставились в небо. Глаза, видевшие, как моя мать родила меня. Глаза, в которых всегда светилась искренняя привязанность ко мне, когда мы лежали в одной постели, укрывшись одеялами, и шептались о мальчишках и о том, как мы будем жить. Глаза, полные любви, глаза, смотревшие на четверых детей, произведенных ею на свет, теперь холодны и пусты из-за какого-то обозленного парня с куском металла в руке.

Я ощущаю грязь на коленях. На руках.

Вцепляюсь в тело сестры.

В отдалении кто-то пронзительно кричит, как будто его жгут огнем. И лишь спустя долгое время после того, как медики оттащили меня от мертвой Авы и вкололи мне в плечо транквилизатор, я осознала, что это кричала я.

– Вам следует избегать любых чрезмерных усилий, гражданка, – говорит желтая. – Вам повезло, что вы остались в живых. Следите за чистотой раны. Я внесу всю информацию в систему, чтобы медики в следующем стационаре знали, что надо проверить рану и убедиться в отсутствии инфекции.

Я смотрю сквозь нее, наблюдая за радужным жуком размером с ноготь большого пальца. Он сидит на моем голом колене, несколькими дюймами ниже края бумажной медицинской блузы. Жук темнеет, подстраиваясь под цвет моей кожи.

– В следующем стационаре? – переспрашиваю я, поднимая взгляд на врача.

Ей сильно за сорок. Россыпь веснушек вокруг зеленовато-желтых глаз. Остальная часть лица скрыта медицинской маской с белым фильтром. Несмотря на пот на лбу, она выглядит очень аккуратно. Из города. Интересно, мы внушаем ей отвращение?

– Вас с племянником забирают в региональный медицинский центр, – говорит желтая. – Там вы будете в безопасности.

– В безопасности, – эхом повторяю я.

Она сжимает мое здоровое плечо, потом плечо Лиама.

– Там была врач… – бормочу я. – Дженис.

– Мне жаль. Из медицинского персонала не выжил никто.

Она уходит, а я откидываюсь обратно на кровать и смотрю на ряды коек под навесами. Здесь сотни пострадавших. Мои штаны и изорванные остатки рубашки комом засунуты в пакет у изножья. Лиам перехватывает мою руку поудобнее. Он не отпускал меня с того момента, как я очнулась. Я не знаю, что ему сказать.

Но мне не приходится ничего объяснять – в эту минуту на нас обоих падает тень. Она перекрывает свет, проникающий сквозь ближайший дверной проем. Человек пробирается через противомоскитную сетку и привлекает внимание врачей. Один из медиков кидается к нему и сердито указывает на какое-то животное, следующее по пятам за гостем. Человек ногой выпихивает животное наружу, потом закрывает сетку. Но «человек» – не то слово. Оно совсем не подходит, черт возьми! Там, на берегу реки, он выглядел как статуя. Теперь же, когда он шагает в полный рост, его хочется назвать богом. У этого золотого бёдра шире, чем грудь моего отца. Волосатые руки свисают по бокам, словно огромные кувалды, перевитые вздутыми жилами. Голова у него лысая и блестящая от пота, и, похоже, он создан для того, чтобы одним ударом вышибать двери. Лиам слышит его шаги и начинает дрожать от страха.

– Это тебя зовут Лирия? – Его голос успокаивает, словно отдаленный рокот буровой установки.

– Да, – выталкиваю я сухим языком. – А кто вы?

Глаза у него темно-золотые, маленькие, близко посаженные. Они дружелюбно блестят, когда он с улыбкой осторожно протискивается к моей койке по узкому проходу медицинской палатки.

– Я – тот человек, который в огромном долгу перед тобой, малышка. Воистину в огромном! Ты спасла мне жизнь.

– Там была не только я.

– И все равно. Я говорил с алыми на берегу, и они рассказали мне, что ты сделала, хотя сама была ранена. Как ты ныряла в глубину ради чужака. – Он опускается на колени. – Твоими стараниями я смогу вновь увидеть всех тех, кто мне дорог. За это я всем сердцем благодарен тебе, дитя.

Моя рука исчезает в его лапище. Он целует мои костяшки.

– Кто вы? – снова спрашиваю я.

Он хмурится:

– Ты не узнаешь меня?

– Это преступление?

Мой тон смущает его.

– Телеманус, – торжественно объявляет он. И подается назад, радуясь узнаванию в моих глазах. – Я Кавакс Телеманус. Сокрушитель Орла. Претор республики.

Лежащий рядом со мной Лиам ахает:

– Тот самый Кавакс, который убил Тиберия Беллона? И полетел со Жнецом на Луну? И отрубил ногу Аталантии Гримус?

До этого момента золотой не замечал Лиама, неподвижно распластавшегося на кровати. Но теперь выпячивает грудь, как настоящий проходчик, в восторге от того, что слава его опередила.

– Я вижу, этот ребенок очень умен. – Сейчас он не смотрит на меня. – Хотя с Повелительницей Праха я бился не один. Со мной была моя дочь.

Глядя сверху вниз на моего маленького племянника, Кавакс постепенно осознает, что Лиам, с его расфокусированным, затуманенным взглядом, слеп. Произошедшая с золотым перемена пугает меня. Его голос смягчается, и он наклоняется над мальчиком:

– А как зовут тебя, юный рыцарь?

– Лиам из Лагалоса, господин. Но… но я не рыцарь.

– Лиам – хорошее имя. Оно происходит со Старой Земли, с Ирландских островов, и означает «воин», «защитник».

– Правда? – спрашивает Лиам.

– Чистейшая. Пионеры из вашего народа принесли с собой с Земли не только плоть и кровь. – Он улыбается. – Я знал человека с таким именем, и он был очень храбрым. Но я боюсь, ты ошибаешься. Ты рыцарь. – Он кладет руку на голову малыша, и тот вздрагивает от страха. – Ну-ка… Да, у тебя твердая голова. Голова бойца. Прямо как у меня. Хочешь пощупать мою голову? Мне сказали, что она у меня самая твердая по эту сторону от Ромула Раа. – Кавакс опускает голову и кладет руку Лиама на свой огромный череп.

– Ну ты и вымахал! – потрясенно восклицает Лиам. Он ведет рукой по голове Кавакса, пытаясь понять, каковы же ее размеры.

– Лиам! Следи за языком!

Я молюсь, чтобы этот гигант не воспринял слова Лиама как оскорбление. Но он лишь посмеивается.

– Я достаточно велик для большинства дел, – с улыбкой говорит Кавакс. – А если вдруг не справляюсь, зову на помощь друзей вроде твоей сестры. Так что мы теперь друзья, малыш. – Он достает из кармана небольшую серебряную булавку в виде лисы. – Если тебе когда-нибудь что-нибудь понадобится, покажи это любому солдату или служащему республики, и они отыщут меня, а мы с родными сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь тебе. Даю тебе слово.

– Моя семья… – Я осекаюсь.

– Что с ними? – Он оглядывается по сторонам. – Хочешь, чтобы я сходил за ними? Мы особенно нуждаемся в близких в дни болезни, когда ранены. Это важно. Скажи мне, где они, и я приведу их к тебе.

– Их больше нет, – тихо выдавливаю я, не находя других слов, чтобы описать случившееся. Их отсутствие кажется нереальным. Я тону в темноте одиночества.

– Ох… – Кавакс понимает, что я имею в виду. Его плечи поникают. – Ох, дитя… – Я позволяю ему взять мою руку в свои. Он придвигается так близко, что я чувствую запах дыма, которым пропахла его борода, и масла для ее укладки. – Мне жаль.

– Она сказала, что защитит нас… – шепчу я.

– Кто?

– Правительница…

Несколько долгих мгновений он молчит.

– Я знаю, что сейчас, когда кругом темно и все разрушено, в это невозможно поверить, но ты переживешь эту боль, малышка. Боль – это память. Ты будешь жить, и будешь бороться, и найдешь счастье. И ты будешь помнить свою семью отныне и до своих последних дней, потому что любовь не меркнет. Любовь – это звезды, и даже если звезда умрет, ее свет будет лететь к нам еще долго.

Я не знаю, что сказать, и золотой, которого отзывает какой-то ассистент, оставляет меня лежать в кровати под смятыми простынями, в маленькой палатке посреди места, которое никогда не было моим домом. Оставляет меня, как будто его слова были подарком. Но какая, черт побери, польза от слов? Разве они защитят нас? Накормят нас? Дадут нам будущее?

Я пойду туда, куда отправит меня республика. Скорее всего, в другой лагерь. Но без моей семьи он будет лишен души. Я не хочу такой жизни. Я ненавижу эту планету. Меня ничто здесь не держит. Я чувствую себя виноватой за эти мысли, но не могу оставаться здесь. Я лучше умру.

Мне нужно нечто большее. Для Лиама. Для себя.

– Лиам, оставайся здесь, – говорю я, соскакивая с кровати.

– Куда ты? – спрашивает он в страхе и тянет руки ко мне.

– Просто побудь тут. Я вернусь.

– Лирия, нет…

– Лиам! – рявкаю я. Он отшатывается. Я выдыхаю, усмиряя гнев, и обхватываю его лицо ладонями. – Я обещаю, что никогда не брошу тебя. Ты мое сердце. Будь храбрым, и я вернусь.

Я вытаскиваю свои штаны из пластикового пакета и натягиваю их. Моя рубашка изодрана и вся в крови, так что я остаюсь в медицинской блузе. Не могу найти туфли, но на поиски нет времени. Медсестры идут ко мне. Я ныряю за москитную сетку, прежде чем они успевают преградить мне путь. Выскакиваю из палатки босиком. Грязь между пальцами теплая. Я бегу изо всех сил мимо солдат, медиков и горюющих алых, пока не добираюсь до грязной взлетно-посадочной площадки, на которой регулировщики движения машут оранжевыми жезлами челнокам, заходящим на посадку. На меня смотрят как на чокнутую. Я проскакиваю мимо.

Никто не останавливает меня, пока я не добегаю до челнока Телемануса. Высящееся передо мной черное судно блестит, как брюхо рудничной гадюки. На его прямых крыльях изображена пляшущая рыжая лисица. Челнок примерно в шесть раз превышает дерево. На верхней площадке трапа Кавакс разговаривает с золотой и желтым. Два солдата-серых с такими же странными псовыми на нагрудниках преграждают мне путь. Каждый из них на голову выше меня. Один хватает меня за запястье и с легкостью прижимает к своей груди.

– Лорд Кавакс! – кричу я. – Лорд Кавакс!

Он меня не слышит. Мой голос слишком слаб. Двигатели ревут чересчур громко. Солдаты без труда тащат меня прочь. Я кричу, но вскоре из горла вырывается только хрип. Однако меня услышали – не лорд Телеманус, а то самое животное, которое сидело рядом с ним. Оно похоже на собаку с блестящим рыжим мехом, размером почти с Лиама. У него острые уши и узкая морда с белыми полосками. Заслышав мои тщетные воззвания, животное вскидывает голову, оборачивается, чтобы посмотреть на меня, а потом бежит вниз по трапу. Лишь тогда поворачивается и лорд Телеманус. Он спускается следом за своим питомцем. За ним по пятам спешат растерянные рыцари и слуги. Наконец он видит меня.

– А ну, руки прочь от девушки! – рявкает он на солдат.

Они отпускают меня. Я отталкиваю того, который больно стиснул мою руку, и, спотыкаясь, бросаюсь к Каваксу. Он высится надо мной. Глаза под кустистыми бровями смотрят вопросительно. Тяжело дыша, я оправляю медицинскую блузу.

Даже вытянувшись во весь рост, я едва достаю Каваксу до живота. В палатке он казался добрым и человечным. Здесь, под взглядами доброй полусотни людей, он недосягаем. Раньше он жалел меня. Поэтому пришел навестить и даже постоял у моей кровати. Но что ему до меня? Говорят, теперь все цвета равны, но мы-то знаем, что подобные утверждения не стоят кучи змеиного дерьма.

– Возьмите меня… – запинаясь, бормочу я.

– Вверх! – грохочет он. – Подними голову, потом говори. Здесь тебя трудно расслышать, малышка.

Питомец вертится у него под ногами, и Телеманус посмеивается. В рыжем существе чувствуется бдительность. Разум, изучающий меня.

– Возьмите меня с собой! – сердито говорю я.

Он не понимает:

– С нами?

– Да. С вами.

– Дитя, мы не останемся на Марсе. Мы направляемся к Луне.

– Прекрасно. Значит, вы сможете забрать меня с этой каменюки.

– Но… это твой дом.

– Дом? Это могила!

Кавакс хмурится в растерянности. К нему подплывает высокая золотая с невзрачным лицом, в чудесном плаще цвета грозовой тучи. Женщине слегка за сорок. Под плащом у нее не металл – одежда. Глаза не такие добрые, как у Кавакса; она смотрит мечтательно и отстраненно. В руках у золотой медицинское оборудование и большой датапад.

– Что такое, отец? – спрашивает она.

– Девушка хочет лететь с нами, Ксана. Это та самая, которая спасла меня.

– Ох, милая… – Во взгляде Ксаны жалость. – Отец, ты же знаешь, что это невозможно.

– Пожалуйста! – умоляю я.

– Это против иммиграционных правил, – возражает Ксана. – Мы не можем их игнорировать.

– Если… если вы не можете взять меня… возьмите хотя бы Лиама! Возьмите моего племянника. Он заслуживает того, чтобы ему дали шанс начать другую жизнь.

И снова Ксана качает головой, прежде чем ее отец успевает ответить.

– Мы летим на Луну. Если мы возьмем тебя, все захотят отправиться туда. А эта планетка уже много лет переполнена беженцами.

– «Все» не спасали твоего папу.

– Прости. – Она смотрит мимо меня на беженцев, которые у палаток наблюдают за происходящим. – Нельзя создавать такой прецедент. Существует система, спроектированная сенатом. Мы не можем нарушить ее просто потому, что нам так хочется. О тебе позаботятся. Тебя защитят. Ради твоего же блага…

– Защитят? Как в прошлый раз? – рычу я. Наверняка мне стоило бы сдерживать норов. Но я чувствую, как лицо онемело от гнева. По щекам струятся слезы. – Вы вытащили нас из шахты. Вы сунули нас в этот лагерь. Вы сказали, что это всего на шесть месяцев, но прошло два года, а мы все еще зашлакованы в грязи. Два года! Вы бросили нас, золотые. – Я указываю на них пальцем. – Правительница бросила нас! А теперь моя семья мертва! Мой отец, моя сестра, брат, племянники – и все потому, что вы солгали!

– Мне жаль, дитя, – говорит женщина. – Но все немного сложнее.

– Все чертовски просто! Восстание отняло у меня все, и теперь оно в долгу передо мной!

– Ответ – нет. – Она кладет руку на плечо Кавакса. – Пойдем, отец. Есть новости с Луны.

– Какие новости?

Ксана смотрит на меня:

– Это не предназначено для всех.

Кавакс поворачивается, чтобы попрощаться. Вид у него виноватый.

Я встряхиваю головой:

– Лорд Кавакс, ты сказал: если мне что-то понадобится, вы с родными сделаете все, что в ваших силах, чтобы помочь. Ты тоже лжец?

– Прости, малышка. Если бы это было в моей власти… Но есть регламент. Мы обязаны соблюдать его. Дурацкий сенат! У меня есть тут друзья. Я скажу им, чтобы они помогли тебе. Потерпи. – Он опускается на колени и стряхивает ком грязи с моих штанов. – Прощай. – Он оставляет меня у подножия трапа. – Идем, Софокл.

Кавакс похлопывает себя по ноге, но лис не следует за хозяином. Его внимание полностью сосредоточено на мне. Хвост ходит из стороны в сторону.

– Софокл!

Животное бесшумно приближается. Оно принюхивается, словно его пьянит восхитительный аромат. А потом прыгает. Я визжу, думая, что лис хочет укусить меня, но вместо этого он сует нос в карман моих штанов. Принюхиваясь, роется там, пока не находит то, что ищет. А потом радостно трусит обратно к хозяину.

– Что ты там нашел, мой маленький принц?

Кавакс вынимает у Софокла из пасти две конфеты, зеленую и фиолетовую. Он пробует фиолетовую. Глаза его широко распахиваются и делаются безумными.

– Виноград! Это знак! – выдыхает он сквозь белые зубы. – Знак!

Ксана оборачивается посмотреть, что случилось. Она вздыхает:

– Отец…

– Молчи, скептичное дитя. Софокл благословил Лирию. – Гигант отдает конфету дочери и спускается ко мне, бурно жестикулируя. – В мире все еще осталось волшебство. – Вторую конфету он бросает лису. – И Софокл нашел его.

– Отец!

– Так что же, Луна изменила правила нашего дома? – спрашивает он. – Неужто Софокл должен напоминать нам о нашей марсианской чести? – (Его дочь не отвечает.) – Итак! Девушка летит с нами, потому что… потому… – В его огромной голове возникает идея, и глаза загораются. Он указывает на серебряную булавку на моей госпитальной блузе. – Потому что отныне она слуга дома Телеманусов!

– Слуга? – хором переспрашиваем мы с Ксаной.

Она вздыхает:

– Ты собираешься взять на службу всю деревню?

– Нет, только ее. Софокл выбрал Лирию, а Телеманусы своих не бросают. – Он кладет огромную руку мне на плечо. У меня чуть не подгибаются колени под ее тяжестью. – Ну, что ты об этом скажешь, дочь?

Ксана улыбается, сдаваясь под натиском отца:

– Я внесу ее в реестр. Таможне это не понравится.

– Пусть пососут мою бороду.

– Теперь ты выражаешься, как Барка.

– Будут тут всякие мне указывать, кого я могу, а кого не могу нанять на службу! Наглые лицемерные эльфики! – Кавакс машет рукой своим людям. – Вассалы, подъем! Найдите ее племянника. Маленький слепой рыцарь с шоколадной родинкой на носу. Его не пропустишь. Тащите мальчика сюда. – Он бьет кулаком по ладони. – И быстро улетаем!

Я стою потрясенная, ничего не понимая, хотя слышала все своими ушами. Но солдаты идут выполнять приказ, а Ксана поднимается по трапу в челнок, оставив меня с Каваксом. Я не могу поверить, что все это происходит на самом деле. Мы улетаем?

Проводив взглядом дочь, Кавакс опускается на колени, чтобы смотреть мне в глаза.

– Не обращай внимания на Ксану. Она считает своим долгом защищать всех от самих себя.

– У меня ничего не было в кармане. Это вы положили туда конфеты?

На его лице расцветает лукавая улыбка.

– Иногда, малышка, лучше, чтобы мир считал тебя немного чокнутым. – Он подмигивает мне. – Вдохновляет то, что многое сходит с рук.

Он протягивает мне ладонь. Мои пальцы обхватывают лишь его указательный и средний палец, но он нежен, как птичка, невзирая на твердые мозоли, и тянет меня за собой вверх по трапу. Наверху, прежде чем войти в судно, я останавливаюсь и смотрю на лагерь. Там царит странная тишина. Пожары погасли. Мертвых хоронят. А среди палаток на краю посадочной площадки я замечаю взлохмаченную ветром голову моего племянника – его несет на руках беловолосый черный.

Я чувствую ладонь Кавакса на своем плече и думаю о сестре, об отце с матерью и обо всей семье, которая жила, и погибла, и была поглощена почвой этой планеты. Печаль моя бездонна. Но это правильно, что я улетаю. Без моей семьи это место – лишь грязь и воспоминания. Я смотрю в небо, зная, что где-то там – мои братья и муж Авы. Несколько звезд видно даже среди дня. Интересно, смотрит ли моя сестра сейчас на них из Долины? Я знаю, что смотрит. И знаю, что должна жить ради нас обеих.