Текст книги "Репетитор"

– Только во время теста. Никто никогда ведь не узнает.

Брэндон усмехнулся. Джулиан был почти забавным, но в то же время каким-то скользким.

Репетитор взглянул на часы:

– Что ж, занятие закончено. – Он встал и принялся собирать свои бумаги. – Конечно, только на сегодня.

Брэндон тоже встал из-за стола, потирая глаза и пытаясь вспомнить, были ли занятия единственным наказанием за поездку в Нью-Йорк или он еще посажен под домашний арест. Неплохо было бы выяснить вопрос до вечера, потому что в лесу намечалась небольшая вечеринка. Можно будет покурить. Выглянув в окно, он увидел, как Руби садится в мамину машину: в руке лук, на поясе – колчан. Джулиан тоже смотрел на нее.

– Твоя сестра занимается стрельбой из лука?

– Хм, по крайней мере, она пытается.

У Руби не получилось уместить лук в машине, и она высунула его в окно. Похоже, мама на нее кричит. Судя по жестам, Руби тоже кричала в ответ.

– А почему она вдруг занялась стрельбой?

– Не спрашивайте меня. От нее одни неприятности, если вы понимаете, о чем я.

– То есть?

Брэндон пожал плечами:

– У вас была младшая сестра, когда вы были подростком?

Глаза Джулиана стали непроницаемыми.

– Нет.

В комнату, натягивая на себя рубашку-поло, вошел отец. На нем уже были шорты, в которых он обычно играл в теннис.

– Уже закончили?

– Да, – Джулиан на секунду задержал взгляд на животе Скотта.

Ого! А папа поправился!

– Как он справляется?

Джулиан повернулся к Брэндону:

– Ну что, прогресс есть?

Брэндон пожал плечами.

Отец подошел и протянул Джулиану чек:

– А это небольшая добавка. – Он приложил к чеку пятидолларовую купюру. – Хорошая работа, Брэн.

Скотт вышел.

Джулиан внимательно смотрел на чек, как будто пытался на нем что-то прочитать, затем сложил его несколько раз и положил в карман, в котором уже лежала обгоревшая спичка, и протянул руку Брэндону:

– Удачи на экзамене.

Они пожали друг другу руки. Ладонь Джулиана была теплой, почти горячей.

– Совет номер три: приемная комиссия любит хороших детей.

– То есть выбирать ответы «Битлз»?

– Да, прогресс налицо, – сказал Джулиан.

Брэндон проводил Джулиана до двери, постоял на пороге, глядя, как тот садится на велосипед. Джулиан проехал по тропинке до проезжей части, остановился и оглянулся:

– Забудь о «Неразберихе» во время теста. Только «Битлз», «All you need is love».

Затем он выехал на Робин-роуд. Его велосипед не шел ни в какое сравнение с велосипедом Брэндона – которым тот уже давно не пользовался, – и все равно, Джулиан ехал очень быстро и скоро скрылся из виду.

7

Суббота всегда была днем для спорта: футбол, бейсбол, волейбол, баскетбол, фигурное катание, софтбол и даже (на целых пять минут) хоккей. Но, слава Богу, все это разнообразие было сведено к двум видам.

Теннис, по какой-то непонятной причине считавшийся их семейным спортом. Игра, в которой нужно было бегать взад-вперед по нарисованным на земле квадратам и прямоугольникам, раздражаясь и выбиваясь из сил, выкрикивать набранные очки на каком-то ненормальном языке, размахивать рукой, сердиться и промахиваться каждый раз, когда Кила посылала мяч низко над сеткой. А еще был Эрик, чьи светлые волосы кучерявились сзади на шее и цеплялись за воротник рубашки-поло. Его загар – такого же оттенка, как бежевая кожа папиного дипломата, – держался круглый год, отчего глубоко посаженные глаза казались выпуклыми.

И стрельба из лука, которая была ее личным видом спорта. В стрельбе никто не раздражался, не спорил, не пыхтел, не посылал низких ударов. Да и само слово было одним из ее любимых. Теннис звучал как название какой-то болезни, а слово стрельба – с самого начала это слово заворожило Руби и заставило заняться именно этим видом спорта. Она прочитала его в книге греческих мифов и легенд, которая была у Руби в детстве, на странице, где была нарисована Диана Охотница – голубая туника, золотые волосы. Очень спокойное слово, похожее на звук чего-то. И потом, эта двойная дуга: сначала – дуга выгнутого лука, затем – дуга, по которой летит выпущенная стрела. И другие слова: зарубка, оперение, колчан. Не то что скучнейшее аут или отвратительнейшие провал, двойной провал.

Руби шагнула на линию, глубоко вдохнула воздух, медленно выдохнула – точно так, как учила Джанет. Руби любила все: правой рукой зацепить зарубку стрелы за тетиву, только не слишком глубоко, потом проверить перья – желтое и голубые, захватить дугу лука левой рукой; затем – натянуть: ладонь, запястье, плечо – все составляет одну прямую линию со стрелой, наконечник стрелы лежит на костяшках левой руки, тетива легко касается кончика носа и губ, ноги крепко стоят на земле. Руби с легкостью могла составить список того, что она любила только в этом одном этапе стрельбы.

Первое. Силу натянутого лука в руках за секунду до выстрела. Лук казался живым существом.

Второе. Как кончики пальцев у зарубки объединяют лук и стрелу, делая выстрел возможным.

Третье. Вокруг все спокойно, а стоящая в отдалении мишень – самое спокойное место в этом мире.

Четвертое. Центральный кружочек мишени – золотой, как золото гнома в горшочке у подножия радуги.

Пятое, и самое лучшее, – легкий прощальный поцелуй, которым тетива прикасается к губам в момент, когда стрела взмывает в воздух.

Руби отпустила тетиву. Просто отпусти ее, дай тетиве самой выполнить свое дело. Этот момент тоже нравился Руби.

Стрела взлетела, голубой и желтый в оперении смешались: голубое для неба, желтое для солнца, – вот почему она выбрала для себя эти цвета, не то чтобы самые любимые, а как у средневековых рыцарей – цвета герба. Полет стрелы – это тоже здорово. Когда она отрывалась от лука, уже ничего нельзя было изменить, происходило то, что должно было произойти. Однажды в новогоднюю ночь, еще до того, как она родилась, когда Брэндону было четыре года, Адам бросил ему теннисный мячик в самую последнюю секунду старого года, а Брэндон поймал его в самую первую нового. Полет стрелы был чем-то на это похож.

Тванк. Конечно, Руби не могла слышать это тванк, когда стрела втыкается в цель, в сорока ярдах впереди, но вот она – ее стрела, – в золотом кружке. В золотом! Ура! Конечно, ближе к наружной его стороне, совсем рядом с красным, но совершенно определенно полностью в золотом! Руби взглянула на свою мишень: вот они, шесть последних выстрелов. Одна в черном круге, одна в голубом, две в красном, две в золотом, причем одна – почти в самом центре.

– Вперед, Руби, – сказала Джанет.

Джанет вела занятия для детей в клубе лучников. Однажды Руби своими глазами видела, как она, стоя на отметке семьдесят метров, прострелила яблоко у мужчины на голове.

Дети собрались у дальнего конца поля, вытаскивая свои стрелы из продырявленных мишеней. Джанет тоже была там со своим пикапом – она грузила в багажник освободившиеся мишени, захватывая сразу по две штуки. Потом она сказала: «Запрыгивайте». Все запрыгнули в пикап, и Джанет повезла их к стоянке, где ждали машины родителей: в каждой сидят чьи-то мама или папа, моторы гудят, печки включены.

Руби залезла в джип.

– Ты, наверное, замерзла, – сказала мама.

Джанет услышала это и подошла:

– Для стрельбы никогда не бывает слишком холодно, правильно, Рубистер?

– Правильно!

– Не давай им затупиться!

– Никогда! – Руби поудобнее устроила колчан на коленях. Джанет – это была еще одна хорошая вещь в занятиях стрельбой – захлопнула за Руби дверцу машины.

Мама взглянула на Джанет и вздрогнула от холода. Машина уже тронулась, когда Руби увидела огромную стаю черных птиц, которые сначала низко-низко пронеслись над опустевшим полем, а потом взмыли высоко в небо. Руби знала, что никогда не сможет выстрелить в птицу или в какое-нибудь другое живое существо, но это не мешало ей мечтать, что когда-нибудь она сможет подбить птицу прямо в полете. Она тренировалась, делая это в уме: навести стрелу на птицу, вести следом за ней, отпустить тетиву, тванк… и перья медленно падают на землю.

«Цель моя благородна».

– Что ты сказала. Руби?

– Ничего. – Господи помилуй! Она что, произнесла это вслух?! Руби искоса посмотрела на маму, но та думала о чем-то своем и уже забыла о нечаянной реплике дочери. Стая птиц почти скрылась, осталось лишь крошечное облачко, темнее, чем остальные облака на небе, и двигающееся гораздо быстрее. Эти перья, падающие на землю, – это совсем не смешно: она бы никогда не смогла выстрелить в живое существо.

– Подавайте, джентльмены, – сказал Эрик.

Субботняя игра пара на пару – это единственное, на что у Скотта теперь хватало времени. Еще он иногда играл с Брэндоном, примерно раз в месяц. С Руби он больше не играл, с того случая, когда она бросила игру и убежала с корта. Если будешь подбрасывать мяч при подаче так высоко, ты можешь однажды просто забыть, чем играешь. Дети иногда ведут себя так неуважительно, оба. Возможно, Брэндона нужно было просто хорошенько выдрать, но никто этого ни разу не сделал, и Скотт сомневался, что сам когда-нибудь займется сыном настолько вплотную. Что касается Руби… Он все еще пытался закончить эту мысль, когда Том кинул ему мячи и сказал:

– Мы начинаем.

Субботняя игра пара на пару: Скотт и Том против Эрика и того, кого Эрик приглашал. Обычно они самозабвенно играли полтора часа, временами обмениваясь шутками, иногда – покрываясь потом, затем сидели в парной, иногда шли выпить пива, которое оплачивали проигравшие. Сегодня все было немного по-другому, потому что, во-первых, Скотт собирался поторопить Тома с «Симптоматикой»; во-вторых, потому что игроком, которого в этот раз пригласил Эрик, был Микки Гудукас.

Почему? Эрик никогда раньше не приглашал Гудукаса, и, хотя Скотт ни разу не играл с ним, он достаточно видел его на корте, чтобы понять, что Гудукасу далеко до уровня, на котором велись субботние игры. Нельзя сказать, что они были такими уж великолепными игроками: и Скотт, и Том играли в колледже, а Эрик как-то раз разговорился и признался, что однажды входил в шведскую сборную, выступавшую на кубке Дэвиса. Хотя позже Сэм проверил в Интернете списки участников кубка за двадцать пять лет и не смог найти Эрика. Однако все трое играли очень хорошо, конечно, не идеально, даже в лучшие моменты игры, но слишком хорошо для Гудукаса.

Это была одна проблема. Другая: лысый левша, который постоянно заступает за линию. Том всегда очень серьезно относился к правилам поведения на корте. Скотт поймал мячи, отошел к задней линии и сказал:

– Играйте честно, джентльмены. – Было понятно, что намек адресован Гудукасу.

– И хорошо повеселитесь, – добавил Эрик. У него это прозвучало довольно забавно: поффесельтесь.

Гудукас, стоявший у задней линии со своей стороны, промолчал. Он выглядел немного напряженным для обычной субботней игры: чересчур сгруппировался, отчего стало заметно, что он надел тесные шорты. Солнце освещало его лысую макушку и капельки пота, которые уже появились на усах. И потом, он слишком наклонялся влево. Так обычно поступают игроки, у которых слабый левый удар: они всегда оставляют больше пространства справа от себя, вынуждая противника бить мячом туда. Отлично! Старик, еще до того как они с Томом начали играть серьезно, преподал им несколько уроков. Один из них гласил: если видишь у противника слабое место, зачем бить куда-то еще? Скотт послал мяч Гудукасу под левую руку. Хороший мяч, день определенно будет удачным.

– Нет, – сказал Гудукас, даже не шевельнувшись.

Мяч попал в линию. Не просто задел за нее, а приземлился точно на белую полосу. Скотту даже не пришлось следить за мячом – он все понял, взглянув на спину брата, который стоял у сетки. Не отбить мяч было еще хуже, чем послать его на линию. Лицо Эрика, естественно, ничего не выражало: он отбивал любой мяч, до которого мог дотянуться, – привычка, сформировавшаяся у него во время тренировок со сборной Швеции, а может, и вообще впитанная с молоком матери.

Скотт сильно размахнулся и послал мяч в середину площадки, как раз туда, куда Гудукасу было нужно. Обычно Скотт старался не делать глубоких замахов из-за своего плеча, и в этот раз удар немедленно отдался сильной болью. Игра была самой обыкновенной, но Скотт все равно чувствовал себя почему-то взвинченным.

Гудукас взмахнул ракеткой, но промахнулся. Пятнадцать – ноль.

– Gott in Himmel! – воскликнул Эрик. – Второй круг. Наверное, всем лучше пойти прямо в душ.

Том подошел к брату и протянул мяч. Их глаза встретились.

– Что такое «Gott in Himmel»? – спросил Скотт.

– Не знаю, – ответил Том. – Меня больше пугает душ.

Скотт расхохотался. Том тоже. Это было по-настоящему смешно. Все-таки теннис был важной частью их жизни. Что там сказала Руби? Как математика? Неужели она вырастет одной из тех, кто не понимает, что значит настоящее веселье? Такой, как Линда. Такой, какой его жена стала в последнее время. Скотт заставил себя выбросить все мысли из головы и подал мяч в сторону Эрика. Эрик бросился к мячу и отбил его прямо под ноги Скотту, которому пришлось почти расстелиться по корту, чтобы подцепить мяч ракеткой. Скотт направил мяч точно в ракетку Гудукасу. Отбить было легче легкого, но Гудукас принял мяч не струнами, а косточкой ракетки. Он ударил слишком сильно, как будто хотел пробить в Скотте дыру. Том бросился через площадку к брату, отбил мяч и послал его влево от замешкавшегося Гудукаса.

Тридцать – ноль. Подавал Гудукас. Эрик скорчил рожу, как будто пытался сказать: «День будет утомительным». Скотт, думая о «Симптоматике», решил, что в следующем сете будет посылать Гудукасу мячи полегче. Он отбил мяч. Гудукас сделал шаг назад, размахнулся и изо всех сил ударил по мячу. Что-то случилось. Мяч должен был лететь влево, но вместо этого он со скоростью пушечного ядра полетел вправо. Кто-то вскрикнул. Том не успел сориентироваться. Мяч попал ему прямо в лоб.

– Вот черт! – раздался голос Эрика.

Гудукас поднял руки вверх, показывая, что он сделал это не нарочно.

Скотт шагнул к брату: «Ты как?»

Том повернулся к нему лицом, вытащил из кармана шорт мяч, бросил его Скотту и сказал: «Тридцать – пятнадцать». У него на лбу было круглое белое пятно. Он даже не взглянул на Гудукаса, а спокойно вернулся на свою позицию у сетки.

– Все в состоянии играть? – спросил Эрик.

Оба – и Скотт, и Том – промолчали. Несколько мгновений все, в том числе и жизнь, было очень простым. Они были братьями, они – на одной стороне, вместе, и теперь они собирались размазать Микки Гудукаса по корту. Том подал сигнал: бей в сторону Эрика, я отобью его подачу. Скотт подбросил мяч в воздух, завел руку с ракеткой назад.

Затрезвонил мобильный. Скотт резко опустил руку, что опять отозвалось сильной болью в плече. Гудукас закричал: «Минуточку!» – и принялся судорожно вытаскивать телефон из кармана своих слишком узких шорт.

Повсюду в центре – у стойки регистратора, в раздевалках, на дверях кортов – висели таблички: «Пользоваться мобильными телефонами в здании запрещено». Заступы, неуклюжая игра, не отбитый мяч, а теперь еще и это – возникало впечатление, что Гудукас использует все средства, чтобы вывести Тома из себя и окончательно похоронить любые разговоры о «Симптоматике».

Гудукас говорил по телефону. Скотт, Том и Эрик собрались у сетки: Эрик задумчиво подкидывал ракетку, Скотт отбивал в воздухе мячик, подражая Борису Беккеру, Том просто стоял, прижимая ракетку к груди. Гудукас относился к тем, кто говорит очень громко по телефону, как фермеры в старых фильмах. Они слышали: «Черт, ты что, смеешься?» и «Мать вашу, никогда бы не поверил!» Гудукас бросил взгляд на партнеров по игре – Скотт и Эрик быстро отвернулись, Том с самого начала стоял к нему спиной.

– Как Сэм? – спросил Эрик.

– Хорошо, – ответил Том.

– Ему нравится в Андовере?

– Он просто обожает эту школу.

– А как команда? Хорошая?

Том кивнул:

– Один из старшеклассников уже приглашен в Стэнфорд, а еще один – в Дьюк.

– В Стэнфорде хорошая теннисная команда, – сказал Эрик. – Я знаю Билли Миксера.

– Кто это?

– Тренер.

– Вот как?

– В восемьдесят девятом мы играли в парном финале в Эстроли. Мальчишка, который поступает в Стэнфорд, – номер один в школьной команде?

– Да.

– А Сэм?

– Идет к тому, что этой весной он станет вторым.

– Думаю, я могу позвонить Билли. Замолвить словечко.

Скотт прекратил подбрасывать мяч.

– Думаешь, Сэм сможет играть за Стэнфорд? – спросил Том. Он выглядел одновременно и удивленным, и польщенным.

Эрик задумался. В наступившей тишине они опять услышали Гудукаса: «Вот придурок!»

Эрик посмотрел на Тома:

– Сэм хорошо соображает. Я позвоню Билли.

– Спасибо, – сказал Том.

«Вот как свершаются большие дела, – подумал Скотт. – Все просто».

– Эй, парни! – крикнул Гудукас. – У меня там сплошная лажа. Нужно идти. Как раз тогда, когда мы разыгрались. Нужно будет повторить. Спасибо за приглашение, Эрик! Скотт, увидимся. Приятно было познакомиться, Томми!

Томми. Никто никогда не называл его так.

Когда он ушел, Скотт сказал:

– Можем еще сыграть.

– Вы, ребята, играйте, – сказал Эрик. – А у меня еще миллион ракеток, на которых нужно подтянуть струны.

Братья переглянулись.

– Ну, не знаю, – протянул Том.

– Ладно, давай собираться.

Том пошел к скамейке, на которой лежали их свитера, чехлы для ракеток, бутылки с водой. Скотт чуть понизил голос:

– А как с Брэндоном? – Большие дела, так просто.

– Брэндон? – Эрик и не подумал говорить тише.

– Теннис.

Эрик на секунду задумался:

– Он должен работать над своей стойкой. Но я подумывал о том, чтобы время от времени приглашать его на наши с вами игры.

– Я имел в виду будущее, колледж.

– Колледж? – Как у всякого хорошего игрока в теннис, глаза Эрика были близко посажены. Сейчас Скотту показалось, что расстояние между ними еще уменьшилось. – Как Стэнфорд или Дьюк?

Названия колледжей – Стэнфорд и Дьюк – Эрик произнес с какой-то странной, немного презрительной интонацией.

– Может, колледжи, которые участвуют в играх третьего дивизиона, – сказал Скотт. Его голос прозвучал очень резко, хотя, возможно, причина была в акустике зала. – Мидлбэри или Тафтс.

– Мидлбэри… Тафтс… – Эрик облизал губы. – В наше время, Скотт, сложно поступить даже в колледжи третьего дивизиона.

Скотт взглянул на Тома: тот снимал налокотник и, казалось, ничего не слышал.

– Но кто знает? – Эрик похлопал Скотта по плечу. – Ладно, парни, почему бы вам не сыграть? Время еще есть.

Том обернулся и посмотрел на Скотта в упор:

– Ты как?

– Черт! Ну давай.

– Быстрый сет?

Скотт пожал плечами. Что он имел в виду? Быстрый для кого?

– Подавай, – сказал Том. Его лысеющая макушка покраснела.

– Поффесельтесь.

Они уже очень давно не играли друг против друга. Скотт раньше играл лучше Тома: в те годы, когда они входили в Ассоциацию теннисистов Новой Англии, он всегда стоял на несколько строчек выше брата, и в колледже он играл гораздо лучше, обыгрывая тех, кто обыгрывал Тома. Он был крупнее, сильнее, быстрее. Его подачи всегда были лучше. И тем не менее он никогда не мог обыграть самого Тома: ни тогда, когда они только начинали, ни в школе, ни в колледже. Когда они играли в последний раз, Скотту было двадцать один, это было его второе лето в Университете Коннектикута, а Тому было двадцать три, и он уже работал на старика. Они играли на рыжем песочном корте, таких теперь почти нет. Вокруг никого не было – слишком жарко. Том: 7–6, 6–7, 7–6 (13–11). Это был максимальный результат, когда-либо достигнутый Скоттом. Лучше сыграть он не мог. После матча они накричали друг на друга, даже подрались.

Скотт положил в карман два мяча, взял в руку третий. Том, в отличие от Гудукаса абсолютно расслабленный, ждал совсем рядом с задней линией, что страшно раздражало Скотта. Быстрый сет?

Скотт уже хотел сказать что-то вроде «Поффеселемся?», но прикусил язык, вспомнив тот давний матч. А он ведь не думал об этом уже лет десять, а то и больше. Скотт видел перед собой всю картину: он был уверен в своей победе, и вдруг посланный им мяч задел за сетку – Том уже дважды – дважды! – допускал эту оплошность – и упал на корт. На половину Скотта. «Чертовски не повезло», – думал Скотт, подбрасывая мяч. Невезение, судьба, Стэнфорд, Дьюк – что-то должно было произойти сейчас, все должно измениться. Большие дела, так просто. Скотт размахнулся и послал подачу изо всех сил.

8

Том, 6–0.

Быстрый сет. Когда все закончилось, они пожали друг другу руки у сетки, старательно отводя глаза. Том сказал что-то успокаивающее, что-то о везении, хороших и плохих днях. Скотт не мог заставить себя говорить. Он весь горел – лицо, тело, руки. Он ушел, оставив ракетку на корте, там, куда он ее швырнул.

Том пошел в раздевалку, Скотт – в тренажерный зал, где принялся ожесточенно поднимать штангу, пытаясь прогнать мысли об игре. Он никогда не мог соперничать с Томом, так же как Брэндон не мог соперничать с Сэмом. Семьдесят пять процентов против девяносто девяти. Все было именно так. Девяностодевятипроцентные сливки, сливки Американской Мечты. Сладкая жизнь, сверху взирающая на остальное дерьмо. Эти девяностодевятипроцентные, возможно, даже и не знали, что жизнь – это соревнование. Неужели это будет продолжаться вечно? Вечное карабканье вверх по лестнице. Он подумал об Адаме. Адам, который без труда бы победил всех и каждого.

Мысль о сыне успокоила Скотта. Не то, как тот с легкостью прошел бы все тесты и поступил в университет, не то, что он мог стать лучшим, а просто – мысль об Адаме. Скотт встал со скамейки, разобрал штангу и убрал чугунные кругляши на место. Конечно, он любил всех своих детей одинаково, как и положено хорошему отцу. Но Адам…

В раздевалке он переоделся в плавки, накинул халат и, чувствуя, что еще не готов встретиться с братом, быстро прошел мимо двери в парную. В клубе была джакузи. Скотт открыл дверь в комнату с ванной, и ему навстречу хлынули клубы пара. Скотт быстро скинул халат и скользнул в горячую бурлящую воду. Том был там – сидел в дальнем конце ванной.

– Ты меня напугал, – сказал Том.

– Да?

Они сидели, полностью погруженные в воду и пар. Окно выходило на городской лес, те же самые деревья, которые с другой стороны окружали Робин-роуд. Внизу стекло запотело, и деревья казались сплошной темной массой. Но в верхней части окна был хорошо виден кусочек голубого неба. Быстро промелькнула стая птиц.

Скотт пытался придумать какую-нибудь реплику, которая сгладила бы брошенную на корт ракетку, ругательства и все остальное. Расскажет ли Том обо всем, что произошло сегодня, Деборе?.. Или Сэму? Скотт не знал: иногда действия Тома были абсолютно непредсказуемы.

– Я думал, ты не любишь джакузи, – сказал Скотт. Раньше, много лет назад, в загородном доме Тома была такая штуковина, но он внезапно ее продал, а за счет освободившегося помещения увеличил детскую.

По лицу Тома пробежала какая-то тень, будто у него что-то вдруг заболело.

– Я и не люблю, просто в парной слишком много народу.

Том закрыл глаза. Тишину нарушал только шорох пузырьков воздуха, поднимавшихся на поверхность воды. Скотт смотрел на лицо брата и пытался представить, о чем тот мог думать. Теперь, конечно, не имело никакого смысла заводить разговор о «Симптоматике». Не сейчас. Скотту совершенно не хотелось сидеть в этой ванне наедине с братом. Нужно было просто попрощаться, принять душ, поехать домой и заняться настоящим делом, например наколоть дров – можно даже вместе с Брэндоном – или разобраться в гараже.

– Так как насчет «Симптоматики»? – совершенно спокойным голосом спросил Скотт.

Том открыл глаза. Выражение его лица заставило Скотта подумать: «Я должен был остаться в Бостоне, получить магистра, открыть собственный магазин – что угодно…»

– После того представления, что Гудукас здесь устроил? Ты что и правда хочешь иметь дело с кем-то вроде него? Да еще и втянуть в это наш бизнес? Маму?

Скотт промолчал. Только не начинай опять о том, что у нас обоих все просто отлично. Жены, дети, все.

Том больше ничего не сказал.

Брэндон лежал на диване в гостиной и смотрел телевизор. Эта новая стереосистема была суперкрутой, особенно когда рядом не маячил никто из семьи. Звук, картинка – все просто отлично. Бриллиантовая коронка на переднем зубе Унки Дета сверкала каждый раз, когда он открывал рот. И впервые Брэндон услышал второго рэппера, читающего глубоким голосом «Where the sun don't shine» каждый раз, когда Унка Дет говорил «Fuck you».

Внезапно в комнату вошел отец и встал между Брэндоном и экраном:

– Обязательно включать так громко?

– Я не вижу.

Отец отодвинулся:

– Пойдем поколем дрова.

– А?

– Нужно разобрать поленницу.

– Я отдыхаю.

Where the sun don't shine. Where the sun don't shine. И как можно было это пропустить? Сейчас-то он слышал. Унка Дет сидел за рулем своего «роллс-ройса», на коленях – голова девушки в золотистых шортах и седом парике.

Отец выключил телевизор.

– Черт, что такое?!

– Это и есть твоя проблема: слишком много отдыхаешь. Что ты такое делаешь, что тебе требуется столько отдыха? – Отец выглядел действительно разозленным.

– Господи, но я же занимался сегодня с репетитором. Оставь меня в покое.

– Оставить в покое? Одно-единственное занятие погоды не сделает! Что значит фобия? Вероломный? Прозелит?

Брэндон встал:

– Иногда ты бываешь таким засранцем!

Он пошел к лестнице, но отец перекрыл ему дорогу:

– Никогда больше не называй меня так!

Они стояли лицом к лицу. Брэндон уже был готов опять обозвать отца, но тут они услышали мамин голос: «Почему вы кричите?»

Она спустилась со второго этажа, в руке калькулятор, за ухом – карандаш. Отец сделал шаг назад.

– Что происходит? – Мама посмотрела сначала на одного, потом на другого.

Лицо отца покрылось красными пятнами, но он промолчал. Тогда Брэндон сказал:

– Он совсем спятил, – и пошел наверх.

– Ты слышал эту строчку: «Where the sun don't shine»?

Брэндон лежал на кровати, прижав телефонную трубку к уху, и наблюдал, как по небу движутся темные облака.

– Не понимаю, как ты мог ее не услышать? Это же Проблем, – сказал Дэви.

– Парень с тесаком на багажнике «роллс-ройса»?

– Это не «роллс», а «бентли». Ну что, сегодня придешь?

– Не знаю. Я, возможно, еще наказан.

– За что?

– Как за что? Твоя мама что, уже забыла про Нью-Йорк?!

– Давным-давно. Вы же заплатили половину, а деньги для нее – как прозак.[12]12
  Лекарство, помогающее избавиться от напряжения и навязчивых мыслей в период депрессии.


[Закрыть]

Брэндон рассмеялся. Это было здорово.

– Значит, увидимся, если увидимся. Может, даже будет немного крэка.

– Крэка?

В дверь комнаты Брэндона постучали.

– Брэндон? – Это была мама. – Можно войти?

– Пока. – Он положил трубку. – Заходи.

– Как насчет стейка на ужин?

– Отлично.

Это было что-то новенькое. Конечно, не стейк на ужин, хотя ужинали они все вместе очень редко, но сам факт того, что его мнением поинтересовались.

Мама улыбнулась:

– Отлично.

Она оглядела комнату, подобрала с пола кроссовки, убрала их в шкаф и захлопнула дверцу, заметила, что у CD-проигрывателя открыта крышка, и закрыла ее. Вот черт! Теперь она точно пойдет к столу, на котором лежал тест по «Макбету» с огромной, обведенной кружком, красной отметкой F, – не заметить его было нельзя. С тем же успехом работу можно было вставить в рамочку и повесить на стену.

Брэндон встал, подошел к столу так естественно, как только мог, потянулся и сел на тест, скрестив руки на груди. Главное – выглядеть естественно. Мама как-то странно на него посмотрела:

– О чем ты думаешь, Брэндон?

– Ни о чем.

– Расстроен из-за того, что сейчас произошло у вас с папой?

– Нет.

– Он хочет, чтобы у тебя все было хорошо. И я тоже.

– Я тоже хочу, чтобы у вас все было хорошо, мама. – Слова вырвались сами. Что за идиотизм! Брэндон почувствовал, что краснеет.

– Брэндон! – Мама обняла его и поцеловала в щеку. Лицо горело. Мама отстранилась. – Ты так вырос. – Ее взгляд затуманился.

– Мам…

– Что?

– Я все еще наказан?

В ее взгляде опять появилось что-то странное. Может, это из-за того, что его наказали сразу за несколько проступков?

– Не знаю, Брэндон. Как ты написал тест по «Макбету»?

– Его еще не проверили.

– А как прошло занятие с репетитором?

– Неплохо.

– Чем вы занимались?

Чем же они занимались? Брэндон ничего не помнил. Затем, к его удивлению, в памяти возникли три совета. Совет номер один: исключать все «вроде того». Совет номер два: думать, как Сэм, но только пока пишешь тест. Совет номер три: приемная комиссия любит хороших детей.

– Аналогии, – сказал Брэндон. – Например, горчица относится к хот-догу, как что-то относится к чему-то.

– Вот что, Брэндон, если ты сейчас продолжишь эту аналогию, сегодня вечером можешь пойти с друзьями куда хочешь.

Он что, цирковой тюлень? Единственное, что пришло ему в голову, было:

– Как глазурь к торту.

Мама захлопала:

– Великолепно, Брэндон! А какой метод вы использовали?

Мама села на кровать и приготовилась к какой-то умной дискуссии, наподобие тех, что она обычно затевала с гостями. Метод? Брэндон не понимал, о чем она говорит.

– Джулиан просто дал мне несколько советов.

– Правда? Каких?

– Это секрет, мама.

Она рассмеялась. Брэндон чуть пошевелился, и тест под ним зашуршал.

– Что ты думаешь о Джулиане? – спросила мама.

Брэндон пожал плечами:

– Он нормальный.

Мама кивнула. Брэндон чувствовал, как в ее голове шел мыслительный процесс. Всю свою жизнь он наблюдал за тем, как мама думала: она, несомненно, была мозгами семьи.

– А что ты думаешь о нем как об учителе?

– Не знаю.

– Если сравнить с учителями в школе.

Брэндон подумал о мистере Монсоне и его кратких пересказах содержания книг.

– Невозможно быть хуже, чем они.

Мама опять кивнула, с таким видом, будто все происходящее имело смысл.

– Может быть, нам стоит забыть об этой девушке Салли и пригласить Джулиана?

– Пригласить Джулиана?

– Для репетиторства.

– Мне что, и дальше придется заниматься?

– Не начинай. Мы заключили соглашение. Кроме того, посмотри, ты добился успехов уже на первом занятии.

– Ладно.

– Что «ладно»?

– Я буду заниматься.

– Но ты хочешь, чтобы я позвонила в агентство и попросила Джулиана?

Брэндон пожал плечами.

– Выбор за тобой, сынок.

– Мне все равно.

– В агентстве сказали, что Салли очень хорошо справляется с молодыми людьми. Она играет в сборной Тринити-колледжа по хоккею на траве. И у нее пять братьев.

– Позвони в агентство.

Мама рассмеялась:

– По-моему, это хорошее решение. По крайней мере, пока ты…

В комнату вошла Руби и протянула маме телефонную трубку:

– Тебя. Этот засранец из «Скайвей».

– Руби!

– Он не слышит, я отключила звук. – Руби повернулась к брату: – Кто эта бедная девушка, у которой пятеро братьев?

– Не твое дело.

Мама взмахнула рукой, прося их вести себя потише, и вышла в холл.

Метод Шерлока Холмса заключался во внимании к деталям. Тем же вечером Руби читала в кровати. Вся комната была погружена во мрак, и только круг света от маленькой прикроватной лампочки освещал книгу. Руби пыталась быть такой же наблюдательной, как Шерлок Холмс, надеясь раскрыть тайну «Пестрой ленты» раньше, чем это сделал детектив. Естественно, не подглядывая, – Руби никогда не подглядывала в конец книги.