Текст книги "Дети Хроноса"

Глава 3

Бенедикт Верворт руководил скромным агентством недвижимости в центре Ваардама. Над дверью и витриной висела световая реклама шириной с фасад. Ван-Ин прочитал надпись: «Административный офис ВерВорт». Заглавная буква «в» в середине названия уже говорила кое-что о владельце филиала.

Несмотря на то что на улице совсем не было машин, Ван-Ин припарковал свой «фольксваген-гольф» на офисной парковке, которая, согласно надписи на табличке, была зарезервирована исключительно для клиентов.

Офис располагался в доме родителей Бенедикта Верворта. Гостиную переделали в приемную – слишком громкое название для обнесенной решеткой конуры, в которой никто не сидел. Но тем не менее это была многофункциональная компания. Недвижимость – это лишь часть пакета услуг. Сюда мог обратиться среднестатистический фермер с наличными и ценными бумагами. Эту информацию Ван-Ин получил в различных написанных от руки плакатах, которые украшали офис.

Его встретила пожилая женщина – младший сотрудник, вылитая Одри Хепберн, только без макияжа.

– Господин Бенедикт вас ожидает, – объявила она официально, когда Ван-Ин представился. – Присаживайтесь.

Вдали пел петух. Ван-Ину не пригрезилось. Это была сельская местность на территории Западной Фландрии, где в обычных домах зарабатывались целые состояния и где у дверей стояли забрызганные грязью «мерседесы», являющие собой единственный видимый признак роскоши. Бенедикт Верворт даже не посчитал нужным заменить выцветшие обои в цветочек. Там, где раньше стояла печь, работающая на угле, сейчас в каминной полке зияла закопченная дыра – безмолвный свидетель прошлых лишений. Самый стойкий налоговый инспектор гарантированно поддастся на такой спектакль.

– Доброе утро, комиссар. – Бенедикт Верворт подошел к Ван-Ину, гостеприимно расставив руки. На нем был броский костюм, светло-желтая рубашка и травянисто-зеленый галстук. Даже на Сицилии большинство мафиози носят менее кричащие наряды.

Ван-Ин пожал ему руку. Толстые, обвитые кольцами пальцы молодого бизнесмена были влажными. Лосьон после бритья, которым он щедро побрызгался, вонял как «туалетный утенок» – запах, который Ван-Ин с трудом выносил.

– Приятно познакомиться, комиссар, – сказал Бенедикт на культурном западнофламандском. – Чем могу вам помочь?

Бенедикт сел в кресло руководителя из искусственной кожи. Казалось, что его голова состояла только из розовых губ и рыхлых щек. Ван-Ину было сложно скрыть свое отвращение.

– Вы ведь господин Верворт? – спросил он снисходительно.

– Собственной персоной, – довольно засмеялся желто-зеленый арлекин.

– Не возражаете, если я закурю? – Ван-Ин выудил сигарету из нагрудного кармана.

Бенедикт отрицательно замахал рукой. «Черт возьми!» – возмутился про себя Ван-Ин.

– Разрешите мне предложить вам сигару, комиссар. – С этими словами Верворт достал из выдвижного ящика плоскую коробку гаванских сигар. – Это еще моего покойного отца.

Ван-Ин вынужден был принять предложение. Сигара шуршала, как только что развернутый лист папируса.

– Вы не родственник Алоиса Верворта?

Кажется, этот вопрос Бенедикту понравился.

– Алоис – мой отец, – произнес он с нескрываемой гордостью.

– Правда?

В пятидесятых годах велогонщик Алоис Верворт был кумиром Фландрии. Он дважды занимал третье место на велогонке «Париж-Рубэ», а в 1956 году энергичный житель Ваардама выиграл этап в «Тур де Франс».

– Горе было тому, кто смел шуметь в воскресенье днем, когда транслировали велогонку, – заметил Ван-Ин.

Бенедикт засмеялся, как американский кандидат на пост президента в напряженной предвыборной гонке.

– Смейтесь. Из-за вашего отца мне частенько влетало.

– Приятно, что вы это помните, комиссар. – Статус отца озарял его, как заходящее солнце гору Фудзи. В Верворте было также что-то восточное. Он удивительно походил на изображение Будды.

– На самом деле я пришел по поводу семьи Вермаст и их собственности на Бремвегеле.

Верворт разъединил руки и прижал их к лицу по обе стороны носа, словно глубоко задумался.

– Что-то не так?

То, как Верворт задал этот вопрос, выразило его беспокойство и любопытство одновременно.

– Вы же читаете газеты, я надеюсь?

– Вы же не имеете в виду…

– Как раз это я и имею в виду, господин Верворт.

– Я не имею к этому никакого отношения, – решительно заявил риелтор.

– К чему?

Резкий тон Ван-Ина вывел Верворта из оборонительной позиции.

– К убийству, разумеется.

– К убийству?

– Ну… Я имею в виду… Там же нашли труп.

– Скелет, – поправил Ван-Ин.

– Скелет. Конечно, комиссар. Так было написано в газете, верно?

Ван-Ин посмотрел Верворту прямо в глаза. Деревенский риелтор не дал себя ошарашить. Он закинул руки за голову и откинулся в своем помпезном кресле.

– Не было бы счастья, да несчастье помогло.

Теперь была очередь Ван-Ина смотреть удивленно. Верворт умело воспользовался этой возможностью, чтобы перехватить инициативу.

– Жизнь – это цепь непредвиденных событий, комиссар. Если бы вы обнаружили скелет перед продажей, я бы сейчас сидел с обесцененным товаром. Ведь никто не купит дом с могилой в саду.

Ван-Ин затянулся сухой сигарой, пытаясь сдержаться, чтобы не состроить брезгливую мину. Сигара пахла гнилым деревом и собачьим дерьмом.

– Господин Вермаст рассказал мне, что загородный дом принадлежал некоммерческой организации «Собственная помощь».

Ван-Ин положил сигару в пепельницу в надежде, что она выкурится самостоятельно.

– Это не совсем верно, комиссар. Загородный дом был собственностью наших благотворителей. Некоммерческая организация могла им свободно распоряжаться.

– Вы не могли бы рассказать мне об этом побольше?

– То есть упомянутую организацию вы не знаете?

Ван-Ин помотал головой:

– А должен?

Верворт взглянул на Ван-Ина с видом студента, который только что посетил свой первый урок психоанализа. Комиссар показался ему вполне безобидным.

– Некоммерческая организация была основана в 1986 году горсткой идеалистов с целью улучшить качество жизни менее обеспеченных сограждан.

Ван-Ин готов был голову дать на отсечение, что эту пустую фразу Верворт дословно процитировал из брошюры НКО.

– Если я правильно понимаю, организация занимается благотворительностью. Отсюда, вероятно, и ее название.

«Собственная помощь» звучала так же отвратительно, как выглядел дерьмовый «тормозной след» на трусах Девинтера[10]10
  Девинтер Филипп (род. 11 сентября 1962 г.) – фламандский политик, один из ведущих членов правой фламандской националистической партии «Фламандский интерес».


[Закрыть].

Верворт не позволил умеренному сарказму Ван-Ина сбить себя с толку.

– С давних пор «Собственная помощь» собирает фонды для борьбы с бедностью в своей стране, – продолжал он невозмутимо. – Организация предлагает финансовую помощь людям, которые не могут выжить на те крохи, что им подсовывает общество всеобщего благосостояния.

Верворт начинал артикулировать все более выразительно. Его мясистый подбородок поднимался и опускался, как вибрирующий пудинг.

– Мы заботимся о стипендиях, предоставлении жилья, отпусках, дешевых займах, юридической помощи…

– Мы? – нагло прервал его Ван-Ин.

– Да, мы, – рьяно отреагировал Верворт. – Дело в том, что я казначей нашей организации. Вас это удивляет?

Что Ван-Ин должен был на это ответить? Что ему легче представить, как мать Тереза раздевается для «Плейбоя», чем как Верворт сует какому-нибудь бедняге двадцать франков?

– Вовсе нет, господин Верворт. Если я хорошо помню уроки религии, Иисус питал слабость к блудницам и фарисеям.

С одной стороны, Ван-Ин сам испугался своей импульсивной реакции. С другой – подобного рода высказывания иногда приносят удивительные результаты. Он моментально увидел, как глаза Верворта стали узкими, как щелочки.

– Христианская любовь к ближнему очень дорога нашей организации, комиссар. Возможно, это не кажется очевидным, в то время как процветают эгоизм и корыстолюбие. Но я приглашаю вас поближе познакомиться с нашей работой. Двери «Помощи» для вас всегда открыты.

Верворт сделал паузу с вдохновением африканского президента, который только что произнес речь на пленарном заседании Организации Объединенных Наций.

– «Помощь» – это наша самая престижная реализованная задумка, – продолжал он с новой энергией. – Загородный дом дает крышу над головой двадцати одиноким людям и десяти семьям. Весь проект на самофинансировании. Мы производим собственные продукты питания и за счет продажи овощей и фруктов удовлетворяем остальные потребности.

– То есть, чтобы финансировать этот проект, вы продали загородный дом, – констатировал Ван-Ин. Он погасил наполовину выкуренную сигару. Это была самая нелепая чушь, которую ему приходилось слышать. Казалось, что Бенедикт угадал его мысли.

– Если дорогие благотворительные организации хвастаются своими благотворительными достижениями, простой народ это принимает. Несколько раз в год они организуют безвкусный дорогой банкет, позволяют членам их организации платить за это бешеные деньги и потом отдают десять процентов прибыли на благое дело. Они таким способом привлекают внимание прессы. Наша НКО в гласности не нуждается. Все фонды используются напрямую, чтобы помочь неимущим обрести лучшее будущее.

– Это благородная цель, – вяло одобрил Ван-Ин.

Напыщенная речь западнофламандского самаритянина уже встала ему поперек горла.

– Когда закончится это расследование, я непременно посещу «Помощь». Но сейчас мне надо идти. Мне еще предстоит тяжелый день.

Верворт проводил Ван-Ина до входной двери. Они пожали друг другу руки.

– Кстати, господин Верворт. Загородный дом Вермастов оборудован решетчатыми воротами с пультом дистанционного управления. Это НКО тогда установила?

– Он уже там был, комиссар. Вероятно, предыдущий владелец знает об этом больше.

– Верно, – кивнул Ван-Ин. – А вы, случайно, не знаете имени того предыдущего владельца?

– Это важно?

– В расследовании убийства важно все, господин Верворт.

Возможно, в тот момент риелтор почувствовал себя припертым к стенке. В любом случае он этого не показал.

– Должен вам признаться, комиссар, что загородный дом был предоставлен нам в распоряжение благотворителем, который предпочитает оставаться анонимным.

В вежливой беседе подобный ответ чаще всего считается достаточным для того, чтобы спрашивающий не углублялся в тему. Ван-Ин меньше всего считал этот разговор вежливой беседой.

– Послушайте меня внимательно, господин Верворт. Вы как риелтор должны знать, что такого рода сделки всегда регистрируются. Я установлю личность вашего анонимного благотворителя, для меня это всего лишь вопрос времени. Выбор за вами.

Верворт проглотил свое раздражение и снова вернулся к приторной манере беседы. Он допустил ошибку, и ее необходимо было срочно исправить.

– Прошу прощения, комиссар. Я не осознал, что эта информация может быть важной для расследования. Я надеюсь, вы понимаете, что мы очень тактичны, если речь идет о наших спонсорах. Большинство из них предпочитают оставаться неизвестными. Поэтому…

– Имя, господин Верворт.

– Вы знаете Лодевейка Вандале?

Ван-Ин кивнул. Лодевейк Вандале был собственником крупнейших компаний-подрядчиков в Западной Фландрии.

– То есть Лодевейк Вандале.

– Да, комиссар. Но я умоляю вас использовать эту информацию только в том случае, если она необходима для расследования. Господин Вандале терпеть не может отрицательную гласность, а наша НКО ему очень многим обязана.

– Я постараюсь, – пообещал Ван-Ин. Он взглянул на свои часы. – Но сейчас я действительно должен идти. До свидания, господин Верворт.

Ван-Ин пошел на парковку. Не было ни единой машины, которая бы составила «фольксвагену-гольф» компанию. Только теперь Ван-Ин осознал, что за все прошедшее время Верворта не посетил ни один клиент.

* * *

Линда Артс лежала на узкой односпальной кровати и храпела. Рядом с ней стояла пустая бутылка «Эликсира д'Анвер». В пепельнице тлела сигарета «Мальборо». Длинный пятисантиметровый кусок пепла, как окаменевший, крепко держался за фильтр. В комнате воняло кислым потом, дешевым дезодорантом и нестираной одеждой. Царил такой беспорядок, которому позавидовал бы не один подросток. К счастью, шторы были задернуты. В сумерках горы грязного нижнего белья походили на пушистые клумбы, а тарелки с тухлой едой – на произведение искусства Йозефа Бойса[11]11
  Бойс Йозеф (1921–1986) – немецкий художник, один из главных теоретиков постмодернизма. (Примеч. ред.)


[Закрыть].

На Линде была атласная ночная рубашка. Гладкая ткань беспощадно подчеркивала каждую жировую складку на ее талии, обвисшая грудь колыхалась в такт ее тяжелому дыханию.

Телефон звонил уже больше часа с промежутками в десять минут. Линде снилась похоронная процессия. Катафалк – черный «шевроле» с хромированными бамперами – двигался, разрезая кричащую толпу, как допотопный бэтмобиль. Линда ехала верхом на белом жеребце. Народ толпился за железными ограждениями. Каждый пытался ее увидеть, хотя бы мельком. Люди скандировали лозунги. Линда узнала десятки друзей юности. Она торжественно ехала с высоко поднятой головой вслед за «шевроле» и наслаждалась всей этой шумихой.

В катафалке стоял стеклянный гроб. Крышка утопала в корявых ветках сирени. Вилльям лежал на плюшевом матрасе. Его голова покоилась на расшитой подушке с кисточками по углам. Он дышал, но толпа не обращала на это внимания. Никто не видел серебряных наручников, которыми он был прикован к гробу. Кроме того, вокруг его шеи, груди, бедер и ног были еще холщовые ленты, которые намертво прижимали его к днищу гроба. Его глаза бегали. От смертельного страха у него на лбу выступили капли пота.

– Какая женщина! – услышала Линда восхищенный мужской голос.

– Приходи сегодня вечером ко мне! – сладострастно пропел другой поклонник.

Похоронная процессия приближалась к центру города. Площадь перед банком была забита людьми. Когда Линда отпустила вожжи, толпа уважительно расступилась. Она проехала мимо банка и посмотрела в сторону. В здании – клетке из стали и зеркального стекла – она увидела свое отражение. Оказывается, она была голая. Собравшиеся затянули непристойную песню. Внезапно перед лошадью выпрыгнул шут. Он уцепился за вожжи и стал жадно хватать Линду за бедра. Бубенчики на его шутовском колпаке заглушали шум. Линда пыталась отбиться от карлика. Она пришпорила лошадь. Белый жеребец задрожал и понесся. Линда упала на брусчатку. И тут увидела перед собой ухмыляющуюся рожу Вилльяма. Он хотел надеть на нее наручники. Линда закричала и проснулась на полу, рядом с кроватью. Телефон звонил не переставая.

– Алло. – Ее голос дрожал.

– Вилльям дома?

– Его нет. С кем я разговариваю? – спросила она сонно.

Провост невнятно выругался и разъединился.

Главный инспектор полиции Дирк Барт положил трубку.

– Есть успехи? – спросил он у Версавела.

Инспектор как раз закончил расспрашивать тридцать седьмого зубного врача.

– Мы им, очевидно, нужны как собаке пятая нога. Всегда одно и то же. Или же господа страдают потерей памяти и просят перезвонить завтра, или сообщают по автоответчику, что они в отпуске. Неудивительно, что ремонт коронки стоит половину недельной зарплаты. Раньше за эту цену тебе в пасть могли вставить слиток золота.

Версавел, должно быть, синел от злости, раз у него вырвалось слово «пасть», но причиной его плохого настроения были не только зубные врачи. Его выводило из себя нытье Барта.

– У меня на линии только что был стоматолог. Его зовут Жойе, – сообщил Барт. Он терпеливо ждал реакции. Версавел знал, что если он будет молчать, то Барт снова скажет: «Знаешь, у меня на линии только что был стоматолог. Его зовут Жойе»[12]12
  «Веселый, счастливый» (фр.).


[Закрыть].

– И? – тускло спросил Версавел.

– Мужчина пришел в бешенство. В 1985 году он еще учился. Нам стоит такие моменты предварительно проверять.

Версавел взглянул на свои часы:

– Я предлагаю выпить по чашке кофе. Так мы далеко не уйдем.

Версавел включил кофеварку и сел за свой стол. Барт подвинул свой стул поближе. Работу в уголовном розыске он представлял себе несколько иначе.

– Интересно, есть ли у Ван-Ина какой-нибудь прогресс?

Первые горячие капли воды плюхнулись в фильтр.

– Он действительно так хорош?

Барт задал этот вопрос тоном, в котором звучало нечто среднее между сомнением и удивлением.

– Ван-Ин – лучший, – решительно ответил Версавел. У него не было никакого желания входить в клинч с главным инспектором полиции. Это объяснялось тем, что у Барта была дурная репутация. Везде, где бы он ни появлялся, пытался посеять раздор. Некоторые коллеги были даже уверены, что у него «не все дома». Тишину нарушал лишь звук капающего кофе.

– Тем не менее я слышал, – прошептал Барт с фальшивой улыбочкой, – что…

– Меня ни черта не интересует, что вы слышали.

Барт испугался реакции своего подчиненного. Его ноздри начали раздуваться. Ему стоило бы прочитать этому Версавелу нотацию.

– Легок на помине, – облегченно вздохнул Версавел, когда Ван-Ин вошел в кабинет 204. – Удачно съездил?

Ван-Ин тайком запихнул в рот конфетку «Шокотофф». Он почти умирал с голоду. Пока Версавел подавал кофе, Ван-Ин докладывал. Барт жадно слушал.

– Думаю, я допрошу этого Вандале. Это, конечно, может оказаться совпадением, но, по словам судмедэксперта, Герберт был убит между 1985 и 1986 годами.

– А Вандале подарил НКО загородный дом в 1986 году, – добавил Версавел на автомате. Преимущество долгих лет интенсивной работы с кем-либо заключается в том, что через некоторое время вы можете читать мысли друг Друга.

– Что-то в этом роде, Гвидо. И это не дает мне покоя.

Версавел осторожно помешивал кофе. Фамилия «Вандале» переносила его назад в тот период времени, о котором он сохранил невероятно добрые воспоминания.

– Может быть, Джонатан сможет нам помочь.

«Какой еще к черту Джонатан?» – хотел спросить Ван-Ин.

– Если я не ошибаюсь, Джонатан до 1989 года работал на Вандале. Он долгие годы занимался его бухгалтерией.

– Один из твоих дружков?

– Очень давний, – ответил Версавел, и его глаза хитро блеснули. – Я позвоню ему?

– Бедный Гвидо. Ты пойдешь на все ради службы королю и отечеству.

Барт дважды бросил взгляд на Ван-Ина, как пигмей, который видит Атомиум[13]13
  Атомиум – одна из главных достопримечательностей и символ Брюсселя. Сооружение состоит из девяти атомов, которые объединены в кубический фрагмент кристаллической решетки железа, увеличенный в 165 миллиардов раз.


[Закрыть] в первый раз.

– Тогда договорились, – просиял Версавел. – Я ему сейчас же позвоню.

Каждый вторник Ван-Ин и Ханнелоре ходили вечером в ресторан «Хеер Халевэйн» на Валплейн-сквер. Диета диетой, а этот вечер оставался бастионом, который невозможно было сдать. Ханнелоре была помешана на жареных стейках, которые там подавали, а у Ван-Ина появлялся уважительный предлог, чтобы безнаказанно распить бутылку медока[14]14
  Медок – сорт красного бордосского вина.


[Закрыть].

Маленькая идиллическая площадь – по словам знатоков, одно из самых романтичных мест в Брюгге – оживленно гудела. Официанты в длинных фартуках профессионально исполняли свои номера. Туристы одобрительно кивали. Ведь иностранцы чувствовали себя в Брюгге как дома. Здесь выполняются все их прихоти. Даже когда они привередничают, неутомимые официанты принимают заказы на языке их страны. И если уж когда-то у них вылетает ругательство на местном диалекте, посетители добродушно над ними посмеиваются. Это необходимо для местного колорита, чтобы можно было почувствовать себя путешественником по чужим краям.

Маленькая терраса ресторана «Хеер Халевэйн» была битком набита. В отличие от других баров и ресторанов на площади в этом месте говорили преимущественно на диалекте Брюгге. Здесь не было хлещущих пиво немцев, болтающих без умолку французов, бороздящих Евротоннель англичан, невоспитанных американцев или мчащихся на запах пищи голландцев.

Сюзанне вышла поприветствовать их лично. Ван-Ин знал хозяйку ресторана уже много лет. Она чмокнула его в щеку. Раньше их поцелуи были другими. На их с Ханнеллоре любимом столике красовалась табличка. На ней значилось: «Зарезервировано».

– Дополнительную порцию маринованных корнишонов, я полагаю, – сказала Сюзанне, подмигнув.

Ханнелоре удовлетворенно кивнула. Ван-Ин галантным жестом отодвинул для нее стул. Она села и расправила платье.

– Ты выглядишь как восемнадцатилетняя девочка, – заметила Сюзанне.

– Сью, не преувеличивай.

– Я не преувеличиваю. – Она говорила это всерьез. Ханнелоре действительно выглядела так, что дух захватывало. Платье скрывало тело, за которое Пифиада[15]15
  Пифиада – первая жена Аристотеля.


[Закрыть] пошла бы на убийство. Хотя казалось, что Ханнелоре искренне преуменьшила комплимент, но он точно не оставил ее равнодушной.

– Иди сюда. Потрогай. Он только и делает, что толкается ножками.

Она пригладила платье. Сюзанне нагнулась и положила руку на живот Ханнелоре. Ван-Ин сидел рядом и смотрел.

– Это надо действительно почувствовать, чтобы поверить, – радостно провозгласила Сюзанне.

Ван-Ин выпрямился и надул живот:

– А что ты думаешь о моем?

Сюзанне повернулась. По веселым морщинкам в уголках ее глаз он понял, что у нее заготовлена острая реплика.

– Восемь месяцев. Или я ошибаюсь?

– И все же мой бедняга очень старается. Скоро он будет весить меньше, чем я. – По тону Ханнелоре было невозможно понять, шутит она или нет.

– К счастью, в твоем случае это явление временное. Он же от своих излишков не может избавиться уже двадцать лет, – ухмыльнулась Сюзанне.

Все на террасе, кто прислушивался к их разговору, рассмеялись. Ван-Ин смотрел на обеих женщин с видом нашкодившего щенка. Ханнелоре утешительно его обняла и звонко поцеловала. Многие мужчины с удовольствием отрубили бы себе мизинец, лишь бы оказаться на его месте.

Жареный стейк, весом триста пятьдесят граммов и толщиной в три сантиметра, был горячий, сочный и мягкий, словно сливочное масло. Ван-Ин с аппетитом уплетал запеченный картофель. С наслаждением он макал кусочек картошки в растопленное сливочное масло, потом все запивал бокалом «Шато Корконак» 1989 года. Ханнелоре жадно поглощала маринованные корнишоны и салат, заправленный кислым майонезом. От куска мяса в ее тарелке оставался еще маленький кусочек.

– Итак, есть вести с фронта? – Она подвинула Ван-Ину остаток своего стейка – угощение, которое он с жадностью принял.

– Не много. Пока мы не установим личность Герберта, это будет все равно что бродить в потемках. Зато сегодня утром я убедился, что наш земной шар полон спиногрызов. Одного из них зовут Тине. – Ван-Ин рассказал ей о визите в семью Вермаст.

– Хорошо, мы вычеркиваем это имя из нашего списка. Если будет девочка, назовем ее Годеливе. Доволен?

Из чистого разочарования Ван-Ин налил себе еще один бокал вина.

– А вот специалисты утверждают, что по прошествии времени дети становятся похожими на своих родителей, – подтрунивала она над ним.

– В таком случае я надеюсь, что он или она будет похож на тебя. Представь, что…

– Перестань, Питер Ван-Ин. Я пошутила. Ты вовсе не самый плохой вариант. Те же специалисты так же активно провозглашают, что отцы большинства гениев при зачатии были старше сорока лет. Если ты мне не веришь, посмотри потом в энциклопедии.

– Я это уже сделал, – признался Ван-Ин, надувшись. – Герр Гитлер тоже уже был не молод, когда родился Адольф.

– Опять мы туда же, – вздохнула она. – Закури побыстрее сигарету, тогда я по крайней мере на десять минут буду избавлена от твоего нытья.

Ван-Ин не заставил ее повторять дважды.

– Я бы на самом деле хотела знать, есть ли уже какие-нибудь новости о нашем скелете.

«Нашем» прозвучало жутковато.

– Я думал, что расследование ведет прокуратура, – промямлил он.

Ханнелоре широко улыбнулась. Она толкнула его ногой. Ван-Ин отреагировал не сразу.

– Ай, черт возьми. – Его рука исчезла под столом. С якобы перекошенным от боли лицом он массировал пострадавшую голень.

Сюзанне, наблюдавшая за этой сценой, посчитала этот момент идеальным для того, чтобы подать шоколадный мусс.

– Сделали больно? – усмехнулась она.

Ван-Ин молча накинулся на десерт. Только после того, как слизнул с ложки последнюю тягучую каплю шоколадного мусса, он продолжил разговор. Он рассказал Ханнелоре, что обнаружил в загородном доме Вермастов. Ван-Ин был талантливым сыщиком, он раскрыл уже не одно громкое преступление. Чаще всего он приступал к делу неортодоксально. Согласно его философии, каждый капиталист был настоящим или потенциальным убийцей. Ван-Ин приходил в экстаз, если ему удавалось пригвоздить к позорному столбу всеми уважаемого гражданина, и иногда забывал, что нужны неопровержимые улики для того, чтобы осудить подозреваемого. В современной борьбе с преступностью интуиция была так же бесполезна, как десять миллионов марок после Второй мировой войны.

– Только слабоумный продаст свою собственность, если знает, что там зарыто тело. А Вандале не слабоумный.

Ханнелоре отодвинула свой десерт в сторону. Ван-Ин жадно посмотрел на шоколадный мусс.

– Никто мне не помешает как следует допросить Вандале. Даже если он не имеет никакого отношения к Герберту. Мне любопытно, почему он непременно хочет строить из себя рьяного благотворителя.

Ханнелоре сознательно отказалась от обсуждения нормального судопроизводства Бельгии.

– Мы все еще живем в свободной стране, Питер. – Она взяла свою ложечку и беспечно отъела немного шоколадного мусса.

– Да, да. Тогда объясни-ка мне, почему Вандале оборудовал свои владения дорогими решетчатыми воротами с дистанционным управлением. Черт, эта штука стоит гораздо дороже, чем весь козий хлев, который Вермаст сейчас сносит.

– Я задаюсь вопросом, какую ты видишь связь между решетчатыми воротами и убийством. – Ханнелоре подвинула шоколадный мусс на его сторону стола. – Хочешь ложечку?

Ван-Ин, не медля ни секунды, зачерпнул полную ложку. Такой пир был возможен всего лишь один раз в неделю, во вторник вечером.

– Я не верю в совпадения, Ханне. Я хочу знать, почему в 1986 году Вандале предоставил свой загородный дом в узуфрукт[16]16
  Узуфрукт – право пользования чужим имуществом с присвоением доходов от него. (Примеч. ред.)


[Закрыть] сомнительной НКО.

Лодевейк Вандале поприветствовал Ива Провоста слабой улыбкой. Провост выглядел изможденным. За последние двадцать четыре часа он почти не спал.

– Я беспокоюсь, Лодевейк. Нам никогда не следовало доверять Артсу.

Вандале затянулся своей дорогой сигарой. Его лицо не выражало никаких эмоций. Из-за дыма «Давидофф» его маленькие мутные глаза моргали через равные промежутки времени.

– Расслабься, Ив. У каждой проблемы есть решение.

Вандале проводил Провоста в гостиную. Оба мужчины устроились у окна. На улице было еще изрядно тепло, но лучи заходящего солнца цвета охры обещали раннюю осень.

– Артс сбежал, Лодевейк. Я задаюсь вопросом почему. – Вандале подал Провосту рюмку спиртного. Сам он довольствовался стаканом фруктового сока. Кто-то должен был сохранять хладнокровие.

– Ты знаешь Артса. Он прочитал новости в газете, и у него началась паника. Возможно, он боится жестких мер с нашей стороны. Он никогда не должен был закапывать тело на моей территории. Мы так не договаривались. Артс чертовски хорошо знал, что все его услуги я оплатил с избытком. Давай сначала подождем, пока он снова всплывет. – Вандале пытался успокоить Провоста. – Ожидая, что он вернется как побитая собака, мы должны сохранять спокойствие.

– Тебе удалось связаться с Брэйсом? – резко спросил Провост.

– Йохан сейчас в Бурунди. Я ему позвоню, как только он вернется.

Провост бесцеремонно хлебал виски. Вандале подошел, сел рядом с ним и по-отечески положил свою руку ему на плечо.

– С чего бы это Артсу рубить сук, на котором он сидит? Я сделал ему практичный подарок: подарил «Клеопатру». Вилльям зарабатывает себе на хлеб вполне прилично. У него нет никакой причины нас предавать.

Провост чувствовал, как рука Вандале горит у него на плече. Он знал цену подаркам Вандале. За обветшалую виллу на Малсестеенвег Артсу пришлось выложить пять миллионов. «Клеопатра» был тогда третьесортным баром, куда брюссельские проститутки на пенсии приходили наслаждаться заслуженным отдыхом. Клиентура состояла из горстки закомплексованных коммивояжеров, которые думали, что за бутылку тепловатого игристого вина они смогут купить билет в рай.

Артс взялся за дело профессионально. Он импортировал молодых гибких девушек: мулаток, филиппинок, тайских массажисток и польских блондинок. Через полгода там стали бывать сливки общества Брюгге и его окрестностей.

– Я даже подумать не могу о том, что полиция установит личность скелета и вследствие этого выйдет на след Артса. Будь уверен, этот ублюдок нас не пожалеет.

Вандале со злостью потушил в пепельнице сигару за двести франков.

– Артс не пожалеет тебя, – поправил он лаконично. – В конце концов, это ты отвечаешь за…

– Учитель, как ты смеешь? – Провост заметно занервничал. Его круглые губы побагровели.

– Спокойно, Ив. Все обойдется. Доверься мне. Эту проблему мы решим вместе. Я тебя когда-нибудь бросал?

Это был странный разговор. Провост славился тем, что за словом в карман не полезет. В суде он был высшим существом – человеком, который внушал страх своими острыми репликами. Так говорили. Но лицом к лицу с Вандале он казался школьником, который не осмеливается возразить учителю.

Старый Вандале знал своего воспитанника. Он погладил Провоста по голове.

– Мой дорогой Ив, шанс, что полиция свяжет Артса с убийством, крайне мал. И это было так давно. Артс бесследно исчез. И кто же ему поверит, если он проболтается? Это слово сутенера против твоего слова. Это Бельгия, Ив. В этой стране никого не осудят, пока его вина не будет точно установлена. Ты же должен это знать. Более того, ты находишься под защитой министра иностранных дел.

Казалось, что эти слова успокоили Провоста. Он осушил свой бокал одним залпом. Алкоголь растворил страх в его глазах. Вандале снова наполнил бокалы и взял один себе.

– Ты прав, Лодевейк, – кивнул Провост. Его голос звучал решительно. Виски всегда придавало ему смелости. – За свою карьеру я оправдал уже десятки преступников, у которых дела обстояли гораздо более скверно, чем у меня.

Вандале был доволен, что спиртное подействовало.

– Рад это слышать.

Он старательно выбрал «Давидофф» из серебряного портсигара. Курить ему уже давно было нельзя. Армия черных раковых клеток захватила его легкие и теперь приготовилась загрести остальную часть тела. В недалеком будущем он умрет, но его имя должно будет продолжать жить. Нелепое убийство не сможет ничего изменить. Вскоре в его честь будут называть улицы. Он надеялся, что молодежь будет помнить о том, что Лодевейк Вандале очистил страну от иностранного декадентства.

– И все же Артс представляет для меня проблему, – сознался Провост после долгой паузы. – Возвращенцы сейчас в моде. Никто не будет испытывать сострадание к адвокату, который окажется на скамье подсудимых. Плебеи будут праздновать. Желтая пресса потребует моей головы. Артс – хитрый тип. Мы оба это знаем. Он всегда был непредсказуем.

Вандале сдержал хрип. Он зажег сигару и затянулся.

– Не беспокойся, Ив. Я обещаю тебе одно: с Артсом я разберусь.

Провост покосился на бутылку виски на кофейном столике. «Еще один бокал», – подумал он. Тогда он будет спать спокойно.